Доноры за доллары

ГЛАВА 1

Я был безупречен. Темный костюм, галстук, мудрая улыбка на в меру симпатичном лице.

– Все люди, как люди, один я – как бог! Здравствуйте, Владимир Сергеевич. До свидания, Владимир Сергеевич. Как поживаете, господин Ладыгин? Да, я справлюсь, я смогу. Я достоин, черт возьми! – убеждал я себя, направляясь утром на работу.

Однако от всей моей самоуверенности не осталось и следа, когда я миновал буднично-равнодушных «леопардовцев», с которых начиналось каждое мое утро. За их камуфлированными спинами начиналась территория нашей клиники, в которой я с сегодняшнего дня должен был стать маленьким начальником – заведующим терапевтическим отделением.

Именно поэтому в моем бравом галопе по центральной лестнице сегодня не было и тени молодецкой лихости. Это вон санитару Фесякину можно гарцевать по лестницам. А мне это теперь не к лицу.

– Привет! – пробасил Фесякин.

– Здравствуй, здравствуй…

И снова – вверх, вверх по лестнице.

И кабинет у меня теперь новый. И стол в нем – тоже новый. А все, что на столе, – мое. У меня теперь даже есть компьютер! Правда, зачем он мне, полному «ламеру», как выражается мой знакомый программист, пока непонятно. Так, для солидности. А в столе… В столе пока нет ничего. Это поправимо. Выгружаем из портфельчика «завтрак холостяка». «Бутылка кефира, полбатона…» – и это главное.

Эх, жаль, не додумался прихватить фотографию Марины! Она хорошо смотрелась бы вот тут. И диплом нужно по примеру западных коллег на стену повесить – чтобы посетители знали, что здесь сидит форменное светило! Да! Не забыть раззвонить знакомым мой персональный телефончик, который так мило поблескивает на краю стола своими лаковыми боками. Прямо сейчас и позвоним!

– Марина! Ты меня слышишь?

В трубке раздался сонный голос Марины:

– Господи, Володя! Еще восемь часов! Все нормальные люди…

– Все нормальные люди, Марина, уже на своем рабочем месте! Записывай телефон…

Я не успел закончить фразу – в дверь настойчиво постучали.

– О! Ко мне уже кто-то ломится. Я тебе попозже перезвоню, ладно? Ну, пока!

Стучать продолжали.

– Войдите! – авторитетным голосом крикнул я.

На пороге появился импозантный Штейнберг.

– Ну, что, Ладыгин, – пророкотал он. – Я вижу, вы тут уже освоились.

Я непроизвольно задвинул портфель ногой под стол и поправил галстук. При появлении Штейнберга у меня не оставалось мыслей – только рефлексы.

– Поздравляю, поздравляю! Если у вас что-то вызовет затруднения или возникнут какие-нибудь вопросы – сразу ко мне!

Что-то ответить ему я тоже не успел – Штейнберг повернулся ко мне величавой спиной и закрыл за собой дверь.

«Эх, Ладыгин! Теряешь былую сноровку!» – сказал я себе и стал перекладывать на столе бумажки – нужно же чем-то заняться. Не успел я обдумать печальную свою судьбу вечно подозреваемого в провокациях и махинациях, как дверь снова открылась, на этот раз без стука. В кабинет впорхнула моя неприступная зазноба и предмет моего эстетического вожделения – Инночка. По моей настоятельной просьбе ее тоже перевели в терапию и дали мне в помощницы. К моему удивлению, она не очень-то сопротивлялась. Перебирая своими длинными ножками, которые так интересно выглядывали из-под белого халатика, Инночка приблизилась к столу, состроив самую деловитую гримаску из тех, что были в ее арсенале.

– Доброе утро, Владимир Сергеевич! Вот список ваших дел на сегодня. – Она зашуршала бумагами. – С восьми тридцати до десяти – прием больных. В одиннадцать – планерка с сотрудниками терапевтического отделения. Обед с часу до двух. После обеда вас просил зайти Штейнберг – у него к вам какой-то разговор…

– А сам об этом сказать он не мог? Он только вот вышел.

– Не знаю, – продолжала Инночка, не поднимая на меня глаз и продолжая теребить бумаги. – Вот карточки больных. Вот бланки направлений. Если что-то понадобится, вызовите меня – я в ординаторской.

