Мамба и Ёнка

Мамба вернулась, села, хлопнула дверцей.

– Ну давай, аккуратненько.

Машина выкатилась по насыпи во двор и, нацелившись, выехала в ворота. Мамба оставила урчащую машину и побежала закрывать створки. Сначала неуверенно и напряженно Мамба держалась за руль, вписываясь в узкую колдобистую дачную улочку. Первый поворот. Удачно. Ёнка рядом подвизгивает от восхищения.

– Ма, ма, ой! Выезжаем! Сейчас прямо!

– Я помню, не подсказывай, – засмеялась Мамба облегченно.

Подъем. Перевалили выпирающую из-под дороги водоотводную трубу и выбрались на центральную широкую улицу. Мимо, махнув над головой «Жигуля» светом фар, промчался знакомый дачный «Икарус».

Уверенно, и даже довольно лихо, Мамба подрулила к щитовому магазинчику, сияющему квадратом окна.

– Успели!

– Ух, – выдохнула Ёнка. – Я сбегаю.

Мамба зазвенела в кармане мелочью.

– У меня есть. Свои! – Ёнка выскочила. Прыг-прыг по ступенькам. Вспыхнул ярко прямоугольник двери и закрылся.

Тишина. Только чуть вздрагивает и бормочет что-то тихо «Жигуль».

– Свои у нее, ты глянь, – бормочет тоже Мамба, но вроде не сердито.

– Ничего, не дрейфь, – утешила она «Жигуль», погладила руль рукой. – Сейчас мы тебя домой отведем, баиньки.

– Сынок, сынок! – забарабанили вдруг в стекло.

Мамба подскочила с оборвавшимся сердцем, мотнулась в боковое окно.

– Ой, доча-доча! – в оконце прижималась лицом и пятернями бабка.

Мамба крутанула вниз ручку, стекло опало, бабка чуть не ввалилась внутрь. Была она в сбившемся платке, с навьюченным за спиной рюкзаком, тяжело дышала:

– Доча, ты не видела, автобус не проходил еще?

– Ушел уже, баушка, – сочувственно кивнула Мамба.

За спиной у бабки моталась фигурка Ёнки с двумя батонами в руках.

– Ой-ё-ё-ой! Не успела. Так бежала, так бежала. Ой, ноги мои, ноги!

– Последний? – спросила Мамба.

– Последний, – сказала бабка.

– Садись, баушка, – Мамба преступной рукой тронула рукоятку рычага передачи, прозрачную, с распустившейся розой внутри.

Ёнка помогла бабке, скребущейся по задней дверце, открыть ручку, и оказалось, что у бабки помимо рюкзака еще расползающаяся корзина, завязанная светлой тряпицей и набитая чем-то вкусно пахнущим, и сумка, и пакет, и бог знает, что еще. Все это бабка толкала на заднее сиденье, роняла, запихивала, не переставая спасибкать, и лезла в дверь вместе с рюкзаком, и тащила его с плеч, и запутывалась. Мамба выскочила на подмогу, наконец все упаковали, бабка расположилась, и рванули.

– Мы до трассы вас докинем, там остановка. Обгоним, наверное, автобус. А если нет, там по трассе пригородный часто ходит. Сядете спокойно.

– Ой, спасибо, доча, – приговаривала бабка и безостановочно чем-то шуршала.

Ёнка с любопытством прислушивалась и принюхивалась. Запахи заполнили весь салон. Пахло очень сложно, и укропом, и зеленым луком, и пирожками, и медовым запахом цветов, да-да, у бабки были еще цветы. Мамба опустила чуть-чуть стекло, и ворвавшийся ветерок перемешал все запахи и добавил немного своего, острого, рвущего ноздри запаха приключения.

Подъезжая к трассе, на подъеме обогнали «Икарус», притормозили на выезде. Мамба, вытянув шею, осмотрелась и вырулила, закусив губу. Подъехали к остановке, бабка ловко десантировалась, накидывая рюкзак на плечо, поправляя платок, подхватывая пакеты, сумки. Все это молниеносно. И, крикнув напоследок:

– Дай бог вам здоровьичка! Счастливо доехать! – бегом рванула к подъезжающему автобусу.

– Успели! – второй раз за сегодняшний вечер сказала Мамба.

