Мамба и Ёнка

Ёнка первая увидела впереди непорядок. Она подскочила, сколько ей позволил ремень безопасности, и затыкала пальцем в стекло.

– Мама, глянь! Автобус стоит красный с туристами. Помнишь, мы его в самом начале видели. Чего это они все бегают?

Мамба тоже увидела. Багрово светящийся в ночи огромный автобус застыл впереди. В салоне тревожно светились плотные белые занавески. Все двери были раскрыты, растопырены в стороны, как надкрылья у жука. В них вбегали-выбегали люди. И даже на расстоянии слышны были их громкие испуганные голоса.

– Что-то случилось.

Мамба подъехала, суетясь, отстегнула ремень, открыла дверцу и выскочила. Ёнка выбралась следом.

– Что такое?

– Человеку плохо! Умирает, – закричала перекошенным в панике ртом женщина. Она расплылась в дверях автобуса подтаявшей от ужаса глыбой и мешала войти.

– Где? – но было уже слышно, как внутри в автобусе кто-то с всхлипом, жутко задыхаясь, тянет в себя воздух, как будто пытаясь вобрать его весь. Мамба без церемоний оттолкнула женщину и, споткнувшись на крутых ступеньках, ударившись коленкой, чуть не на карачках вскарабкалась в автобус. В автобусе был плотно забит людьми проход, все галдели и толкались, и кричали на разные голоса:

– Разойдитесь, дайте воздуху ему, воздуху, откройте окно! Валидолу! Это сердце!

Какой-то мужик в сбитых шортах, майке, с аптечкой в руках, похоже, водитель, все силился пролезть внутрь, все толкал свою аптечку в спины:

– Передайте! Передайте хоть туда!

Но его никто не слушал. Плакал на улице разбуженный ребенок.

– А-а-ах! – задыхался кто-то невидимый.

Мамба выхватила аптечку у водителя и громоподобно и уверенно объявив:

– Врач! Пр-ропустите! – раздвинула руками неожиданно подавшуюся толпу. Все смолкли и обернулись.

Человек лежал полусползши с кресла на пол, весь закостенев и как-то скрючившись. Он внезапно разгибался и ловил губами непослушный воздух со страшным свистом.

Мамба приблизилась.

– Вот ведь, – жалостливо проговорила за ее спиной бабенка. – Только сидел ел мужик. И все. Помирает.

– Что ел? – резко обернулась на ее голос Мамба.

– Орешки. Орешки щелкал.

– А-ш-ш-ш… – свистел умирающий.

Мамба подхватила его невозможно тяжелое тело под мышки, подняла непонятно какими силами, прижала к себе спиной и, сцепив руки на его животе, под ребрами, резко надавила. Внутрь и вверх.

– К-ха! – дико кашлянул выпучивая глаза человек.

– Ой! Ты что?! Что ж творишь? – заверещала бабенка.

– Кха, – у человека что-то вылетело изо рта. И он весь обмяк.

– Помер!

– Мыть-перемыть, – сказал человек. Мамба мягко опустила его на пол. Руки у нее тряслись, ходили ходуном.

– Ха, живой! – загалдели вокруг. – Раз ругается, значит, живой!

Кто-то уже трепал его по плечу. Мужик откашливался, озирался и дышал. Дышал!

– Подавился. Подавился, – народ напирал, всем хотелось посмотреть на человека, уже чуть было не встретившегося с НЕЙ, но вернувшегося.

Мамба выбралась на ступеньки, ее отталкивали, поднимаясь внутрь, все новые люди. Мамба дошла до своей машины и села на пороге, облокотившись на колени, голову уронив на руки. К ней продралась сквозь толпу Ёнка:

– Мама-мама! Что ты?

– Сейчас, Ёнка, – сказала Мамба. – Отдышусь и поедем.

– Мам! – Ёнка отнимала ее руки от лица.

– Нормально все, устала немного.

Мамба пересилила себя и, подняв лицо, улыбнулась кривовато в сторону, чтобы Ёнка не видела мокрых глаз. Ёнка успокоилась.

Подошли двое мужиков в одинаковых клетчатых шортах, похожих на трусы, и в сандалиях на носки. Сами чем-то неуловимо похожие друг на друга, отпечатком, который оставляет профессия. У обоих мягкие какие-то, чуть на сторону, носы драчунов и забияк. Водители. Мамба встала:

– Что?!

