Медленный ад
Карпуша вздохнула, взвалив на себя все грехи человечества:
– Ладно, иди.
¶
Саби проскользнула мимо охранника, выскочила на залитый солнцем плац. По стенке юркнула за угол. Лисичкой в подлеске прыснула к толстым трубам с торчащими кусками изоляции. Маратик-лис дёрнул за руку, втянул в узкое пространство за ними. Обвился вокруг неё, вцепился в губы. Жар от его худого тела был сильнее майской жары. Саби плавилась, текла под его пальцами под белый шум в ушах, под лихорадочное биение сердца.
– Са-аби, – шептал он ей, – я с ума схожу, когда ты со мной.
«Я тоже», – сказала бы она, но говорить не могла. Она забыла русский, а в голове возник тихий голос. Он говорил на пушту23, и слова были не про любовь. Бешено вращающийся мир замедлился, за головой Марата из сплошного марева проступили детали: трубы, школа, физрук, лениво чеканящий мяч в отсутствии учеников. Голос исчез. Он был слишком тихим, чтобы узнать, Саби показалось… только показалось, что он был похож на голос отца.
Она отстранилась, выпуталась из его крепких рук. Марат вздохнул, грустно улыбнулся:
– Помню-помню. Мне трудно сдержаться. Я слишком тебя люблю.
Саби обхватила его шею, уткнулась носом в плечо:
– Я знаю… Я тоже…
Сейчас не было ни шума, ни голосов. Только нежность.
– Хочешь латте́ с зефирками?
– Ла́тте, – шепнула Саби, – очень.
Они скользили между деревьями скверика, избегая дорожек. Её рука в его руке. Он возникал внезапно на её пути, и она врезалась в его грудь, смеясь и умирая от счастья. Нельзя спокойно идти по дорожке, когда любовь горит в тебе бенгальским огнём, только успевай искры гасить. Возраст такой. Пройдёт время – погаснет.
¶
– 10:45: Начинаю подготовку к трансферу.
¶
В узком переулке, в густой тени старого дома они сели за столик кафе перед стеклянной витриной. Молодой паренёк в расшитой золотыми узорами жилетке положил перед ними меню. На кожаной папке – надпись «Кафе Атбани24», стилизованная под арабскую вязь. Марат сдвинул её в сторону.
– У вас есть латте с зефирками?
– С маршмэллоу? – улыбнулся официант. – Да, есть, конечно. Два? Что-то ещё? Пару минут.
Он кивнул и исчез. Марат потянулся к Саби, провёл пальцами по щеке. Накрыл её руку своей, сухой и горячей. Она смотрела ему в глаза, не отрываясь. Только ему одному во всей школе она могла смотреть в глаза.
Из кафе вышла полная женщина с подносом, расставила перед ними узорчатые чашки с кофе. По центру стола поставила вазочку с конфетами.
– Мы не заказывали… – начал было Марат, но женщина улыбнулась:
– Это подарок от нашего кафе. Вы таких точно не пробовали, я привожу их со своей родины. – Она наклонилась, добавила доверительно: – Контрабандой.
Марат рассмеялся:
– Если подарок, и контрабанда, спасибо.
– Кушайте, ребята. – Её глаза подозрительно блеснули. – Вы такие красивые, – в голосе дикий мёд с лёгкой горчинкой, – кушайте. Не буду мешать.
Марат взял конфету в чёрной обёртке с золотой арабской вязью, потянулся к Саби. Она вонзила зубы в шоколад, коснулась губами его пальцев.
– М-м-м как вкусно. – Чёрные зрачки Саби закатились к небу. – Не пойму, из чего начинка.
– Дай, – Марат закинул вторую половину себе в рот. – Корица, мускат и чёрт его знает что ещё… Перец?.. Вкусно, скажи?
