За что, Господи? Роман
* * *
С этого дня они начали встречаться.
Каждую свободную минуту они проводили вместе. Шли на каток и, взяв напрокат беговые коньки – «норвежки», так их все называли за длинные лезвия – они под громко льющуюся из динамиков музыку носились друг за другом. Или, взявшись за руки, плавно скользили не обращая внимания на окружающих, совершенно забыв, что вокруг них существуют ещё и другие люди. А, затем, устав и проголодавшись, шли в ближайшую пиццерию, заказывали пиццу и кофе «глиссе».
Ему было очень хорошо с ней. Так хорошо, что он обо всём на свете забывал, забывал даже о любимой работе.
И вот однажды дьявол – чёрт завистливый, желая испытать их взаимные чувства, устроил им проверку. Очень жестокую проверку:
Они стояли рядышком на берегу Иртыша, и смотрели на катавшихся на расчищенном льду, ребятишек. Возможно, ничего бы и не случилось, не начни они, дурачась на скользком берегу, толкать друг друга. Не иначе как это были козни нечистого!
После очередного Светкиного толчка Николай, поскользнувшись, упал, и в считанные секунды съехал к краю прорубленной в этом месте проруби. Пытаясь удержаться и не соскользнуть в воду, он расставил руки, но скорость скольжения была велика, и задержаться ему не удалось. Пробив тонкий ледок – это Светланка потом пошутила, рассказывая – он тюленем нырнул в воду.
Ему необыкновенно повезло – в этом месте не было течения!
Он вынырнул и, хватаясь за кромку льда голыми руками, попытался вылезти. Руки соскальзывали, намокшая одежда тянула вниз…
Николай краем глаза увидел, как Светка, сев на зад, заскользила с горки к нему на помощь, но он также увидел: она скользит прямо на него, и понял – сейчас они будут уже вместе в проруби…
Расставив руки и напрягшись, он попытался, как на «кольцах» в спортзале, удержаться на поверхности и не дать ей влететь в прорубь, и ещё раз окунуть его в холодную воду…
У него получилось! Он смог удержаться сам и удержать её на поверхности.
Потом, помогая ему, она долго тащила его из воды – оскальзываясь, падая, обламывая ногти и плача, а вокруг стояли ребятишки и звали на помощь.
Они сумели выбраться сами, и этот эпизод в их счастливой, безоблачной жизни, ещё больше сблизил их.
Сушились они в его квартире, а потом, как-то так получилось, она осталась ночевать у него…. И больше он её уже не отпустил.
В конце мая месяца они зарегистрировали брак, а ещё через неделю – обвенчались, благо церковь была в двух шагах от его дома…
Когда вернулся дядя Юра, Николай не заметил. Просто в его воспоминания постепенно стали вкрапляться какие-то посторонние звуки – вздохи, хриплое покашливание, поскрипывание кровати и, приглушённое бормотание. А затем и вовсе кто-то затряс его за плечо.
Николай открыл глаза и непонимающим взглядом обвёл окружающую его обстановку.
В помещении было полутемно, и он не сразу сообразил, где находится. Над ним нависала чья-то лохматая седая голова, и беззвучно шевелила губами. Кажется, эта голова что-то говорила, но что, он понять не мог…
Постепенно сознание начало проясняться и, сев на койке, он расслышал:
…вот я ему и говорю, нельзя, мил человек, хотя ты, конешно, полицейский чин и представляшь власть, так ведь инструкция не дозволят…. Инструкция!
А он не слушат, одно трындит: «Я пару кругов прокачусь и всё. – Тебе, старый хрыч, жалко самолётов, что ли.»
Наконец до Николая дошло: он же арестован, и закрыт как убийца кого-то в тюремной камере, а этот лохматый дед – его сосед по камере, и что-то обиженно ему рассказывает, пытаясь то ли его, то ли себя, в чём-то убедить.