– Мужик? Нормально, задрых сразу. Как вы его!.. Ну супер!..

Они благодарили, жали Мамбе руки, хлопали по плечу. Мамба как не слышала их.

– Что-то вы совсем раскисли, – сказал первый, тот, что был с аптечкой. – Вы на море?

– Да, – Мамба слабо кивнула.

Ёнка с горящими глазами подпрыгивала рядом:

– Мы на море, на море, первый раз! Это моя мама!

– Хорошая у тебя мама. Давайте напарник поведет вашу машину. Отдохните. Мы в Ясный берег на турбазу. А вы?

– И мы, – опять кивнула Мамба.

– Хорошо, погнали. Время, – и пошел к автобусу, где уже расселись и нетерпеливо поглядывали на них, приоткрывая занавески, отдыхающие.

Мамба послушно полезла на заднее сиденье. Второй водитель уверенно положил руки на руль, и «Жигуль», не брыкаясь, почувствовав мастера, тронулся следом за автобусом.

Ёнка сразу завела с водителем высокотехнический разговор, дотошно выспрашивая его об особенностях управления именно этим типом автобусов. Тот вполне серьезно ей отвечал. И несколько раз пытался спросить у Ёнки, как же зовут ее маму, но не мог никак найти подходящий момент. В зеркало Мамбе был виден его глаз, временами устремленный на нее, и крепкая шершавая скула. Сама Мамба впала в какой-то ступор, и ей все казалось, что она сидит на крыльце у Силича с яблоком в руке. Даже чувствовался его кисловато-вяжущий вкус во рту. И кисть сжималась поудобней ухватить яблоко, а потом оказывалось, что яблока нет. Мамба встряхивалась. И опять сидит на крыльце. И опять.

И тут вдруг закончился лес, и стало видно, что далеко на горизонте у темного пальто неба занялся огнем самый краешек.

– Ой, – завопила Ёнка. – Мама! Утро!

Мамба очнулась. Водитель явственно вздрогнул.

– Напугала. Так кричишь.

– Ну утро! Утро же!

Мамба тронула водителя за плечо:

– Все. Спасибо. Дальше мы сами.

– Да уже недалеко осталось. Я довезу.

Мамба настаивала, не поддаваясь на его уговоры.

– Нет-нет, сами.

Водитель, что-то пробормотав, замигал фарами. Автобус впереди остановился. Водитель вышел. Мамба вышла тоже, взялась за переднюю дверцу. Водитель близко придвинулся мягким мятым носом, так, что Мамба почувствовала приятный запах мужского парфюма, заглянул в ее черные глаза и попросил дать ему телефон. Мамба пришла в себя окончательно и, засмеявшись, сказала:

– Спасибо. Телефон вам дать не могу. Могу дать яблоко.

И, приняв яблоко от Ёнки, которая уже протягивала его в окошко, с щедростью Евы вложила его в руку водителя.

– Гарбуза, – садясь за руль, тихо усмехнулась себе Мамба.

Мамба ждала, что Ёнка сейчас прицепится: что хотел дядя, проголодался, что ли, но Ёнка ничего не спросила. Мамба удивленно отметила про себя: растет девочка.

Рассветные сумерки завернули машину в сырую простыню. Ёнка ехала притихшая, подложив под себя руки. О чем-то размышляла.

– Мама, – позвала.

– Что?

– А получается, что если бы мы не взяли у Силича машину и не поехали бы ночью на море, этот человек в автобусе, он бы умер?

– Но мы ж поехали. Наверное, ему на роду было написано остаться сегодня живым.

Ёнка опять замолчала, и Мамба подумала, что сейчас Ёнка пойдет вслед за своими мыслями далеко и начнет думать совсем печальные мысли о том, что все не вечны, и только собралась ее отвлечь, как солнце бойко выклюнулось слева от дороги.

– Солнышко! – мгновенно развеялась Ёнкина печаль. Ёнка вытянула солнцу навстречу ладони, как будто подавая на них зерна цыпленку.

И Мамба, заглядевшись на нее, чуть не прозевала момент, как автобус вильнул на развилке вправо. А потом, через какое-то время, на другой развилке влево, и пошло: перекрестки, ответвления, повороты, рощицы, болотца, спуски, подъемы. Мамба удивлялась своей самонадеянности: на море поехали! Да они б сами тут неделю проплутали, а к морю не вышли. И хоть стояли кое-где на перекрестках указатели, но незнающему в них разобраться было почти невозможно.

