Курск-43. Как готовилась битва «титанов». Книга 1

На многие издания и публикации по проблемам истории Великой Отечественной войны, вышедшие в период пребывания у власти Н. С. Хрущева, было наложено клеймо субъективизма. Поэтому в 1966 г. принимается решение ЦК КПСС о подготовке двенадцатитомной «Истории Второй мировой войны». Параллельно с этим при Главпуре СА создаётся специальная группа для редактирования рукописей и контроля за издаваемой военно-исторической литературой, в первую очередь воспоминаниями полководцев и военачальников Великой Отечественной войне. Из мемуаров, готовившихся к печати, вымарывались целые абзацы и разделы как не соответствующие новым подходам и дописывались новые, далёкие от исторической правды, но «нужные» для пропагандистской работы. Именно в это время в книгу Г. К. Жукова был вставлен абзац, ставший притчей во языцех, о том, как он, маршал и заместитель Верховного Главнокомандующего, прибыл в 18A, чтобы посоветоваться с её начальником политотдела полковником Л. И. Брежневым по оперативным вопросам[163].

Однако деятельность нового руководства страны по переписыванию истории войны вызвала резкое неприятие ещё находившихся «в строю» фронтовиков, в первую очередь генералов и маршалов. Значительная часть их справедливо оценила эти шаги власти не как возвращение к исторической правде, а как попытку создать «новую историю под нового Генсека». Маршал артиллерии Н. Д. Яковлев в письме, направленном в 1967 г. начальнику ИВИ генерал-майору П. А. Жилину[164], отмечал: «Лично мне кажется, что пытливые читатели ожидают от ученых-историков не только описания хода боевых действий с нашей стороны. Их уже немало опубликовано и публикуется. К сожалению, большинство их, т. е. статей, бесед, воспоминаний, мемуаров, как-то схожи между собой. Они во многих случаях носят налёт некоторой приедающейся хвалебности в адрес ряда военачальников, описания подвигов отдельных бойцов, политработников, командиров, партизан… Нужны ведь не только хвалебные реляции, но и кропотливое исследование малого, на чём покоится большое и где присутствует наука (выделено мной. – В.З.)»[165].

Своё нежелание мириться с расширявшимся процессом мифологизации ряда полководцев выражали в попытках написать честные мемуары. Естественно, в тех условиях их публикация была просто невозможна.

Однако значительная часть фронтовиков, кому было что сказать о той войне, уже не верили в возможность донести правду до советского человека через печатное слово. «Я лично крайне сомневаюсь в том, что возможно восстановить истинный ход событий (Курской битвы. – З.В.)… – писал в 1969 г. директору музея Курской битвы при Доме офицеров г. Курска М. П. Бельдиеву уже упоминавшийся выше подполковник Е. И. Шапиро. – Процесс фальсификации истории принял такие страшные размеры, что восстановить истинный ход событий не только не по силам одному человеку, но и любому Обществу (имеется в виду военно-историческое общество, которое в то время существовало в Курске. – З.В.), какими бы добрыми намерениями оно ни было преисполнено. В извращении исторических событий заинтересовано большое количество людей, поэтому я не верю, что Ваши благие намерения увенчаются сколь-нибудь серьёзным успехом»[166].

К сожалению, эта точка зрения человека, прошедшего горнило Великой Отечественной, не была преувеличением, она точно отразила ситуацию, сложившуюся к тому времени в Советском Союзе. Это подтверждает и бывший член редколлегии «Военно-исторического журнала» В. М. Кулиш, которому по долгу службы приходилось получать указания от людей, проводивших политику партии в Советской армии. «В беседе с генералом Н. Г. Павленко (главный редактор журнала. – З.В.) и мной, – пишет бывший журналист, – начальник Главпура генерал А. А. Епишев сам принцип партийности перевёл на более доступный язык. Он сказал: «Там, в «Новом мире», говорят: подавай им чёрный хлеб правды. На кой чёрт она нужна, если она нам невыгодна». Идея деления исторической правды на выгодную и невыгодную нашла широкое распространение в партийно-пропагандистской и исторической литературе. Истолкование партийности в науке, таким образом, было сведено к тому, что принцип научности исследования стал противопоставляться принципу политической целесообразности»[167]. А. А. Епишеву принадлежит и ещё один «бессмертный» тезис, определявший цель тогдашней власти и практически закрывший путь к поступательному развитию военно-исторической науки. Вот как он прозвучал из уст начальника Главпура СА в ходе беседы с генералами и маршалами 17 января 1966 г.: «Мы не можем допустить, чтобы в открытой печати критиковали военачальников»[168].