Дядя Юра, вспомнил Николай имя лохматого дедка. Вроде бы так он просил его называть, когда знакомились, или я ошибаюсь…? Да, нет, не ошибаюсь.
– Я что-то не пойму, вы о ком говорите, дядя Юра? – рискнул назвать его этим именем Николай, и заодно пытаясь понять, о чём, собственно, или о ком, идёт речь.
– Так ты, чай, совсем не слушал меня, мил человек. Я тебе, значит, всё в подробностях описую – за что в кутузку попал – а ты, навроде как, не слушаешь…, в своих мыслях застрял, тоись, я хотел сказать…, как-бы вдушевном расстройстве находисся…
– Похоже на то, дядя Юра, похоже на то, – сокрушённо признался Николай, и для убедительности даже развёл руки. – Вы не могли бы рассказать всё… с самого начала, – попросил Николай, чувствуя, что деду ой, как хочется поделиться своим горем с соседом.
Вероятно, дед принял меня за благодарного слушателя, подумал Николай и, по простоте душевной решил поделиться своими делами-заботами. Да и куда мне деваться? Из камеры не убежишь, и от соседа не отгородишься…
Он знал таких людей. Пока не выложат всё – не выпустят из своих цепких рук. Им крайне необходимо довести свою мысль до конца.
…Так, я ему и говорю, – послушай мил человек, хучь ты и власть, не прерываясь, продолжил сосед…
– Подождите, дядя Юра, – не дал он деду докончить фразу. – Вы с самого начала постарайтесь, а то я могу чего-то не понять…. – Потом вы начнёте на меня обижаться…
– Так я и пытаюсь в подробностях тебе всё доложить, как было-то…
– Дяядя… Юра…, да подождите вы, я же не отказываюсь вас послушать, давайте с самого-самого начала, с того момента, как Вы сказали…
– Ага. Так я ж с самого-самого начала и хотел. А ты, мил человек, всё дядя Юра, да дядя Юра! Только мысль перебиваешь, – обиделся старик. – Ты лучше не перебивай и не лезь «Поперед батьки в пекло», ты слушай!
…Так вот, значит, дежурство у меня проходит в Центральном парке Культуры и Отдыха, вновь начал он свой рассказ, я давно там работаю – сторожем. Всё какая-никакая прибавка к пензии. Ну, чай, сам знашь! На молочко там… с мягкой булочкой, на сметанку…
Ну, вот. Заступил я, неделю тому назад на смену, ну, тоись, принял инвентарь по описи…
– Какой инвентарь у сторожа? – удивлённо поинтересовался, Николай.
– Тоись, как это, какой? Ты что, Коля, в парке нашем никогда не был? – подозрительно покосился дед на него. Какой, какой?
– Да был я в парке! Много раз был.
– А, что же тогда спрашиваешь, какой инвентарь? Обнаковенный инвентарь: колесо обозрения – раз, – и дядя Юра стал загибать искривлённые артритом пальцы, -энтот, как его…, ераплан – два, горки разные значица, качели -двух сортов, и ещё много чего. – Ка-ко-й инвентарь…? – опять оскорбился дядя Юра…. Скажешь тоже…. Ты, слушай, да не смей перебивать…
…Зашёл я, значица, к себе в сторожку, почаёвничать с устатку, продолжил дядя Юра свой рассказ-быль, откуда ни возьмись – полицейский. Ты, говорит, сторож здешний? Ну, я – отвечаю. Вот, говорит, хочу я на самолёте прокатиться…, испытать, как оно там, наверху, в воздухе? Не могу, говорю я ему, инструкция не позволят. Какая-такая инструкция? – заругался он.
Ну, я ему и говорю: «Билет надоть приобресть».
Так ты бы, дед, сразу так и сказал, опять говорит он, и достаёт из карманов непочатую бутылку…
– Вот ты скажи, Николай, – могу я в таком разе отказать хорошему человеку? Он меня уважил? Уважил! Должон я ему тоже уважение оказать? Должон…
На мгновение дед прервал свой рассказ и взял Николая за руку.