Мамба опять быстро устала, на старые дрожжи. Тянула из последних сил. И вроде уже близко, и нет конца. Дорога началась уже двухколейная, а на какой-то развилке сменилась на одноколейку, потом на грунтовую. По одну сторону дороги начались турбазы, бескрайние высокие заборы, из-за которых не было видно моря, закрытые ворота с надписью «Добро пожаловать», полосатые будочки охранников. По другую – редкая поросль низких деревьев и высокой полыни, разочаровавшая Мамбу. Почему-то казалось, на море все должно быть не так.

– Вот сюда! – вскрикивала Ёнка возле каждых ворот, но автобус, подвывая от утомления, полз дальше, в горку. «Жигуль» держался молодцом, старый конь. Тут только Мамба подумала, что она даже не знает, есть ли у них в машине запаска, и закачала своим растрепавшимся за ночь хвостом, удивляясь сама на себя.

Внезапно автобус остановился, уперевшись носом в шлагбаум, несколько раз мигнул аварийкой, привлекая внимание Мамбы, и настойчиво заморгал поворот налево. Мамба объехала его слева и увидела узкую дорогу вниз, прорезанную в сопке, и надпись над шлагбаумом «Ясный берег». Мамба помахала и благодарно мотнула головой в сторону кабины автобуса, отсвечивающей ярко поднявшимся солнцем. Вроде кто-то взмахнул ей в ответ, но солнце слепило, и не разобрать было, кто за рулем. «Жигуль» повернул налево вниз, а автобус поплыл прямо за шлагбаум.

– А мы не туда? – спросила Ёнка.

– Не, мы ж с тобой дикари, – еле выговорила Мамба через непреодолимую зевоту, выворачивая руль по бульдозерной дороге.

– Хы, – гордо сверкнула солнечными очками Ёнка. – Мы – дикари! Особенно ты, мама, похожа. У тебя волосы совсем за ночь разлохматились. Ма! – Ёнка вскочила на ноги, стукнулась лбом в стекло. – Море! Вот оно! Приехали!

Действительно, стало видно море. «Жигуль» сполз по крутой дорожке на берег тихой бухты. Мамба посмотрела и чуть не заплакала: разочарование продолжалось. Не было бескрайнего моря, как описывают его в книгах. Небольшой залив, зажатый по бокам такими обычными домашними сопками, заросшими все той же полынью. По низинкам стлался несвежий туман. Раннее солнце зашло в этот момент за облако, и вода казалась серой и непрозрачной, такой же, как в их речке. Каменистый берег был по линии прибоя зашлепан бурыми кучками водорослей. С правой стороны торчал решетчатый забор «Ясного берега», на несколько шагов уходящий в воду.

Но Ёнка ничего этого не замечала. В ней бурлил восторг.

– Мама! Выходим! – она рвала дверцу на себя.

– Стой! Вывалишься! Погоди! Вот, сейчас! Все, выходи.

«Жигуль» приткнулся боком к забору, коротко взглянул удивленными глазами на воду и уснул стоя.

Ёнка, протягивая руки и что-то вопя, побежала к воде, утопая в мокром песке сандалетами. Мамба отвернулась спиной к морю, открыла заднюю дверцу, заглянула задумчиво. Открыла багажник, и со словами:

– Должен быть, – порывшись, вытащила брезент.

– Ага, есть.

Растянула, тяжелый, огромный. Прикинула, можно накинуть краем на машину, под другой край две жердины – будет навес. С тоской завертела головой по сторонам, нет жердин. Вон, только туда на сопку лезть, там ломать. Руки опустились. И тут Мамба увидела за забором, на пляже «Ясного берега» под грибками лежаки. Нет, спать там нельзя, тень от грибка далеко от лежаков, сваришься на солнце. А дальше, о, по самой границе пляжа размахались крыльями на утреннем ветерке полотняные шатры, и в каждом по паре деревянных топчанов, и никого по случаю раннего времени. Мамба накрыла неподъемным брезентом «Жигуль»:

– Спи, умаялся, бродяга, – покричала: – Ён-ка!

