Слипер и Дример
Первый был распространён и медицински описуем, хоть и не излечим амбулаторно. Приезжий в скором времени начинал впадать в необъяснимую депрессию. Его сначала подстерегал, а затем настигал упадок сил. Первыми покидали палубу силы психические, потом физические, а вскоре незадачливый турист и вовсе понимал, что его воли не хватает даже на то, чтоб поднять свой зад промозглым серым утром с кровати. Особенно, когда на дворе стоял месяц Гноябрь. Такой приезжий переставал следить за собой. Начинал пить огненную воду, которая, как известно, быстро стирает все достижения цивилизации из сознания человека, приводя его обратно в девственно животное состояние счастья с вонючими обоссаными штанами. За продуктами он больше не ходил, считая занятие поедания пищи глупым и бессознательным, а потому бессмысленным. Если он, будучи ещё при здравии, не успевал завести себе знакомых в городе, которые вовремя замечали его недуг и несли ему еду, потчуя с ложечки, то риск умереть от захирения становился весьма велик. И всё это в мирное спокойное время, без наличия какой-либо блокады со стороны возможных врагов. Больной же с течением времени становился буйным, с утра и до вечера пытаясь объяснить кормящим его знакомым смысл жизни и основы пилотирования звёздных кораблей (ко всему заметим, что на сей планете корабли эти самые пока что напоминали лишь самокаты, на которых дети катаются вокруг деревни). И вообще клиент начинал думать о любых возможных смыслах, существующих и воображаемых в природе Всея Сангхи. И если ентот задержавшийся турист не успевал вовремя понять своё состояние и кинуть клич «Мама, забери меня отсюда!» в сторону исторической родины, то врастал своими астральными корнями в стены этого серого и промокшего города навсегда. Врастал до своего печального конца, который и встречал с рассеянной улыбкой на лице под гноябрьские падающие листья вперемежку с мокрым снегом. Город высасывал из него всю его туристическую энергию, превращая в голое самоосознание, потерявшее всяческую связь со временем и полностью растворившееся в бессмысленности всего глобально сущего. Местные жители так сочувственно и называли сего незадачливого, задержавшегося слишком надолго гостя – «утопленник», ибо сие было весьма созвучно этому городу, неустойчиво покоящемуся на воде. Вода, кстати, периодически затопляла и сам город со всеми жителями. Но существующие симбиотически со сквозняками и насморком горожане даже внимания на это не обращали. Лишь выливали воду из ботинок и покупали новые носовые платки с цветочками. Так вот, об «утопленниках». Таких затонувших мозгами туристов обычно вывозили из Пургопетрика родственники. Если успевали. Потому как сами «утопленники» уже не могли принимать никакого сознательного решения. Воля их была полностью подавлена городом и съедена им же на ходу, как вокзальный «тошнотик». Местные знали, что Пургопетрик был самым что ни на есть омутом в энергетическом поле планеты. Они, рождаясь здесь, либо умирали от психической, жадной до позитивности голодовки в первые пять-шесть лет своей жизни, либо приобретали иммунитет и становились такими, как Масявка. Но о ней, равно как и о Масюське, чутка позжее. В целом, будущее незадачливого туриста по варианту первому заключалось в аварийном покидании самолёта с парашютом или без, уж как успеешь.
