Воздержавшийся

– У меня тут есть. Ну, хреновой настоечки, по единой?

– Угу, – отозвался я. Тревога не проходила. Мы выпили, затем отправили в рот порядочное количество сала. По телу, наконец, растеклось тепло.

Я подвязал халат на поясе, встал и прошёлся по комнате. На бильярдном столе клином были расставлены крупные белые шары. Кий и мелок почему-то лежали рядом. На одной стене висела шашка в ножнах, на другой, немного перекосясь, репродукция картины «Три богатыря».

– У вас тут нет каких-нибудь геомагнитных аномалий? – осведомился я.

– Чего? – не понял Валера.

– Ну, ничего странного не происходит?

Он задумчиво почесал небритый подбородок.

– Стланного? Да бывает, а чего ж. Тут же много голодских дачи понакупили. Вылвутся на свободу и давай чудить. В мае, помнится, один с любовницей плиехал, тайком, значит, от жены. Пока пили-гуляли, любились, жена наглянула, пловелить, не здесь ли её муженёк «на лаботе». Застала их за плелюбодеянием. Так она их кухонным ножом обоих, и дачу подожгла. Пока пожалные плиехали, несколько домов дотла.

Фёдор хмыкнул:

– Да уж. Сурово.

– Я имел в виду несколько другое. Может, тут способности экстрасенсорные открываются у людей, колдовство там просыпается…

– Бабка Агафья у нас есть. Только она уже с год, как не лечит. Ей уж под восемьдесят годков. Дети хотят заблать в голод, а то за ней ухаживать некому.

Я немного занервничал.

– Да нет же! Может, у людей видения бывают или что-то такое?

– Ну, самогон у нас для себя гонят… – начал было Валера. Я не выдержал, со вздохом прервал его рассказ, и без обиняков выложил, что мне привиделось, пока я ходил окунаться после парилки.

Слушали меня внимательно. Фёдор порывался было налить ещё по одной, но Валера, неожиданно посерьёзневший, остановил его руку, тянувшуюся к бутылке.

Впрочем, думал он недолго.

– Пока обождём, – безапелляционно пресёк он вторую попытку Фёдора. – Есть у меня мысль. Нет ли на тебе какого глеха тайного?

– Да нет вроде… – призадумался я. – Не помню в жизни чего-то такого, чтобы меня мучило серьёзно. Так, мелочи, у каждого бывают.

– Ну, может не в этой жизни, – неожиданно удивил Валера.

– Ты ж вроде православный, а православные не верят в то, что реинкарнация есть.

– Может, нет, а может есть. У Бога всё готово.

– О как.

Валера вышел и вернулся с моей одеждой.

– Одевайся, идём.

– Куда это, на ночь глядя?

– У нас в Занюховской очень сталая целквушка есть. Ей лет двести пятьдесят. Ветхая, конечно, но службы идут. Мы с её настоятелем, можно сказать, плиятели. Сдаётся мне, что коли с тобой такие вещи случаются, тебе надо исповедоваться, да свечу поставить. В любом случае, с батюшкой познакомишься, побеседуешь. На душе легче станет, и видения больше не побеспокоят.

С этими словами он упаковал бутылку и снедь в пакет, и взял с каминной полки ключи, этим нехитрым действием призывая нас поторапливаться.

По пыльной дороге мы прошествовали метров триста, постепенно поднимаясь к холму, на котором в надвигающихся сумерках виднелся остов церквушки. У первого двора возле основания холма, Валера остановился и зашёл в калитку. Вернулся он, после недолгих переговоров, с дюжим мужчиной средних лет, вида смиренного и незлобивого. Отец Андрей оказался человеком рассудительным, и, по причине позднего времени это не вызывало осуждения, выпивающим. На предложение Фёдора немедленно выпить за знакомство он, правда, отреагировал без энтузиазма, но дал понять, что не будет против чуть позже.

– Ты ж крещённый? – спросил он после процедуры знакомства.