Подержав секунду-другую, отпустил и, продолжил:
…Пришли, значица, мы к ераплану, садится он в энтот самый ераплан и приказывает: «Давай, запускай мотор на полную мощь! И смотри, чтобы ветер у меня в ухах свистел! А то пожалеешь, чёрт нечесаный, что со мной связался!»
Ну, я чего? Я, конешно, маненько испужался – государственный человек ведь приказывает, при погонах, не какая-нибудь там вошь мелкая, вроде тебя или меня скажем, но понимашь какое дело – у меня инструкция!
– Не, не могу, – говорю я ему, – извини, не положено! Ты меня не пужай!
– Как так не могу? – закричал он мне с ераплана. Я тебе за билет заплатил? Заплатил! Так что, давай, включай свой «ераплан» и не морочь мне голову.
– Не могу, – опять я ему говорю. Не могу и всё, хучь режь меня на мелкие-мелкие кусочки…
Николаю стало интересно, чем же закончится экспериментальный полет на самолёте, охочего до дармовщины мелкого полицейского чина? И он стал слушать более внимательно.
…Ты, говорю, инструкцию нарушашь, продолжил свой рассказ дядя Юра. Надобно ремнями пристебнуться, а то выпадешь невзначай, разобьёсси, а мне отвечай? Нетути. Мне отвечать за тебя не хочется, мне ишшо пожить охота, да и старуха моя ругаться будет…
Ну-к, застебнул он, значитца, всю портупею – я за ним наблюдал строго: в нашем деле, Коля, соблюдение инструкции – главное дело, не то што как у некоторых других…
Николай уже еле сдерживал смех. Ситуация складывалась трагикомическая. Он чувствовал – добром эта полицейская затея не кончится, а дед был краснобай, каких поискать.
…Включил я, значитца, моторы на полную мощность, дальше вёл свой рассказ дядя Юра, он, значитца, сделал два круга. Слышу – кричит и рукой машет, навроде как, ты иди себе, иди, а я ещё покручусь малость.
Я сразу здагадался – пандравилось ему шибко летать. А то што лицо зелёное, так энто могет с непривычки к полёту, а могет быть луна своё отражение имела, ну, хучь бы от ераплана, или дерев.
Ну, раз он доволен, я, знамо дело, пошёл к себе в сторожку…, не буду же я спорить, ежели за билет заплочено сполна, и он сам меня отпустил.
Ну, выпил я маненечко, не пропадать же честно заработанному угошшению-то, огурчиком закусил…: у меня ещё с прошлого дежурства два штуки солёненьких припрятано было. Потом…, ишшо маненечко приголубил…, потом…, кажись, уснул, не помню…
Проснулся я от какого-то шума на моей территории. Дай, думаю, погляжу, кто это на моей подотчётной территории буянит? Выхожу и, что ты думаешь, вижу? А вижу я Коля настоящие страсти Господни…, куды там в кине! Представляшь, стоят две полицейские машины, а чуть подале скорая помощь – красно-синие огни так и мигают, так и мигают, будто на ёлке новогодней, а вокруг народишшу, не сосчитать…!
Што за наваждение такое у меня перед глазами, никак не пойму?
Подхожу я, значитца, к народу и спрашиваю: «Што такое могло случиться на моей, строго охраняемой, территории?» Один парнишка, такой лохматый, и до того рыжий, што страсть, оборачивается на моё вполне законное недоумение и так, знаешь, со смехом, отвечат: «Да, тут, дед, кино! Один полицейский решил бесплатно на самолёте полетать… Вот и полетал!»
Ну, тут мне ка-а-к вдарит в голову! Господи! Так это ж мой полицейский! Я же про него совсем забыл! Ох, божеж ты мой, вот напасть-то на мою седую голову!
