Чёрный принц
– Пойми же ты. Теперь за домом наверняка следят не только из нутрии, но и снаружи. Как только какой-нибудь оборванец типа меня, да ещё и ночью, окажется в десяти шагах от ворот, его сразу схватят и учинят допрос с пристрастием.
– И, ты знаешь? Я даже боюсь за того парня. Потому что пристрастие будет таким страстным, что даже если он вообще ничего чужого в своей жизни никогда не брал, да и обед всегда начинал только с соизволения старших, он признается во всех кражах совершённых в городе за последние десять лет. – Фарс сделал многозначительную паузу, а затем, снова глядя брату прямо в глаза, закончил так уверенно, что Парс даже немного опешил от норова сопляка.
– Именно поэтому, дорогой братец, никакие твои оплеухи не заставят меня снова приблизиться к дому ростовщика Минэ. Тем более старый хряк заслужил такое унижение. Всё точка!
Парс на мгновение замер и не знал что сказать. Он только смотрел на порванную рубаху брата, на измазанное грязью лицо, и на тину в его волосах. Он думал о том, что ему совсем не хочется, чтобы этому мальцу ломали пальцы, отрубали руки, отрезали язык или выкалывали глаза. А ещё он думал о том, что воровство это преступление которое он осуждает, и что если на месте старого Минэ был бы их отец, и у него украли бы всю выручку за пойманного угря, то он не задумываясь сдал бы того поганца городской страже. И дилемма эта скребла его изнутри по рёбрам, как кошка скребёт о дверной косяк, когда старается унять данный от природы инстинкт разрывать плоть только ей доступными способами.
Ведь именно это нежелание видеть боль и страдания уже столь полюбившегося ему, хоть и не сносного званого брата, и подталкивало его на все эти длинные беседы. Лишь желание уберечь, как ему казалось, простака, от серьёзных последствий в будущем, подталкивало его к оплеухам и строгому тону в речах. Но теперь он понял, что старший брат, пусть его все и не воспринимают как такового, оставался старшим, и опыта в некоторых делах и знания жизни у него действительно было побольше.
– Ладно, давай кинжал. – Махнул рукой Парс и озвучил своё решение.
– Просто выброшу его где-нибудь в порту, и делу конец.
– Так его у меня нет! – Тоном будто это само собой, разумеется, выпалил Фарс.
– Как нет? – Парс на мгновение онемел.
– Нет, значит, нет! – Развёл руками Фарс.
– А зачем же скажи мне тогда, мы здесь решаем, как его вернуть?
– Я не знаю, что ты тут решаешь братец. Но я-то как раз объяснял тебе, как его не вернуть!
У Парса зачесались кулаки. Раньше он думал, что это такое образное выражение, употребляемое для острастки в среде портовых грузчиков, которым они просто хотели объяснить желание подраться. Но сейчас, в эту самую секунду, когда к нему пришло осознание того, что брат держит его за полного идиота и позволяет себе нагло издеваться над ним, у Парса действительно обнаружился, непреодолимый зуд на костяшках пальцев правой руки.
Он почесал ногтями, затем потёр сжатый кулак о ладонь, но зуд не прошёл. Тогда он понял, что унять его можно только широко размахнувшись и залепив брату, ну например в ухо.
Каким-то невообразимым чутьём, наверное имеющим схожее происхождение с тем животным инстинктом, что заставляет крыс бежать с тонущего корабля задолго до того как команда узнаёт о крушении, осознал непреодолимую потребность брата и Фарс.
И вот, когда Парс уже выпустил кулак из ладони, прикинул, как будет затыкать брату рот свободной рукой, чтобы не разбудить отца, пока Фарс будет кричать от боли – Фарс, вдруг резко сократил дистанцию. Он сделал шаг вперёд и, взяв брата обеими руками в охапку, обнял его.
– Прости Парс. – Взмолился он плаксивым, может наигранным, голосом.
– Всё как-то само вышло. Я не хотел пудрить тебе мозги. Просто я всегда избавляюсь от краденного до наступления следующего дня, так меня точно никто не поймает, даже если начнёт обыскивать прямо на улице. – Фарс хныкал и поскуливал. Правда слёз на его щеках так и не появилось.
Парс обмяк и расслабил руки. Бить такого доходягу опасно для его же здоровья.
