Слипер и Дример

Если бы ночью тёмной вам снились,

Сны б мои снились —

Вы бы сошли с ума!

Группа «Uma2rmaH»

Вот чё, друже мои, имейте сразу в своём ясном виду: перво-наперво, при написании этой книги много и дофига кто на чём пострадал. Да вы енто и сами узнаете, как только прочитаете «второ-навторово», а затем саму книгу. Дык вот, второ-навторово: все события и личности, встречающиеся в этой книге, ни в коем разе не случайны и имеют самые что ни на есть полные совпадения по всем статьям, как и всё, что вы пережили сами в своей жизни, как и всё, что ждёт вас в вашем будущем. И наконец третье: триетить мою налево!

«Вы что там все, крышей… поехали?!» © Гагарин

Много есть в мире разных историй. По сути, весь мир и есть эти самые истории, слегка растянутые во времени. И все мы участвуем в этих историях, являемся героями этих эпосов, поэм, повестей, рассказов, заметок. И нет в мире такой истории, которая не произошла бы на самом деле – в своё время, в своём месте. Любая ситуация, которую вы только можете себе вообразить, уже существует во вселенной в самом что ни на есть явном виде, чтобы потом быть рассказанной. Где-то тут, когда-то здесь. Там и сям. Начиная писать эту книгу, автор ни в коей мере не хотел претендовать на исключительность, оригинальность и всякие подобные выверты и заворачивания, что так ценятся среди различных маститых писателей и искушённых поглотителей чтива. Мне это кишкокручение ни к чему не сдалось. Перед вами такая же обычная история о братанах и друганах, кои случаются во множественном числе по всему свету. На самом деле, герои этой книги вовсе даже и не братья. Но если посмотреть с глобальной точки зрения, то все мы брателлы друг другу, а с позиции просветлённого разума между всеми нами вообще нет никаких различий, посему идея братства становится естественной и…

Похоже, я заговорился, и вообще всё это слишком сложно воспринимать с утра, не позавтракав. Просто мне пришла в голову отличная идея для книги. Но идея так коротка, вы же знаете: пара слов в беседе, и ты уже выдал всё, что являлось результатом многочасовых, а порой и многолетних раздумий. И хлопаешь себя по лбу, или по чему придётся:

– Вот, ёктить, это же моя самая лучшая мысль за последнее время, а я даже не выдержал хорошей театральной паузы, прежде чем разболтать её!

Теперь вы понимаете, что передо мной стоит совершенно невыполнимая задача: написать эту книгу и не выдать до самого конца идею, по поводу которой она явлена на свет. Все мы знаем, как жжёт язык секрет, который до поры нельзя открывать друзьям. И как он рвётся наружу. И мы, стискивая зубы, чувствуем себя партизанами на допросе. Войдите в моё положение, поймите: я во время написания этой книги буду чувствовать себя именно так. Партизаном. Или дедом Мазаем, истосковавшимся по крольчатине. И самое главное, учитывая мою не самую лучшую память, я рискую и вовсе забыть эту самую идею в течение того времени, пока буду писать эту книгу. Так что не обессудьте. И не в судях будете.