– Хорошо, – смиренно сказал я, глядя на не менее привлекательный вид Инночки сзади.

Вот дела! Не место красит человека, а человек – место. Так, кажется? Только вот на этом месте я себя пока человеком не чувствую. Но это – тот недостаток, который со временем проходит. А теперь – пора и за работку. Кто там у нас сегодня первый счастливчик?…

– Нет, доктор, это вы меня послушайте! Я вам говорю, что не могу я больше глотать эти пилюли! Не помогают они мне – и все!

Мужчина нервно сжал кулаки и посмотрел на молодого, на его взгляд – слишком молодого, доктора, который невозмутимо заполнял очередной бланк.

– Господин Сергеенко, не стоит нервничать. Я вам в который раз объясняю – без предварительного обследования просто не обойтись. Я не могу вам дать направление к хирургу, если не буду уверен в диагнозе, – как вас еще убеждать?

Врач холодно взглянул на пациента. Тот нахмурился еще больше. Ему не нравился непреклонный тон, который использовал этот сопляк по отношению к нему, так много повидавшему и так много знавшему.

– Молодой человек! Я прожил долгую жизнь и в своих правах разбираюсь не хуже вашего! Вы вот, я вижу, в клинике недавно и всех порядков здешних не знаете. – Пациент явно вскипал. – А то бы вы мне не противоречили. Я деньги плачу – я и музыку заказываю!

Доктор оторвал свои спокойные глаза от бумаг и без всякого интереса посмотрел на надоедливого посетителя. Протянув ему тонкие листики бланков, заполненных, по обычаю врачей, неразборчивым почерком, он холодно сказал:

– Я вам выписал повторные направления на анализы. Предъявите их в кассе и оплатите.

Снова принявшись что-то записывать, он недвусмысленно дал понять, что дальше общаться с настойчивым господином не намерен.

Пациент медленно встал, взял бланки, постоял еще минуту, словно ожидая, что доктор одумается, и пошел к выходу, на ходу бормоча проклятия.

Доктор откинулся на спинку кресла и с облегчением вздохнул:

– Уффф! Ну и денек сегодня!

Следующее утро началось приятно – с совместного завтрака с Мариной. Посему мой утренний галоп по лестнице сегодня будет посвящен счастью молодого, здорового и довольного жизнью организма. Мой путь славы был прерван на самой средине явлением сердитого Штейнберга. Он становился моим кошмаром. Я даже головой потряс и глаза пошире открыл, чтобы убедиться, что он мне не чудится. Грозный бас был последним аргументом, который убедил меня в полнейшей реальности надвигающейся угрозы.

– Владимир Сергеевич! Зайдите ко мне сразу же, как переоденетесь, – безапелляционно заявил «главный», поворачивая за угол.

Что ж за напасть такая! Я теперь завтерапией или мальчик для битья? Ничего не поделаешь – придется с самого утра получать на орехи. Еще не знаю, за что, но чувствую – придется.

Штейнберг на этот раз стоял у окна и курил свою любимую сигару, мрачно глядя на накрапывающий дождик. На мое появление он отреагировал взглядом через плечо:

– А, Ладыгин… – Как будто он ждал кого-то другого! – Присаживайтесь.

Опускаюсь на краешек кресла и изображаю на лице подобострастный интерес и напряженное внимание. Жаль, что у него на затылке не было глаз, – он бы порадовался моему рвению. А затылок его не предвещал ничего хорошего. Ничего хорошего не предвещал и его голос, которым он произнес:

– Ну, Ладыгин, рассказывайте, как мы дошли до жизни такой?

«Ну очень оригинальное начало!» – подумал я. Бесили меня подобные вопросы, до ужаса бесили. Такое ощущение, что ты – конченый человек и круглый дурак, а жить тебе осталось не больше трех дней в лучшем случае. Посему я позволил себе ничего не ответить, а подождать продолжения новой нравоучительной тирады. Долго ждать не пришлось. Босс затушил сигару, глубоко вздохнул и соизволил повернуться ко мне, изобразив на лице скорбную иронию:

– Что, Ладыгин, не получается из вас начальник, а?

Так, понятно. Я опять чего-то не знаю. Ну, ничего, сейчас мне сообщат.

– Не понимают ваши подчиненные, что такое трудовая дисциплина и профессиональная этика, – продолжал Штейнберг.

– А что случилось, Борис Иосифович? – осмелился подать голос я.