Пробираюсь я, значитца, поближе, чтобы рассмотреть «дело рук своих» – лежит сердешный, то ли живой, то ли совсем мёртвый, не шевелится. Врачи брезгуют к нему прикасаться – с ног до головы облёванный и дерьмом обгаженный, ажно до меня евоная вонь дошла…
Николай долго сдерживал смех, а тут не выдержал, захохотал во всё горло. Ха-ха-ха! Ой, не могу! Ха-ха-ха!
Он хохотал так, как никогда в жизни до этого, не хохотал! Хохотал до колик в боку! Хохотал так, что обо всём на свете забыл, и по его небритым щекам от неудержимого смеха градом катились крупные слёзы.
Прекратить шум в камере! – послышался из-за двери окрик, и тут же заскрежетал ключ в замке.
Глава одиннадцатая
НИНА
Хозяин ушёл, и больше никто не мешал ей работать. Как говорят – «Без хозяина перед глазами, работается легче». Начался обыкновенный, будничный рабочий день. Перед её глазами проходили молодые люди и старички-пенсионеры, добрые и злые, смешливые – любители по поводу и без повода позубоскалить и, зацикленные на своих болячках нытики.
С «последними» – работать было намного сложнее. Они капризничали, не воспринимали полезных советов и считали, что – все и вся должно крутиться вокруг их персон. С такими покупателями ухо нужно было держать востро. Того и гляди нарвёшься на неприятности: пойдут жалобы, а то и оскорбления, но Нине не привыкать к такой работе.
За свой долгий срок работы в аптечной системе, она привыкла ладить с ними. Это Люське непривычно и тяжело. Нина частенько видела слёзы на её глазах после «разговора» с такими вот горе-покупателями. Она как могла утешала её, говорила о сложном характере больных, короче – учила профессии.
К концу смены (аптека работала в круглосуточном режиме) Нину начали томить какие-то нехорошие предчувствия. Вот, казалось, придёт она домой, а там ждёт её что-то – ну, совсем нехорошее. Даже повышение в должности с приличным добавлением к зарплате, не могло заглушить охватившего её, тревожного чувства…
Может, Кирилл, опять пришёл домой пьяный, или у Светы что-то не так…? Как там она – в замужестве? Пишет, что всё хорошо, и муж, Николай, её очень любит, а верно ли это?.. Возможно, она скрывает от родителей свои нелады в семье…
А, Боря? Уже месяц от него писем не получали. Как уехал со своим строительным отрядом в какую-то там Тмутаракань….
Господи, спаси и помилуй нас! Избавь нас, Господи, от неприятностей! – просила она ЕГО, вздыхая и украдкой вытирая повлажневшие от набежавших слёз глаза. Хорошо ещё, что в этот час посетителей в аптеке не было. – Господи, спрашивала с тревогой она, когда же моя сменщица-то придёт?
От волнения она не находила себе места. Вот так всегда в жизни, шептала она – когда не очень нужно – всё идёт как по прямой асфальтированной дороге, а вот когда…
* * *
Нина запыхалась, пока быстро, через ступеньку, поднималась к своей квартире. Позвонила раз, потом ещё раз, но почему-то Кирилл не открыл дверь.
Она отперла дверь своим ключом, а войдя в прихожую, услышала лишь звенящую тишину. Только в кухне одиноко тикали настенные часы-ходики.
Квартира была пуста.
Значит, Кирилл опять, как он всегда говорит в своё оправдание – слегка задерживается. Господи! – с болезненной тоской в сердце подумала она – опять придёт пьяный и лыка связать не сможет. Ну, до каких пор это будет продолжаться?!
Разувшись, прошла в кухню, не сразу обратив внимание на белеющий листок бумаги, лежащий на углу стола, а когда увидела, в груди что-то оборвалось. Быстро схватив, поднесла к глазам, а узнав почерк Кирилла, расслабленно вздохнула. Сердце чуть отпустило. Раз смог написать записку, значит не всё так плохо. Хотя…!