Когда дети ушли, из кафе вышла женщина. На одиноком столике стоял остывший кофе и вазочка, полная обёрток с надписью на арабском, золотом по-чёрному, «Иди за мной». Женщина составила посуду на поднос, протёрла столик. Её чёрные глаза заблестели. На стол упала крупная капля, потом вторая. Женщина посмотрела на небо, заслонясь рукой от палящего солнца. Покачав головой, она ушла внутрь. Пустой столик в густой тени ждал следующих гостей. Через пару минут от капель остались только белые кристаллики соли.
¶
– 11:12: Стимуляция прошла штатно, завершаю подготовку к трансферу.
¶
Странное будоражащее послевкусие от конфет осталось на их языках. Они бежали по пустым переулкам и делились им друг с другом, не останавливаясь, на ходу. И каждый поцелуй взрывался новым вкусом.
– По-моему, в них какой-то наркотик, – сказал невнятно Марат. Он говорил, целовал и улыбался одновременно. У Саби кружилась голова, а сердце колотилось не в ритм, чуть не разрывая тонкие рёбра.
– Не знаю, – отвечала Саби, целуясь и улыбаясь. Он прижал её к стене дома, сквозь тонкую ткань в спину вонзилась каменная крошка. Она прильнула к Марату, Марат крепко обнял её. Левой рукой, не глядя, он тыкал в кнопки домофона.
– Нельзя, – прошептала она ему в полутёмном подъезде.
Он подхватил её невесомое тело на руки и побежал по лестнице
– Нельзя, – шептала она ему в ухо и прятала мокрые глаза в его волосы. – Любимый, пожалуйста, – и ещё крепче прижималась к нему.
Марат распахнул высокую дверь, увидел двуспальную кровать в проёме. Старомодную, антикварную, с парчовым балдахином и золотыми шнурами. Он бережно положил Саби на покрывало. Из её глаз текли слёзы, но она не могла сопротивляться. Мужской голос в её голове говорил на пушту, читал молитву, но звук рвался, пропадал, его сносило ветром. А потом и вовсе затих. Марат стянул футболку, лёг рядом.
– Саби… – позвал он её.
Она повернула голову. Он пальцем стёр слёзы.
– Любимая…
Он поцеловал её в губы. Она легла на его руку, прижалась всем телом.
– Любимый…
Саби грустно посмотрела ему в глаза.
– Мне нельзя, правда. Отец узнает и убьёт. И тебя, и меня. Это не шутка…
Он потёрся носом о её щеку, прижал к себе крепко-крепко.
– Это глупости, откуда они узнают?
– Меня регулярно осматривает гинеколог.
Марат отстранился, заглянул ей в глаза:
– Ты серьёзно?
Она кивнула.
– Они больные?
Она замотала головой:
– Не говори так, пожалуйста.
– Саби…
Он рукой прижал её голову к плечу.
– Бред какой-то, – прошептал он ей. – Но мы ведь что-нибудь придумаем?
Саби неуверенно кивнула.
¶
– 12:32: Активация прошла штатно.
¶
– Лови, – связка ключей взлетела в воздух. Рыжий пацан словил её на лету.
– Как всё прошло? – спросил он, ехидно улыбаясь.
– Офигенно! – ответил Марат. – Траходром у тебя охренеть можно. С покрывалом.
– Балдахином, – поправил рыжий, скривившись. – Бабка ёбнулась, графиню из себя корчит.
– Это чё, старухина койка?
– И чё?
– Да ничё. Ну ладно, спасибо, брат, выручил. Бывай!
Рыжий проводил взглядом Марата и скрылся за деревьями. В квартире давно умершей бабушки он залез, не разуваясь, на кровать и из складок полога вытащил экшн-камеру.
¶
Лес солнечных копий пробивал густые кроны над головой. Босая девочка с мокрыми глазами, шатаясь, брела между ними. Острая разрывающая боль немного притупилась. Она давила и мучила её, как уставший, но ответственный палач.
Саби не могла купить обезболивающего, не могла обратиться к врачу. Наличных не было ни копейки, а каждую покупку по карте контролировал отец. Девочка настолько не умела врать и настолько его боялась, что любой разговор закончился бы признанием, а это конец.