Вариант будущего номер два, который ждал тормозящих с отъездом туриков, был более печален. Он назывался ни фига не понятным и совсем не русским словом «ассимиляция». Выглядело это примерно так. Приезжает некий персонаж по делам, али и вовсе мечтательно сдуру, на архипелаг Пургопетрик. Приезжает как нормальный человек. Одет в оранжевую рубашку и жёлтую куртку, в синих джинсах, с красной кепкой на голове. Улыбка сияет на чисто выбритом лице. Весь его счастливый интеллект состоит из набора наиболее ярких и запоминающихся фраз, которые этот выдвиженец выслушал по радио и высмотрел на экране телевизора. Будущее видится ему светлым и искрящимся, словно бликующий высокий лоб инженера с тремя высшими образованиями. В груди горит плакатный патриотизм к большой или малой родине. И этот прекрасный и светлый человек с чистыми, незапылёнными и выпрямленными извилинами уверен, что его счастье и блаженство уже совсем рядом с ним. Ну совсем рядом. А точнее, в этом самом Пургопетрике, куда нынче нелёгкая и занесла. И заключается это счастье, по его же мнению, в недостающих финансовых средствах. А также в духовном наследии, коим знаменит данный архипелаг островов, и кусочек которого турик намерен оттяпать и увезти с собой. Командировка в этот город кажется интересным приключением, поездкой на золотые прииски, с которых он уедет вскоре домой, богатый золотом и энтузиазмом, с таким же высоким и светлым лбом интеллектуала, как и инженер, спроектировавший его нафантазированное будущее. И вот «везунчик» идёт по улице, светя улыбкой, словно одинокий фонарь в опасном и тёмном переулке. Он оглядывает здания и одобрительно улыбается, заглядывает в лица прохожих горожан и видит, что ему тоже улыбаются в ответ. Весь город – одна сплошная улыбка! Вэлком, комрадэ! Мы очень, дык сказать, кен грейт ю лейшн! Если бы не масюсенький нюанс (о Масюське чуть позже). Улыбка прохожих имеет лёгкий оттенок сарказма и воистину буддистского сострадания, которого опьянённый не замечает в ослеплении. Наивный лопух думает, что улыбка жителя Пургопетрика – это веселье радушного хозяина, встречающего вас на пороге своего дома с бутылкой доброго вина, возвещающего скорые танцы и празднества под вечерний салют в окружении смуглых красавиц, которых ему уже и девать-то некуда. Но нет. Нет. Гримаса жителя Пургопетрика – это всё понимающая тихая улыбка дзенского монаха, смотрящего на птенца, к которому подкрадывается кобра, чтобы броситься на него и сожрать в мгновение ока. Монах не вмешивается. Он просто стоит и улыбается. Он знает – такова природа вещей, таков мир, всё совершенно. Так же и турист идёт по Пургопетрику и принимает буддистские тихие улыбки местных горожан за радушное веселье. Но горожане просто знают: скоро ты отдашь всю свою волю этому городу, а потом либо успеешь унести ноги, либо станешь одним из нас. Ты останешься здесь. Навсегда. Навечно. Отсюда никто не уезжает, если прозевал диагноз. В этот омут лишь всё стекается. Из него нет течения куда-либо. Это и есть – чёрная дыра, существующая на астральном плане бытия. Всепоглощающая. Но вполне себе густо заселённая. И турист остаётся. Вскоре он наденет вязаную чёрную бесформенную шапочку вместо красивой и модной красной кепки. Он сменит свою жёлтую куртку на тёмно-серое пальто или такой же невнятно-серый с прикрасочкой пробензиненный скафандр с капюшоном, набитый синтетическим пухом. Он сменит свои синие модные джинсы на бесформенные серо-зелёные штаны. А место белых кроссовок займут тяжёлые чёрные ботинки с прошитой горной подошвой. Его широкая улыбка сузится и станет такой же тихой и светлой, как раннее зимнее утро. Цвет его глаз приобретёт обязательный для этих мест каменно-стальной оттенок. И на вопрос «Вы откуда?» он всегда теперь будет отвечать «Я из Пургопетрика!» И отвечать-то будет на самом деле не он. А это сам Пургопетрик говорит из глубин внутренностей сознания незадачливого туриста. Это промокший замшелый город, который навсегда там, в пещере мозгов поселился, опутал сердце и разум приезжего, словно гигантский спрут. И всё. Ты – часть команды, часть корабля. Ты – фрагмент архитектуры архипелага островов под названием Пургопетрик.
Есть, конечно, и третий вариант развития событий, но он настолько же редкий, как Башкирский Кот в природе Всея Сангхи. Случается он, когда в город приезжает кто-нибудь с сильно развитым чутьём, с всешарящей интуицией, с внимательными глазами, с неторопливыми выводами. Вступив в город, этот гость останавливается, медленно вдыхает наполненный туманами каменный воздух, а затем внезапно и резко оборачивается к своим возможным попутчикам со словами: «Ребята, вы как хотите, а я валю отсюда и как можно быстрее!» И на вопрос «а чё…» они уже наблюдают удаляющиеся подошвы его всё ещё белых кроссовок. И в этом случае обладатель этих белых, исчезающих вдали кроссовок, если напряжёт слух, может услышать, как Пургопетрик сзади досадно клацнет по его душу своим асфальтом, словно аллигатор, который не успел схватить зазевавшуюся антилопу.