Пишу я медленно, ибо вовсе не профессионал и процесс постукивания по клавишам компьютера зависит у меня от многих факторов. От свободного времени, коего всегда нет. От настроения, которое в Питере меняется вместе с погодой по пять раз на дню. От полного незнания того, о чем писать дальше, и т. д. И о самой книге хочется заранее кое-что сказать, уважаемые читатели. А скажу вот чё: как только вам покажется, будто я ошибся в правописании какого-либо слова, так сразу понимайте, что ошиблись в[ы]. То есть никаких грамматических ошибок в книге нет. Возможно, будет вам всячески мерещиться, что названия глав этой книги порой не имеют никакого прямого отношения к смыслу изложенного в этих самых главах, но таки оно, это отношение, есть. Смысл просто петляет между строк. Как зайчик-попрыгайчик. И его нелегко поймать и уловить. Тем паче, коли вы завели себе привычку размышлять напрямик, предпочитая неизведанным тропинкам собственных мозгов ухоженную автостраду общественного мнения. Да и герои этой книги живут своей жизнью. Вмешиваться в их судьбу мне как-то не с руки. Так что я просто решил записывать всё, что с ними будет происходить, а там уж как поведётся – а точнее, куда они меня заведут за собой. И если вдруг я не выдержу и выдам секрет раньше времени, если вы увидите, что книга несколько короче, чем радостно ожидалось (мне же придётся её закончить, как только тайна раскроется), – простите меня, ибо пробрало меня и понесло. Или наоборот? И вообще, эта книга – не для людей, не для читателей. Эта книга для нас. Для тех, кто однажды проснулся в Лесу.

Зайчишка-припрыжка. Зайчушка-попрыгушка. Зайчик-попрыгайчик. Заяц-попрыгаец. А вам не кажется, что слово «попрыгаец» уже звучит пугающе чужестранно и может означать совсем не милого изначального зайчишку? А грань -то была так тонка, и переход столь незаметен…

Попрыгаец

Я сидел кружком и ждал. А потом всеми своими четырьмя лёг во все стороны. Несколько секунд как будто ничего не происходило. Вдруг внутри что-то неуловимо щёлкнуло, пискнуло, и писк этот стал стремительно набирать громкость. И всё началось. Звуки сомкнулись вокруг. Всё стало гулким. Уши заложило. Пространство сузилось и обтекло все мои пока ещё разделённые тела по краям. Затем всё вокруг и внутри меня медленно, с нарастающей скоростью, двинулось. Так поезд порой незаметно трогается с вокзала, пока вы увлечённо разговариваете с попутчиками. «Ой, смотрите, а мы уже поехали!» – «Да ну?»

Так и здесь. Незаметно. Двинулось. Сначала прямо. А потом ноги стали тяжелеть и пошли вниз. И всё начало куда-то падать по наклонной скользкой плоскости, словно разгоняющиеся сани бабского слея по ледяному водосточному жёлобу. Ощущение скорости росло и росло. Разгоняющиеся сани. Разгоняющийся автомобиль. Разгоняющийся самолёт. Разгоняющаяся ракета. Разгоняющееся что? Скорость становилась совершенно неописуемой. За границами обтекаемого, превратившегося в снаряд из мутного пластика, единого теперь тела всё слилось в непрерывный, неразличимый поток. И только меняющиеся перегрузки свидетельствовали о том, что в движении происходит смена направления. Как сквозь сон до слуха доносились чьи-то далёкие переговоры по рации, обрывки проносящейся мимо музыки, смех, кусочки ругани… То, среди чего летело моё тело, иногда менялось. Ощущение скользкого льда плавно перетекало в чувство движения сквозь глубокие толщи воды, а затем всё срывалось с какого-то невидимого края в бездну вертикальной стеклянной шахты. Желудок зависал в горле от внезапной невесомости, но плавный выход из вертикального падения в спиральную дугу заставлял все органы внутри тела опять прильнуть к позвоночнику. Кривизна поворотов увеличивалась, перегрузка нарастала. Невидимый и неуловимый разумом лабиринт кружил меня по своим тоннелям. Тяжесть давила всё сильнее. Медленно, но неумолимо. Вода. Жар огня. Опять скользкий лёд. И так долго. Всё это было очень долго. Менялось всё вокруг. Менялся я. Менялось тело. Менялось сознание. В какой-то момент внезапно позабылось, где я, шо я цэ такое и зачем. Позабылась вся прошлая жизнь с её нелепостями. А что было до того? Что было вообще до жизни? И что есть такое эта самая жизнь? Это тоже забылось. О будущем подумать было просто нечем. Только одно всепоглощающее Сейчас. И два чётких ощущения. Плавность и немыслимая дикая скорость. А потом, когда я потерял счёт времени, скорость стала падать. Замедление. Тянущееся медленное торможение. Затем то, во что превратилось моё тело во время этого сумасшедшего путешествия, скользнуло, словно капсула, в смутно ощущаемое гнездо. Невидимые и непонятные пазы влезли в какие-то соответствующие им невидимые и непонятные желобки. Что-то мягко сомкнулось со всех сторон. Полная остановка. А затем кокон моего тела раскрылся лепестками, словно цветок, во все стороны. И я ослеп от внезапного яркого света. Винт хвостами. Прыг-скок.