Больно. Уши горят, и щёки, как будто все уже знают, как будто на её лбу написано большими буквами, что она сделала, и стыд выжигает её изнутри. Сердце сжалось и, обжигаясь, гонит кипяток по венам.
Она держалась, долго держалась, но не смогла. Она – орех, Марат расколол её ножом, целой она больше не будет. Никогда. Он расколол, а она распахнулась, потому что тоже долго этого ждала. А сейчас ей больно и противно. Это пройдёт. Надо перетерпеть, и жить дальше, как будто ничего не случилось. Через неделю осмотр у гинеколога. Очередной осмотр, который подтвердит, что ничего не изменилось.
«Амир 25Бехзад, Ваша дочь невинна».
Перетерпеть и жить дальше. Почему никто не сказал, как это больно и грязно?
Из-за дерева показался край скамейки. На спинке сидел Марат. Саби остановилась. Тот человек, о котором она думала и днём и ночью, был рядом, но она скорее умерла бы, чем подошла к нему сейчас. Так странно. Это тоже пройдёт?
В той квартире, на старинной кровати с балдахином, внезапно всё изменилось. Их чистая любовь покрылась коркой грязи, но почему Саби показалось, что всю эту грязь она втянула в себя, а Марат остался чистым? Это несправедливо.
Саби прижалась к дереву.
Рядом с Маратом сидели его друзья, ещё двое топтались напротив. Марат окутался клубами дыма и хрипло рассмеялся:
– Что ты видел в своей жизни? Ты, считай, не трахался, если тебе сзади не давали.
– Слышь, сто раз.
– Под хвостик?
– А?.. Нет. Типа тебе давали.
Марат выпустил ещё одно облако. У Саби все сжалось внутри. Вся эта боль и грязь – это просто «дать под хвостик»? О том, что должно быть только между ними двоими, он сейчас хвастается друзьям?
– Марат?! Что, правда?
– Ты гонишь!
– Твоя арабка?
– Офигеть…
– Заливаешь?
– Чё ты лыбишься?
Марат сплюнул.
– Это любовь, пацаны. Ради любви на всё согласишься.
– И как там?
– Попробуй – узнаешь.
В её глазах сместился спектр. Листва стала багровой, загорелая кожа Марата и его друзей мерзко-голубой. Она увидела под деревом обломок кирпича. Схватила его и, не думая, кинула в голову того, кого совсем недавно любила больше жизни. Она хотела его убить, она надеялась на это. Но кирпич полетел неточно и слабо, вяло стукнул в плечо. Марат соскочил со спинки скамьи, чуть не упал.
– Какого хуя?! – заорал он, и тут увидел, кто бросил камень.
– Саби… – сказал он растерянно. – Саби! – заорал он в ужасе ей в спину, потому что понял, что потерял её навсегда. Но Саби мчалась через парк, не разбирая дороги и больше всего на свете сейчас хотела умереть.
– Больно бегать, наверное, – заржал один из друзей, и Марат без замаха врезал ему в зубы, хоть лучше вырвал бы себе язык.
¶
– 15:10: Начинаю трансфер.
¶
Саби мчалась босиком между деревьями. Ноги кровоточили, но что такое боль в израненных ступнях, когда болит сердце? Она выбежала к дороге и растерянно оглянулась. Дальше пути не было. Только сейчас она почувствовала, как вибрирует в кармане телефон.
«Любимый»…
Она отбилась и заблокировала его. Хотела удалить, но не успела. Сверху выпало сообщение от электронного кошелька, которым никогда не пользовалась:
«Зачислен перевод 30000р…»
Потом ещё одно:
«Саби, отправила тебе деньги. Это всё, что у меня есть. Твою карту отец заблокировал. Домой не возвращайся. Кто-то рассылает грязное видео с тобой и Маратом. Беги, только не к родственникам. Люблю тебя, сестрёнка».