Она, еще раз оглядевшись, развернула машину и, съехав немного на обочину, пережидала колонну фур. Стало совсем темно. Фуры шли одна за одной, бесконечным огромным доисторическим стадом. Увенчанные гребнями крыши, исполинские неповоротливые утробы, тускло светящиеся глаза. «Жигуль», припав к земле, глухо и угрожающе рычал на них.

– Ооо! – восхитилась Ёнка. – Какие!! Ма, а куда они?

– В Приморье, дорога только туда ведет.

Ёнка крутнулась на сиденье назад. Сзади далеко фосфорецировал город.

– Это вон там наш город, да?

– Да, – тоже оглянулась Мамба.

– А в ту сторону море, да? – Ёнка повернулась обратно, махнула в ветровое стекло, где покачивал хвостом последний ящер.

– Да, – прищурилась Мамба вдаль, на теряющуюся во тьме дорогу, – воон, видишь, по сопкам вверх-вниз, вверх-вниз, там поселок, за ним карьер, а дальше я и не ездила.

– А до моря далеко? – Ёнка напряженно всматривалась поверх приборной доски в редкую мерцающую по сопкам гирлянду фар. Вот пара приблизилась, облила их светом. Промелькнула и умчалась в сторону города тяжелая ловкая туша.

Мамба, повернувшись на сиденье, смотрела на вытянувшуюся Ёнку, тоненькую, прижатую к спинке широким жестким ремнем безопасности, и медлила с ответом. Ёнка не вытягивала просительно губы трубочкой, ничего не просила вообще, но, боже, видно было все, права Мамба, в очках, в глазах, во всей фигуре. Она вся летела вдаль, туда, к морю, где никогда не была.

– Восемь часов. Десять часов. Как ехать, – сказала Мамба устало и отвернулась к рулю, как будто выполнила тяжелую работу, и не было сил даже говорить.

– Восемь часов… Десять часов, – шептали губы Ёнки. – Всю ночь.

Они обе вздохнули и отвалились на спинки кресел, которые Силич заботливой рукой перетянул шершавой синей мануфактурой. Посидели молча, только глаза вспыхивали светом проезжающих фар. Мамба медленно положила руку на рычаг. Безмолвно мимо проплыл багровый туристический автобус с белыми занавесками. Мамба тронула машину. Все прямо и прямо, мимо черного провала-поворота на дачный поселок, «Жигуль» плавно встал на трассу и поехал, разгоняясь под горку.

– Мама! – обернулась Ёнка к Мамбе.

– Да! – отозвалась та. – Не отвлекай водителя за рулем. Доедем до карьера. Там посмотрим.

Ёнка, немного приподнявшись, подсунула под себя руки и уставилась вперед. Мамба все же не выдержала, повернула лицо к дочери. Ёнка перехватила взгляд и засмеялась громко и счастливо, в глазах у них одинаково блестели и переливались морские брызги.

– Засекай время, будешь штурманом, – скомандовала Мамба, управляясь с педалями и переключением скоростей.

– Есть, капитан, – Ёнка взяла под козырек, перегнулась вбок, посмотрела на зеленые цифры приклеенного на панели прямоугольничка. – 21.30! Это сколько значит?

– Полдесятого значит.

– Ну давай, родной, – тихо, наклонившись к приборам.

«Жигуль» разбежался под горку и легко пошел на подъем. Изредка навстречу, брызнув фарами, проскакивали светлые и темные стремительные тени машин. Иногда обгоняли их то джип-тяжеловоз, лениво поворачивающий боками, то блестящие дельфиньи тела легковушек. Ёнка ерзала, подскакивала на каждую машину и ухтыкала. «Жигуль» не обгонял никого. Далеко вперед ушел и багровый трехтрубный автобус, растворился в ночи. Потом машины совсем перестали появляться. Мамба и Ёнка плыли вдвоем в своем тихо урчащем «Жигуле», одни во всей ночи. Фары едва прощупывали дорогу, вокруг обступал угадываемый в темноте лес, сверху накрыло их черное небо. Мамба приноровилась к машине, села посвободней.

Ёнка покрутила радио, нашарила волну. Какое-то время они с Мамбой подпевали на два голоса известной песенке, потом радио принялось трещать и цыкать. Ёнка еще покрутила, но ничего не нашла, свист и вой наполнили салон.

– Далеко от города, не ловит, – объяснила Мамба. – Посмотри в бардачке, может, кассеты есть или диски, только аккуратно.