В больно синем висю, где хрипещут лосины

– Здоровеньким будь, Слипер!

– Сколько осеней, Дример!

«Слипер и Дример. Добро пожаловаться. Заходите как хотите». Вывеска на доме слегка уже поистерлась, как и сам Дом. Кусты вокруг Дома смыкались ровными рядами солдатских шеренг и расходились во все стороны кругами, превращаясь в большие деревья. Конца и края Лесу не было. По крайней мере, так гутарили местные его жители, ибо никто этого самого края не видел, и даже боялись предположить, что же он собой представляет. По тому, как Дример иногда пел «…край суровый, тишиной помят», они понимали, что край ентот – не совсем дружелюбная штуковина и разумению не подлежит. Разумение с потолка вторило: «Не подлежал со мной этот край ни под, ни над. Разные тут и лёживали рядышком, и надлежали, но краю вашего не видало я». Ну и оставили его как есть.

Мы, дорогой читатель, улыбнулись, ибо знаем: разве ж оставится нами в покое то, чему нет нашего объяснения?

– Ни за что! – мявкнула Терюська.

Братья Слипер и Дример были единственными, кого Лес хоть как-то слушался. Но кто же из нас не горит желанием иногда немного почудачить? Поэтому и Лес вёл себя иногда совершенно безответственно, путал дороги, плутал сам, запутывался вовсе и жалобно звал Дримера или Слипера, чтобы те развязали его из собственных запуток.

В целом всё было неплохо, жили все мирно, с прибабахами и тараканами, каждый со своими. Чудачили-магичили кто во что угораздился.

Прибабахи вытаскивали на свет в редких торжественных случаях, а по будням держали их в сундучке, где-нибудь на чердачке или в погребе, чтоб не испортились. Тараканы прятались сами.

У Слипера и Дримера прибабахов не было вовсе, али скрывали тщательно, но они были челобреками настолько древними с точки зрения относительного пребывания лесного, что все остальные уважительно качали головой и понимали вслух: «Склероз! Потеряли, видать, уже давно. Много кто свои прибабахи почем зря теряет, за тараканами бегая».

А братья были действительно очень ископаемыми в местном биологическом смысле. Копать в них никто не собирался, верили на слово. Наверное, они были древнее, чем сам Лес. По крайней мере, никто из жителей не помнил времени, когда бы здесь и тут не было Слипера и Дримера. Да и в целом, и вообще мало кто чего помнил в Лесу. А что без них тут было бы, без братьёв-то? Запутки так и рыскали по лесу, а попадёшься – не всегда и выберешься. Могли и до коликов запутать. Колючие были и запутные – жуть! Шёл себе путник, а стал запутник. И привет комсомольский непутёвый. А могли и вовсе защекотать до уржачки несусветной. Тогда только звать братьев и оставалось. Только так Вселенская Ржа и отступала до поры.

