Пушкин. Духовный путь поэта. Книга первая. Мысль и голос гения

Два подобных письма, особого, сверх-важного содержания мы приводим в этой книге. Это письмо В. А. Жуковского, направленное отцу поэта С. Л. Пушкину с подробнейшим описанием событий, предшествовавших дуэли, самой дуэли и смерти Пушкина. А также письмо другого друга поэта кн. П. А. Вяземского, которое тот направил великому князю Михаилу Павловичу с воссозданием обстоятельств дуэли и кончины Пушкина, но с важным объяснением члену императорской фамилии реакции общества на смерть поэта, выразив в письме негодование (хотя и в «скромной» форме) жандармским участием в организации похорон, отпевания и прощания с поэтом. Без этих писем наше представление о таком трагическом событии русской культуры, как смерть Пушкина, было бы неполным и не таким глубоким, как это воспринимается всяким читателем после их прочтения.

Письма того времени становились серьезным документом и позволяли их автору защищать себя от клевеветы, сплетен, ложных обвинений, уточнять что-то существенное, что имело отношению к нему лично или к его деятельности, то есть выступало для него, как своеобразный и важный аргумент по защите своих интересов и честного имени. Они выступали и как политический или философский трактат (письма Пушкина к Чаадаеву), служили впоследствии важнейшим свидетельством для фиксации крайне важных исторических событий. Без подобных писем многое было бы нам неизвестно, и наше представление сегодня о людях, событиях, истории пушкинской эпохи, которая включила в себя всего-навсего чуть больше 20 лет его творческой жизни – оказалось бы неполным или неверным.

Наконец, письма являлись (наряду с дневниками) неповторимыми «отпечатками» эпохи, из которых можно было почерпнуть сведения о таких частностях обыденной психологической жизни людей, о которых нельзя найти упоминаний в учебниках истории или других сочинениях.

И, конечно, говоря о к величайших именах русской культуры – Толстом, Гоголе, Достоевском, Тургеневе, Герцене, Гончарове и множестве других, без их сохранившихся, по счастью, писем, нельзя получить полное представление о многогранности их духовной жизни, об отношении к другим людям, писателям в том числе. Поэтому классический вид издаваемых собраний сочинений в прежние времена непременно включал в себя подборку писем писателя.

В случае с Пушкиным все вышеотмеченное также имеет существенное значение. Но не только. Применительно к эпистолярному наследию Пушкина необходимо говорить о формировании именно в письмах подходов и основных принципов его художественной прозы. Это одна из наиважнейших внутренних задач, которая определялась им при написании своих писем.

Один из известных исследователей прозы Пушкина А. Лежнев замечал по этому поводу: «Это еще вопрос, чему отдать первенство: художественной ли… прозе Пушкина или его письмам?» Он имел в виду характерные и для прозы Пушкина и для его писем афористичность, энергию выражения, особую ритмику, насыщенность фразы движением. Это справедливо, так как собственно прозаические в строгом смысле слова вещи Пушкина стали появляться в конце 1820-х годов, так что «площадка» написания писем была естественным пространством формирования и становления пушкинского прозаического дискурса.

Хотя можно сказать, что у Пушкина и не было какого-то периода ученичества в этом отношении. Он сразу реализует себя и именно что в письмах в виде «твердого» стилиста, его стиль уже как бы и сформирован – это прямое отношение к предмету описания и таким образом, что сразу берется основное, главное. Развитие действия идет очень быстро, без лишних комментариев, внешне этот дискурс почти а-психологичен, несмотря на то, что в письмах Пушкин уделяет много внимания эмоциональной стороне своей жизни. Это поиск такой фразы, которая конденсированно, почти афористично, а часто и парадоксально выражает самое главное, основное в том предмете, характере человека, о которых пишет Пушкин.