Тем не менее некоторые военные историки в это время ещё пытались достучаться до мыслящей части партии и общества. Осознавая, что поколение победителей уходит, а важные проблемы войны не только не находят отражения в трудах отечественных учёных, но и начался активный процесс свёртывания подлинно научных исследований, составители сборника материалов военно-практической конференции, посвящённой 25-й годовщине победы на Огненной дуге, высказали смелое и вместе с тем актуальное для того времени пожелание: «При изучении Курской битвы необходимо обращать внимание не только на положительный, но и отрицательный опыт, поскольку последний бывает не менее ценным для изучения практических вопросов… При исследовании… крайне желательно подвергнуть специальному рассмотрению вопрос о потерях, показав при этом соответствие затрат достигнутым результатам. Всестороннее раскрытие этого важного вопроса позволило бы внести сравнительный вклад фронтов и армий в общее дело разгрома врага под Курском, дало бы возможность более объективно оценить роль отдельных объединений и военачальников в достижении победы в Курской битве»[169].

К сожалению, сегодня приходится признать, что этот призыв историков-фронтовиков так и остался нереализованным вплоть до конца минувшего столетия.

К конференции 1968 г. был проявлен большой интерес общества. И хотя в ходе её не был рассмотрен ряд важнейших аспектов сражений лета 1943 г., она стала последней, на которой помимо славословий в адрес «организующей и направляющей роли КПСС» была сделана попытка провести реальный анализ отдельных крупных вопросов Курской битвы. А в докладах выступавших, многие из которых непосредственно участвовали в её планировании, подготовке войск и управлении крупными соединениями и объединениями, для будущих историков и общества, осталось много глубоких, основанных на большом знании дела и опыте войны мыслей, выводов и наблюдений.

Например, довольно подробно на конференции рассматривался вопрос использования опыта возведения полевой обороны под Курском. В исторической литературе эту систему не только по праву называли «образцом полевых укреплений того времени», но отдельные авторы начали призывать глубже изучать опыт её создания и активнее использовать в современном военном строительстве. Причем эти идеи стали находить своих сторонников на самом высоком уровне и даже воплощаться в жизнь. Например, в военных академиях офицеров учили строить оборону на примере системы армейских полос 13A Центрального фронта, у которой артиллерийских средств в среднем на 1 км её фронта приходилось более 90 стволов, т. е. наблюдался существенный переизбыток. Кстати, на этом примере продолжают постигать военное ремесло сегодня и российские офицеры[170]. Трудно понять, чему можно учить командира, если у него в распоряжении столь мощный огневой щит?

На этот перекос обратили внимание и некоторые участники упомянутой юбилейной конференции 1968 года. Например, бывший начальник штаба Воронежского фронта генерал армии С. П. Иванов, т. е. один из тех, кто участвовал в создании этой системы, в своем выступлении (а затем и в статье) впервые подробно проанализировав опыт её возведения и использования Красной армией в дальнейших операциях, справедливо отмечал, что хотя этот опыт был и важен, но в дальнейшем использовать его в полной мере оказалось практически невозможно. «С такой обстановкой и таким соотношением сил, как в битве под Курском, – отмечал он, – в дальнейшем мы встречались весьма редко»[171].