У тех людей, что покрепче, вовремя, а главное по делу, поданная оплеуха вызывала небывалый прилив понимания. Она, оплеуха, помогала им осмыслить, если не все, то многие причины бытия. Однако иной хлюпик мог и дать дуба, так и не успев ничего понять, и такой участи для брата Парс, конечно же, не желал.
– Дать бы тебе в ухо. – С оттенком сожаления в голосе, сочувствовал скорее себе нежели брату Парс, похлопывая того по плечу.
– Ну, и куда ты его дел? – устало, уже как бы нехотя спросил Парс.
Тогда и произошло то, что стало той самой чертой, событием, после которого судьба человека резко меняется, и он больше никогда не становится прежним. Для Парса этой чертой стали откровения брата, а точнее та их часть, что касалась распоряжения им награбленным.
Фарс отпустил брата и отодвинулся на то расстояние, на котором стоял прежде. Слёз на его глазах не было, кожа лица вовсе не багровела, а вместо жалостливой и грустной физиономии на Парса смотрело уверенное и спокойное лицо.
– Я загнал его прямо там, в порту. Одному купцу с севера, что отплывал на рассвете к себе домой, после удачной торговли соболиным мехом в наших краях. – Фарс ещё раз громко шмыгнул и одним быстрым движением, машинально подтёр рукавом под носом, хотя под ним ничего скользкого уже и не присутствовало.
– Он протянул мне горсть золотых динаров. Но, я ж не дурак! Любой продавец, да и просто мало-мальски соображающий горожанин, сразу заподозрит меня в воровстве, если я расплачусь с ним золотом. Поэтому я вернул купцу динары и обменял их на увесистый мешочек меди. Тот северянин онемел от счастья, когда такой редкий экземпляр достался ему всего лишь за медь.
Фарс перемялся с ноги на ногу и слегка поёжился. Парс видел, что малому холодно и что тот очень устал, но отпускать его до выяснения всех обстоятельств он не собирался.
– Давай, продолжай. Чего замолчал?
И Фарс продолжил.
– Потом я вздремнул, как ты мне и советовал, в одной из лодок, которые стоят на стапелях для ремонта. Туда точно никто не лезет раньше полудня. – Фарс пожал плечами, и продолжил само собой разумеющимся тоном.
А когда я проснулся, то вспомнил, точнее мне напомнил мой бурлящий живот, что ел я последний раз вот уже сутки как прошли тому назад. Тогда я направился на продуктовый рынок. Хорошо, что к полудню там уже полно народу и в толпе никому до тебя нет дела. Только хапуги и жадные до любого гроша продавцы пряностей зыркают с подозрением на каждого проходящего мимо оборванца типа меня. Боятся, что у них стырят горсть перца или тёртого имбиря. – Фарс угрожающе погрозил кулаком воображаемому продавцу пряностей. – Лучше бы они боялись за банки с паприкой, что стоят на прилавке.
Видимо они ему действительно сильно насолили когда-то. Но Парсу это было не интересно. Его больше интересовали медяки, которые, судя по рассказу брата, всё ещё никуда от него не делись.
– Так, где медяки брат? – не лишённым подозрения взглядом Парс выжидающе смотрел на брата.
– Ну, да. – Фарс почесал ухо, и продолжил.
– По дороге на рынок я видел с десяток бездомных малявок, возле входа в храм богини всего сущего Тиши. Эти вечно там побираются в надежде получить корку чёрствого хлеба, от прозревших во время молебна достопочтенных прихожан, или не до конца обглоданную кость, если хозяин ресторана, что стоит напротив храма, решит выкинуть её в мусор, а не отдать бродячим собакам. Тогда-то я и решил, как потрачу медь.
Парс потихоньку начинал понимать, к чему клонит хлюпик и, не верил собственным ушам. Он с трудом сдерживал собственную челюсть, которая стремительно хотела отвалиться от удивления.
– Так, и ты решил? – Парс ждал любого ответа, но только не того, что получил.
– Да, я всё решил! – в свойственной ему отмахивающейся манере, буркнул Фарс и тут же продолжил рассказ.
– Ну и сделав, все дела как решил, я перекусил лепёшкой с сыром у Бул-Ка-Тамена. Того пекаря, что скупает у отца половину улова. Помнишь?
Парс утвердительно кивнул.
– Для того чтобы вместо своих наисочнейших лепёшек с мягким и ароматным сыром, выпекать эти вонючие пироги с рыбой. Что в них люди находят, всегда для меня было загадкой. – Искренне удивлялся Фарс.
