Королевство на грани нервного срыва
– Ты убила его?!
– Он умер еще тогда, когда дрался на дуэли со своим домоправителем Фигаро. Во многих мирах Фигаро не остановился и проткнул его эспадроном, как жука протыкают булавкой. Так что я просто завершила дуэль.
– Дрын еловый, что же это, поэт Альбино Монтессори мертв? Как я это объясню его поклонникам, его издателям?
– Его убила злая ведьма, – засмеялась Хелена, пуская изо рта язычки пламени. – В твоем мире верят в ведьм и магию. А вот за одно упоминание о квантово-глюонной теории или черной дыре тебя просто сожгут на костре как соучастницу ведьмы.
– От песни твоего брата пострадала моя падчерица, – резко сказала я. – Она-то в чем виновата?
– Она не испытывает никакого страдания, она просто спит. И не пытайся ее разбудить, ведь ее мозг не выдержал той истины, что ей открылась. На миг. Как иллюстрация к песне.
– Какой истины?
– Она увидела, что я, как я вошла в комнату ее отца и что произошло. Что вообще происходило в тот же момент во всех мирах со всеми Альбино Монтессори, ты же слышала о поливариантности и многомерности.
– Да… И во всех мирах Оливия погрузилась в летаргический сон?
– Разумеется. Пожалей ее. Не надо искусственно кормить и поить ее, в этом сне она мирно, безболезненно умрет. Ты оплачешь ее и станешь полноправной хозяйкой поместья. Потом даже найдешь себе мужа – какого захочешь. Все прекрасно, зло наказано.
– Ничего не прекрасно. Ты не учла моего мнения по этому поводу. Даже по поводу мессера Альбино. Да, он подлец, хладнокровный мерзавец и самовлюбленный болван, но нельзя вот так являться и творить свою волю!
– Почему, если я сильна? Ваша Планетка, она же превратилась в пустыню, когда двести тысяч лет назад здешнее человечество устроило атомную войну. И остатки этого самого человечества потом активно поедали гигантские бабочки и жучки-мутанты. А позже пролетающий мимо беспилотный поисковый космический лайнер отправил на Планету спасательный дроид – стандартная операция космических беспилотников, которых и запускают-то для поиска и спасения органической жизни. По всем вневекторным подпространствам запускают. Дроид и начал возрождать Планету, чистить воздух и воду, дезактивировать пространство, реанимировать подыхающих людей, которые объявили его святым Исцелителем, унявшим агрессию насекомых-исполинов и принудившим ставших разумными жуков и тараканов заключить с людьми мирный договор. Дроид никого не спрашивал, нужны его работы или пусть саранча доест последних людей на Планете. Дроид стал вашей судьбой. Вот и я – судьба рода Монтессори. Кстати, ты должна знать, что на всех языках всех пространств слово «судьба» означает и «суд». Я свершила свой суд. Полностью.
– Что же ты теперь будешь делать? – механически произнесла я. Губы не слушались. Я чувствовала, что распадаюсь, превращаюсь в набор молекулярных решеток, которые, в свою очередь, взрываются, и свободные молекулы взрываются тоже. Мне едва хватало сил держать себя.
– Делать? – Оно затягивало в свою минус-бесконечную тьму. – Это понятие ко мне неприменимо. – И ты ничего не делай, просто иди ко мне.
Я увидела, как пальцы моей левой руки уже не пальцы, а молекулярная россыпь. Я закричала, я заставила себя сдвинуться с места и удариться всем телом о раскаленную докрасна гранитную колонну. Да, все вокруг раскалилось, и гранит дымился. Одежда на мне запылала, и это меня спасло. Боль, боль, боль – это невероятное счастье ощущения собственного бытия. Кричи от боли, Люция, кричи!
Полуослепшая, я ринулась прочь из зала, гонимая пламенем и тихим смехом, в котором звучали слова:
– Понадоблюсь – позови…
Глава вторая
Ужас
Спасибо маме Сюзанне, она наградила меня мощным голосом. На мой безумный вопль сбежалось без малого все население замка. Увидев меня на пороге Скриптория, в обуглившейся одежде, обожженную, вопящую, слуги, слава им, не растерялись. Они решили, что герцог Монтессори, известный своим человеколюбием, поджег меня, нарушившую запрет переступать порог Скриптория. Группа под предводительством Сюзанны быстро и осторожно подняла меня и понесла в покои, по дороге выкрикивая подскакивающим волонтерам, что нужно для моего оживления. Группа под предводительством Фигаро кинулась в Скрипторий проверить не поджег ли герцог и себя, но на пороге зала с колоннами поразилась тому, что зал покрыт инеем, нет никакого запаха дыма и в комнате герцога стоит пугающая тишина.