Более определенно по этой проблеме высказался ещё один участник конференции, бывший начальник штаба Степного фронта Маршал Советского Союза М. В. Захаров, который подчеркнул: «Мне хочется отметить, что в литературе о Курской битве, вышедшей в последний период, эта оборона несколько идеализирована. Некоторые авторы приложили немало усилий к тому, чтобы показать её как самую поучительную, классическую и во всем достойную подражания. Слов нет, что ряд поучительных сторон оборонительной операции под Курском, таких, как высокая активность, устойчивость в противотанковом отношении, применение бронетанковых войск, был широко использован в последующих кампаниях войны, особенно в оборонительных операциях под Киевом и в районе озера Балатон. Но такой сильной группировки, глубоко эшелонированной обороны, а следовательно, и таких высоких плотностей на 1 км фронта для решения оборонительных задач не создавалось ни до Курской битвы, ни после неё. Эту особенность не следует забывать при изучении, анализе и оценке битвы под Курском»[172].

Опубликованный по итогам работы конференции сборник статей и выступлений «Курская битва» под редакцией генерал-майора И. В. Паротькина хотя и был изрядно «приглажен», но и по сей день является ценным источником по данной проблеме, в том числе и потому, что в помещенных в нем работах был четко определен ряд крупных проблем для будущих исследователей, которые оказались нерешенными до этого момента. Наиболее яркая из них – выступление полковника В. П. Морозова, в котором он отмечал: «Следует заметить, что исследователи и мемуаристы Курской битвы обязаны ответить читателю и на вопросы, которые еще мало освещены в печати. Это касается прежде всего вопроса о том, почему противник, находившийся на орловском и белгородско-харьковском плацдармах, не был полностью разгромлен и уничтожен, а оказался как бы вытолкнутым из этих районов. Желательно получить аргументированный ответ и на вопрос, почему при наступлении белгородско-харьковской группировки врага были применены малоэффективные формы ведения операции, позволившие врагу избежать полного разгрома. Требуется объяснить и причины недостаточной эффективности артиллерийской и авиационной контрподготовок, которые были проведены по изготовившемуся к наступлению на Курском выступе противнику…Следует глубоко проанализировать и недочеты в использовании всех наших пяти танковых армий новой организации, впервые поучивших боевое крещение в сражениях на Курской дуге.

При исследовании событий Курской битвы, как и других битв и операций минувшей войны, крайне желательно подвергнуть специальному рассмотрению вопрос о потерях, показав при этом соответствие затрат достигнутым результатам. Всестороннее раскрытие этого важного вопроса позволило бы увидеть сравнительный вклад различных фронтов и армий в общее дело разгрома врага под Курском, дало бы возможность более объективно оценить роль отдельных объединений военачальников в достижение победы»[173]. Надо отдать должное профессионализму и гражданскому мужеству и В. В. Морозова, и авторов сборника, которые решились опубликовать столь смелую работу в условиях, когда вектор общественно-политической и научной жизни страны развернулся в совершенно иную сторону, чем это было в прежнее десятилетие. Ведь автор не просто говорил о целом ряде важнейших вопросов битвы, считавшихся официально решенными, он поднял проблему цены победы в Великой Отечественной войне, которая на протяжении всего послевоенного периода была и продолжает оставаться наиболее сложной, болезненной и спорной для нашего общества и науки, а в то время еще и очень опасной для карьеры тех, кто пытался её касаться. Поэтому не случайно эта статья В. П. Морозова нигде больше не публиковалась, да и цитировать её начали лишь российские исследователи в наше время.

Весомый вклад в изучение Курской битвы продолжали вносить военные историки и на завершающем этапе второго периода её историографии, когда заниматься плодотворной научной работой стало крайне сложно. В 1970 г. вышла в свет одна из наиболее известных и широко использовавшихся долгие годы как учёными, так и публицистами книга полковников Г. А. Колтунова и Б. Г. Соловьёва «Курская битва»[174]. Она была написана на основе ранее не использовавшихся в открытой печати армейских и фронтовых отчётов за весь период событий на Огненной дуге. В беседе со мной Г. А. Колтунов вспоминал, что изначально она задумывалась как упрощенный вариант исследования офицеров Генштаба, подготовленного в конце 1940-х гг. с расчётом на более широкую аудиторию, в помощь гражданским историкам и идеологическим работникам. Именно это обстоятельство и предопределило её направленность. Наряду с довольно подробным рассмотрением крупных вопросов планирования, подготовки и проведения всех трех операций в районе Курской дуги в ней значительное внимание было уделено партийно-политической работе в войсках.