Саби выключила телефон. Она посмотрела на свои грязные ноги и натянула кроссовки. Мимо проносились машины, кто-то сигналил. Открытый мерседес с двумя парнями с холёными бородками сбросил скорость рядом с ней, но, когда Саби посмотрела на них, что-то в её взгляде заставило водителя вдавить газ. Она механически переставляла ноги, шла неизвестно куда, не думая, не глядя по сторонам. В голове одна мысль: жизнь кончилась. Бежать ей некуда, отец везде найдёт. Для амира Бехзада его честь дороже её жизни. Она порченый товар, её утилизируют и вычеркнут из памяти.
Впереди показалась эстакада. Саби пошла по краю дороги вверх. На самой высокой точке она выглянула за бортик. Далеко внизу сплошным потоком мчались машины. В них сидели счастливые люди, чьей жизни ничего не угрожало. Кому-то из них сегодня не повезёт.
«Интересно, кому?» – подумала Саби. 16 лет, не так и мало она прожила. Тёплый бетонный бортик под её грудью поплыл, стал мягким, как построенная на пляже крепостная стена из влажного песка. Она наклонялась вперёд всё дальше, и тело скользило сквозь бетон вниз, к несущимся машинам. В ушах звенело предчувствие полёта. Сзади взвизгнули тормоза.
– Э! Ты что делаешь?
Сильные руки обхватили её за талию и оттащили от низкой стенки. Саби с сожалением проводила взглядом скрывшийся за бетонной границей эстакады автомобильный поток. Кто-то развернул её, потряс:
– Девочка, сдурела что ли?
Огромный мужик в растянутой футболке заглядывал ей в глаза.
– Другого способа не нашла?
Сзади раздался грохот. В зад моргающей аварийкой машине въехал кроссовер. Из-за руля выбралась женщина в деловом костюме.
– Ты охренел тут машину ставить? – заорала она.
– А ты аварийку не видишь? – заорал он в ответ.
– Какая на хрен аварийка? А знак где?
– Пасть закрой, овца, тут девчонка чуть с моста не сиганула.
– Да мне насрать! Кто мне машину чинить будет?!
Про Саби все забыли. Она тихонько отступила назад и бросилась прочь.
¶
– Процесс пошёл?
– Да, дня три на трансфер и можно спускать.
[хлопок по плечу]
– Работай. Что по второй метке?
– Пока визуально не особо изменилась, но Ольга говорит, что всё по плану.
– Ольга профи. Ждём. Там [палец в потолок] сейчас решают насчёт увеличения квот. Если всё ок, в ближайшие дни займёмся кастингом.
Маленькая, хрупкая, почти невесомая. Не человечек – бесплотный призрак, лёгкая хмарь летит вдоль эстакады, не касаясь ногами асфальта. Проносящиеся грузовики швыряют её в бетонный борт. В кожу вонзаются горячие иглы песка из-под колёс. Саби страшно, она хотела умереть, а не выжить.
Впереди её зовёт женский голос:
«Са-аби, Са-аби…»
Она летит туда, рвёт грудью колючую проволоку, натянутую вместо финишной ленты. Ей больно, но сбавить ход ещё больнее. Боль выжигает мозговые центры. Отключаются мысли, остаётся механическое движение ног, зрение, сузившееся до замочной скважины, и слух – только для того, чтобы слышать жалобный зов «Са-аби, Са-аби…»
Саби слетела вниз, с эстакады, пронеслась по газону. Голос стал громче, добавился ритм:
«Уотс ин ё хэ-эд, ин ё хэ-эд, Са-аби, За-амби, Зо-омби-и-и». 26
Что в твоей голове, Саби, куда ты бежала, на что надеялась? На обочине стоит древний Форд «Таурус» с открытым багажником, полным дынь. Сквозь ржавые дыры в кузове рыдает Долорес О`Риордан27. Саби вроде бежит, но почти не двигается, ноги взбивают сгустившийся воздух в пенное суфле, и она сама течёт, плавится шоколадом на зефирных костях. Тела больше нет, она его не чувствует. А Земля крутится. Крутится слишком быстро, Саби за ней не успевает. Ноги улетают вперёд, планета бьёт её в затылок и свет меркнет, тихо затухает в темноте испуганное мужское лицо с тройным подбородком, заросшим густой щетиной.