Прочитав, Нина задумалась. С какой такой стати, ни с того ни с сего, его понесло в Семипалатинск, к дочери? Объяснения не находилось. Нужно позвонить ей, решила она, уже набирая межгород. После нескольких томительно-длинных гудков, в трубке, словно человек находился совсем рядом, раздалось:
– Алло! Кто звонит? Говорите, я Вас слушаю. Это ты, мамочка?
Услышав спокойный голос дочери, Нина сразу узнала эту её привычку сразу начинать разговор с вопроса – «Кто звонит? Говорите, я вас слушаю».
– Да, это я, мама. Как у тебя дела, доченька? – поинтересовалась она, – всё в порядке?
От волнения горло, казалось, перехватило спазмом, и от этого ей трудно было произносить слова.
…Доченька…, папа у вас…, уже приехал? Дай… ему трубку.
– Ой, мам, ты чего? Откуда тут папка? Ты чего звонишь-то? Случилось, что? – зачастила Светланка…
В трубке, словно горох, посыпались беспокоящиеся о родителях вопросы.
– Света, он записку оставил, что поехал к тебе, – выдавила из себя Нина, – а ты говоришь, что его нет. Может, случилось в дороге что?
– Мама, ну что ты, как маленькая. Посмотри на часы. Он же выехал, скорее всего, последним рейсом… Ещё целый час до прихода автобуса, а потом… пока доберётся на городском автобусе – минимум ещё полчаса.
– Ладно, доча! Говоришь, у тебя всё хорошо? Муж не обижает?
– Ну, что ты мама такое говоришь! Он любит меня, и в больнице у меня всё – о, кэй!
– Ну, слава Богу, что у тебя всё нормально, а то, знаешь, что-то на сердце тревожно. Так и ноет, так и ноет. – Ты, доча, как только папа появится, сразу мне перезвони. Ладно? А то я волнуюсь за него…. И чего это он поехал…?
– Мамочка, ну, конечно, я перезвоню. Ты не беспокойся. Как только…
– Свет, а твой Николай дома? Дай, я с ним парой слов перекинусь.
– Мам, он ещё не приехал с работы. Я сама никак его не дождусь. Ужин готовлю…
– Ладно, не буду тебя отвлекать. Раз у тебя, Света, всё нормально, я отключаюсь. – Но ты не забудь, как только папа появится, обязательно перезвони мне. – Ты, доча, поняла?
– Хорошо, хорошо, мамочка. Конечно, позвоню. Ой! Что-то подгорает!
Нина немного успокоилась, но полностью тревога не ушла. Она знала это состояние – как перед летней грозой: всё в природе вдруг затихает, на деревьях не шелохнётся ни один листочек, всё живое прячется. В воздухе появляется одуряющий аромат цветущих трав – воздух, казалось, густеет, и дышать становится тяжело. Такое ощущение, что ни вдохнуть, ни выдохнуть, так и кажется, воздух превратился в жидкое, бесцветное, пахучее желе.
А вверху, низко над головой, тёмно-синие тучи, медленно-медленно переваливаясь с одного бока на другой, стреляют стрелами-молниями. А затем, где-то далеко-далеко, вдруг послышится глухое ворчание, как-будто огромная собака, оскалив зубы, предупреждает – не подходи! Укушу!
И это рычание, всё ближе и ближе приближаясь, постепенно переходит в удары по огромному барабану, оглушая всё вокруг. А затем, разразится таким треском, словно одновременно разорвали не меньше сотни простыней, заставляя людей закрывать уши обеими руками, и приседать от ужаса и страха к земле…
И вот стихия набрала полную силу, иии… разбушевалась во всей своей неуправляемой красоте! Сверкают молнии, гремит гром, ветер со свистом гнёт деревья, походя обламывает ветки, а иногда и валит сами деревья. Тучи над головой несутся со скоростью курьерского поезда, а небо полыхает от всполохов ярких молний…
Так и у Нины сегодня. Она всей душой чувствовала приближение грозы, но только одного она не знала – с какой стороны она придёт. И это ещё больше заставляло её тревожиться. Она, в смятении, мысленно, направляла лучи-поиски в разные стороны, чтобы определить направление прихода грядущей опасности, но всё напрасно.