Ёнка аккуратно порылась, переворошив весь Силичевый порядок, нашла безымянную кассету.

– Осторожней, – Мамба покосилась на нее. – Ну-ка давай собери все как было.

На два раза послушали какого-то неизвестного им певца. Ёнка начала было зевать, но тут, поднявшись в очередной раз на холм, увидели на горизонте огни. Огни никуда не двигались, значит…

– Мама, приехали! Море!

– Пфы, аха, – хмыкнула Мамба. – Это поселок. Я же тебе говорила.

Стали опять попадаться машины.

– Ма-ама, давай там купим где-нибудь в киоске жева-ачку или леденцы, меня укачает скоро. Или конфетки такие, с Винксами.

– Хорошо, возьмем. И заправиться надо, там вроде была заправка на выезде.

Тут Мамба почему-то посуровела лицом и правой рукой прошлась по карманам. Перехватила руль, пошарила левой. Достала деньги, сосчитала шевеля губами. Открыла посильней окно и хлебнула встречного ветра. И фальшиво бодро зачастила, не глядя на Ёнку:

– Смотри, как хорошо покатались. Вот и до карьера уже почти доехали. Заправимся сейчас, леденцов тебе наберем и вернемся. Спать-спать пора. А на море в другой раз. Даже, может, уже в следующем году. Ты только не расстраивайся…

Едущий навстречу грузовик замигал вдруг часто фарами, пролетел мимо. И несущийся за ним приземистый хищный бульдог-Хаммер тоже заподмигивал.

– Чего это они? – никаким не расстроенным голосом спросила Ёнка.

– Гаишники, – бесцветно ответила Мамба.

Фары «Жигуля» заметались по дороге, свернуть было негде, и он обреченно летел к повороту, за которым ждали его они.

Мамба замерла, прикипев к рулю, Ёнка подсунула под себя привычно ладошки, застыла и даже глаза закрыла.

Поворот.

Свет фар запутался в столпившемся за поворотом стаде, Мамба еле успела отвернуть ошалевшую машину, несшуюся в фуры. Зелено-светящиеся призрачные фигуры гаишников и темные дальнобойщиков. «Жигуль» вильнул и понес. Ёнка схватила Мамбу за руку. Мамба дернулась, задела кнопку сигнала. Клаксон взвыл. Мамба убрала руку, сигнал не замолкал. Гаишники обернулись. Но «Жигуль» уже мчался вдаль, безостановочно гудя. Мамба несколько раз с силой надавила кнопку, безуспешно. Так и летели они по темной дороге с ревом и воем, подпрыгивая на неровном участке. Встречные машины шарахались. Мамба тормознула, «Жигуль» подпрыгнул на какой-то колдобине, тряхнуло так, что лязгнули зубы, и вой прекратился. Мамба с опаской нажала сигнал. Тот коротко вякнул.

– Порядок! Ты чего это нас пугаешь? Ты смотри, больше так не делай.

– Да не выделывай!

– Ёнка, а ты чего меня за руки хватаешь? Ты ж думай, так и в аварию можно влететь.

Ёнка виновато сникла.

– Однако возвращаться нам сейчас никак, – выпятила Мамба задумчиво губу.– Остановят как пить дать. Такого шуму наделали.

Дом, другой. Начался поселок. Над дорогой появились редкие фонари.

– Мам, а почему возвращаться? У нас денежек не хватает? – проницательно спросила Ёнка, не оставив незамеченным Мамбин подсчет. – Ма, ну мы ж там сколько будем, ну день, и все. Силичу машину надо отдать. Тебе на работу в понедельник. Потерпим голодные.

Мамба расхохоталась:

– Да, Ёнка, потерпим – это как раз про тебя! – потрепала ее по макушке.

Ёнка заглядывала в глаза:

– Едем, да?

– О, вот она заправка, – обрадовалась Мамба.

Поселок закончился. На самом краю его виднелась как на ладошке вся освещенная, с колоннами и крышей заправка. Совершенно пустая в этот час. В глубине белела аккуратная будочка с кассой и магазинчиком «24 часа». Зарулили к колонке. Мамба вышла, заскрежетала, открывая крышку, вставляя пистолет. Ёнка, высунув мордочку в окно, старательно читала трепыхающийся на вечернем ветерке плакат:

– РОЗЫ… РЫ… Мама, а что такое розы ры?