– Э! – говорит торговец дынями, шлёпая её по щекам. – Э! Э! – Он хочет что-то сказать, но у него нет слов, говорить нечем, только «Э!»
«What’s in your head?» – ехидно спрашивает ирландка.
В голове у него пусто и звонко. Он оглядывается по сторонам и затаскивает тело девочки на заднее сиденье, в вонь скисших дынь и застарелой грязи.
Задание Саттарова
Какой пьянящий коктейль: две части обиды, одна отчаяния, одна саморазрушения: взмешать, взболтать, взбить миксером. Шибает в голову разом, колючими пузырьками щекочет ноздри. В злобной эйфории я шёл по коридору, и люди разлетались в стороны. От грохота моих шагов кочегары в подвале испуганно вжимали свои опалённые головы в плечи. Я ногой врезал в дверь своего кабинета и не получил удовлетворения. Доводчик всхлипнул и выдержал. Оля – один референт и офис-менеджер на наши четыре кабинета – от неожиданности подскочила.
– Юлиан Сергеевич, Вы… Что-то случилось?
Знаете, как нас называют? Четыре танкиста и собака. Собака, естественно, Оля. Какой-то старпёр из правления придумал. Я даже посмотрел пару серий этой чёрно-белой нудятины, но никаких аналогий, кроме арифметического совпадения, не заметил. А собака мне правда не помешает, чтобы сидела под дверью и не пускала. Никого видеть не хочу.
Я шумно вдохнул, стравил давление. Саттаров прав, я не умею держать эмоции в себе, и да, это пахнет профнепригодностью.
– Всё хорошо, Оль, споткнулся возле самой двери, можете себе представить.
– Полы, наверное, мыли… а табличку не поставили, – подыграла она мне.
– Да, может. Вполне. Оля, прошу вас, по возможности, никого ко мне не пускать. Мне нужно разобраться с кучей дел и…
– Да, конечно, Юлиан Сергеевич, я прослежу… Юлиан Сергеевич, к вам Инга Борисовна заходила.
– Что? – я замер перед дверью в кабинет, выпучил глаза на Олю. Ну вот, опять. Саттаров мудак, но он прав. Моя левая бровь взлетела вверх, челюсть отвисла, как у бездарного сериального актёра. Я с трудом расслабил мышцы и спросил уже спокойно: – Она просила что-то передать?
– Нет, сказала, что зайдёт позже.
– Значит, ничего важного, – кивнул я. – Спасибо, Оля.
Я скажу, почему удивился. Я точно знаю, что не зацепил её. Я просрал элементарное дело: заморочить голову запавшей на меня женщине. Как? Я сам не мог понять. Она была выше меня на голову во всём, и меня это бесило невыразимо. Какая-то возрастная секретарша была принцессой, а я вонючим гопником с прилипшей к губе шелухой. Никогда раньше я не чувствовал себя так паршиво и неуверенно. Никогда раньше я не порождал разочарование у женщины, тем более за один вечер. На это новое чувство я не умел реагировать.
Я хорошо считываю температуру женских мыслей и, в принципе, привык к тому, что она всегда выше температуры тела. За очень редкими исключениями, типа воинствующей фемки за дверью напротив, но там просто клиника. А тут… Она горела, когда села в машину, а потом только гасла, гасла, что бы я ни делал. Провал.
Так, она зашла сама, значит, не хочет оставлять цифровые следы. Она ничего не просила передать, значит, не по поручению Звейниекса. Принцессу заинтересовал гопник? Решила устроить сексуальный дауншифтинг28? Чушь. Вряд ли… Возможно.