Штейнберг молча подошел к столу, взял там какой-то листок и протянул его мне:

– Вот, – ехидно сказал он. – Полюбуйтесь.

Я полюбовался. Действительно, было чем. Этот листок оказался жалобой одного из больных на низкий уровень обслуживания. Некто Сергеенко Д. П. обвинял нашу клинику в шарлатанстве (так и было написано!) и угрожал обратиться с иском в суд на предмет возмещения материальных и моральных издержек, которые он понес в процессе лечения в нашем «медицинском учреждении». Замечательно, а я здесь при чем? Я хотел возмутиться, но тут заметил, что в документе упоминается смутно знакомая фамилия. Я вчитался внимательнее и понял, что самое большое негодование у Сергеенко вызывает халатное отношение к своему делу одного из врачей, а именно – терапевта Юдина П. П. Все ясно – один из новеньких проштрафился, причем один из моих подчиненных. Я моментально среагировал:

– Борис Иосифович, срочно примем меры! Больше этого не повторится!

– Ладыгин, я либо чего-то не понимаю, либо чего-то не понимаете вы. Если дошло до того, что пациент собирается в суд подавать, то все зашло уже слишком далеко и конфликт зрел давно. Вы-то в это время где были?

Хотелось возразить, что я должность заведующего терапией занимаю недавно и в любом случае проследить инцидент не мог, но что-то меня удержало. Я ограничился лишь торжественным обещанием разобраться и принять меры и немедленно ретировался.

Штейнберг прокричал мне вслед:

– Идите, Ладыгин, идите! Я надеюсь, для вас это будет удобным случаем проявить себя как руководителя!

Что ж, начальство велело проявлять – значит, будем проявлять. Захожу в свой кабинет, присаживаюсь за стол, делаю хмурое лицо и вызываю по телефону мою очаровательную ассистентку:

– Инночка? Вы не могли бы пригласить ко мне Юдина? Да-да, дежурного терапевта… Срочно, если можно!

Ждем десять минут, не давая рассеяться злости и недовольной мине. Это становится все тяжелее – за окном такой погожий денек, что думать хочется только о пикничке на лоне природы в хорошей компании. Наконец он появляется: молодой, самоуверенный и наглый – вылитый я пару лет назад!

Смотрю на подчиненного и стараюсь по его лицу понять, что он собой представляет вообще. Среднего роста, довольно худощав, хорошо сложен – видно, что спорт в отличие от меня не бросил до сих пор. Темные волосы и темные сердитые глаза на строгом лице. Бородка – для солидности, что ли? Или он себе так светило медицины представляет? Тоже мне, Джонни Деп выискался! Нужно принять меры – ничто так не радует начальство, как чисто выбритые подбородки подчиненных, а эту самодеятельность с имиджем нужно пресекать в корне!

Мои размышления о роли волосяного покрова в истории вольнодумства прервал приятный баритон:

– Вызывали, Владимир Сергеевич?

– Вы – Юдин… э-э-э…

– Павел Петрович, – помог мне Юдин.

– Да, проходите. Тут вот на вас, Павел Петрович, сигнал поступил. – Я посмотрел на него строго, стараясь произвести как можно больший драматический эффект. Будто я сам забыл, насколько нехорошо мне было полчаса назад в кабинете Штейнберга.

Однако Юдина это, видимо, не проняло. Он только надменно склонил голову набок и посмотрел на меня своими пронзительными глазами.

– Что за сигнал, Владимир Сергеевич? – невозмутимо поинтересовался он.

Каменный товарищ. Непробиваемый. Если в моем подчинении все будут такими, то вряд ли суждено воплотиться мечтам Штейнберга об образцовой терапии.

Вспоминаю главную заповедь руководителя – ни в коем случае не показывать своим подчиненным страх и неуверенность в себе – и продолжаю:

– Вы у нас в терапии сколько работаете?

– Три недели.

– Три недели? Пора бы уже знать, что у нас – не просто клиника. У нас – специализированная клиника. И специализируется она, к вашему сведению, на людях состоятельных и довольно требовательных.