Разные эти самые братья были по cвоему внешнему облику. Один, который Дример, всё смурной ходил да сурьёзный, всё любил неброское надеть, серенькое да затасканное. А ежели ещё и дырки на футболке да штанах образовались, то и вовсе комфортно ему казалося. Непритязательный во всём был сей товарисч. Ел что ни попадя. Иногда, задумавшись о чём-то, Белку-Парашютягу сцапает на лету и в рот! Та в голос орать возмущённо – дык, типа, мол, жрут-с на ходу, нехристи! Дример только буркнет: «Пардон, мадам», – да и выплюнет, идёт дальше. Спал, бывало, на полу, из принципу да упрямства, мол-де «лишнее это всё… перины там… пуховые подушечки… кренделя на вывертах… Ближе надобно к народу быть!» Правда, к какому народу – не уточнял. Сторонился политики, сознательный был гражданин. Ходить любил босым. Обувь надевал редко, да и та была особливая, авторской работы – то сандалики на меху, то сапоги с вырезом для пальцев. Шаркать любил и ходил неторопливо. Шуршит мхом да веточками, бывало, и напевает под нос любимую мамину колыбельную: «Хе-хе…История помнит, история слышит: кто пробовал это – упал и не дышит!»

Говорил Дример исподлобья, но чутко и с добрецой. А чуть что громкое да шебутное случалось, так и вовсе вздыхал: «Суета енто всё!» – и крякал уткой. Утки не обижались – мало, что ли, чудаков видали с верханутры?

– С верхотуры, наверное? – поправил меня Ёик. Букву «ж» он потерял при хоть и весьма странных, но вполне часто встречающихся обстоятельствах. В общем и целом, как говорится: место поднял – «ж» потерял! В большой семье ушами не хлюпай!

– Не-е-е-ет, – отвечаю. – Верхотура – она сверху. А верханутра – она везде! И вверху, и внутри! О как, брат! Это ж вселенская распуть всея дорог!

– А-а-а, – протянул Ёик. – Ну тады я пошёл гулять.

– Далеко не уходи! – крикнул я ему вслед. – А то потеряешь что-нибудь, ёктить, опять. Дороги нынче стали вовсе распущенные!

– Ла-а-а-адно, – буркнул Ёик уже из-за двери, и только его и видели.

Вы его видели? То-то же! И хватит.

Второй брат, Слипер, был суетлив характером, противоречив в мыслях и вечно рвал вперёд когти (хорошо не настоящие, а то были бы жертвы… силуэты мелом на земле… прокуратура…).

Он вскакивал с кровати, на которой держал всеразличного цвета, материала и размера подушки, сбрасывал пёстрое лоскутное одеяло и орал: «Ну, сегодня мы такооооое учудим!» Обещания порой сбывались. Страдали Лес, звери ходючие, птицы улетучные, фиг-знает-кто, не определяющийся сходу, и, собственно, брат Дример тоже не раз отстрадался на этом. А что ему оставалось – только щурил глаза да ёжился всю дорогу.

(Ёжик, привет! Как там Ёик?)

В Доме была большая гостиная, и были восемь малых комнат, не считая тех, что появлялись и исчезали сбоку как-кто-на-душу-приложит. Семь цветных внизу и одна, совершенно белая, наверху. Чтоб не путаться в днях, братья раскрасили стены семи комнат в свои цвета. Там, откуда они пришли, считалось, что семь дней – это своеобразный цикл времени. Неделей называлася эта циклическая штуковина. По крайней мере, казалось, что они это сами вспомнили.

– Неее-дееее-ляяяя! – тянул возмущённо Загрибука, загребая загребущими ручищами землю в кучки. – Слово-то какое козлиное! Вечно вы, братцы, что-нить глупое придумаете! Не могло такого определения научного было быть, блин с компотом! Это ж не наука, а зоопарк какой-то! Неее-деее-ляяя… Ну вы тоже скажете…

Братья не обижались. Только переглядывались, усмехаясь. Зырк-зырк.

В память об этой «козлиной неееедеееелеееее» братья и соорудили Дом с семью комнатами в центре Леса. Дом, правда, ну если совсем по-честному, сам собою как-то соорудился, без особых уговариваний. Только вот прийти к согласованной форме долго не мог, ибо Слипер хотел его видеть… Эээ, простите, я процитирую его, ибо смысл этих длинных и сложных слов от меня выскальзывает. Итак:

– Хай-тек! Голографические стены! Параллели в стеклопластмассах! Увертюра пористого бетона и пневмоваты! Четыре окна наперёд и линолий на калидоре!