– Постой, постой. – Перебил разогнавшегося брата Парс. И, ткнув тому пальцем в грудь, спросил с сомнением в голосе. – Ты хочешь сказать, что потратил все деньги, чтобы накормить бездомную ребятню у храма Тиши?
– Вот это правильно! – снова выкрикнул спящий отец, и снова четыре перепуганных глаза зыркнули в ту сторону. – Подтянул на себя и резко за борт! – Закончил рыбацкое наставление отец, причмокнул губами и улёгся на спину, сложив руки ладонями на груди.
– Ах, да, чуть не забыл. – Перешёл насовсем еле слышный шепот Фарс. – Я ещё кинул пару медяков в чашу для пожертвований богине всего сущего. Вдруг мне зачтётся?!
Парс изумлённо смотрел на хлипкого, грязного, оборванного брата, и на некоторое время потерял дар речи. От желания наказать сопляка за безумный поступок не осталось и следа. Теперь его сердце наполнилось сочувствием и заботой. А на душе стало легко от гордости за прохвоста, которым он всегда считал Фарса. Но он не мог не задать ещё один вопрос, чтобы выгнать прочь все сомнения из уставшей головы.
– Не врёшь ли ты мне, Фарс? – Прищурившись, пытался, как умел, строго сверлить взглядом брата Парс.
– Какой там. – Махнул рукой Фарс, и достал откуда-то из штанов небольшой чёрный кисет с красной стягивающей его поверху ниткой, и такой же яркой тесьмой по краям.
– Вот, осталось пару медяков. Хотел подложить отцу в его тайник под левым углом. – Фарс ткнул на нижний левый угол печки. Где, они оба знали, один из камней в кладке держался совсем плохо и не был скреплён раствором. За ним было пустое место размером еще с пол камня. Там отец, думал что тайно, копил на мечту всей своей жизни, собственную рыбацкую ладью. Ладью способную выходить не только на мелкие запруды в дельте Смирной реки, но плавать на большую воду. А главное, ходить вверх по течению, чтобы добраться до нерестилища малого серого осетра, чья икра очень ценилась приезжими с той стороны водопадов, где такой рыбы отродясь не видели.
– Он давно сбился со счёта и прибавку в пару монет даже не заметит. – Констатировал Фарс и протянул кисет брату.
– Ворованную вещь задорого не продаж, но хоть что-то выручить можно!
Парс аккуратно принял кисет и одобрительно кивнул брату.
– Иди, вздремни, пока я поработаю в порту, а в полдень ещё раз обсудим всё как следует.
Вот так Парс и Фарс стали настоящими закадычными друзьями, а Парс вынес для себя главный урок в жизни, что нельзя однозначно судить за поступок пока не узнаешь всю суть происходящего.
С тех пор уже как десять лет воровство для братьев стало семейным делом. Они не тырили яблоки на базаре, и не выдёргивали из рук котомки у пышных матрон, что по неосторожности запаздывая до ночи, шли домой по тёмным и пустым переулкам Парящего града. Но они выбирали жертву из числа зажиточных горожан и выносили у них из дома дорогую хозяйственную утварь, серебряный поднос или золотой подсвечник, или обчищали шкатулку с драгоценными украшениями хозяйки дома. Один раз им так свезло, что они вскрыли тайник с золотыми монетами. А однажды из дома купца первой гильдии они вынесли бриллиантовое ожерелье. Нагрудный кулон, что венчал сие украшение, состоял из квадратной золотой рамки и рубина цвета ягоды граната, но размером с виноградину. Такой кулон вручался только за выдающиеся заслуги перед городом, был большой редкостью, и для братьев стал их самой удачной кражей в карьере.
Безусловно, купец сам был виноват, когда привлёк к себе внимание братьев, гордо нацепив кулон на шею, во время купеческого собрания проходившего прилюдно на центральной площади. Поскольку на таких собраниях решались многие вопросы имевшие значение не только для гильдии, но и для портовой администрации, ростовщической династии, горнодобывающей артели и деревообрабатывающей мастерской слободы, они были открыты для народных масс. Вопросы налогообложения, швартовки рыбацких лодок, зимнее наполнение амбаров зерном, хлебный торг и вопросы помилования, решались там же на площади. Поэтому желающих послушать купцов собиралось всегда столько, что даже на прилегающих к площади улицах толпился соглядатай, да и просто праздный люд.
И вот, весь этот люд видел как пышно и с помпой глава династии ростовщиков Дай-Ка-Минэ, от имени всех гильдий, рыбаков и сословий города поднёс наградной кулон главе купеческой гильдии. Поводом для награды стал устроенный им и прошедший совсем недавно самый большой за последние десять лет летний торг в городе.
Под торгом подразумевался налог отчисленный купцами в городскую казну за проданный товар. Которая в свою очередь была личной собственностью Тот-Кто-Гора, великого князя Парящего града. Однако находилась казна под управлением династии ростовщиков, и поэтому их возможности по выдаче залогов, кредитов, ссуд и векселей на имущество, очень зависела от ежемесячной наполняемости казны. Пополнялась она большей частью за счёт торговли внутренней и с пришлым людом. А поскольку зимой лёд на севере сковывал реки, то самыми тучными для торговли месяцами всегда были жаркие летние дни.
Парс и Фарс естественно всегда присутствовали на такого рода собраниях, не из праздного любопытства, а по причине лучшего понимания продвижения собственного дела. Глядя на всё происходящее сверху вниз, с крыши одного из немногих трёхэтажных домов в городе, гостиного двора той самой купеческой гильдии, благо забраться на неё для двух ловких парней не составляло большого труда.
Рубин блеснул на солнце ярким алым цветом в руках Минэ, спустя минуту он не менее ярко засиял на груди купца первой гильдии. А на утро следующего дня он всё так же завораживающе ярко блестел насыщенным красным цветом в подрагивающих от возбуждения и восхищения руках Фарса. Конечно, после того как малец, не выдержав простого созерцания такой красоты, буквально выдернул из рук брата ценный кулон.
– Ты знаешь братец?! Всё-таки самоцветные камни, пожалуй, лучший воровской трофей, что только можно себе представить.
– Вне всякого сомнения. – Подтвердил тогда заявление брата Парс.
Вот так он и оказался с непомерно тяжелыми, и самое главное крайне неудобными двумя обрезками верёвки, что натирали ему шею и плечи, в подвешенном состоянии на расстоянии двадцати человеческих ростов от земли, вцепившись, что было сил промёрзшими пальцами в холодную и гладкую кладку Указующего маяка.
Глава 3. О том, почему их трое.
Парс подтянулся, сделав ещё одно отчаянное усилие. Мышцы его давно жгло изнутри от напряжения. Конечности начинали подрагивать, и это был лишь вопрос времени, когда от усталости его руки ослабнут и перестанут подтягивать тело наверх.
За годы работы в порту он вырос, окреп и заматерел, но таскать тяжести на себе и поднимать себя, ни одно и то же. И сейчас ему помогали навыки, приобретённые совсем в другом месте.
Он научился лазать по каменной кладке ещё тогда, когда они с Фарсом только начинали свою совместную воровскую деятельность.
Зажиточные жители Парящего града имели привычку окружать свои виллы высокими каменными заборами, а на окнах часто ставили красиво выкованные, но от того не выглядевшие менее нелепыми, металлические решётки. Поэтому преодолеть несколько саженей вверх по стене, сначала через забор, а после и до самой крыши, двух или трёх этажного особняка у Парса давно вошло в привычку. Но такой опыт, вряд ли помог бы ему в преодолении столь высокой преграды, коей являлся Указующий маяк. Ведь здесь главным фактором становилась выносливость.
Большое жемчужного ожерелья – так прозвали эти места люди, что никогда здесь не жили, когда впервые увидели эту красоту издалека, подъезжая с юга или приплывая с севера к границе гигантского обрыва. Все сорок восемь больших водопадов и бесчисленное множество водопадов поменьше, что вспенив волны, опрокидывались с высоты в полсотни человеческих ростов, создавали воистину невообразимую своим масштабом картину, неся свои белые воды с подножия обрыва, вытянувшегося с запада на восток настолько, насколько хватало глаз.
В конечном счете, все воды сливались в одну широкую и глубокую реку, что уносила их далеко на юг и являлась самой большой водной артерией всего известного людям мира.
До жителей Парящего града доходили слухи, что где-то далеко на юге, там, где равнины и леса что зовутся землями первого предела, разрываются надвое ещё одной пропастью, за которой лежат Падшие Земли, могучая река снова раскалывается на несколько частей о твёрдые скалы. И тогда она вновь обрушивает свои белые потоки, сияющие на солнце и искрящиеся перламутровыми искрами, точно как снежные сугробы в зимний ясный день, на зелёные луга с небывалой высоты. Там над пропастью тоже стоят города и потоки там гуще и полноводней, но их в несколько раз меньше, и от того зовут ту гряду Малым жемчужным ожерельем.
Парс не знал, существуют ли те места на самом деле. И если рассказы, правда, то занимается ли местная детвора тем, чем принято развлекаться в его родном городе. Но он точно знал, что если ты живёшь над обрывом, стоит научиться с него не падать.
Поэтому самым незаменимым опытом в преодолении отвесных препятствий стала всего-навсего забава всех отчаянных и смелых мальчишек, и как выяснили в тот день братья, не только мальчишек, живущих на краю второго предела.
– Давай Парс. Неужели мой большой младший брат испугался? – Звонкий мальчишеский голос Фарса доносился откуда-то снизу. Преодолевая расстояние и смешиваясь с монотонным шипящим гулом разорванной на бесконечное множество невесомых брызг речной воды, голос его казался ещё более писклявым, чем обычно.
Парс сделал шаг, и наступил носком ноги на край обрыва. Он никогда не боялся высоты, но голова у него была на месте, и крепко посаженная меж сильных плеч на твёрдую шею она не позволяла ему совершать необдуманные поступки.
Медленно, слегка и осторожно подав туловище вперёд, не пересекая центром тяжести своего тела, кромки обрыва, он вытянул шею и заглянул вниз.
Там, на глубине двухэтажного дома, крепко вцепившись побелевшими от напряжения пальцами в гладкий, но выступающий от стены валун, висел Фарс. Улыбка на его лице соединяла уши, а блеск в глазах, казалось, затмевал солнечные блики, отражавшиеся в падающей воде. Он слегка раскачивался из стороны в сторону, сильно вытягивая правую ногу куда-то в бок.
Парс набрался смелости, подал шею ещё чуть вперёд и заглянул дальше, за голову брата. Маленькие пучки мха окаймляли тонкую струйку ручья нёсшего свои воды от подножия почти отвесной стены к далёкому горизонту на юг. Картина была столь же грандиозна сколь и страшна, ведь спустя мгновение Парс осознал, что мох это лес, а ручей это река. Река, с одного берега которой, здесь наверху, было трудно отличить на противоположной стороне собаку от человека. Так близко к краю предела Парс ещё не подходил никогда.
– Спускайся сюда братишка, – сквозь смех, перекрикивая шум падающей воды, позвал Фарс. – Или ты испугался?
Как только он это крикнул, его руки, страстно сжимавшие скользкий камень, разжались, а ноги маятником мелькавшие из-за валуна исчезли из виду. Худощавая фигурка Фарса мелькнула, падая вниз, и исчезла в пелене мириады белоснежных брызг.
– Не может быть! – В страхе выкрикнул Парс, и инстинктивно подался вперёд, пытаясь рассмотреть, куда делся старший брат. В тот же момент его опорная нога соскользнула с края обрыва.
Падая, Парс всем телом развернулся назад в попытке грудью шмякнуться о твёрдую землю и оставить хоть что-то от себя наверху, пока всё остальное бесконтрольно падало в пропасть. И его отчаянная попытка обязательно бы увенчалась успехом, если бы земля у обрыва была действительно твёрдой. Но пропитанная влагой почва скорее напоминала кисель, а редкие клочки зелени удивительным образом проросшие на столь скудной основе имели длину короче человеческого пальца.
Всё тело Парса резко потянули вниз его собственные ноги. Он бешено старался вгрызаться скрюченными пальцами в грунт, чувствуя холод земли ладонями, но лишь оставлял два глубоких, сразу затягивающихся земляной жижей, следа на киселе.
Ещё мгновение и его тело уже по живот висело над пропастью. В отчаянной попытке уцепиться за жизнь он судорожно перебирал руками, выдирая клочья мелкой травы и разбрасывая грязные брызги во все стороны. Он уткнулся лицом в землю, и в его обезумевшей от страха смерти голове мелькнула мысль открыть рот и кусать землю зубами. Но в тот самый миг отчаянной борьбы за жизнь, проигранной ещё тогда когда нога соскользнула с края пропасти, он услышал её голос.