Я скинул в корпоративный чат:
«Коллеги, у вас вентиляция нормально работает? У меня в кабинете еле тянет».
Скрытый смысл: «Я в кабинете, уже вернулся».
Посыпались ответы. У нормальных нормально, тревожным сразу показалось, что тоже что-то не так. Инга ответила, что тяга в норме, но может прислать техника проверить. Я ответил:
«Нет, спасибо, наверное показалось».
Через десять минут появилось сообщение от Инги:
«Уважаемые коллеги, это просто свинство. В курилке на крыше кто-то бросил недопитый стакан с кофе и накидал в него окурков. Я сейчас выкинула, но в следующий раз сделаю анализ ДНК и вылью свинтусу на голову, не взирая на должность».
А ведь нравится она мне, несмотря на возраст. Месседж принял.
Я поднялся на крышу. В курилке было пусто. Я попетлял между воздушными коробами, блоками систем вентиляции. Потом увидел тонкую спину Инги. Она сидела на краю, на бортике, за спутниковой тарелкой. Со стороны не заметишь. Не знал бы, что она где-то тут, не нашёл бы. Я залез на стенку и сел рядом. От сумасшедшей глубины под ногами закружилась голова, и сетчатая галерея в метре ниже не давала перепуганному мозгу облегчения.
– Привет, – сказал я.
– Привет, – улыбнулась она в ответ. – Боишься высоты?
– Я? Нет.
– Хорошо. Тут есть горизонт. Скажи, как можно жить в городе без горизонта?
Я тоже посмотрел вдаль, борясь с подкатившей тошнотой. Я боялся высоты до паники, до стоячей дыбом шерсти. Я делал вид, что мне не страшно, но мои пальцы побелели, вцепившись в горячий бетон.
Когда-то в детстве отец взял меня в горы. Он вывел меня к обрыву и взял на руки. Потом я долго висел над пропастью вниз головой, а отцовские руки больно сжимали мои тощие лодыжки. Он рычал на меня:
«Смотри! Не жмурься, открой глаза, кому сказал! Учись плевать в лицо своему страху!»
Но я только облевал его кроссовки, и он кинул меня на землю. Я корчился у его ног и изрыгал желчь, потому что желудок был уже пуст. А он харкнул на траву в сантиметре от моего носа и уселся на край скалы, свесив ноги. Может, он хотел таким образом вылечить меня от боязни высоты, но я думаю, что он просто конченный маньяк, который кайфовал, издеваясь надо мной. Мне было лет пять.
И обо всём этом я рассказывал Инге сквозь кислый вкус рвоты, лежа на гальке крыши, а она отпаивала меня водой из бутылочки. Судьба у меня такая: постоянно обсираться рядом с этой женщиной. Я поморщился, и висок стянуло. Твою же ж мать, я ещё и плакал… Саттаров, сука, кругом прав. Я вообще себя не контролирую.
Инга достала из сумочки длинную сигарету.
– Будешь?
Мы уже сидели плечом к плечу на гальке, привалившись к бортику.
– Давай, – кивнул я, – не знал, что ты куришь.
Я затянулся из её пальцев. Она тоже сделала затяжку и выпустила струйку дыма.
– Я, как сказал герой в старой комедии, курю редко и только после секса.
– А у нас был секс? Я б заметил.
Она рассмеялась.
– Не в физическом плане, но такой катарсис… Ощущение, как будто был.
Наши ощущения совпали.
– Юл… Прости, но дурацкое имя.
– Согласен, – горько усмехнулся я. – Тяжело, когда предки с головой не дружат. Я думал сменить, и забил. Хоть не Алёша.
– Дай угадаю. Мама сохла по Юлу Бриннеру.
– Она не настолько старая. Хуже… По Гаю Юлию Цезарю. Но от Гая что-то её удержало.
Инга прыснула, потом прислонилась щекой к моему плечу.
– Теперь я вижу, ты живой.