В письмах, как и в художественной прозе, Пушкин приступает сразу к делу, к сути. Он лишает себя удовольствия окружить главное действие каким-то дополнительными обстоятельствами или условиями. Как восхищался Л. Н. Толстой наброском Пушкина «Гости съезжались на дачу», из которого, как он сам признавался, вырос роман «Анна Каренина»! Потом, правда, и именно что в с в о и х письмах, он написал, что «повести Пушкина голы как-то», то есть без тех подробностей чувства и мысли героев, без «диалектики души», которая стала мировым открытием Толстого для прозы середины и конца XIX века.

Эта краткость, энергичность, устремленность пушкинской фразы к своему стилистическому завершению в виде созданного афоризма или лапидарной характеристики внешности или поступков героя – все это формируется безусловно в письмах и в других жанрах пушкинской прозы – дневниковых заметках, критических набросках или в целых статьях, в исторических анекдотах и во всем том, что он называл «table-talk». Все эти прозаические наброски сохраняют единство пушкинской интонации и пушкинского скрыто-художественного отношения к изображаемым событиям или людям.

Пушкинская линия была подхвачена не только Лермонтовым, что безусловно, не только Герценом, что менее очевидно, но на самом деле это так, не только Чеховым и Буниным уже на рубеже XIX и XX веков, но она осталась как существенная часть русского прозаического дискурса вообще, присутствуя так или иначе в мимесисе почти всех крупнейших русских прозаиков.

От подобных достижений пушкинской прозы, которые были отмечены выше и которые начинали определяться в его письмах, не могли «уберечься» ни Достоевский, ни Гоголь, несмотря на всю значительную стилевую разницу их прозы.

Надо понимать, что по сути Пушкину не на что было опереться в художественном смысле. Известное воздействие на формирование его стиля оказала историческая, и не только, проза Карамзина; да частично отголоски такого рода энергичной выразительности и афористичности мы обнаруживаем у протопопа Аввакума. И все, больше некого поставить перед Пушкиным в качестве предшественников применительно к прозаическим его сочинениям.

Однако для читателя, конечно, интереснее следить за личными переживаниями поэта, отраженными в письмах, чувствовать непросредственное дыхание жизни, проживаемой поэтом. Пушкин предельно искренен в своих письмах к друзьям, он удивительно прям в своих посланиях к правительству и царям, он обольстителен и обаятелен в письмах к женщинах, он предстает поразительным семьянином – мужем и отцом в письмах к жене.

Разные чувства, разные состояния души отражены в письмах поэта, но автору книги, представляющему с в о ю подборку выдержек из писем поэта, кажется, что читатель может в ней увидеть развитие души поэта, проследить этапы его гражданского и человеческого возмужания, познакомиться с особой задушевностью писем к друзьям и другим близким ему людям, с его эмоциональным миром.

Это г о л о с самого поэта, это его протянутая нам через два с лишним века рука понимающего и участливого друга. Ведь он всегда думал и мечтал «дотянуться» до нас, потомков, своими стихами, своим словом, всей своей личностью; он верил в то, что мы его поймем, мы его оценим так, как этого хотелось ему самому. Так будем же достойны этого поэтического доверия, не подведем надежды Пушкина на «суд потомков» – разглядим за его сомнениями и радостями, муками любви и страстью к жизни, открытостью к бытию и верой в свое отечество человеческую сущность Александра Сергеевича Пушкина, так много сделавшего для всех нас в нашей жизни, даже и не зная, какими мы будем на самом деле, но верившего в Россию, в русскую литературу, в русских людей.

Автор хочет предупредить читателя, что цитирование писем делается не полностью и, конечно, не всех эпистолярных документов, принадлежащих Пушкину. Разумеется, мы исходим из тех писем, которые дошли до нас. Также понятно, что цитирование производится в дозволенных и сегодняшней цензурной (или как это называется витиевато – ментально-культурной) практикой, и не позволяет приводить выражения Пушкина во всей свободе его фактического высказывания. Часто он не обращал особого внимания на общепринятость лексики – главное было для него донести точно и без экивоков ту мысль или ту свою эмоцию, какие он хочет изъяснить в письме. Полные тексты писем Пушкина, как и других его «вольных» сочинений, доступны сейчас всем, но, как правило, известны в основном специалистам. Но и в предлагаемых отрывках писем поэта мы видим силу убежденности поэта в своей правоте по тем или иным вопросам литературной и общественной жизни, наслаждаемся живостью его эмоций и виртуозностью владения поэтом всеми ресурсами русского языка.