Я вижу, вы уже более-менее представили место жительства Масявки и Масюськи. А жили они именно здесь. Но поначалу порознь. А чем занимались Масявка и Масюська? Да как и все коренные жители, бродили по асфальту и по камням вдоль воды, разговаривали сами с собой, или вообще с Пургопетриком. Ходили и бурчали себе что-то под нос. О чём? Да обо всём на свете. О своей жизни. О смысле. О цели. О прошлом, которое хочется стереть. О будущем, которого хочется достичь, чтобы потом так же хотеть его стереть, ибо оно так же превратится в прошлое. Об островном принципе дробления реальности. О далёких островах, где хорошо и тихо. О принципах. И о самой реальности. И очень редко о дробях, да и то разве что в школьные годы. А зря…
И ходила Масявка. И ходила Масюська. Ходили вдоль тёмной свинцовой воды астрального омута. А потом они неожиданно встретились на камнях, стоя ногами в ледяной воде. И у них обеих были холодные руки. И на двоих был один вопрос. Простой вопрос: «Какого чёрта лысого мы тут делаем, и каким лешим нас сюда занесло, и как отсюда нафиг срумбабумбировать?!»
Поглядели Масявка и Масюська друг на дружку, да и стали жить вместе. И хоть они всё так же бормотали себе под нос бормотания разные о смыслах и прочих чудесатостях, но и друг с дружкой начали шептаться о том же на кухне. Стали пить вкусный чай с морошкой и вместе смотреть на листья и мокрый снег, которые падали за окном в Гноябре. И стало им сразу легко и тепло. И тут же как-то сам собой смысл нашёлся. И жизнь сама объявилась и постучалась в окошко. Кто ж на вкусный чай с морошкой не захочет зайти и послушать бормотания о приятных чудесатостях? И цель засияла. И будущее замаячило. И прошлое отступило и потерялось. И острова реальностей стали постепенно и осторожно смыкаться берегами, чтобы обрести свою изначальную дробь – «один к одному». И стало к ним на кухню захаживать самое Потолочное Разумение – неофициально, конечно. А мораль сей сказки непроста и не сразу понята будет и не всеми до срока своего, но явлена тута же. Что Масявка и Масюська были суть две души. И что каждая Масявка свою Масюську встретит, и как бы ни были разделены острова архипелагов, на которых довелось свидеться, а совместное тихое бормотание способно реальность воссоединить да над омутом поднять. И тогда случается самое главное. Потолочное Разумение дарит тебе крылья белые, как у птиц больших, что над водой во множестве летают промеж островов того архипелага. Только крылья оно дарит инкогнито. А поэтому никто не замечает, как ты взлетаешь всё выше и выше, а потом неожиданно в Пургопетрике становится на двоих сограждан меньше, ибо Всея Сангха меняет их прописку. И это четвёртый вариант будущего случайно или по ошибке попавших в Пургопетрик гостей. И этот вариант – единственный, дарующий свободу там, где другие её теряют.
А ещё я порой думаю – суть весьма хорошо, что есть среди нас такой человечек, как Женя Гришковец, который всё, что мы сами себе или Потолочному Разумению бормочем, гуляя по камням вдоль воды, бормочет открыто всем вокруг. И от этого становится нам всем чуть более ясно и понятно, что все мы, суть Масявки и Масюськи, очень даже похожи между собой, и что нет особливо разниц никаких ни в нас, ни в наших бормотаниях.
Но это я уже от себя бормочу. Ибо с дедушкой Мытутом, сказку которого вы только что читали выше, Женя Гришковец пока вроде как бы и не встречался, а на самом деле просто забыл об этом знакомстве исключительно временно. Короче, человек человеку – бормотун! А вся вселенная – это просто процесс приятного бормотания на кухне с чаем и вареньем из морошки. Просто многие об этом забыли.