Ёнка обернула к ней недоуменное лицо, в ладошках у нее была вода. Она уже по колено забралась в море. Над водой мокро темнели гольфы. Она искренне не понимала, что от нее нужно маме, ведь море же вот оно. В Мамбе вдруг взбурлила ярость: отшлепать ее и тянуть за руку из воды, а лучше за шкирку, и трясти и что-то поучительное приговаривать.

– Что, мам?!

– Спокойно, спокойно, – прошипела себе Мамба. – Это просто усталость. Усталость. Раз-два-три-четы…

– Ёнка, надо поспать. Пойдем.

И, не слушая Ёнкино: «Я не хочу» и «Я уже выспалась», Мамба круто развернулась, быстро увела себя от греха к машине и залезла под брезент. Там сняла с заднего сиденья две белые вязаные накидки и, пятясь, выползла. Заинтересованная Ёнка уже стояла рядом, в голове желтел песок:

– Туда спать полезем, под брезент? Как кошки?

– Неа, туда, – Мамба ткнула пальцем в забор.

– Здорово! – Ёнка рванула к забору. Ей нравилась наступившая жизнь. – Полезли! А ты мама залезешь? – с обидным сомнением оглянулась она.

– Нормальные герои всегда идут в обход, – привычной присказкой ответила Мамба, про себя подумав: «Конечно залезу».

Мамба подкатала брюки, разулась, взяла Ёнку за руку, в другую подхватила свои белые, замечательные, совсем курортные шлепанцы и пошла в море. Ёнка повлеклась следом, хлюпая сандалиями.

– Маа-ма, погоди, я тоже разу-юсь.

– Это лишнее, поверь мне.

Вдоль забора они заходили все глубже в воду. Когда Ёнке стало по юбочку, Мамба подхватила ее, легкую, на руки и, чуть замочив свои подвернутые штаны, обогнула последний столб. На той стороне было даже дно другое, без камней, мягкий песок обволакивал босые пальцы и щекотно взвивался вверх. Мамба выбралась на берег, чисто расчесанный проволочными граблями и, увязая в песке, тяжело проваливаясь, пошагала вверх. Каждый шаг давался ей почему-то с большим трудом, и только когда Ёнка заерзала:

– Отпусти, мам, я слезу, – поняла, что все еще несет Ёнку.

Отпустила, но легче не стало, силы оставили ее. Уже совсем плохо понимая, что делает и где находится, затащилась в шатер, распялила кое-как на топчанах накидки. Села и, приказав:

– Спи! – пошатываясь, ждала, пока Ёнка уляжется. Ёнка очень хотела опять завести свою песню про «не устала», но, посмотрев Мамбе в глаза, промолчала и легла.

Мамба рухнула вниз лицом на скамью, как та береза на заднем дворе дачи.

Ёнка, лежа на спине, поглядела в просвечивающий белый потолок шатра и прошептала:

– Люблю я ездить на дачу. Интересно так…

Она честно попыталась заснуть, плотно натянула веки на глаза, но веки предательски расползались, и глаза устремлялись на полоску серебристого моря в распахнутой прорези шатра. Мамба не задернула полог. Тогда Ёнка повернулась на бок и принялась смотреть на Мамбу. Мамба спала тяжело: дергалась, всхлипывала. Потом вкусный морской воздух сделал свое. Дыхание стало ровным, все ее большое тело расслабилось, легкая улыбка слетела на лицо.

Ёнка покряхтела, попыталась улечься так и сяк. То поджимала ноги почти к груди, то переворачивалась, то закручивалась в накидку, то отбрасывала ее. Бесполезно. Ёнка села. Как можно спать, когда море ждет. Тут Ёнка увидела, как на пустой пляж выбежало, высоко поднимая ноги, семейство: мама с полотенцем на плече, двое детей. Раз-два, побежали! – слышались команды. Дети неохотно, спотыкаясь, бежали следом, спросонья натыкаясь друг на друга. Потом женщина захлопала в ладоши: Раз-два, окунаемся! Дети скулили и ворчали, но мать все же загнала их в воду. И там еще заставляла их проделывать упражнения. И когда они только вошли во вкус, женщина посмотрела на часы: Вылезаем! Раз-два! С нытьем вытащила их на берег, энергично растерла полотенцем. И-и-и – раз-два, побежали! Семейство убежало. Ёнка с любопытством смотрела на них, потом встала, надо идти, а то скоро все проснутся, займут ее море. Ёнка сделала шаг к выходу, обернулась на Мамбу. Мамба спала безмятежно.