То же самое неполное цитирование автор книги делает и с отрывками из литературной критики поэта, его исторических заметок, дневниковых записей. Задача, которая объединяет представленную подборку пушкинских материалов, состоит в представлении духовной эволюции поэта, показа развития его личности, становления его как художника, мыслителя, историка, философа, наконец.

Понятное дело, что не ко всем письмам, литературно-критическим статьям, другим материалам Пушкина автор стремится сделать комментарии или как-то по-иному объяснить предлагаемый для читателя материал: часто пушкинский текст говорит сам за себя и читателю необходимо просто в него вчитаться.

Наше удивление многообразностью проявления гения Пушкина требует известного ответа на вопрос, – а почему именно он стал ключевой фигурой русской культуры и продолжает занимать это место и сейчас? На каком содержании и через какие смыслы вырастало его понимание России, ее истории, отношение к перспективам развития русского человека, оценка европейской и мировой культур, его взгляд на основные ценности жизни – любовь, патриотизм, нравственные идеалы, свободу человека, необходимость веры.

Все это не проявилось у Пушкина вдруг, в самом начале его великого поприща, хотя гениальность поэта была видна почти всем, кто общался с ним, разговаривал, спорил, обменивался мнениями о судьбах русской истории и путях русской литературы. Это был трудный процесс вырабатывания основных представлений о самом главном в жизни, без чего не может жить всякий человек, тем более национальный поэт; на этом пути он совершал и ошибки, заблуждения самого горького свойства, но он все это преодолел и в этом своем преодолении выказал великий урок всем тем, кто пытается ему наследовать.

В первой книге также представлены материалы, связанные с обстоятельствами дуэли и смерти Пушкина, о которых мы упомянули чуть выше: это письма В. А. Жуковского отцу поэта и кн. П. А. Вяземского великому князю Михаилу Павловичу. Эти документы, созданные сразу после смерти поэта, обладают не только предельной достоверностью в передаче деталей этого трагического события, но и сильнейшей эмоциональностью, заставляют нас еще раз прочувствовать боль утраты и обретенное нами со смертью Пушкина духовное сиротство. Это сиротство было восполнено лишь впоследствии, когда, взросшие на примерах жизни и творчества Пушкина, сформируются гениальные фигуры Толстого и Достоевского и придадут развитию русского общества необходимую историческую глубину, интеллектуальную свободу и нравственную силу. Но все это оказалось возможным только на фундаменте, созданном Пушкиным.

Немало место в книге уделено воспроизведению отрывков из литературно-критических статей, исторических штудий, дневниковых записей и других материалов поэта. Этот пласт его творчества также тесно связан с теми задачами по развитию русской культуры и русского общества, о которых сказано выше.

И письма, и отрывки из литературных статей и исторических замечаний Пушкина сопровождаются комментариями, в которых уточняются не только обстоятельства появления на свет того или иного текста, принадлежащего поэту, но и дается интерпретация их содержания, того, как они перекликаются с другими произведениями Пушкина.

Завершает первую часть книги подборка стихов и отрывков из поэм Пушкина, в которых, на взгляд автора данного труда, можно обнаружить ту самую линию возвышающего духовного развития поэта, которую мы пытались представить читателю в подборке выдержек из писем, литературной критики, исторических исследований, дневниковых заметок поэта.

Во второй части книги «Пушкин: духовный путь поэта» дан целый ряд статей научного толка, в которых изложен подход к художественному миру, историческим взглядам, философским представлениям, другим аспектам творчества поэта.