Дело № 0208/72
– Заждался, заждался! Уж и вечер давно, а гости куда-то запропали! Да не стесняйтесь, проходите! Звонок-то у нас токма по особым случаям работает, так енто вы правильно сделали, что постучали…
Голос у хозяина квартиры оказался хриплым и осевшим, хоть и вовсе не старческим. И был этот голос добрым, чуть насмешливым. Неопределённого, далече выше среднего, возраста, как и сам его сухощавый владелец. Лицо светило оладушкой, хоть и не широким было вовсе, прорезанное морщинами, не возрастными, но вроде как от засушливости и ветра. Задубелая, чуть загорелая кожа. Нестриженные, выбеленные солнцем до седины волосы. Тонкий длинный нос. Высокий лоб. Мутный взгляд круглых, затёртых до непрозрачности, очков из-под козырька выдавшей многие виды фуражки. Дядька носил невнятного цвета старый застиранный свитер с сиреневыми заплатами на локтях, поверх которого была наброшена на плечи оранжевая служебная жилетка. Помятые, такого же невнятного цвета тёплые штаны с теми же сиреневыми заплатами на коленях подхвачены были внизу шнурками, завязанными бантиком. На ногах его свободно болтались шерстяные, штопаные-перештопаные носки да стёртые войлочные тапки без задников.
– Шалом налей кум! – кивнул Башкирский Кот и бесцеремонно прошёл в квартиру, словно к себе домой.
– В аллейку, в аллейку, дарагой! – охотно кивнул крючковатый нос в оранжевой жилетке.
«Это человек!» – почему-то облегчённо вздохнула про себя Слипер.
– Хм, – посмотрев пристально очками в глаза Слиперу, откликнулся дядька. – Стрелочник я. Просто Стрелочник. Стрелочник Белочкин. Всегда к нашим услугам по вашим заслугам!
Повернувшись ко всем, он пояснил:
– Барышня ваша изволит думать, будто я человечьей породы. Токма ошибается слегка. Но беспокоиться на сей счёт вам не стоит ни в коем разе. Никакой ворожбы. И жути никакой заморской. Просто к чему пугать гостей сходу своим несуразным видом, верно, котейко?
– Верррнее не бывает, начальник! – Башкирский Кот, быстро вернувшись, как бы ненавязчиво ласково обтёрся хвостом о ноги странного дяденьки, видимо, завершив первую часть своего осмотра помещения. Да и тут же пошёл обратно внутрь квартиры, приступая ко второй части досмотра, постепенно теряя внешний вид. Простите, точнее, попросту исчезая на глазах. Сорри, меняя частотный диапазон воплощения. Э, извините, ну, да вы уже всё поняли. Короче, кот и в ус не дул. Внимательный Загрибука не упустил этого странного обстоятельства из виду и тут же успокоился.
«Хитрый котище всё уже просёк и чует, что здесь всё ништяк!» – довольно решил он про себя.
– Верно, мой учёный друг! – внезапно повернувшись к Загрибуке, произнёс дяденька.
Тот аж подпрыгнул, успев коротко икнуть в воздухе.
– Да не читаю я ваши мысли! – поспешил успокоить его Стрелочник, тем самым ещё больше убедив Загрибуку в этом факте. – Просто по роду профессии я очень и очень внимателен, – добавил дядька и тут же рассеянно стал рыскать по карманам служебной жилетки, явно что-то потеряв, – а у вас всё на лице само написано. Да и я бы думал что-нибудь в этом роде на вашем месте.
– Умение поставить себя на место другого, – неожиданно промурлыкал Башкирский Кот, проявляясь вторично возле ног Стрелочника Белочкина, – есть воистину величайшее умение! Целые народы, сумевшие поставить себя на место других, а других на своё место, исчезли в одночасье в самых что ни на есть других местах, а точнее, гикнули себя повсеместно. Целые цивилизации, изменявшие местным порядком свои и другие места, заместо себя оставляя местечко в других, исчезали в порталах отнюдь не местечкового значения. Полный винегрет! Сам Абракадабр сломал бы палец в своей ноздре, пытаясь распутать это дело! Сконфуженный китаец Конфуз-ци в своё время написал трактат на тему разумной взаимности отражений, али попросту вменяемой зеркалки, и на основе этого высочайшего во всех различных смыслах труда было сделано немало открытий чудных, и расцвело немало гениев, парадоксовых друзей, и поэтов, воспевших обррраз, летящий на крыльях ночи…
Дример нагнулся и прикрыл рукой пасть коту.
– Как тут, батя? Тихо? – спросил он, озираясь осторожно из-под Шапки-Невредимки.