Вместе с тем в книге была сделана попытка научно обосновать ряд уже закрепленных в общественном сознании и историографии мифов и легенд. В частности, в ней подробно рассматривается, из чего складывалась огромная цифра 1500 танков, якобы участвовавших в бою 12 июля 1943 г. под Прохоровкой. По мнению авторов, это общее число танков и штурмовых орудий в шести немецких танковых дивизиях из двух танковых корпусов противника, наступавших на станцию с запада и с юга, а также 5 гв. ТА, которая им противостояла. Как рассказывал мне Г. А. Колтунов, они сознательно указали номер лишь 3 тк и его дивизий, а 2 тк СС опустили, отметив, что «непосредственно в направлении Прохоровки с запада на фронте 15 км наступали три танковые дивизии врага»[175]. К этому времени П. А. Ротмистров настойчиво пытался закрепить тезис, будто с запада кроме дивизий СС против его армии действовали также 11 тд, мд «Великая Германия» и даже 17 тд, которой там вообще не было. Причём бывший командарм не выдумывал, а брал эти данные из отчётов его же штаба за 1943 г. Поэтому парировать его аргументы было сложно. Но военные историки после анализа ряда документов пришли к выводу: эти соединения действовали на других направлениях. Авторитет маршала был высок, поэтому авторам и пришлось применить такую уловку. Именно эта книга окончательно завершила создание «мифа о Прохоровке», т. к. впоследствии изложенная в ней оценка без существенных изменений вошла во все словари и энциклопедии, издававшиеся до развала СССР.

Кроме того, в книге Г. А. Колтунова и Б. Г. Соловьёва была продублирована легенда, сформированная ещё в 1943 г. в отчёте Военного совета Воронежского фронта, о том, что окружения 5-го гв. Сталинградского танкового корпуса, выдвинутого в ночь на 6 июля 1943 г. на прохоровское направление, не было. Кроме того, в их труд был включен и ещё ряд незначительных, но, как показало время, очень живучих мифов. Например, о таране, который якобы совершил командир танкового взвода 1-й гвардейской танковой бригады 1 ТА лейтенант В. С. Шаландин. «Героически сражался экипаж комсомольца-москвича гвардии лейтенанта В. С. Шаландина… в составе механика-водителя гвардии старшего сержанта В. Г. Кустова, заряжающего гвардии сержанта П. Е. Зеленина и стрелка-радиста гвардии старшего сержанта В. Ф. Лекомцева, – читаем мы в книге. – Экипаж подбил два немецких танка «тигр» и один средний танк. Вскоре от вторичного прямого попадания загорелась машина наших танкистов. Задыхаясь в дыму, Шаландин еще пытался стрелять прямой наводкой, но поврежденная пушка плохо повиновалась раненому командиру. Тогда он решил таранить вражеский «тигр». Объятая пламенем тридцатьчетверка пришла в движение и врезалась всей своей массой в борт «тигра». Вражеский танк загорелся, его бензобаки взорвались. Объятый пламенем, погиб и экипаж гвардейцев. Указом Президиума Верховного Совета СССР В. С. Шаландину посмертно присвоено звание Героя Советского Союза»[176].

В 1970-е гг. таран экипажа Шаландина советской пропагандой был превращён в символ стойкости советских воинов в Курской битве. О нём публиковали очерки, снимали фильмы и слагали стихи. Вот лишь один пример – широко известные строки из произведения белгородского поэта В. Татьянина «После боя»: «…Здесь Шаландин в грозном сорок третьем/ вёл свой танк, горящий на врага…/ Ты спроси – и скажут даже дети,/ что такое Курская дуга»[177]. Но если обратиться, например, к наградному листу (в таких материалах командиры не упускали возможности поярче описать подвиг представляемого к награде), который подписал его прямой начальник – командир 2-го танкового батальона 1 гв. тбр майор С. И. Вовченко, то из него узнаем о примере настоящего героизма танкистов, собственной жизнью отстоявших рубеж. Однако не встретим в нем даже упоминания ни о каком таране. «Несмотря на беспрерывную бомбёжку и артиллерийский огонь противника, тов. Шаландин в течение 10 часов героически вёл бой, – отмечается в документе. – …Тов. Шаландин сгорел в танке на том самом месте, где было приказано держать оборону его взводу»[178].