– Мессер Фигаро, – молвили бесстрашные вассалы моего супруга. – А вдруг с его светлостью что-то случилось в кабинете? Вдруг там возник пожар, ее светлость выбралась, но дверь заклинило и…
– Нужно просто войти в кабинет герцога, – сказал Фигаро.
– За это положена немедленная смерть, – проговорил кто-то. – Раз уж он собственную жену не пожалел…
– Это все бабья болтовня, – резко сказал Фигаро. – Кто войдет в кабинет? Вместе со мной, разумеется.
Наступило стыдливое молчание сильных мужчин, которым не к лицу трусость, но не в этом случае.
– Понятно, – бросил Фигаро. – Пойду один. И если его светлость жив, я посоветую ему всех вас уволить, дармоеды. У кого с собой есть оружие? Желательно эспадрон или шпага.
– Возьмите эспадрон моего господина, – подал ломкий голосок тринадцатилетний оруженосец рыцаря, который в данный момент укрывался в уборной, изображая ужасную кишечную активность.
– Спасибо, мальчик, – сказал Фигаро.
– И… Я пойду с вами, – решился оруженосец.
– Как твое имя? – осведомился Фигаро.
– Ливий Лемонти, мессер домоправитель.
– Назначаю тебя моим помощником и командором замковой охраны. Охрану наберем новую. Если останемся живы.
– Да, мессер Фигаро.
– Идемте, мессер Ливий.
И Фигаро чуть ли не строевым шагом пошел к двери кабинета, а за ним шел, полыхая ушами от гордости, новый командор охраны тринадцати лет от роду.
И вот свершилось. Фигаро распахнул дверь, которую запрещено было открывать всему миру. Даже смерть, обычная, естественная смерть, случающаяся с каждым человеком на этой Планете, наверное, замерла бы перед этой дверью, дрожа от непонятного страха. Но черная дыра, когда-то носившая имя Хелена, не боялась ничего и никого, разве только самой себя.
Великий поэт Альбино Монтессори сидел за своим рабочим столом, прямой как стрела. Но осанка – это, пожалуй, все, что осталось опознаваемым в нем. Тело поэта – и выше стола, и ниже – было сплошь покрыто массой отвратительных белесых червей. Собственно, тела уже не было – черви с непрестанной свирепостью глодали его кости, внутренности, высыпались через ребра, опустошали череп. Даже одежда была изглодана – кроме золотых пуговиц камзола да заколки, что держалась на остатках волос.
– Крепись, дитя, – не своим голосом приказал Фигаро Ливию, когда тот издал рвотный всхлип. – Скорей выйди и глубоко дыши.
Ливий оказался сильным мальчиком. Он вышел из кабинета с лицом белее мела, несколько раз глубоко вздохнул.
– Что? – кинулись к нему вассалы, чувствующие стыд и вину за свою трусость, особенно перед мальчишкой.
Ливий еще несколько раз глубоко вздохнул и хотел было заговорить, но тут из кабинета вышел Фигаро и закрыл за собой дверь. И тут все поняли, что дело неладно – при этом из кабинета вырвалась такая волна смрада, что многие закаленные рыцари оказались слабее желудком, чем мальчик Ливий, – их тут же вырвало.
– Стыдитесь, – укорил их Фигаро. – Мессеры! Я должен сообщить вам скорбное известие. Наш господин, герцог Альбино Монтессори, сюзерен Кастелло ди ла Перла, величайший поэт нашего времени, скончался. Обстоятельства смерти непонятны.
– Его убили? Может быть, его убила жена?
– Не думаю. Скорее, его поразила десница судьбы. Тело его находится в ужаснейшем состоянии, и это зрелище смогут выдержать только самые крепкие из вас. Мне необходимы помощники, которые помогут собрать все, что осталось от тела его светлости, и поместить… Здесь нужен сундук, сплошь окованный железом. Мессер Ливий, я поручаю вам отправиться к слугам и приказать им принести такой сундук. Найдите Патриццо, он держит ключи от кладовых и рухольных, он быстро найдет все необходимое. Еще нам понадобятся кожаные фартуки и перчатки, два совка для угля и несколько скребков, которыми пользуются поломойки.
– Но что произошло? – крикнул какой-то тугодум.