Эту книгу, состоящую из двух частей, можно использовать в зависимости от предпочтений и интересов читателя. Первая – может служить известного рода сокращенным сводом писем и литературной критики поэта, наряду с его историческими изысканиями и наблюдениями над русским языком, над европейской культурой, рассуждениями о судьбе России. Добавленная к этой части подборка стихов и отрывков из поэм Пушкина выступает как художественный эквивалент рефлексий, подтверждает его исторические и философские подходы, нравственно-религиозные ценности, которые он обсуждал в переписке с друзьями и близкими ему людьми, отстаивал в литературно-критической и исторической деятельности.

Вторая часть книги носит более научный, концептуальный характер. В ней автор представляет свое понимание основных проблем и смыслов творчества поэта, среди которых читатель обнаружит главы: Явление Пушкина как выбор русской культурой своего пути развития; Пушкин и идентичность русской культуры; Пушкин, Россия, история; Пушкин как отражение стихии русской жизни; Русский ум Пушкина: структура метафоры и окончательное формирование национального образа мира; Пушкин и Чаадаев: к поискам «русского пути» в истории; Философско-эстетическая эволюция Пушкина: от европейского Просвещения к русскому Возрождению; Пушкин и Мандельштам: борьба за русское слово; Раскаяние и покаяние в духовном развитии поэта. Некоторые вопросы религиозного сознания Пушкина; Хронотоп пушкинской картины мира и другие.

Поэтому выбор за читателем, какую именно из частей книги предпочесть. Но главный интерес автора будет соблюден, так как он сосредоточен на привлечении внимания публики к самому имени Пушкина, к тем вопросам его творчества, которые, может быть, в силу традиции облекаются в несколько академический характер и поэтому стали не очень интересны широкому читателю.

Важный вопрос, кому конкретно предназначена эта книга. Первая ее часть, скорее всего, ориентирована на рядового читателя, которого не очень занимают вопросы литературоведческого или иного анализа творчества поэта; он желает еще раз прикоснуться к строкам Пушкина, ознакомиться с его письмами, историческими заметками, перечесть его стихи. Наверно, потенциальным читателем первой части будет и школьники старших классов, студенты первых курсов филологических специальностей.

Вторая часть может быть интересна исследователям русской литературы, русской культуры, в определенном отношении – философам. Хотя, как сам автор неоднократно убеждался на встречах с читателями своих книг, ведя с некоторыми из них переписку, многих из них интересуют сложные вопросы развития русской культуры, они горячо увлечены вопросами жизни и творчества одного из главных наших гениев – Пушкина.

И последнее, все тексты, принадлежащие перу А. С. Пушкина, цитируется по изданию: Полное собрание сочинений в десяти томах. Издание 3-е. М.: Издательство Академии наук СССР. 1962–1966. Они даются в книгах с «отбивкой» от края страницы.

Письма Пушкина

1816

27 марта 1816 г. П. А. Вяземскому. Из Царского Села в Москву.

Что сказать вам о нашем уединении? Никогда Лицей (или Ликей, только, ради Бога, не Лицея) не казался мне таким несносным, как в нынешнее время. Уверяю вас, что уединенье в самом деле вещь очень глупая, назло всем философам и поэтам, которые притворяются, будто бы живали в деревнях и влюблены в безмолвие и тишину…

Бог ты мой, как переменится со временем эта пушкинская юношеская открытость к миру, необходимость контактов и встреч с друзьями, бесконечных бесед, веселых пирушек, – и как будет он стремится именно что к «уединению» и покою: «На свете счастья нет, но есть покой и воля…»

1819

Вторая половина июля-начало августа 1819 г. Н. И. Кривцову. Из Михайловского в Лондон. (Черновое).

Я не люблю писать писем. Язык и голос едва ли достаточны для наших мыслей – а перо так глупо. Так медленно – письмо не может заменить разговора.

Написав так, Пушкин пока еще не подозревает, что его письма станут одним из самых приметных документов времени, что их блестящий стиль и свободное ведение диалога со своими собеседниками будут мало с чем сравнимы в мировой традиции. А его письма к жене, написанные в период долгих отлучек, напротив, будут свидетельствовать о желании постоянного общения с семьей посредством писем. Он также был блестящ в письмах, как и в разговорах и беседах с людьми, которые были ему интересны.