Если следовать логике авторов мифа, то погибнуть в танке, не пропустив врага через свои боевые позиции, ещё не подвиг, а погибнуть, совершая таран, – это настоящий пример для потомков. Подобный подход к оценке героических дел, по сути, девальвировал тяжёвый каждодневный солдатский труд. Поэтому фронтовики после войны недобрым словом поминали подобного рода выдумки и их творцов – политработников. Чему мне не раз доводилось лично быть свидетелем.

И тем не менее нельзя не согласиться с профессором К. В. Яценко, который подчёркивал, что «появление книги (Г. А. Колтунова и Б. Г. Соловьёва. – З.В.) знаменовало собой важную веху в развитии исследований истории Курской битвы»[179].

Оценивая достижения советской исторической науки в части изучения событий лета 1943 г., как, впрочем, и минувшей войны в целом, следует признать, что период с 1957 по 1970 г. был наиболее продуктивным за всё послевоенное время. Дискуссия, развернувшаяся после ХХ съезда, издание значительными тиражами разнообразной военно-исторической и мемуарной литературы, публикация подлинных документов, а также выход в свет третьего тома «Истории Великой Отечественной войны» не только расширили знания и представления общества о коренном переломе в борьбе с фашизмом, но и подготовили почву для появления в 1970 г. двух значимых работ: труда Г. А. Колтунова и Б. Г. Соловьёва и сборника под редакцией И. В. Паротькина. Эти книги явились большим успехом, давшим импульс для развития нашей исторической науки, и стали добротным фундаментом для работы последующих поколений историков. Они во многом определили вектор развития исторических исследований по Курской битве вплоть до начала 1990-х гг. Несмотря на значительную идеологическую составляющую и ошибочное толкование отдельных событий, их авторы уже в новых общественно-политических реалиях сумели закрепить достигнутый к тому времени уровень научных знаний по данной проблеме и наметить пути дальнейшей работы. Тем самым был поставлен определенный барьер на пути начавшегося процесса переписывания истории войны новым руководством страны.

Активная деятельность, развернутая отечественными исследователями в ходе второго этапа, была резко свернута уже в середине 1960-х гг. по идеологическим соображениям и не принесла ожидаемых результатов. Хотя их работа имела большое значение и для воспитания советских людей в духе преданности своей Родине и народу. Лучшие представители научного сообщества страны не без основания считали, что обобщенный опыт прошлого, в том числе и боевой, важен не только для защиты государства, повышения боеспособности его военной организации и формирования идеологии. «Знание истории, – писал А. Г. Грылёв, – в том числе и военной, духовно обогащает человека, расширяет его кругозор, способствует широте мышления»[180]. Можно с уверенностью утверждать, что ряд работ, опубликованных в 1960-е гг., в полной мере отвечали этим целям. А некоторые из них (в том числе и те, что упомянуты выше) и сегодня не потеряли своей актуальности. Потому что их авторы с большим уважением относились к славным делам военного поколения советского народа, старались, насколько это было возможно в то время, не заниматься демагогией и пустым славословием, а, собирая по крупицам бесценный опыт и знания о минувшем нашей страны, честно анализировать и достижения, и промахи.

Важной особенностью этого периода следует считать начало поискового движения в областях Центрального Черноземья и создание ряда музеев на местах былых сражений, например в Понырях (1963) и Прохоровке (1968). В последующие годы музеи, как и печатные издания, играли важную роль в изучении истории битвы. Во-первых, они поддерживали интерес к этому грандиозному событию среди молодёжи. Благодаря активной просветительской, воспитательной и поисковой работе вокруг них в 1970–1980 гг. возникнет микросреда, в которой формировался ряд учёных и исследователей, коим суждено в конце ХХ века начать новый этап в развитии истории Курской битвы. Во-вторых, благодаря проводившейся их коллективами переписке, систематически поступавшим от фронтовиков материалам (рукописи, фотографии, документы и т. д.) в их фондах аккумулировалась бесценная база источников, которая будет востребована уже в XXI веке российскими историками и окажет большую помощь в их работе.