– Сударь, прошу вас сопроводить мессера Ливия. Возвращаться вам необязательно. С вашими тугими мозгами вы нам вряд ли пригодитесь. На дуэль вызовете меня позже. Но не советую. Не до этого.
Бедный рыцарь-тугодум, скорее всего, и не помышлял о дуэли – лицо Фигаро не предвещало ничего хорошего в ближайшие десять лет как минимум. К слову сказать, рыцарь сей попросил расчет, едва прошли положенные дни траура. Впрочем, тогда многое стало меняться в Кастелло ди ла Перла…
Фигаро из недоумевающей и довольно жалкой толпы оставшихся с ним вассалов отобрал пятерку самых крепких, а остальным посоветовал идти за полировальной жидкостью для парадных доспехов – грядущие похороны великого герцога должны сопровождаться прилично облаченной гвардией замка, а не разгильдяями, у которых из-под лат торчат солидные пивные животы.
Командор Ливий не подвел – он оперативно нашел Патриццо и, не посвящая его ни в какие страшные новости, заполучил сундук, в который могли поместиться два росских медведя, а не то что бренные останки герцога; кожаные фартуки, которыми в основном пользовались кузнецы, и кожаные же перчатки. Совками, скребками и даже несколькими щетками для чистки одежды скорбную команду снабдила старшая горничная. Шепотки и слухи по замку при этом поползли один страшней другого, но что могло быть страшней смерти герцога? Тем более что герцогиня, получив страшные ожоги всего тела и потеряв три пальца на левой руке, впала от боли в бессознательное состояние. Сюзанна с верными служанками поместили ее в ванну с почти ледяной водой – благо во дворе было предостаточно снега и льда. Немедленно были приготовлены отвары целебных трав и кореньев и в них лежали, пропитываясь, бинты из тончайшего шелка из Яшмовой империи – Сюзанна не пожалела эту драгоценную ткань, ибо только ее, почти невесомую, можно было прикладывать к огромным багровым волдырям, почти сплошь покрывавшим тело Люции.
Но вернемся к Фигаро и его подручным. Когда они вслед за ним вошли в жуткую комнату, то рвотные позывы сдержали, а вот приглушенных воплей не смог сдержать никто, даже Фигаро, который видел все уже во второй раз.
Черви почти закончили свою работу, и от Альбино Монтессори остался мраморной белизны скелет, где кости чудом держались на каких-то остатках связок.
– Что ж, мессеры, сделаем свою работу, – сказал Фигаро, натянул перчатки и первым подошел к скелету. Однако едва он коснулся черепа, скелет с противным стуком осыпался на сиденье кресла и частично на пол. Череп, когда-то содержавший в себе самый поэтический и жестокий мозг, упал на стол меж костяшек пальцев.
Останки герцога, те обрывки одежды и украшения, что были на нем, и червей – всех до единого – аккуратно поместили в сундук. Фигаро взял со стола недопитую бутылку крепкого мадьярского рома, пропитал им стопку листов веленевой бумаги, на которой имел обыкновение творить герцог, и положил поверх останков, надеясь тем убить червей – разжиревших, смрадных, неповоротливых.
Крышку опустили, и сундук защелкнули на шесть кованых застежек. Его медленно вынесли из кабинета. Фигаро задул свечи, все еще освещавшие стол поэта, осмотрелся и вышел из налившейся тьмой комнаты, крепко захлопнув за собой дверь.
Сундук принесли в главный зал замка, где уже столпились все гости, слуги, вассалы, даже наемные рабочие, которые устраивали в замке новейшее изобретение – водопровод. Сундук водрузили на огромный дубовый стол, за которым в более светлые времена сиживали сиятельные и не очень гости и нахлебники герцога. Слышались тихие перешептывания, вздохи и всхлипы. Всем уже было ясно, что дело худо. Фигаро призвал к тишине и заговорил:
– Мне выпала скорбная честь сообщить всем вам, что его светлость скончался.
– Ах… – пролетело по группкам людей. Но в этом тихом «ах» было лишь подтверждение того, о чем уже догадались.
– Как это произошло? – спросила старшая горничная. – Его светлость сгорел?
– Нет, – ответил Фигаро. – Происшедшее выше человеческого понимания и обычной смерти. Герцога коснулась десница судьбы.
– Возможно, герцога в его кабинете поджидал убийца, который как-то прокрался в замок?!