Был бы дома Кирилл, продолжала, тревожась, думать она – с ним она, несмотря на его частые появления с работы нетрезвым, она бы чувствовала себя более уверенной, более защищённой. Она была уверенна – он всё ещё любит её как раньше, и готов защитить её и детей от любой опасности.
Зачем он поехал к Светлане? – спрашивала она себя, зачем? Или у него тоже появилось предчувствие опасности? Какой… опасности? Откуда? …Почему именно к Светлане, а не к Борису…?
Она металась по квартире не находя себе места. С тревогой и волнением ожидала звонка от Светланы, от кого угодно, лишь бы прекратилось это её душевное переживание…. И думала, думала!
В начале девятого вечера, когда она совсем уж извелась, позвонила Светлана – папа приехал, сказала она, добрался нормально, сейчас он принимает душ. А вот Николая почему-то до сих пор нет и, знаешь мамочка, я начинаю волноваться. Диспетчер автопарка ничего не смогла ответить – она недавно на смене…
Мама, может мне в полицию позвонить? – с тревогой в голосе спросила она.
Нина не знала, что посоветовать дочери, и чем, какими словами её утешить.
– Света, скажи, он, что, в первый раз так задерживается на работе, или нет?
– Нн-ет! Ты знаешь, мамочка, у него такая трудная-трудная работа…. Он так устаёт.
– Тогда подожди тревожиться. Может у него, действительно, на работе что-нибудь стряслось…, ну, авария там, или ещё что-нибудь? Ты же сама говоришь, что он не в первый раз так задерживается…. Придёт, объяснит.
– Хорошо. Но я, мам, волнуюсь за него…. Раньше не волновалась, а сегодня…
В трубке послышался щелчок, а затем частые, короткие гудки. Светка отключилась.
Ну, Слава Богу, Кирилл доехал. С ним всё нормально…. С этой стороны опасность не угрожает – высчитывала она, отбрасывая известные элементы, как выводящий новую формулу, математик.
Но… всё-таки, зачем, и… главное, почему так неожиданно помчался он к дочери? Он раньше никогда так не поступал. Если появлялась необходимость какой-нибудь поездки, он всегда ставил её в известность заранее, а к дочери они вообще собирались вместе съездить…, нагрянуть, так сказать, нежданно-негаданно на Новый год. То-то переполоху наделали бы!
Очень уж хотелось им с Кириллом на зятя поглядеть, продолжала она перебирать возможные причины своей тревоги. Светка, по её словам, души в нём не чает! Так уж она его расхваливает, так расхваливает…. А, он…, как он к ней относится?
Господи, Боже, ты мой! Ну, почему у меня на душе так скверно? Почему?
Нина, не разбирая постели, не раздеваясь, легла сверху на покрывало. Мысли продолжали тревожно роиться в голове словно пчёлы, то перелетая с одного цветка на другой, то…, и совершенно неожиданно «провалилась» в тяжёлый сон…
Ей снилось, как они с Кириллом впервые познакомились на автобусной остановке. Как он налетел на неё, и как они упали под общий смех стоящих вокруг людей…
Она совершенно случайно оказалась в том месте. Просто у неё в кармане лежал пригласительный билет на лекцию в пединституте, и она ждала автобус.
…После их, такого курьёзного знакомства, они стали проводить вместе много времени. Кирилл, встречаясь с ней, часто повторял: «Знаешь, Ника, нас свела сама судьба».
Он с первых часов их знакомства не называл её Ниной, или Нинкой, он называл её Никой – богиней победы! Почему?
Он не объяснял ей – просто называл, и всё. А ей нравилось, что он так называл её.