– Где розы ры? – вышла из задумчивости Мамба. – А, розыгрыш это, Ёнка, там лампочки не все светятся. Г и Ш не видно. РозыГрыШ.

Мамба ушла платить. Загудел под напором шланг. Ёнка смотрела, как проплыло мимо заправки, гребнями задевая небо, стадо фур.

Мамба принесла из магазинчика тощий пакет, в котором шуршали леденцы и топорщилась бутылка газировки, и, закидывая его на заднее сиденье, удивилась:

– Ёнка, а бабушка тут что-то оставила.

– Где? – Ёнка крутнулась, отбрасывая ремень. – О, гляди, тут пирожки! А я нюхаю, пахнет и пахнет. Уже бабушка давно как ушла, а все пахнет.

– Ага, и помидоры.

На сиденье лежали завернутые в бумагу пирожки, здоровенные, с мужскую ладонь. И отдельной кучкой помидоры в тряпице. Тоже огромные, корявые, сорт «Бычье сердце».

– Самые вкусные! А у нас еще два батона! Живем! Ура! Спасибо бабушке! Смотри, мам, еда есть. Едем дальше! На море! Едем! – Ёнка блаженно крутила носом, еще и еще вдыхая запах.

– Да, еда в походе – это самое главное, – пробормотала Мамба. – Пойду заправлюсь до полного.

И по пути к кассе еще бормотала:

– Еда – главное, а бензин?

Возле окошка заправщицы, повернувшись спиной к «Жигулю», еще раз достала деньги изо всех карманов и, сверяясь по ценнику на стекле, разложила на три кучки.

– Вот, три. А надо? Надо четыре. Две – туда. Две – обратно. Хоть как разложи – три.

Черная бродяжья кровь закипела в Мамбе.

– Будь что будет, – произнесла она вслух старинное заклинание и положила деньги в пенал, торчащий из окошка.

– Что? – гулко переспросила девушка за стеклом.

– Третья колонка. На все.

Девушка за стеклом потрещала на кассовом аппарате и вдруг обрадовалась:

– А вам приз полагается! У нас розыгрыш, видите? На ваш чек выпадает.

Бродяжья кровь стучала у Мамбы в ушах, и она решительно ничего не понимала.

А девушка тыкала пальцем в стекло и показывала на что-то за спиной Мамбы. Мамба обернулась. Там обвисал во временном безветрии плакат. Под плакатом в машине маялась в ожидании Ёнка.

– Ага, вижу… РОЗЫ РЫ.

– Вот. На чеке, видите, те же цифры.

Мамба не видела, но кивнула.

– Я вам сейчас оформлю. Талон-сертификат. 200 литров бензина.

Ликование волной поднялось в Мамбе.

– Дайте только документ какой-нибудь.

Упп, волна опала и с шумом откатила.

– Какой документ? – спросила она, все уже поняв.

– Права можно, паспорт, что есть.

– Сейчас, – Мамба повернулась на месте и с прямой спиной пошла к машине.

– Чего, мам?

Мамба молча засунулась со стороны Ёнки в окно и принялась копаться в бардачке, ясно понимая, что занимается бесполезным делом. Тут под руки ей попался картонный квадратик. Корочки. Пенсионное удостоверение. Мамба открыла. На имя Одарюка Василия Васильевича. Мамба понесла его в окошечко, ни на что не надеясь:

– На отца оформите, пожалуйста, он будет получать.

Здесь, на краю поселка, были либеральные порядки. Девушка не стала удивляться и задавать вопросы, дала Мамбе расписаться (Мамба поставила кривую закорючку), поздравила еще раз и вручила красиво отпечатанный сертификат на бензин. Мамба повернулась от окна к Ёнке и помахала ей победно бумажкой. Обернулась поблагодарить девушку и увидела, как та достает откуда-то из-за кассы и примеряет голубого сафьяна расшитый кокошник. Девушка встретилась с Мамбой глазами, рассмеялась и задернула светлую шторку с приклеенной к ней надписью ПЕРЕРЫВ.

Ехали и ехали в ночи, потеряв счет времени и километрам. Болтали обо всем. Грызли Ёнкины леденцы, сжевали по одному «припасенному на потом» пирожку. Ёнка без конца прихлебывала из горлышка газировку. Мамба два раза пила на ходу противный саморазогревающийся кофе из банки. В конце концов, Ёнка заерзала и запросилась под кустик. Шоссе шло бесконечным полем. Кустиков не было. Мамба свернула на поперечную грунтовую дорогу, проехала немного и остановилась.