– По-всякому бывает, – охотно и открыто ответил Стрелочник, поведя войлочным тапком по линолеуму. – Да вы проходите на кухню. Сейчас чайник поставим, чайку заварим. Варенье из морошки предлагать не стану, а то вы и так уже вовсю замороченные. Но есть печенюшки вкуснючие и другие разные прикуски для сладкой жизни. Сядем, поговорим, побормочем. Будьте спокойны, здесь вы в безопасности.
Башкирский Кот сквозь ладонь братца продолжал гулко вещать, закатив изумрудные монгольские глазища. Дример убрал руку.
– …к тому же вящему позволению неизбывно отражающийся во всех ипостасях чуткого того внимания к личностям, окружающим вас повсеместно и восвояси! – закончил кот и приложил лапу «под козырёк».
– Куда-куда? – переспросил окончательно заплутавший во всём Загрибука. – И во что?
– На все четыре стороны во далёкий финский аул Свояси! – буркнул Дример карлику и пошёл по темному коридору вслед за дядькой в оранжевой жилетке. Чуть прямо, потом налево, на кухню. Двери в комнаты, из коридора ведущие направо, были закрыты.
Кухня, в пять шагов на любую сторону, была так заставлена нехитрыми, века видавшими, мебелью, банками, склянками и коробками, что места только и оставалось для трёх табуретов. Стрелочник указал на них Слиперу и Дримеру, сел сам, а Загрибуке выудил из-под стола весьма кстати невесть откуда взявшийся маленький пуфик.
– Хошь бублик? – участливо спросил дядька в жилетке.
– Премного благодарствую! – поклонился в ответ Загрибука и взял протянутое печёное колечко, обсыпанное жареными семечками подозрительно знакомого лилового цвета. Осторожно понюхал. Кусил краешек.
– Да ты не робей, ешь на здоровье! С него не отравишься, и мозги мутить не будет! – подмигнул ему дядька за стёклами непроглядных очков. – Семушки эти токма успокоения придадут и крепость духа внутри устаканят.
Пошла лёгкая чайная заварушка, во время которой все немного расслабились. На столе появились тонкого завазюканного стекла вазочки с вареньем обычным урожая ягодок-калиномалинок, белые керамические кружки с щербатыми краями, бумажный пакет, в котором пахуче уживались ранее описанные бублики, а также халава с плоскими прилепленными печенюшками и деревянная плошка типа «беличья тарелка», где кочумали орешки и кусочки засахаренных, не поддающихся теперь уже никакой квалификации фруктостей. Чайник в центре дымил вкусным травяным ароматом. Кот сидел на полу и тоже принимал участие в церемонии наравне со всеми, макая залежавшуюся испокон веков сушку в пиалу с напитком, которую поставил между лап. Вытаскивая хрумкалку из дымящейся посудины, он обсасывал её и затем пилил края острыми зубами. Вжик-вжик. Слизывал. Закатывал глаза и мурррррррррчал. Затем процедура повторялась. Все пили чай, молчали и приглядывались друг к другу. Обычная восточная процедура вежливости при гостеприимстве. А что, дорогой читатель? Восток – дело тонкое!
Стрелочник хлюпнул из своей кружки и первым нарушил прихлёбывания и чавкания:
– Все ко мне приходють да спрашивают одно и тоже. А вот на вас смотрю и кумекаю, шо вы ко мне уж больно окольным путём на голову свалились. Видать, и вопрос будет окольный, ась?
Заляпанный плафон, свисающий с потолка, светил ярким электрическим светом, оттеняя предметы, что делало лицо Белочкина очень и очень древним.
– Тогда не будет удивительным, если я спрошу, откуда вы, Белочкин, здесь? – Слипер смахнула с подсохшей синей футболки капельки пролитого чая. – Если меня не обманывает чутьё, вы тоже сюда издалека попали.
– Ух ты! – удивлённо поднял бровь Стрелочник за стеклами очков. – А ты молодца. Все вот сходу спрашивают совсем другое.
– Что же? – оторвался от еды Загрибука. Он пытался совладать с псевдочеловеческими пятипалыми руками своего новообретённого тела.