А затем сон перенёс её в другое время. Время, когда они уже поженились, и он, посмеиваясь иногда, говорил: «У нас, Нинок, папаша, наверное, один был. Ну, сама посуди – ты Владимировна, я Владимирович. А? Каково! Интересно, где это мой, никогда не виденный мной папочка, тебя нагулял?»
Нина за словом в карман не лезла, на шутку отвечала шуткой: «Это тебя мой папенька с кем-то нагулял!» И они вместе весело смеялись.
А затем, продолжая «задирать» друг друга, вдруг замолкали на полуслове от внезапно нахлынувшей, всё затопившей страсти.
Кирилл подхватывал её на руки и нёс в спальню. Лихорадочно сбрасывая на пол одежду, падали на кровать и долго, с наслаждением, занимались любовью…
Нина, закрыв глаза, часто дыша и постанывая, млела от счастья и удовольствия…
Разбудил её какой-то ненормальный водитель автомобиля, решивший среди глубокой ночи отрегулировать сигнал. По-видимому, там что-то замкнуло, и на весь квартал раздавался душераздирающий рёв. Вот, придурок! – решила она. Время три утра, люди спят, а он… вздумал с машиной ковыряться.
Вставать было ещё рано и Нина, раздевшись и разобрав постель, легла досматривать сон.
Но вместо сна её опять одолели мрачные, тревожные мысли. Чтобы избавиться от них она решила как-бы продлить сон, вспоминая последующие события, но память, самостоятельно, не подчиняясь её воле, сделала скачок и перенесла её на сорок с лишним лет назад, в то далёкое, смутное прошлое, о котором она почти начала забывать…
* * *
«Сознательно» помнила она себя с момента, когда вместе с мамой, стоя на крутом берегу Иртыша, напротив дебаркадера, впервые в жизни увидела пассажирский пароход, подходивший к причалу. Ей он очень понравился: весь-весь белый и с красными спасательными кругами. Из высокой трубы клубами валил чёрный густой дым…, а потом пароход как загудит – ууу-гу-гу! Нина очень испугалась. Она спряталась за маму и прижалась к её ноге.
«Глупенькая, ласково сказала мама, чего испугалась – это он здоровается с тобой. Посмотри, никто не боится».
Нина выглянула одним глазком и, правда, никто не боялся. Все махали руками и ждали, когда пароход причалит к дебаркадеру и совсем остановится. Огромные красные колёса, огромные-преогромные, сначала стали медленно крутиться, а потом Нина услышала, как пароход, сказав напоследок «Чоп-Чоп, уф-ф-ф», остановился.
И все, кто был на берегу и на дебаркадере, бросились бежать к пароходу.
Особенно быстро бежали дяденьки с бидонами и вёдрами. Нина очень удивилась – неужели у них дома нет воды? Вот же речка, совсем рядом, и водопроводная колонка, если надо, тоже близко, на «Стрелке». Странные какие-то эти дяденьки…. И, словно это ей ответили, услышала, как мама пробурчала: «Вот чёртовы алкаши, всех растолкали!», а соседка, тётя Люба, добавила: «Паразиты! Ты только глянь, Верка, как наши деревенские мужики за пивом попёрли! На работу бы так торопились»
Прошло немного лет и Нину повели в детский садик. Ничего особенного ей, из всей детсадовской жизни, не запомнилось. Они пели какие-то песни, скакали вокруг ёлки, но… вот один эпизод врезался в память надолго, навсегда…, до конца жизни…
Им дали на обед макароны с маленькими мясками (через год или два, она узнала название – «макароны по-флотски»), и вкусный-превкусный компот, её любимый, с сушёными грушами.
Ей очень понравились макароны. Она всё съела и попросила добавку. Рядом с ней сидел Ромка и ковырялся в тарелке, а из носа у него текло. Воспитательница отобрала у него тарелку и, сказав: « Не хочешь, есть?» – подсунула ей. Нина очень обиделась на воспитательницу и, выскочив из-за стола, убежала из детсада.