– Мама, я тут буду рядышком. Тебе будет видно, – тихо отпросилась Ёнка, вышла из шатра и, как вылупившийся черепашонок, устремилась к воде неловкими затекшими ногами.

Перед водой она тихо и уважительно присела на корточки и протянула ему обе руки.

– Море, здравствуй, море.

Теплое море нежно погладилось об ее ладошки.

Ёнка рассмеялась, вскочила и распахнула руки, ей хотелось то ли вобрать в себя без остатка мир вокруг, то ли подарить себя без остатка этому миру. Она стояла вся вытянувшись и распростершись, и чуть поворачивалась из стороны в сторону, как антенна-орбита. И когда ей показалось, что она впитала в себя и этот свет, и море, и простор, она захотела обнять море и прижать его к своему сердцу. Она быстро присела, наклонилась и, окунув руки по плечи, загребла на себя столько воды, сколько удалось. Море чуть притихло задумавшись, и вдруг выплеснуло ей под ноги дары: невиданно огромную кипенно-белую раковину и золотое, блестящее камушком, колечко.

– Ух ты! – прошептала Ёнка. – То есть: спасибо… Какая ракушка… Кто ж в ней жил?

Она положила в раковину колечко и еще обкатанное бутылочное стеклышко, и еще полупрозрачный камушек и загудела в упоении.

– Это корабль. С сокровищами. Он плывет по волнам, – Ёнка водила раковиной по воде, сгибаясь все ниже, стараясь совместить в створе свою ракушку с белым кораблем, словно нарисованным далеко-далеко, на пересечении воды и неба. Ракушка была огромной, а корабль маленьким.

Из шатра выскочила, откинув полог, встревоженная Мамба. В сон ей толкнулось иголочкой ощущение, что Ёнки рядом нет. Она вымахнула наружу, просыпаясь уже в движении. Черкнула взглядом по горизонту. Мгновенно успокоившись, уперлась в фигурку Ёнки – запятой на линии прибоя, и вдруг ей до замирания в сердце понравилось все вокруг – эта сверкающая каждой точкой бесконечность моря и светящаяся каждой точкой бесконечность неба, и эта крошечная запятая, без которой все вокруг потеряло бы смысл. Мамба постояла молча, переполняясь восторгом, и, когда не было уже сил терпеть, замычала тихонько, не в силах передать, что с ней творилось, и раскинула руки. Ей хотелось вобрать в себя весь мир, сохранить на веки вечные эту минуту и подарить ее Ёнке. И немного оставить себе.

– А сейчас появится принцесса-русалочка, – бормотала Ёнка тихонько и, не вставая с корточек, оглянулась. Увидела Мамбу, зажмуренную и распростертую на фоне слепящего неба, улыбнулась ласково и чуть снисходительно. И, еще оборотившись, увидела белую женщину, беловолосую, в белом купальнике, бегущую со склона холма, от домиков вниз, к ним на берег.

Женщина бежала быстро, босиком, белыми нежными ногами, совсем не замечая острых впивающихся камешков. Она не замечала также и Ёнки, вылетев к морю совсем рядом, в двух шагах.

Вылетела, рыскнула дикими глазами вправо-влево и заметалась по краю моря, всплескивая руками, всхлипывая. Вдруг наклонялась, хватала что-то дрожащими пальцами и, чуть взглянув, бросала и опять металась.

Настороженная Мамба подтянулась к Ёнке. Ёнка встала. Мамба положила руку ей на плечо.

Женщина, по-прежнему не замечая их, сцепила пальцы замком, плотно прижала к губам и прихватила зубами. Взгляд ее был устремлен на белый корабль, в прекрасных голубых глазах стояли слезы. Подбородок трясся.

Ёнка вывернулась из-под Мамбиной руки и пошлепала по мокрому песку к незнакомке. Мамба, увязая глубже, последовала за ней. Ёнка – стеснительная и всегда говорившая: лучше ты, мама, скажи, – подошла к незнакомке почти вплотную и, протягивая стекляшку, кольцо, камушек и раковину, нисколько не смущаясь, сказала:

– Не плачьте, пожалуйста. Вот. Возьмите.

– Боже, – сказала незнакомка, когда смогла говорить. – Оно.