На что Дример угрюмо каркал:

– Окстись, олух генетический! Дом нам нужен, а не «баба с веслом» фонтанирующая! Обычный дом. Всё тебе скульптуры подавай, ренессанс, балет, барбекю…

Тут уж Зверогёрл ахнула восхищённо и свалилась с ветки, где подслушивала братьев и наблюдала за Домом, который пытался стать собой. А затем драпанула по лесу со счастливым визгом:

– Барбекю-ю-ю… Барбекю-ю-ю…

Да так и бегала по Лесу дня два, настолько ей слово это понравилось и крышу сшибло. Скажу вам по секрету, крышу ей сшибить было нетрудно, ибо крыша та и без того была вся насквозь отшибленная не по-детски. Дык вы в этом ещё не раз сами убедитесь, но чутка попозже.

– Заткни мозг, брателла, дай подумать спокойно. Авось что-нибудь сваяю, – буркнул Дример и уселся дырявыми серо-зелёными штанами на лужайку перед тем, что пыталось родиться Домом. Он скинул сандалики на меху и сосредоточился.

– Ла-а-а-дно, – протянул Слипер чуть печально, но с улыбкой, – ваяй свою халупу, зануда! Помнишь аксиому дизайнера? Коли пришёл к тебе чувак с заказом рекламы аэропорта – как пить дать всё кончится самолётами! – Он пытался согреться, ёжась в одних пёстрых шортах и топоча чудн[ы]ми кроссовками по двору. – Никакого полёта мысли! Одни рефлексы. Ещё-ещё-ещё, и тошниться!

Через какое-то времечко Дом уж стоял, немного подрагивая от пережитого ужаса перевоплощений. Слиперу досталась внутренняя отделка. И он не подвёл.

– Диза-а-а-йнер… Тьфу! – сплюнул Дример, улыбаясь уголком рта.

Надо заметить, что братья редко ссорились, хоть и неказистые были оба и не похожие на ближнего своего ни умом, ни лицом, ни ушами. Всё ж относились друг к дружке по-братски и с нежностью. Они-то понимали: чуть что, всё вокруг крякнется, словно твои Лопа с Антилопой. И Лес аукнется почем зря, и все, кто в нём. Но об этом пока цыц!

Ой, жжётся мой язык, дорогой читатель. Нет, не Мальчиш я, не Кибальчиш, тайну, видать, не сохраню! Медаль не получу. Будет мне по карме варенье в поношенной стеклотаре да печенье. Но буду стараться, как на прииске колымском.

Слипер довольно прищурился, потоптался вокруг да около, медленно и аккуратно вошёл в Дом и осмотрелся. Чуть пригнулся, когда стены тряхнуло. Маленькие кусочки ещё бегали по внутреннему периметру, пытаясь куда-нибудь влезть и пристроиться, чтобы обрести нужность и осмысленность своего бытия бытовушного в редкой диковине.

– Тпррру, родимая! – Слипер встал посреди гостиной, щёлкнул суставами пальцев и на редкость тихо молвил: – Копать будем здесь!

Редкость подобрала лапы и приготовилась к худшему. Дом было опять затрясло, но Слипер его тут же успокоил:

– Да я не об этом! Не парься, меня самого трясёт! Холодрыга-то тут какая! Это у меня привычка такая – выражать образно. Жить, типа, будем тут! И всего делов-то!

Дом вздохнул облегчённо, успокоился и занялся изучением себя. Естественно! Каждому ведь интересно знать – и что же Я такое на самом деле?

Итак, комнаты. Фиолетовая, Синяя, Голубая, Зелёная, Жёлтая, Оранжевая и Красная. И та, что наверху, – Белая. Вроде все вспомнил. А может, их и вовсе не было? В комнатах братья встречались утром, как было заведено Уговорами. Дык они, эти самые Уговоры, отныне стали свидетелями порядка в окружающей верханутре. И, едва кто накосорезит, сразу убедительно уговаривали каждому занять своё приличествующее место и не бузить.