– Нет. – Тон Фигаро был холоден, как могильный гранит. – Я не знаю, что убило герцога, но знаю, ибо видел собственными глазами, во что превратилось его тело.
– Во что?! – истерический женский вопль.
– Когда я впервые вошел в кабинет герцога, его плоть пожирали черви. Они обглодали его до скелета. Поэтому нам пришлось взять сундук, чтобы поместить в него останки и тех отвратительных созданий, которые…
– Черви? О небо, мне дурно!
– Это колдовство!
– На герцога напустили порчу его враги и завистники!
– Да-да, это колдовство!
– Но кто мог так ненавидеть герцога, чтобы совершить такое злодейство?!
– Это его жена! Она колдунья! Она никогда не любила его, наглая, вульгарная, дерзкая девчонка! Говорят, она спускалась в подвал к герцогу – для чего? Тем более что он настрого запрещал беспокоить его! Она навела на него смерть и порчу, а он, умирая, поджег ее свечами, вот она и вернулась в ожогах!
– Колдунья!
– Ведьма!
– Замок проклят!
– Надо бежать!
– Спасайтесь кто может!
– Карету мне, карету!
– И пинту валокордину пополам с пивом!!!
– Тихо! – возвысил голос Фигаро. – Гибель его светлости действительно окутана тайной, и, полагаю, сам король, получив печальное известие, назначит следователя для рассмотрения сего вопроса. Поэтому я прошу всех вас вспомнить и изложить письменно, что происходило в этот день, возможно, вы что-то видели или слышали. Королевскому следователю потребуются свидетели. Я пошлю письмо его величеству немедленно. Похороны будут отложены до окончательного решения королевского следователя по этому вопросу. Этот сундук будет пока поставлен в фамильном склепе Монтессори. До приезда следователя никому замка не покидать. Быть может, убийца находится среди нас. Дамы, прекратите визжать. А теперь прошу всех заниматься своими делами. Я и мои помощники перенесем останки в склеп. Хорошо, что стоят морозы.
– Но там же скелет!
– И… насекомые, не забывайте. Будет лучше, если они умрут, а не прогрызут сундук и расползутся…
– О нет!
– Ах! Ах!
– У меня все, дамы и господа. Все свободны. Кстати, где экономисса Сюзанна?
– Она с герцогиней.
– Да-да, конечно. Я зайду к ним позже. Да что вы стоите? Я никого не задерживаю.
Вот тут оно и пришло – понимание, что герцог Монтессори действительно умер и дальше в замке пойдет совсем другая жизнь. Если вообще это можно будет назвать жизнью.
Фигаро в сопровождении командора Ливия еще раз спустился в Скрипторий и опечатал кабинет, оставив в нем все как было. Затем ему пришлось переодеться в траурное облачение и дать приказания: портнихам – шить траурные одежды для гостей и челяди, горничным – проверить сохранность траурных покрывал на мебель, скатертей, портьер и лент на замковые знамена. Началась хоть и тихая, но суета и шебуршание спешащих ног по замку, а это всегда означает какую-никакую жизнь. Фигаро, понимая, что Сюзанна занята у ложа герцогини Люции, спустился и в кухню и отдал распоряжение приготовить обильный обед для гостей – как правило, весть о чьей-либо смерти вызывает желание самому почувствовать вкус жизни, и ежели при сем будет присутствовать вкус копченых свиных ребрышек, кровяных колбас с приправами, сыров, жирных супов – никто никого не осудит. Покойнику-то уже все равно, а людям, которым предстоят похороны и прочие малоприятные события, надо вдвойне поддерживать свой организм.
Обед подали раньше, и все трапезничающие не обсуждали горестную тему, а говорили о событиях незначительных, вроде метели, или вообще помалкивали, и лишь позвякивание вилок и ложек о фарфор и серебро звучали за столом, где главное кресло отныне стояло пустым и было покрыто полотном черного штапеля.