Она медленно расцепила пальцы и подала Ёнке руку ладонью вверх. Ёнка также медленно положила в руку кольцо. Ёнка знала толк в этих делах.

Потом незнакомка, уже смеясь, тащила их, упирающихся, наверх в лагерь. И, в конце концов, все-таки согласились, чтоб она угостила их завтраком.

Вскоре Мамба и Ёнка сидели с незнакомкой, накинувшей на себя белый струящийся халатик, в насквозь прозрачном зале кафе, прилепившемся к горе над самым морем. Стеклянные стены его были чуть притенены зеленоватыми, до пола занавесками, ничуть не скрывающими обзор, а только делающими изображение еще более волшебным, как купола изумрудного города.

– Дорогие мои, что вам заказать? Креветок? Хотите? Все, что хотите! Морские деликатесы? Фирменное у них очень вкусное, – голос гулко звучал в пустом еще зале.

– Мне сырники, – с ходу определилась Ёнка, одной рукой нашаривая среди лежащих под прозрачной столешницей журналов – с феями.

– Шашлык, если можно, – заказала приземленно-практичная Мамба. Мясом наесться можно надолго.

Незнакомка, впрочем, она уже представилась, но рассеянная Мамба тут же забыла имя, аристократично заказала кофе. И с доверчивостью случайного попутчика рассказывала:

– А я, представляете, вчера искупаться вечером решила. А утром только глаза открыла, чувствую, беда. Смотрю – нет кольца, – она подняла руку и посмотрела на безымянный палец. Кольцо отсвечивало немного жирным, дорогим глянцем. – Это ужас! Мне его подарил мой будущий муж.

– Ухум, – кивнула головой Ёнка. Все было правильно.

Мамба, выпятив нижнюю губу, тоже сочувственно покивала, подперши подбородок пятерней с блескучими перстнями.

– Он очень богат. Он приплыл сюда на своем корабле. И сегодня должен забрать меня в круиз. Мы договорились. Здесь встретиться. Он подплывает и меня забирает. А тут бы я сказала, что потеряла его кольцо. Нет, конечно, это не проблема. Деньги и все такое. Но подарок! Помолвка. Это ж так… – и закрутила головой, не подобрав слов. – Я вам так благодарна! Я вас просто прошу! Будьте нашими гостями!

Мамба всколыхнулась, Ёнка вскинулась удивленно:

– Как это?

– Я скажу мужу. Будущему мужу, – поправилась она. – Он не откажет мне. Поплывем на корабле. Там есть все. Месяц – другой. Будете на моей свадьбе. Я все улажу. Все проблемы. С работой, с чем там еще…

– Ох, ничего себе! – Ёнка аж встала, журнал с волшебницами упал у нее с колен. Перелистались, выворачиваясь, страницы.

Мамба постукивала себя пальцами по губам.

– Мама, а?! Давай, а?! – Ёнка схватила ее за руку и так дернула в экстазе, что крепко задумавшаяся Мамба потеряла равновесие и чуть не последовала за журналом.

Незнакомка, то есть почти знакомка, ждала ответа:

– Нужно решать быстро. Времени нет. Скоро он будет здесь.

Ёнка глянула в стеклянную стену, и ей показалось, что кораблик на горизонте приближается, растет с каждой секундой:

– Вот это он?

– Да, – знакомка поцеловала свою белую ладонь и отправила кораблику воздушный поцелуй. – Идет. Скоро. Скоро будет здесь.

Мамба повернулась к Ёнке. Взяла ее за горячие ладошки. Соединила свой густой черный взгляд с голубым дочкиным:

– Это не наша история, Ёнка. Понимаешь?

И Ёнка поняла:

– Да.

Они серьезно-серьезно посмотрели друг другу в глаза и безудержно залились смехом. Звонко-звонко на все кафе, вспугнув птичек под потолком, смеялась Ёнка. Низким грудным смехом, слегка поводя плечами и откидываясь, Мамба. Это звучало очень красиво. Правда. Я была там и слышала сама. И видела, как встала из-за стола белая женщина, как улыбнулась как-то немного грустно, и отходила к двери, все не сводя с них глаз. И, уже взявшись за ручку, бросила на них последний взор. Во всей ее фигуре было напряжение, как будто она ждала: вот сейчас они обернутся и позовут ее к себе. Но они не обернулись. Дверь открылась и закрылась.