– Зверогёрлу позовём щас! Или Кусачепони, лошадь махонькую, но кусачую и презлючную! – пугали Уговоры уговорённые, в краткости своей просто «угро». Нарушители в благоговейном ужасе округляли глаза (у кого какие уж были), и порядок восстанавливался. Связываться со Зверогёрлой – ну уж нет.

Я так понимаю, что читателю очень интересно, как же выглядит эта самая Зверогёрл? Думаю, вы можете каждому обладателю самовлюблённой, стервозной и истеричной жены задать этот вопрос прямо сейчас. Ага, я вижу, что вы тоже уже совсем не хотите с ней связываться. Я так и думал. Так вот, Зверогёрл ещё хуже, ибо настоящая, как и все в Лесу.

– Что-то столько всего сразу, – наморщившись, протянула Терюська мне (писателю то бишь), – я и не упомню. Может, ближе к делу, а?

Она пришла неслышно и тихо ныкалась под столом, подслушивая мои мысли.

– Ща сообразим! – сказал я и задумался, с чего бы начать. Енто ж я все эти описания приводил, чтоб время тянуть. А с чего стартовать – и сам не знаю. Ну, наверное, вот с этого! А может, с того? Боже, о чём писать-то сначала, и где это начало тут вообще?! А есть ли у всего начало? И у всякого и каждого в отдельности? Что по этому поводу думает та же Терюся?

Я посмотрел на Терюську, выглядывающую из-под стола, и понял, что очевидного начала у неё тоже нет. И от этого мне совсем стало дурно.

Оглядел её внимательно. Хвост был, пятна были, причём и чёрные, и белые. Был даже мокрый белый нос, который становился розовым, когда Терюська сильно волновалась. Но начала не было.

– Так, понятно, – подытожил я и взялся за… А за что мне было браться? Да просто опять застучал по клавишам.

Сидели, значит, братья дома. Точнее, один сидел, а второй подушки свои ушами утюжил. Спал, стало быть, вторым номером и в астрале по орбите кружил. На дворе был Синий День в аккурат. Дример, сидя в Синей rомнате, читал, ковыряя дырочки в и без того замызганной серенькой футболочке. И не книгу какую читал, а письмо важное. Найдено было вчера на крылечке Загрибукой, но вовремя оттяпано у него в честном коротком бою местным пришлым псом Грызликом. Загрибука было решил, что пришло ему из Ассамблеи Заученных По Самое Вааще признание его неоспоримой гениальности. Надеялся, что в послании диплом какой, али и вовсе благодарственное письмо за вклад в мировую Лесную науку. Да только супротив Грызлика разве научными методами попрёшь? Тот никаких доводов не признаёт, а вместо теорий да мыслей копошащихся у него круглогодичный праздник стоматолога в виде крепких тяпалок в пасти. Подбежал да письмо зубами клацнул, и был таков. Принёс на порог, где его отблагодарили косточкой и досточкой (Грызликам всех планет особо без разницы, что грызть) за своевременную доставку почты. Загрибука ручки свои загребущие сложил за спину манерно да демонстративно потопал в лес. Обиделся. Насупился. Отборщился. Хвостиком крутанул.

Дример сел на табуреточку, на синюю-пресинюю, и вскрыл конверт.

– Э, братец, вставай! Тут спослание обнаружилось. Депеша, понимаешь.

В ответ раздалось невнятное ворчание.

– Так и голову отхрапеть можно! – Дример повысил голос на несколько тонов. Потом попробовал дискантом и басом: – Башку, говорю, мооожноооо отхрапеть! Отхрапеть башку возмоооожно! Есть, блин, такая дюжая возмо-о-о-о-о-ожность напрочь схрапеть котелок! Отсвистеть чайник есть вероятность! В ружьё!