В глазах Юдина засквозила скука. Видимо, подобную идеологическую обработку в наших стенах он проходил уже не раз. Ну, что ж, повторение – мать учения. Продолжаем разговор:

– Мы берем за свои услуги деньги, и деньги немалые. Это позволят нам обеспечить нашим сотрудникам достойный уровень существования, но и это же дает право нашим клиентам рассчитывать на самое компетентное обслуживание. Конечно, наши демократичные правила и гибкая ценовая политика позволяют пользоваться нашими услугами и тем, кто не принадлежит к сливкам общества. Но и в отношении к ним у нас действует старый добрый принцип: клиент всегда прав. И нужно следовать ему, как бы это ни было трудно. Если подобные условия работы вас не устраивают – ради бога, возвращайтесь в муниципальную клинику и работайте там в свое удовольствие, лечите спустя рукава, хамите – никто вам слова не скажет!

– Так в чем конкретно дело, я что-то не уловил? – вернул меня к реальности Юдин, который слушал мои излияния, кажется, вполуха.

– А дело в том, дорогой вы мой, – добавил я металла в голос, – что вами недовольны клиенты.

– Чем недовольны и кто конкретно?

– Вот у меня здесь есть письменная претензия на имя главврача, в которой указывается на неоднократные нарушения вами профессиональной этики и некачественное обслуживание наших больных.

Мой тон должен был его просто придавить к креслу. Но, видимо, я не на того напал.

– Владимир Сергеевич, мне кажется, что если бы вы немного яснее выражались, то от нашего разговора было бы намного больше толку и я бы уже мог пойти на свое рабочее место. Разрешите, я сам взгляну на эту жалобу, а то я до сих пор ничего не понимаю.

Вот наглец! Ну что ж, пусть возьмет и почитает. Я протянул ему листок, он пробежал его глазами и тяжело вздохнул. Возвращая мне кляузу, он сказал:

– Вам нужно было сразу мне сказать, от кого эта жалоба. Не нужно было бы столько слов.

– В смысле?

– В смысле этот товарищ… то есть – господин Сергеенко мне уже всю плешь проел, – раздраженно посетовал Юдин.

– То есть вы его хорошо помните и причину недовольства его представляете?

– Вполне, – подтвердил Юдин. – Этот замечательный человек – дай бог ему здоровья – ипохондрик чистой воды, и притом – ипохондрик агрессивный. Он с самого начала моей работы здесь досаждает мне своими посещениями. И не жалко ему денег? Жалуется всегда на одни и те же симптомы – рези в пояснице, болезненное мочеиспускание. Явно что-то не в порядке с почками. Я даю ему направление на процедуры и на УЗИ, он это игнорирует и настаивает на своей госпитализации и срочной операции. Но я не могу дать ему направление на операцию, если не могу быть уверен в диагнозе! Я ему это объясняю, а он грозится на меня в суд подать! Я ему говорю: если вас моя работа не устраивает, обратитесь к другому специалисту, а он опять ко мне приходит! Что я с этим могу поделать?

После этой гневной тирады ситуация стала проясняться. Подобный сорт пациентов я знал прекрасно. Эти люди – чаще всего пожилые – всегда считали себя умнее врачей и знали цену своему мнению. Тяжелый случай. Убедить их в своей правоте и сломить их упрямство мог только врач с огромным жизненным и профессиональным опытом. Или очень хитрый врач. Юдин, по всей вероятности, не обладал ни тем, ни другим. Привык, поди, переть, как носорог.

– Хорошо, Павел Петрович, – смягчился я. – Если все, что вы говорите, соответствует истине, то все будет в порядке. У вас есть координаты этого больного? Когда у вас заканчивается прием больных?

– В половине первого, – отозвался он, снова приобретая свою невозмутимость.

– Зайдите ко мне и захватите карточку этого Сергеенко. Мы попробуем разобраться. Можете идти, – авторитетно кивнул я, опуская взгляд в бумаги.

– Спасибо, Владимир Сергеевич, – произнес Юдин своим холодным тоном и откланялся.

Нужно взять тебя на заметку, самоуверенный ты идиот, – мысленно примечаю я себе и тут же ловлю себя на мысли, что этот строптивый терапевт вызывает во мне смутное опасение и раздражение. Как же, альтернативный лидер в коллективе – главная опасность для руководителя! Эх, тяжела ты, шапка Мономаха!

ГЛАВА 2

С тех пор как Наташу не взяли в театральный, каждый день ее жизни в Москве был ступенькой длинной лестницы, которая вела ее по дороге разочарований. Разочарований в людях, в жизни, в себе. С самого начала идея поступать в ГИТИС могла показаться безумной.