– Да, крестили в детстве. Но в церковь заходил в жизни раза три, не больше. Хотя нет, когда в Москве и Питере был, заходил, конечно, в соборы, но это же другое, посмотреть…

– Руки на себя наложить не пытался?

Я вспомнил юношеские выходки, но решил, что это было всё-таки не серьёзно, и ответил отрицательно.

– Пойдём, открою храм.

Мы поднялись наверх, взметая пыль, смешанную с песком. Солнце уже наполовину скрылось за кромкой степи. Отец Андрей повозился с замком, и мы вошли. Церковь действительно была совсем древняя. Стены не кирпичные, а из камня-пластушки. Купол поддерживали деревянные конструкции. Стоять под массивным паникадилом почему-то не хотелось.

– Не рухнет? – опасливо спросил Фёдор.

Батюшка воззрился на него с таким видом, что Фёдор пристыженно потупил взгляд. Валера повёл его показывать выцветшие росписи на стенах и объяснять, кто изображён на иконах, а настоятель в это время зажег лампаду и несколько свечей, окурил помещение ладаном и после прочтения нескольких положенных молитв приступил ко мне с грозным видом.

– Оно, конечно, ты не постился и к исповеди не готовился. Но раз такое дело, мы тут сделаем поблажку, – рассудил он, и поманил меня рукой ближе. – Иди сюда.

Я подошёл и склонил голову, которую он покрыл платом. В полумраке я встретился с ним глазами, пока он вполголоса что-то забормотал. От пыли и лёгкого запаха алкоголя мне захотелось чихнуть. Я подавил порыв, но он вернулся снова через миг, внезапно переродившись в знакомую уже пульсацию во лбу…

… Под кольчугой нестерпимо свербело, то ли от пота, то ли от того, что туда заползла какая-то букашка. Жара стояла нестерпимая, а внутри церкви дышать было совершенно невозможно. Меч запутался в складках плаща, и ножны неприятно вдавливались в бедро при каждом движении. Священник перекрестил меня, шепча слова отпущения грехов. Не по-нашему, по-гречески. Смысл того, что он произносил, ускользал. Если бы до этого мне не рассказывали, в чём суть таинства исповеди, я, вероятно, мог бы подумать, что он шепчет какие-то языческие заклинания, призванные меня оберечь в пути.

Я был последним. Все дружинники уже вышли наружу и толпились у церкви, ожидая, пока их воеводу отпустит греческий поп. Когда он закончил и досадная помеха, закрывающая свет, оказалась отдёрнута, я прошёл к другому священнику, державшему чашу с причастием.

Кровь Господня оказалась на вкус такова же, как и сладкое греческое вино, которое можно было купить у византийских торговцев, занимавших в Киеве целый квартал. Я не любил там бывать: уж больно чванливо они себя вели, будто за то, что их держава была основана римскими кесарями, им теперь должен весь мир. Арабские торговцы, впрочем, тоже были не лучше: жадничали и мелочно торговались каждый раз с таким жаром, будто их пытались раздеть и пустить по миру. Больше всех нравилось иметь дело с персами или с варягами. И те и другие в торговых делах держали себя достойно, хотя последние, впрочем, больше привыкли силой брать то, что им нравилось, вместо того, чтобы менять деньги на вещи. Хотя, последнее время вольностей у них поубавилось, и князь всё больше опирался не на северных наёмников, а на местных полян.

С Византией князь Владимир теперь задружил так прочно, как будто и не было с ними бесконечных войн и порушенных клятв, будто не чинили они обиды нашим купцам, будто нельзя было уже встретить на их площадях русских невольников и невольниц. Оно, конечно, и мы не всегда бывали правы. Ну а как с соседями, с ними не всегда ладишь, а жить бок о бок приходится. И раньше в Киеве было много крещённых в греческой вере, но теперь-то, когда князь сам крестился и велел крестить всех, кто хочет считаться ему другом, упорствовавшие в старой вере разбежались по окрестным лесам в страхе за свою жизнь.