– Уймитесь, куранты! Иду, блин, иду… – Послышалось, как скрипнул пол под опустившимися на него ногами. – Чего расшумелся спозаранку? – Слипер, закутанный в рябой, неопределённый по цвету плед, открыл дверь и вошёл в Синюю комнату.

– Эники опять сцепились с Бениками! – Дример ткнул пальцем в листок бумаги, словно пытался проткнуть его насквозь. – Что за народ баламутный? Ни тебе мудрости житейской, ни терплюхи! Из-за жрачки по-колхозному разборы чинят! Культурный слой в быту из-эбсент-тудэй напрочь! Сорри за мои выражения.

– Говорил я тебе давеча на сей счёт. Неудачная это затея с Эниками, Бениками и их варениками. Да и варенье у них из скоморошки, из ягод тех, что с Болот Свинских. Только живот с них хрюкает потом, да ржачка пробирает щекотливая!

– Это почему ж идея неудачная?

– Да потому, что енто есть ситуация «два задница – один стул». – Мёрзнущий Слипер закутался по шею в пледик. – Так они и будут из-за этих вареников ералашить, покуда Лес стоит. Вся вселенная двумя задницами мутузится из-за одного такого стула! Енто ж политика мирозданческой движухи, братец!

– И шо? – нахмурился Дример, почёсывая неопределённую стрижку невнятного цвета волос. – Шо теперь? Мозг ломать? Лучше им наломать по пятое число! Или по третье. Как скажешь. По мне, так ломать – не строить. Ровняйсь там, блин. Смирно. Вольно. Безвольно. Хотя всё это диктатурой попахивает, прям скажем. Дык шо тут ломать-то комедию со стульями?

– Шо-шо, – передразнил брата Слипер, ёрзая пятками по полу. – Надобно определить кого-нить из них как самостоятельную этническую культуру с собственными предпочтениями в еде и различных фишечках. Тады и делить будет нечего. Одним – их вареники, другим – пельмешки без спешки. И всё, приехали! Абсолют, дзогчен, хатха-в-хатке медитация и полный покой, только и успевай за добавкой подбегать!

– А кому что?

– Наповал валишь, аднака! – Слипер потянулся в угол и добыл оттуда бутылку с вязкой оранжевой жидкостью. – Откель мне знать? Я ж юриста не заканчивал.

– Да, не приканчивал… – задумчиво согласился Дример.

– Ну и вот! Стало быть, будем кидать Жребия! – Слипер хихикнул и опрокинул в рот бутылку, залпом выпив половину. Икнул, свесил на глаза светлые волосы и задумался над содержимым своего пищевода.

– Не приканчивал… – всё повторял Дример отрешённо и, слазив в карман, вытащил мелкую труху и ловко свернул её жухлым листиком в самокрутку. Чиркнул пальцем о палец. Прикурил. Пыхнул дымком. И добавил баском: – Не приканчивал, стало быть…

– Дело плёвое! – заявил Слипер, всё ещё косящийся на подозрительную бутылку.

– Жребию это не понравится! – прищурился Дример.

– А кому ж понравится, когда тебя подбрасывают по десять раз кряду! Но, увы, ничего не попишешь в прокуратуру, карма у него такая.

– Мда, коли место своё в миру занял да Ы-Цзыном, понимаешь, принялся промышлять, то и флажок у тебя в руках, и все грузди в кузовах у дальнобойщиков.

– Родился стих! – подала голос из угла, что в потолке, проснувшаяся Тютелька и, коротко харкнув, плюнула по-японски:

Кругом флажки!

Сижу во флажках!

Ем флажок!

Дример щёлкнул в её сторону со стола хлебной крошкой, и та, естественно, попала в Тютельку. В них же всё всегда удачно попадает. А эта крошка, стало быть, шмыгнула к окну, вывалилась наружу через форточку и тут же попала в другую Тютельку, которая паслась под окном на солнечной лужайке.