– Ну, – подперев давно небритый подбородок, задумчиво произнёс дядька, – чаще всего, куда идти дальше? Или как вернуться домой? Или ещё чаще, где я и сколько нас? – Он хохотнул.
– Хм… Куда идти – это уж как придётся, – улыбнулась Слипер, грея босые ноги, поставив их одну на другую на холодном линолеуме, ибо сырые кроссовки предпочла снять. – Насчет вернуться домой – неплохо бы вспомнить, каково там жилось, и было ли настолько неплохо, что нам не пришлось самим оттуда делать ноги когда-то. С математикой во вселенной всегда сложности, но пока что вроде нас пятеро вместе с вами. А где мы – что ж, эта кухня кажется мне вполне уютным местом, а её хозяин – весьма милым и интересным собеседником.
Она, улыбаясь, обвела кухню взглядом. Встретилась глазами с Башкирским Котом. И тот незаметно, но многозначительно кивнул ей, прикрыв мечту татарских окулистов:
– Айна-лайна, Слипер-джан! Хорррошая девочка.
– Вы удивляете меня всё больше! – Стрелочник снял с себя оранжевую жилетку и повесил её на ручку холодильника «Омск».
Дример успел-таки прочитать на спине жилетки трафаретную белую надпись «Служба Путей С Общением» и нахмурился, что-то припоминая. Дядька поправил на волосах мятую фуражку и опёрся локтями в сиреневых заплатах на стол. – Добрые улыбки, учтивая речь, манеры. Приятно, не скрою, принимать таких гостей. Что ж, и вопрос ваш весьма не глуп, уважаемая луноокая.
– Просто Слипер, – она улыбнулась.
Стрелочник понимающе кивнул, вернув ей такую же тихую улыбку, и замолчал.
– Что же вы здесь делаете? – спросил тихо, исподлобья, Дример, хрустя кусочком засахаренной восточной сладости. – Простите, господин Белочкин, но мне это место не кажется таким уж притягательным курортом, куда можно поехать на сомнительное оздоровление даже по бесплатной путёвке.
– Верно, мой юный друг, – засмеялся Стрелочник, хлопнув ладонью по столу, – оздоровление тут сомнительное! Да и путёвка не была бесплатной!
Он опять притих, как бы подбирая слова.
– Тогда что же здесь происходит? – таинственно спросил Загрибука, заёрзав на пуфике.
Башкирский Кот зевнул с явным видом, что ему сейчас нет интереса ни до чего и, хлопнув с лязгом пастью, продолжил макать сушку в чай. Стрелочник внимательно и долго посмотрел на Слипера слепыми своими очками, затем так же на Дримера, зыркнул вниз на Загрибуку:
– Ну, как вам сказать…
Слипер вдруг закусила губу, смахнула со лба светлые пряди и в упор глянула на Стрелочника:
– На самом деле нам бы очень хотелось знать, кто мы сами?
Кот подавился и удивлённо уставился на неё. Загрибука ошарашено округлил глаза. А Дример лишь усмехнулся.
Белочкин замер, а потом отчётливо, словно диктор по радио, произнёс неживым голосом:
– Вы – четырёхступенчатое существо, совершающее Затяжной Прыжок в космосе по маршруту 0208/72.
История Первой Стрелки при отсутствии какой-либо Белки. Бандитам, алкоголикам и собаководам – выдать 16-й номерок, и в буфет!
Жил-был человек, и звали его запросто: Артемий Феоктистович Шматко. Ничего эдакого. Как всегда и бывает с теми, от кого потом случаются всякости такие несусветные, что или сразу очень хочется по-большому в туалет (и чтоб прямо здесь и тута же), или же всех святых вон выноси, словно у них опять первомай! Был Артемий Феоктистович приличным гражданином. В городке его хорошо знали. Да если б и не хотели, а всё равно узнавали, и при том всегда хорошо, а то и лучше. Ибо жителей на тех пяти улицах и в двух тупичках было то ли двадцать три с полтиной, то ли тридцать два с четвертью, да поди и обчёлся. Название у населённого пункта было такое полустёртое и избитое, что и упоминать не стоит. А град сей стоял на территории не самого заурядного вида пятой по счёту планеты, вращающейся вокруг звезды «жёлтый карлик номер как-там-бишь-её-чёрт-бы-побрал». Коротко говоря, дорогой читатель, это было весьма и весьма далеко от того места, где ты сейчас читаешь эту книгу. Насколько? Очень намного, где бы ты ни находился. Далеко по-любому. Я бы даже сказал, просто пёс знает где!