– Ёнка, беги за машину.

– Не, я в стороночку пойду. Тут видно.

– Да кого тут видно? Я вон руки своей не вижу, если вытяну.

Но Ёнка запыхтела упрямо и, хоть была трусовата, уползла с дороги под откос в кромешную тьму. Мамба открыла дверь, спустила ноги на землю, пошевелила пальцами. Вокруг стояла оглушающая тишина и одновременно треск насекомых. «Цикады», – подумалось Мамбе. Над самой головой шевелились густо звезды. Было похоже, что это они издают такие звуки. И показалось Мамбе, что вокруг кроме нее никого, только темнота и тишина, и стрекотание, и звезды. И нет никакой Ёнки, и не было никогда. Панический ужас обуял Мамбу:

– Ёнка!!!!!! – завопила она надтреснутым, сорвавшимся на хрип голосом. И в миг, пока кричала, поняла ясно, нет Ёнки. Нет нигде.

– Ты чего? – донеслось снизу, из-под локтя Мамбы. – Волки?!

И Ёнка полезла на откос, оскользаясь по насыпи. «Жигуль» посветил фарой. Мамба рывком вытащила ее за руку, прижала к себе. И, медленно успокаиваясь, заглушая свое стучащее в тишине сердце, сказала:

– Долго ты!

– А я тебе цветочек сорвала. Вот, – протянула мятую в кулаке былинку.

Мамба, все еще в плену собственного страха, отвела руку Ёнки от лица:

– Господи, Ёнка, какой цветочек, там же не видно ничего.

– А у меня глазки молоденькие, – сказала Ёнка обидчиво и мокро сверкнула очками.

В машине Мамба все же опомнилась и отобрала у Ёнки цветок, действительно какой-то луговой цветик, пыталась его нюхать, пристроила на руль, говорила какая красота, но ничего не помогло. Ёнка сидела молча, смотрела прямо. Только и заметно было, что подозрительно покраснел ее носишко.

– Ёнка, ну прекращай, зачем это?

– Мама, тебе со мной одна морока, – вдруг спокойно и раздумчиво сказала Ёнка. – И неприятности.

– Что, – удивилась Мамба, чуть не забыв от изумления рулить.

– Я ж не маленькая. Я все понимаю. Тебе без меня было бы легче.

– Ага, – согласилась Мамба.

– Жить было бы спокойней. Тебе. Без меня.

– Точно, – подтвердила Мамба. – Еще что?

– Все. Нет. Еще. Ты молодая и могла бы устроить свою жизнь. Без меня.

– Понятно, – подытожила Мамба. – Это из какого кино?

– В 14.30. По Дневному.

– Ха-рроший фильм, видать, – с чувством произнесла Мамба. – Больше его не смотрим, ага? Мир?

– Ага! Мир! – повеселела Ёнка и потом проделала долгий ритуал мирись-мирись-мирись с трясением сцепленными мизинцами.

– А здорово у нас, ма, выходные проходят все время! Помнишь, на прошлом воскресении…

– Помню, Ёнка. Но ты давай рассказывай, а то я засну сейчас. А это кр-райне нежелательно, – проговорила Мамба, зевая и похрустывая сведенными плечами.

– А мы с тобой ходили к дяде Анвару на деньрождение.

– Дальше. Развернутым текстом.

Ёнка заважничала:

– Буду развернутым, ага. Дядя Анвар с тетей Розой живут в старой двухэтажке за большими домами. На втором этаже. А напротив – шестнадцатиэтажка стоит. А дядя Анвар всегда на день рождения гостей зовет и шашлыки жарит, там лесочек недалеко. И постоянно говорит, на мой день рождения всегда хорошая погода, потому что я хороший человек, – Ёнка хихикнула. – А в этот раз, не знаю почему, дождь как полил! А мы пришли с подарком, а у дяди Анвара все гости сидят на диване растерянные. А дядя Анвар как тигр бегает по комнате, в окно смотрит и говорит: сейчас, уже сейчас солнышко выглянет, видите – светлеет уже. А оно ничего не светлеет, правда, мам?

– Правда.