А теперь давайте вернемся в мои покои, где я, Люция Монтессори, вдова величайшего поэта, лежу, напоминая обгоревшую сосиску и не реагируя на всхлюпы (а что, хорошее и, главное, точно отражающее суть ситуации словечко!) камеристок и даже милой мамы Сюзанны. Они прикладывают к моим ожогам примочки и компрессы, но так как я не реагирую на внешние раздражители, они полагают, что я где-то в полшаге от фамильного склепа и дубового гроба с атласной обивкой изнутри. Ах, милые! Ах, мама Сюзанна! Вы глубоко, глубоко заблуждаетесь! Я в полшаге, это верно, но от полного исцеления. Просто мне нужно быть сосредоточенной и извлечь из себя целящую силу звездной половины своей крови. Я словно живой росток, спрятанный внутри умершей оболочки зерна. Я возрождаю, выстраиваю себя изнутри. Конечно, это непросто, ведь раньше я этого никогда не делала, я действую наугад, наобум, поэтому приходится нелегко. Ничего, я справлюсь, вот только трескотня служанок и рыдания Сюзанны проникают даже через самые глубокие слои моего сознания. Тут с пептидными цепочками не знаешь, как разобраться, и три новых пальца на левой руке я вырастить не смогу: во-первых, не получается воссоздать их матричную молекулярную решетку, а во-вторых, тут уж меня точнехонько объявят ведьмой – как это у меня три пальца выросли взамен утерянных? Святая Юстиция аж обезумеет от радости, и допроса с такими милыми аксессуарами, как дыба, колесо, расплавленный свинец, мне просто не миновать. Придется оставаться калекой. Ну и что? В первой части моей истории калекой была Оливия, теперь калекой побуду я.
А вот то, что его светлость помер, конечно, большая неприятность. Человек он известный, богатый, в высокие круги вхожий, так что королевского расследования не миновать. А значит, мне придется лишь слегка подлатать снаружи свои раны, дабы у следователя (а он наверняка прибудет со дня на день!) не возникли подозрения: что это безутешная вдовица вся такая с бодрым видом скачет по замку? Как это ужасные ее раны залечились с такой скоростью? Ей вообще бы помереть полагалось, поскольку площадь ожогов ажно восемьдесят процентов? И следователь начнет копать и суетиться, а вот это не весьма мне подходяще. Ибо объяви я себя вечной принцессой с планеты Нимб, опять-таки возьмется за меня Святая Юстиция всеми жвалами, лапами, присосками, цеплялками и что там еще у этих инсектоидов бывает. А так я вроде как больная, в полном бессознании, к допросам непригодная, жалкая, убогая и без косметики. Да, но вот как там Оливия моя милая? Бросили ее на этого дотторе Гренуаля, а вдруг он ее так залечит, что потом просто беда? Прикончить-то он ее не прикончит, мы же вечные, и это тоже может навести его на подозрения: я ее лечу-лечу, а она все не помирает. Ох! Разыгралась у меня паранойя, аж правая лопатка чешется. Как бы знак подать Сюзанне, чтобы она прочих доброхоток вытурила, дверь накрепко заперла и со мной осталась пошептаться? Вот ведь глобальная проблема. И лопатка чешется – просто кошма-а-ар какой-то!
Я утробно застонала, демонстрируя окружающим свое частичное возвращение к жизни. Сюзанна немедленно вытолкала в дверь всех своих помощниц и велела им идти готовить специальный травяной мусс от ожогов. Все-таки моя здешняя мамочка очень догадлива!
Когда Сюзанна захлопнула дверь за последней служанкой, дважды проверила, что никто не толчется с той стороны на пороге с подслушивающим устройством типа «ухо женское обыкновенное», я позволила себе еще один чахлый стон. Сюзанна немедленно склонилась надо мной:
– Ваша светлость… Девочка моя…
– Мы точно одни?
– Да.
– Тогда я сяду. Ох! Мама, умоляю, почеши мне правую лопатку, иначе я буду чесаться о столбики кровати, как запаршивевшая свинка.
– Свинка ты моя! – мама Сюзанна принялась плакать и почесывать мне лопатку. Ой, как приятно. Не то, что мама плачет, вы же понимаете. – Ты же почти мертвая была.
– Мамань, «почти» – это в моем случае ключевое слово. Пожалуйста, не плачь! Ты же помнишь, что я у тебя непростая дочка.
– Помню, помню, но когда я увидела твои ожоги…
– Да, поначалу мне было очень больно. Потом твои компрессы сняли острую боль, я пришла в себя, но не показывала виду. Мне нужны были внутренние силы, чтобы восстанавливать себя. И я потихонечку восстановилась, так что внутри я полностью здорова. А вот снаружи мне придется пока побыть такой – ты же понимаешь, мое быстрое исцеление наведет на нехорошие мысли о том, что я ведьма. Или ты ведьма.
– Да-да, конечно. Но что мне делать?