1820

Около (не позднее) 21 апреля 1820 г. П. А. Вяземскому. Из Петербурга в Варшаву.

Твои первые четыре стиха… в послании к Дмитриеву – прекрасны; остальные, нужные для пояснения личности, слабы и холодны – и дружба в сторону. Катенин стоит чего-нибудь получше и позлее. Он опоздал родиться – и своим характером и образом мысли весь принадлежит XVIII столетию. В нем та же авторская спесь, те же литературные сплетни и интриги, как и в прославленном веке философии. Тогда ссора Фрегона и Вольтера занимала Европу, то теперь этим не удивишь; что ни говори, век наш не век поэтов – жалеть, кажется, нечего – а все-таки жаль. Круг поэтов делается час от часу теснее – скоро мы будем принуждены, по недостатку слушателей, читать свои стихи друг другу на ухо.

Замечательное место в письме к князю П. А. Вяземскому, задушевному другу и одному из самых высокообразованных людей своего времени. Первое, что надо отметить, для Пушкина в поэзии – нет дружбы: необходимо всегда и в любой момент говорить правду. А далее в письме еще интереснее: он, почти еще юноша, задумывается о вопросах глобальных: о взаимосвязи литературных эпох России и Европы. Называя XVIII век – веком философии, он обращает внимание на то, что во многом сформировало и круг чтения, и образ мысли (в известной степени, конечно), и его мировоззрение в итоге, – что это был век Просвещения, который так и не наступил, как ему казалось, в России. По существу именно он сам и станет русским Просвещением, равным по своему значению и результатам европейскому. Вместе с тем ему кажется, что «наш век – не век поэтов», и их становится все меньше. Впрочем, здесь вопрос заключается в другом – имя поэта для него слишком высоко, и настоящих поэтов всегда немного.

Пушкин уже тогда отчетливо представлял разницу между собой и другими стихотворцами, не мог не чувствовать это, – слишком мощную поэтическую силу он ощущал в себе, не зная поначалу, куда и как она развернется. Пушкин этого периода становления его духовной структуры, конечно, весь в поисках, которые будут бросать его из стороны в сторону именно что в поэтическом смысле: наряду с «классической» лирикой появляются эпиграммы, «легкие» неподцензурные стихи, почти на грани культурного фола, за которые впоследствии ему не раз и не два придется оправдываться перед правительством и перед собственным внутренним судией.

Это ситуация, о которой мы подробно рассуждаем в нашей книге «Достоевский против Толстого» (Санкт-Петербург, изд-во «Алетейя». 2015), крайне важная для русской культуры первой половины XIX века. Она, эта культура, еще не знает своего места в «европейском хоре» культур. Многое пропущено, не все известно (цензура и тут постаралась!), о многом приходится догадываться, но главное уловлено Пушкиным: Россия пробирается через те культурные эпохи, которые Европой уже пройдены. И в первую очередь речь он ведет об эпохе Просвещения с культом образованного и широко просвещенного человека, скорее всего атеиста, стихийного республиканца, открывающего в культуре прежде запретные темы и сюжеты.

Правда, и здесь свои любопытные отличия. Ведь, как ни суди, но охальные, по-другому и не скажешь, писания Вольтера, Парни, маркиз де Сада, это все же нечто другое, чем вирши И. Баркова, которые более опираются на народную низовую культуру, чем на письменную традицию. Когда А. Афанасьев соберет и опубликует «Заветные сказки русского народа», многое станет известно относительно этого рода литературы в русской словесности.

Конечно, пушкинские «Царь Никита», «Гавриилиада», «Тень Баркова», «Монах» никуда не выкинешь из пушкинского свода текстов, но они замешаны на другом тесте – на просвещенческой свободе европейского рода. И с этим не поспоришь. Другой вопрос, что Александр Сергеевич все это преодолевает, но убрать вышеуказанные вирши из его творчества, сделать вид, что их не было, совсем не резон. В культуре нет места эстетическому стыду.