И все-таки она поехала. Обняла воющую в голос мамку, села в поезд – и поехала. До той поры она не была дальше районного центра, а потому боялась всего: поездных воров, соседей по купе, носильщиков на вокзале и уж тем более – водителей такси.

После того как она подала документы, ее на время поселили в общежитие, где Наташу очень удивил образ жизни старожилов. Ежедневные праздники, которые заканчивались то мордобоем, то всеобщим сном вповалку, очень быстро стали ей надоедать. К тому же они совершенно не оставляли времени на занятия.

Первые экзамены Наташа сдала вполне сносно, но на мастерстве завалилась. Все было при ней – и внешность девочки-эльфа, и огромные серые глаза, и нежный голосок. И даже определенная талантливость. Только вот ее выговор резал ухо преподавателю по сценической речи.

– Мая дарахая, – сострил он, – вам бы речью сперва заняться!

В общем, провалилась с треском, и даже из общаги ее поперли. Возвращаться домой с позором к маме она, конечно, не захотела. Позвонила и соврала, что ее взяли на подготовительные курсы и она начнет учиться со следующего года. Решила – умру, а своего добьюсь!

Из общежитских друзей у нее остался только один, который с первого же раза был потрясен ее внешностью и стал для нее ангелом-хранителем в этом многооконном аду.

Дима Красников был карамельным красавцем, из тех, что обычно становятся гомиками или альфонсами. Но у этого был «запас прочности»: папаша его, потомственный военный, муштровал сынулю с самого детства, пытаясь вырастить крепкого вояку и безукоризненного мужика. Мужика из Димы в конечном счете не получилось, а получился неплохой актер. Когда Красников-младший заявил отцу, что не собирается в суворовское училище, а совсем наоборот, в театральное, тот только плюнул презрительно и решил сосредоточить свои педагогические усилия на младшеньком, Даниле. Так Дима покинул родной Георгиевск и попал на актерский факультет ГИТИСа.

Там, во время вступительных экзаменов, он встретил этого «чудо-ребенка» и понял, что его миссия на этой земле – не отходить от Наташки ни на шаг. Его пугала ее наивность, которая в Москве – и Дима это прекрасно понимал – может привести если не к гибели, то, по крайней мере, к крупным неприятностям.

Вот он и носился с ней, как с писаной торбой, боясь оставить даже на минуту. А оставлять приходилось: учеба в ГИТИСе и подработка в «Макдоналдсе» не оставляли практически ни одной минуты свободного времени. Дима крутился как белка в колесе, стараясь все успеть и все суметь. Он, как мог, помогал Наташе деньгами: того, что присылали ей родители, едва хватало на оплату жилья.

Дима крутился, а Наташа ждала его, сидя дома целыми днями. На работу ее устроить не удалось – была нужна хоть временная прописка. Выходить на шумные московские улицы одна она боялась, а знакомых у нее по-прежнему не было. От этого вынужденного домоседства и безделья в ее молодую голову лезли иногда самые неприглядные мысли и безумные идеи.

– Да, господин Сергеенко, я вижу, что ваши претензии небезосновательны.

Я улыбался самой лучезарной улыбкой и старался представить, на сколько частей меня разорвет Штейнберг, если я не угомоню этого вредного старика.

По одну сторону моего стола сидел хмурый Юдин, а по другую – надутый, как сыч, Сергеенко. Мне досталось центральное место, которое называют обычно «между молотом и наковальней». Главное – сохранять спокойствие.

Сохранять спокойствие было нелегко, потому что на меня обрушивался то шквал негодования со стороны уверенного в своей правоте пациента, а с другой – дождь холодных аргументов строптивого подчиненного. На разрешение конфликта мирными методами ушло уже около часа. Я уже понял, что справедливости в этом мире нет, а потому нужно так извернуться, чтобы и клиент был сыт, и работник цел. Изворачиваться придется мне – больше некому.

– Итак, господин Сергеенко, я с вами целиком и полностью согласен, что ваш доктор был не прав. Он проявил непростительную небрежность по отношению к вам. Конечно, ему было бы лучше прислушаться к вашему мнению и быть немного внимательнее. Однако скажите мне, Валентин Иванович, вы случайно диплома врача не имеете?

– Какой еще диплом врача? Я юрист по образованию! – продолжал негодовать Сергеенко.