– Держи мою руку, – соловьёв пропела девица, где-то над самым ухом. – Скорей, хватайся!
Парс вынул голову из грязи, и всё его тело стремительно поползло по скользкой земле. Он почувствовал грудью ту тонкую острую нить, что отделяла его жизнь от смерти. Возможно, это был гранитный камешек, что врос в землю на краю пропасти, но в тот момент боль казалась ему не физической, а душевной.
Укол отчаяния и страха пронзил его нутро и успел подступить к горлу плотным комком паники. Но всё изменилось, когда ярко освещённый пробившимся сквозь облака лучиком солнечного света лик спасителя явился перед его взором.
Ветер развивал её короткие, цвета спелого каштана волосы, а тонкую, хрупкую на вид шею покрывали мелкие бусинки осевшей на гладкой коже влаги. Это самое красивое создание богине всего сущего Тиши, что Парс когда-либо видел в своей жизни. И тогда он это понял буквально за мгновение, что смотрел ей в лицо.
– Вот рука, держи! – Богиня коротко кивнула в направлении собственной протянутой руки.
В тот же миг Парс изо всех сил упёрся рукой о тот самый камень, что поначалу принял за нить, отделявшую его от смерти, и как мог далеко выбросил правую руку навстречу раскрытой ладони спасительницы.
Её кожа оказалась столь же мягкой сколь и гладкой, но слава богам, её крепкие как гвозди пальцы вцепились в его руку тисками, и его тело прекратило падение.
Парс застыл в подвешенном состоянии. Страх ушёл, ведь он больше никуда не падал, и его место заняло любопытство. То непреодолимое желание рассмотреть поподробней объект противоположного пола, когда его первоначальное появление сразу вызвало интерес, и постараться понять что именно привлекло тебя в этой девушке.
И Парс смотрел. Смотрел, не отрывая глаз. Смотрел на синие как глубокое море за отмелью глаза, на чуть полноватые немного бледные, плотно сжатые губы, на волосы цвета спелого каштана, трепещущие на ветру. Смотрел на тонкую шею и узкие плечи. На худощавую фигуру, с чуть более широкими бедрами, нежели ожидаешь увидеть от такого хрупкого создания. И затем, ниже, на худые, но крепки ноги, что изо всех сил упёрлись в землю стараясь держать сразу два тела на весу.
– И долго ты собираешься таращиться на мои ноги? – Сказали её губы, и пение соловья этот голос уже совсем не напоминал. Скорее, теперь он походил на крик атакующего сокола. – Вытягивай себя наверх, или я отпускаю.
Эти слова, и особенно интонация, привели Парса в чувства, и он вернулся в реальность.
Насколько смог подтянулся на одной руке, на той, что была как будто прибита гвоздями к ладони спасительницы, и, подталкивая себя левой рукой от земли, перекинул ногу через край обрыва. За первой ногой последовала вторая. Затем уже обе руки сильно сжимали две ладони, и дева сильно дёрнула Парса себе навстречу.
Оказавшись в трёх шагах от обрыва, он выдохнул и, осмелев, отпустил её побелевшие от напряжения руки. Верёвка опоясывала её талию, а длинный конец был привязан к валуну втрое больше самой девицы, торчащему из земли в пяти шагах за её спиной.
– Когда ты успела подготовиться? – Искренне, удивлённо и с толикой стеснения в голосе, вопрошал Парс.
– Как только я увидела идиота склонившегося над краем обрыва, сразу поняла, что произойти может всё что угодно. – Звонко отчитала Парса девица, и замолчала, строго глядя в глаза спасённого юнца, видимо, ожидая ответной реакции.
Но Парсу было вовсе не до грубости в этот момент. Он уже полностью находился в плену иллюзий.
Они стояли напротив друг друга так близко, как Парс ещё никогда не стоял рядом с женщиной. Ветер поменял направление, и её волосы коснулись его лица. Запах столь чудный, что Парс и не знал, что такое бывает, заставил его выпрямить спину, встать в полный рост и расправить плечи настолько широко насколько это позволяла его не крупная, юношеская грудная клетка.
Девушка, как это часто бывает, впечатлилась меньше. Отступив на шаг назад, она отвернулась от спасённого парня, быстро нагнулась и подобрала с земли не толстую, извазюканную в серой земле верёвку.
Парс заметил, что сзади она выглядит ничуть не хуже чем спереди.