1821

21 сентября 1821 г. Н. И. Гречу. Из Кишинева в Петербург.

Вчера видел я в «Сыне Отечества» мое послание к Ч-у; уж эта мне цензура! Жаль мне, что слово вольнолюбивый ей не нравится: оно так хорошо выражает нынешнее liberal, оно прямо русское, и верно почтенный А. С. Шишков даст ему право гражданства в своем словаре, вместе с шаротыком и с топталищем.

1822

1 сентября 1822 г. П. А. Вяземскому. Из Кишинева в Москву.

Ты меня слишком огорчил – предположением, что твоя живая поэзия приказала долго жить. Если правда – жила довольно для славы, мало для отчизны. К счастию, не совсем тебе верю, но понимаю тебя. Лета клонят к прозе, и если ты к ней привяжешься не на шутку, то нельзя не поздравить европейскую Россию… Предприми постоянный труд, пиши в тишине самовластия, образуй наш метафизический язык, зарожденный в твоих письмах – а там, что Бог даст. Люди, которые умеют читать и писать, скоро будут нужны в России, тогда надеюсь с тобою более сблизиться…

Прекрасное, глубокое письмо молодого Пушкина, который не на шутку расставляет важные вехи своей будущей деятельности. Вот уже сейчас появляется также иронический (внешне) намек на необходимость писания п р о з ы («лета к суровой прозе клонят»).

Важнейшим является также указание на необходимость разработки оригинального «метафизического», то есть русского философского языка. Эта тема станет одной из внутренних, заповедных тем Пушкина, к которой он будет возвращаться не раз и не два. Но он задумался об этом очень рано. Так рано его гений понял необходимость такого шага для русской языковой картины мира. Любопытно, что он подтверждает наличие этого «метафизического» языка уже в самих письмах Вяземского, и соответственно, в своих ответах ему. Таким образом, письма лучших, образованнейших людей того времени становились площадкой развития многих особенностей русской литературной речи, в том числе и связанной с философствованием.

И наконец, шутливое замечание его о грамотных людях, которые скоро будут «нужны России» отдает глубинной, ледяной серьезностью – никогда Пушкин не забывает об отчизне в самом высоком смысле слова. Вот эта природная, глубинная историчность его сознания, впервые высказывает себя именно в письмах к друзьям, чтобы потом найти себя в «Борисе Годунове», «Капитанской дочке», истории Петра и записках о Пугачевском бунте. Это удивительно, как в самом начале своего творческого пути его ум начинает проникать в самые тайники национального духа, сути жизни отечества.

Сентябрь (после 4) – октябрь (до 6) 1822 г. Л. С. Пушкину. Из Кишинева в Петербург. Перевод с франц.

Ты в том возрасте, когда следует подумать о выборе карьеры; я уже изложил тебе причины, по которым военная служба кажется мне предпочтительнее всякой другой. Во всяком случае твое поведение надолго определит твою репутацию и, быть может, твое благополучие.

Тебе придется иметь дело с людьми, которых ты еще не знаешь. С самого начала думай о них все самое плохое, что только можно вообразить: ты не слишком сильно ошибешься. Не суди о людях по собственному сердцу, которое, я уверен, благородно и отзывчиво и, сверх того, еще молодо; презирай их самым вежливым образом: это – средство оградить себя от мелких предрассудков и мелких страстей, которые будут причинять тебе неприятности при вступлении твоем в свет.

Будь холоден со всеми; фамильярность всегда вредит; особенно же остерегайся допускать ее в обращении с начальниками, как бы они ни были любезны с тобой… Они скоро бросают нас и рады унизить, когда мы меньше всего этого ожидаем.

Не проявляй услужливости и обуздывай сердечное расположение, если оно будет тобой овладевать; люди этого не понимают и охотно принимают за угодливость, ибо всегда рады судить о других по себе.

Никогда не принимай одолжений. Одолжение чаще всего – предательство. – Избегай покровительства, потому что это порабощает и унижает.