Тем не менее следует признать, что в полной мере возможности, открывшиеся в то время, советской исторической науке реализовать не удалось. Наметившийся с середины 1960-х гг. курс руководства страны на коренную смену подхода к изучению Великой Отечественной войны и использование этой тематики в качестве краеугольного камня в идеологической работе для формирования «немеркнущего образа КПСС» в сознании общества фактически привели к свёртыванию научных исследований по истории Курской битвы. С мая 1970 г. на кино- и телеэкраны СССР вышел фильм режиссера Ю. Озерова, одна из серий которого была посвящена разгрому войск вермахта под Курском. Эту картину без преувеличения можно считать «Кратким курсом Великой Отечественной войны» (по аналогии с «Кратким курсом истории ВКП(б)»), который по задумке тогдашних властей должен был закрепиться в сознании советского общества на века. Благодаря таланту режиссера и актеров действительно получилось первоклассное кино, хотя его содержание – это экранизация исторических баек и мифов. Прохоровское сражение в телеэпопее подавалось как ключевой момент Курской битвы. Для образного раскрытия его сути применялись несколько внешне эффектные, но, по сути, карикатурные эпизоды. Ключевой из них – рукопашная схватка экипажей советских и немецких подбитых танков. Вот как передает реакцию на этот эпизод участника июльских боёв 1943 г. командира роты танков Т‐34 1 гв. тбр 1 ТА, генерал-лейтенанта Героя Советского Союза В. А. Бочковского его сын полковник А. В. Бочковский:

«На Курской дуге был эпизод, когда, чтобы спастись от крупной группы немецких бомбардировщиков, отец приказал стремительным фланговым броском врезаться в боевой порядок атакующих немецких танков, всё равно видимости почти никакой не было. Из-за густой пелены дыма и пыли немецкие лётчики обрушили сильнейший удар на смешавшуюся массу наших и немецких танков. Бомбёжка была такой силы, что все остановились – танки взрывными волнами бросало так, что глохли двигатели, а видимости вообще не было никакой. В какой-то момент через триплекс сквозь густую пыль отец увидел метрах в 15 «пантеру», перископ которой развернулся на его танк. Только он начал разворачивать башню, как у «пантеры» приоткрылся командирский люк, и оттуда показались скрещенные руки. Отец понял, что немцы показывают, что стрелять не будут. Он приоткрыл люк и также сделал знак немецкому танкисту. Так до конца бомбёжки никто и не стрелял. Когда она прекратилась и появилась видимость, уцелевшие наши и фашистские танки стали запускать двигатели и осторожно расходиться задним ходом. Башни у всех оставались неподвижными. Так, не стреляя, и разошлись. Поэтому отец очень критично воспринял известный эпизод в фильме «Освобождение», где два горящих танка, наш и немецкий, с разных сторон съезжают в реку, из них выскакивают танкисты, тушат свои машины, а потом начинают поножовщину. Он говорил, что несколько раз был свидетелем чем-то похожих эпизодов, но всё происходило совсем не так – танкисты, не глядя друг на друга, тушили свои машины и, не стреляя, разъезжались в противоположные стороны. Надо знать психологию танкиста, говорил он. А для этого надо хоть раз гореть в танке, тогда всё поймёшь и не будешь снимать глупости»[181].

Тем не менее фильм получил высокую оценку государственных органов и с тех пор систематически (к 12 июля и 9 мая) демонстрировался на широких экранах вплоть до развала СССР. Картина явилась мощным средством для закрепления в сознании советских людей состряпанных в кабинетной тиши мифов о битве на Огненной дуге. К сожалению, и по сей день на интернет-форумах и сайтах можно найти ссылку на это произведение искусства как достоверный источник по истории Курской битвы[182].