– Давай так. Сейчас я официально очнусь и слабым голосом попрошу у тебя воды. Ты будешь продолжать мое лечение в плане бинтов и муссов, я буду валяться в постели, вся такая жалкая и чахлая. Пусть доктор Гренуаль придет и изречет что-нибудь мудрое по поводу моего состояния. Ну, вроде как я вот-вот умру, но за жизнь еще цепляюсь. Мама, тебе вот трудно: и Оливия лежит, и я… И наверняка все шепчутся о порче и проклятии. Но ты знай, что это все фигня, я здорова, просто симулирую, так что прошу – будь побольше с Оливией. Как вывести ее из сна, я еще не придумала. А вообще пусть поспит. Сейчас в замке наступает не самое лучшее время; Фигаро ведь уже отправил курьера с письмом к его величеству?
– Да.
– Значит, надо ждать неприятных гостей. Или гостя. Дороги сильно замело?
– Очень, и никто их не чистит.
– Это можно понять – мы все так убиты горем, до чистки ли снега нам…
– Доченька…
– Да, родная.
– Все-таки я не понимаю, кто это сотворил.
– Я тебе потом объясню как-нибудь, ладно? А сейчас иди, говори, что я очнулась, но очень-очень слаба. И узнай, как там дела у Оливии.
– Хорошо. Больше пока ничего?
– Большой-большой поднос с оливье и твой невероятный компот из сухофруктов. Но мне ж нельзя.
– Ладно, отдыхай. Это будет попозже, как-нибудь ухитрюсь.
– Спасибо. Мама!
– Что?
– Я тебя очень-очень люблю.
– И я тебя.
Сюзанна вышла, и некоторое время я была предоставлена самой себе и возможности разглядывать лепнину на потолке. Лепнина помогала мне не заснуть, а трезво обдумывать ситуацию, в которую попала я и население замка в целом.
Ситуация имела диалектическую структуру. То бишь, с одной стороны, вообще кошмар, а с другой – ничего, выживем, солнцу улыбнемся. Это как война – просто надо воевать, враг пришел, свершилось, теперь куй победу, иди до конца. Я смогу. У меня до этого конца целая бесконечность.
Глава третья
Столичные штучки с юридическим уклоном
Понятное дело, смерть великого поэта повергла короля Старой Литании в глубочайшую скорбь. Тем паче такая внезапная и загадочная. Король только-только намыливался заказать Альбино парочку венков сонетов к юбилею своей коронации, а тут на тебе – венки полагаются уже самому мастеру слова.
Тяжелая весть, будучи тайной, немедля разлетелась по стране и благополучно просочилась за рубежи вместе со спешными шпионскими докладами и обычной диппочтой. К утру четвертого дня с момента смерти Альбино я, лежа в своей парадной спальне, принимала почту – примерно два здоровенных мешка писем с выражением соболезнований по поводу и тэдэ. Были и другие письма – я их немедля рвала и сплавляла в камин, в этом мне помогала верная Полетта, ставшая просто незаменимой (Сюзанне я велела уделять больше внимания Оливии и в целом присматривать за замком). Но о письмах. В них говорилось, что я ведьма, тварь, прикончившая своим колдовством гения, что я никогда его не любила (это правда), что поклонницы его имени и творчества проклинают меня самыми черными проклятьями. Не то чтобы эти письма меня эмоционально задевали. Просто они могли оказаться уликой для Святой Юстиции. Впрочем, там наверняка уже столы ломятся от доносов на герцогиню Люцию Монтессори. В некоторых письмах содержались засушенные экскременты – этакий намек на то, кто я и где мне место. Такие письма Полетта совала в ведро для угля.
– Ваша светлость…
– Да, милая.
– Уже время к полднику, а мы и половины первого мешка не разобрали. Ужас как много этих писем!
– Ну, покойный был великим поэтом, его стихи многие любили и любят. Ценят.
– А вы? – требовательно взглянула на меня Полетта. – Вы любили?
– Стихи?
– Герцога.
– Полетта, это уже не имеет значения. Свой долг я исполняла как нужно. А стихи у него прекрасные. Можно сказать, непревзойденные никем.
– А мне его стихи не нравились, – вдруг отрезала Полетта.
– Почему?
– Он в них лгал. В каждой строчке. Если человек не живет так, как он пишет, стоит ли доверять тому, что он написал?
– О-о-о, это непростой вопрос о творчестве и творце! Полетта, я рада такому вопросу, но не готова к нему. Когда башка замотана бинтами, не очень-то удобно рассуждать об отвлеченных материях. Давай просто прервемся на чай с печеньями, наверняка на кухне можно что-нибудь нарыть.