(Грызлик в сей же миг, где-то тоже очень далеко, поднял уши, замер и усиленно отрицательно замотал головой. А вы-то думали, почему собаки то и дело просто так, ни с чего, как вам кажется, головой мотают? То-то же! Енто ж они по межгалактической связи отвечают! Что-нибудь типа:
– Первый, это осемнадцатый, слышу вас хорошо! По делу о запрашиваемом местоположении описуенного всуе тута же городка, аки и планеты, на поверхностях которой сей архитектурный ансамбль ютится, не ведаю ни шиша. Как, впрочем, и по поводу космогонически определяемого газопылевого ядерного объекта жёлтого спектра распада ничего не скажу наточняк. Короче, по всем этим статьям ни хрена, ни укропа лысого не знаю! Во внутричерепных архивах сведений не найдено. И вообще, мне сейчас тут Зверогёрл уши оторвёт! Конец связи. Привет тёще. Тчк.)
Артемий Феоктистович был бухгалтером. Да. Настоящим таким бухгалтером. История этой профессии, между прочим, совсем не проста. Когда-то, давным-давно, были только бухалтеры. Буквы «гы» там ещё пока не было. Мне вообще кажется, что известная нам профессия «бухгалтер» произошла от комически сложившегося обстоятельства, при котором бухалтеры, о которых речь уже вроде как пошла, да и пойдёт чуть дальше, странным и смехотливым образом сговорились и склеились с бюстгальтерами. А что вы думали? Бухалтер – вещь обычная. Бюстгальтер – тоже. Первых – под любыми окнами, на любой скамеечке всегда можно и без фонаря отыскать по оголтелой матерщине и звону бьющейся стеклянной тары. Вторых – тут ещё проще, ибо они есть биологически мануфактурный фактор. Почему бы им и не поговорить было как-нить по душам, а потом склеиться? И как итог в нашей земной цивилизации появился закоренелый результат вполне предсказуемой эволюции в виде новоявленного рабочего места. И что? А то! Бухгалтеры везде оказались тут же нужны! Ну, разве только в настоящем коммунистическом обществе, при отсутствии любых средств денежного обмена, они были бы вынуждены срочно переквалифицироваться в гардеробщиков или лифтёров. Ведь пальто и лифты никто не отменял, верно? Логично. А так у нас, что ни валяйся, всё пригодится! Работник, считающий деньги, – тем более. Но здесь, на пятой по счёту от жёлтой звезды номер как-там-бишь-её-чёрт-бы-побрал планете коммунизм не был ни известен, ни изобретён и, тем более, не был достигнут. Бухгалтеров водилось – пруд запруди и карасей выводи! И Артемий Феоктистович был одним из них. Точнее, он тоже поначалу, в молодости, влачил существование обычным бухалтером, который, как ему и положено, орал и бухал, всячески празднуя на все лады житие свое, и выстаканивал на различной посуде незатейливые этнически близкие ему мелодии и народный танец «тым-цы тым-цы». Но чутка попозжее, согласно закону повторяемости тотальной эволюции Всея Сангхи на примере каждой отдельно взятой замкнутой системы, входящей в основной поток этой самой тотальной… В общем, кокос от пальмы недалеко крякает. Так и герой наш тоже повстречал на своем эволюционном пути некий бюстгальтер. В этот самый бюстгальтер была одета некая особа, имя которой утерялось и стёрлось из повествования о сознательном росте осознания Артемия Феоктистовича, но на которой он таки женился. Была она грузна собою во всех отягчающих смыслах. В смысле, немало весила и грузила тоже не по-детски. Обнаружившиеся вскоре (жёлтая тусклая звезда поколесила за это время из одного угла планеты в другой угол раз эдак -цать ) в колечках жёнушкиной причёски видавшие всё в жизни бигуди свели Артёмушку нашего с катушек. И он в сей же миг окончательно утвердился в своей философской позиции, что челобречество на его родной планете есть не что иное, как тупиковая ветвь регрессирования чебуреков и чемоданов, а потому всё одно теперь для него, всё без разбору однохреново и однобуйственно.