– Чтобы стать живым надо обосраться?
– Да… Бывает, этого достаточно. Ты так боишься показать свою слабость, что готов свалиться с небоскрёба. Страх обнажить свои недостатки – это тоже слабость.
– Я привык. У нас только дай слабину – разорвут. Быть женщиной, поверь, совсем неплохо.
Инга поднесла сигарету к моим губам.
– Уверен, что банка с ядовитыми жабами лучше стаи волков?
Я потянулся к ней, взъерошил носом чёлку.
– Ин, пойдём вечером погуляем? Просто побродим по улицам.
Инга затянулась, выпустила дым.
– Шеф сказал, что ты попытаешься ко мне подкатить.
– Зачем?
Она хмыкнула.
– Мы с тобой как два актёра с одним сценарием в руках. Кидаем реплики по очереди, отлично зная, что в финале. Хочешь повторить свой вопрос?
– Нет.
Мы помолчали.
– С физиологической точки зрения у меня мог бы быть сын твоего возраста.
– Но у тебя его нет.
Это было грубо, но я положился на интуицию. Я буду нести сейчас всё, что приходит мне в голову. В таких разговорах лучше не думать.
Инга достала ещё одну сигарету, раскурила её.
– У меня его нет…
Она протянула сигарету мне, но я отвёл её руку.
– И что ты хочешь?
Она пожала плечами:
– Ничего. Сейчас просто хочу побродить по улицам с тобой.
Я шёл к себе в кабинет и улыбался. Отличная история про отца получилось. Инга оценила.
Мой отец был из редкой породы забитых гуляк. Слизняк со смазливой мордахой, никому не мог отказать. Его затаскивали к себе бабы разной степени потрёпанности, он послушно шёл за ними, всё время боялся, что спалится, от страха пил, по пьяни палился. Мать выковыривала его из чужих квартир и гнала домой ссаными тряпками. А в один момент теми же тряпками выгнала его из нашей квартиры. Какие, на хрен, горы?
Но, когда, или если… Когда мы выпутаемся из этой ситуации, я найму себе крутого инструктора по скалолазанию, и избавлюсь от этого страха навсегда.
Лучшая политика – это честность, и ни к чему смеяться, я абсолютно серьёзен. Господь всемогущий и все 12 его апостолов! Как же с ней тяжело! И как интересно. Каждый день сплошное фехтование на рапирах: выпады, уходы, точечные уколы, и снова в изящную стойку: ангард… алле… батман… туше… туше… ретур… Ангард! 29Фехтовал всю жизнь с соломенными чучелами, и вот: впервые попался достойный противник.
Спросите, откуда таких слов нахватался? Кроме Гая Юлия Цезаря моя мама любила «Гардемаринов», поэтому в возрасте, когда ребёнок ещё не очень сопротивляется идиотским затеям родителей, меня отдали в секцию фехтования. Наш тренер был из ещё более древнего поколения, и французские термины предпочитал русским. В его каптёрке висела фотография Балона с дарственной надписью «Якову Владимировичу от Владимира Яковлевича, один за всех и все за пузырём!» Нам, малым он объяснял, что «пузырь» – это потому, что автограф знаменитый гвардеец кардинала дал ему на воздушном шаре, но я уже тогда подозревал, что он врёт.
Первая наша ночь была настоящей фантастикой. Я и думать забыл, как совсем недавно, на корабле, выискивал в ней хоть что-то. Всё изменилось: я постоянно открывал в ней что-то новое и удивлялся. Думаете влюбился? Конечно нет. Я просто восхищался.
Она не давала мне расслабиться ни на секунду, и как бы я ни старался, и как бы не сносило крышу ей, всё равно я ощущал внутри неё титановую сердцевину, которую расплавить был не в состоянии.
«Трахни её так, чтобы ползала за тобой и просила «ещё»!»
Ха! Саттаров с такими женщинами просто не сталкивался. Я нашёл все её кнопки, но вывести на ручное управление так и не смог.