– И мяса полная кастрюля в коридоре стоит.

– Да, и тетя Роза чуть не плачет. Гостей угощать нечем. Дядя Анвар ей ничего готовить не велел.

– Да, сказал: шашлыки жарить будем. Дорогих гостей надо мясом угощать, – Ёнка свела брови, как дядя Анвар, и подняла палец. – И гости все, и взрослые, и дети, не знают, что делать. И Ёшка, их мальчишка, расстроился. И Эдик пришел с Бретой, собакой своей. И дед-медогон пришел, Керубино.

– Херувимов, ох, Ёнка, все переиначишь!

– Ну ладно, Керубино лучше. А тут ты говоришь.

– Интересно, что это я говорю?

– А ты говоришь, – светленькая Ёнка приподняла брови, чуть прищурила круглые глаза, стала вдруг похожа на смуглую Мамбу, и сказала ее горловым голосом: – Дядя Анвар, пойдемте на балкон, там отлично мангал поместится.

– Да, балкон у них мировой!

– Он длинный-длинный, широкий-широкий и за угол еще заворачивается. И крыша железная. Мангал поставили. Дядя Анвар как обрадовался! А дождь до самого вечера шел. И брызги иногда на нас попадали. Мы как на корабле были. Мы с Ёшкой и Бретой еще поиграли немного за углом в корабль. И гости на табуретках все сидели, в руках тарелки держали. А с шестнадцатиэтажки на нас все смотрели в окошко, им тоже, наверное, к нам хотелось. У нас на балконе дымок и мясом так пахло. А Керубино меду принес дяде Анвару. Чай вкусный пили. Мам, давай еще по пирожку съедим, – внезапно оборвала Ёнка рассказ. – Аж есть захотелось, от таких воспоминаний.

Мамба, поворчав, разрешила. Ёнка пожевала немного и вяло и заснула с пирожком в руке.

– Ну вот, – сказала себе Мамба. – Теперь держись. Не спать, не спать.

Она ехала и твердила вслух таблицу умножения. И когда поняла, что уже двадцатый раз повторяет сквозь стиснутые зубы: четырежды один четыре, не спать не спать, четырежды один… поняла – надо спать. Прямо сейчас. Она свернула на обочину, потыкала пальцем в приклеенные на панели часы, поставила будильник на полчаса, нашарила и опустила Ёнкино сиденье (Ёнка сразу же повернулась на бочок и поджала ноги), последним усилием защелкнула замки на дверцах и, дернув рычажок своего сиденья, просто рухнула в сон.

«Жигуль» стоял почти неразличимый в тени деревьев. Его мягко покачивало редкой волной от проносившихся машин. Он спал так сладко, как не спал с молодости, набегавшись с молодым еще хозяином. Казалось, он по-щенячьи перебирает лапами во сне, вздрагивает плечами и даже подскуливает. Мамбе слышалось, что поскуливает он все громче и громче, и наконец, разорвав сон, очнулась – будильник. Торопливо, оглядываясь на Ёнку, давила по очереди все кнопки на часах и никак не могла врубиться, как отключить противный писк.

– Как же я его включила? – бормотала она, все зыркая на Ёнку. Но та спала честным сном, улыбаясь счастливой детской улыбкой, положив под щеку кулачок с пирогом.

С досады ткнула какие-то две кнопки разом, писк оборвался.

Мамба потрясла кистями рук, покрутила из стороны в сторону головой и внезапно почуяла, что выспалась и полна сил. Приподнявшись, посмотрелась в длинное зеркало заднего вида и осталась довольна. Только чуть более дико, чем обычно, блестят глаза, но это ее даже красит.

– Вперед, мой конь! Дети спят, настало взрослое время! Мы покажем класс!

«Жигуль» отозвался хрипло со сна:

– Дхрынь!

И рванул с места, немного хулигански заскрежетав колесами по щебню обочины.

Развернулся на горизонте город. Светящейся огнями белой шкурой медведем разлегся на сопках. Город быстро приближался, распался на отдельные огни. Мамба запереживала вдруг, что дорога заведет в центр города. В чужом городе, в самой сердцевине ночи она и заблудится, и пропадет на веки вечные. Мамба беспомощно обернулась на Ёнку. Та открыла полные снов безмятежные глаза, прошептала: «Мама». И опять уснула, еще нежней прижав к себе пирожок.