– Замечательно, юрист. Скажите мне, господин юрист, если бы, например, преступник указывал вам на то, каким образом вам нужно вести следствие или организовывать его защиту, что бы вы ему ответили?

Сергеенко, видимо, сообразил, к чему я веду, и недовольно замолчал. Я из вежливости подождал ответа на свой риторический по сути вопрос и продолжил:

– Именно потому, что из вас двоих диплом врача имеет господин Юдин, я все же склонен думать, что именно ему я и буду больше верить во всем, что касается состояния вашего здоровья. Но вы, как я понял, моего мнения не разделяете – так?

Молчанье было мне ответом.

– Хорошо, Валентин Иванович, а мне вы доверяете?

Сергеенко минуту помолчал, а потом медленно кивнул.

– Замечательно! Значит, мое заключение и мои рекомендации будут для вас иметь значение?

Он снова кивнул.

– В таком случае предлагаю следующее. Я вас лично осмотрю – в присутствии вашего доктора, разумеется. А вы в свою очередь обещайте мне, что обязательно пройдете все процедуры и все виды дополнительного обследования, какие я вам только скажу, хорошо?

Сергеенко молча поднялся.

– Куда мне следует пройти?

Встали и мы с Юдиным.

– Пройдемте в мой кабинет, – проговорил Павел Петрович и толкнул дверь.

Осмотр показал, что Юдин был прав. Сергеенко страдал либо от деконтенса, либо от камней в почках.

– Так, дорогой вы наш! Точный диагноз вам можно будет поставить только после ультразвукового исследования. Давайте выпишем вам направление, а пока попейте уролесан, нитроксолин и что-нибудь мочегонное.

Пока я заполнял бланки, пациент сопел, как носорог, а Юдин молча торжествовал. Сергеенко не смел возразить ни словом, хотя чувствовалось, что он этого страстно желает.

– Вот ваши направления и рецепты. С этой минуты вы поступаете в ведение Павла Петровича. Он будет с вами работать под моим чутким руководством, а все инструкции получать непосредственно от меня, согласны?

Сергеенко сокрушенно вздохнул и покосился на Юдина. Тот по-прежнему невозмутимо молчал. Я торжествующе посмотрел на обоих и облегченно произнес:

– На этом инцидент считаю исчерпанным и решение окончательным! Разрешаете мне вернуться к исполнению своих непосредственных обязанностей?

Оба недоуменно посмотрели на меня, но сказать ничего не успели – я поспешно покинул помещение.

Фу, наконец-то можно отпраздновать маленькую победу и рапортовать начальству о восстановлении безупречной репутации нашего престижного заведения!

ГЛАВА 3

– На повестке дня два вопроса: увольнение хирурга Карташова и реорганизация отделения травматологии…

Планерка руководителей отделений клиники была обычной. Я заранее сел подальше от начальства и развернул под столом скандворд – пусть свои вопросы решают без меня.

Планерка шла своим ходом, скандворд приближался к логическому концу, и вдруг я краем уха уловил спор о том, где взять подходящие кадры. Вслушался повнимательнее. Спорили Штейнберг и Лямзин – завхирургией.

– Борис Иосифович, вы напрасно считаете, что можете принять на место Карташова хирурга того же уровня! Вам не следует так настаивать на его увольнении.

– Дорогой мой! Если вы думаете, что мы можем терпеть его присутствие в нашей клинике и дальше, то вы глубоко ошибаетесь! У него звездная болезнь, у вашего Карташова. Видите ли, Пирогов нашелся! То, что он может оперировать хоть с завязанными глазами, не значит, что он может прогуливать дежурства и опаздывать на два часа!

– Но, Борис Иосифович, многие больные специально к нему ложатся. Мы же столько пациентов потеряем, столько денег!

– Деньги деньгами, а трудовая дисциплина – это вам не шутки, уважаемый!

Я зазевался, и мой скандворд с шумом полетел на пол. В кабинете настала мертвая тишина, и все взгляды обратились к моей несчастной персоне. Штейнберг постучал карандашом по столу и ехидно сказал:

– А вот у Ладыгина есть предложение! Владимир Сергеевич, что вы имеете сказать по этому поводу? И, кстати, что там у вас с тем сигналом – разобрались?

Мне пришлось подняться и под всеобщими насмешливыми взглядами произнести: