У изголовья прошлых лет

Глава 3

Семейный рок

Наутро Женька осматривала своё новое жилище. Как же давно она тут не была! Сейчас бабушкина квартира предстала перед ней совершенно по-новому. Одна из комнат была пуста, если не считать старой пальмы в огромной кадке. Надо же, она ещё жива! Растопырила свои огромные многопалые лапы и греется в лучах утреннего солнца, заливающего комнату через свободные от занавесей окна эркера. Высокие потолки, обрамлённые замысловатой лепниной, как будто увеличивают пространство. А старый паркет, местами слегка поскрипывающий при ходьбе, невольно напоминает, что всё тут дышит историей. Вторая комната с некоторых пор (а если точнее, с тех пор, как умерла бабушка Маша, около двух лет назад) стала своеобразным хранилищем старых вещей. Вещи эти когда-то принадлежали Женькиной бабушке и даже прабабушке. Часть их лежала в двух старых дерматиновых чемоданах с металлическими уголками, часть – в видавшем виды сундуке. Вдоль стен стояла старинная мебель: буфет, покрытый чёрным лаком, стол с резными ножками, кровать с металлическим изголовьем, на котором бодро топорщились затейливые шишечки. Тут же притулился старинный комод. Когда-то Женька с матерью сложили все бабушкины вещи в эту комнату, чтобы вторую сдать внаём. И сейчас ей предстоит разбираться со всем этим скарбом.

Женька прошла на кухню. Там главенствовал большой старый стол, накрытый потёртой клеёнкой, возле него – пара массивных деревянных табуретов, у стены – старая газовая плита. Чугунная раковина с отбитой местами эмалью наполовину покрыта ржавчиной. Из крана капает вода. Новоявленная хозяйка попыталась закрыть кран, но капли продолжали размеренно стучать. Придётся менять смеситель. Да и мебели этой давно пора на свалку. Женька прикинула, как будет тут смотреться новый кухонный гарнитур. А что? Вот заработает она денег и купит приличную мебель. Только что ей делать с тем барахлом, которым забита спальня? Женька вернулась туда. Осмотрелась. Сейчас она займётся уборкой в свободной комнате, а после работы обещала приехать мама, и вместе они решат, как поступить с этой рухлядью. Что-то однозначно придётся выкинуть, а что-то может ещё послужить. Хотя бы вот это старинное зеркало. Амальгама, конечно, уже попорчена местами, зато какая шикарная рама! Или комод. Чем не красавец? Если у него поменять ручки и приделать к ящикам выдвижные механизмы, то он будет очень даже хорош.

Женька выдвинула один из маленьких верхних ящичков комода и обнаружила в нём потёртую дерматиновую папку на завязках. Она не удержалась от соблазна заглянуть внутрь. Толстая потрёпанная тетрадь, исписанная размашистым почерком, пожелтевшие листочки со стихами и рисунками да несколько давних фото, качество которых оставляло желать лучшего. Снимки явно очень старые. Скорее всего, это примерно середина двадцатого века, а то и раньше. На обратной стороне некоторых из них стоят даты. Женька взяла наиболее чёткий снимок. На нём была запечатлена молодая женщина с ребёнком. Видно, что к съёмке та тщательно готовилась. Её волосы аккуратно поделены на пробор и уложены в два ровных валика, из-под которых струятся крупные локоны до плеч. Тёмное платье в белый горошек – вероятно, крепдешиновое – украшено изящным белым воротничком. На коленях женщина держит маленькую девочку примерно годовалого возраста. На малышке светлое пышное платьице, из-под которого видны толстенькие ножки в забавных вязаных башмачках. Женька повертела фото в руках и обнаружила на обратной стороне витиеватую надпись, сделанную фиолетовыми чернилами: «1947 год». Скорее всего, это и есть прабабушка Женя, Евгения Петровна, а малышка – её дочь, то есть, бабушка Маша.

Женька отложила фото в сторонку и взяла первый попавшийся листок. Тем же размашистым почерком на нём было написано:

Неожиданно раздался мамин голос:

– Чем ты тут занимаешься? Я ушла с работы пораньше, чтоб тебе помочь, а ты, я смотрю, не спешишь с уборкой.

– Да вот, выдвинула ящик, а тут так много интересного, что я не могу оторваться. Чьи это стихи, ты не знаешь? – Женька протянула матери листок.

– Догадываюсь. Скорее всего, это бабушки Жени. Твоей прабабки. Она у нас была очень занятной личностью.

– А на этом фото она? – Женька протянула матери снимок женщины с маленькой девочкой.

– Она. И мама моя. У меня где-то есть похожая фотография, на ней мама держит на коленях меня, вот такую же малявку. А ты, часом, не беременна?

– Мам, что за странный переход от семейных фотографий к беременности? – удивилась Женька.

– Понимаешь, у нас над семьёй довлеет какой-то злой рок. Во-первых, всегда рождаются только девочки, а во-вторых, все они растут без отцов.

– Если ты боишься, что, расставшись с Игорем, я стану матерью-одиночкой, то отвечаю тебе – нет! Я не беременна!

– Ну и ладно! Всё ещё впереди.

– Неужели ты на полном серьёзе веришь в какой-то рок? – удивилась Женька.

– Не верила прежде. Твоя бабушка говорила мне об этом, а я только смеялась, ведь вышла же я замуж за твоего отца, и жили мы очень счастливо. А потом… В общем, когда его не стало, я почти поверила. И теперь боюсь, как бы и тебе та же участь не выпала. Непросто это – растить ребёнка без отца.

Женька подошла к матери и обняла её. Так, обнявшись, они постояли немного.

– Давай-ка за работу приниматься! – скомандовала мать. – Я пойду на кухню, а ты комнатой займись. Обрежь сухие листья с пальмы, а оставшиеся протри влажной тряпкой, потом окно помой. А между дел подумай, нужна ли тебе эта полуживая экзотика. Может, отдать её кому-нибудь?

– Нет! – твёрдо сказала Женька. – Чем она плоха? Пусть стоит. Сейчас я её реанимирую, будет память о бабушке.

– Как знаешь, – пожала плечами мать и принялась за работу.

Александра Сергеевна Туманова, при всей её мягкости и сдержанности, была человеком целеустремлённым и всегда старалась довести всё до логического конца. Ни одно начатое дело она не бросала на полпути. Работая в школьной библиотеке, ещё вела часы рисования в начальных классах. Художественный дар Женька получила от неё, как, впрочем, и внешность. В свои сорок восемь лет мама выглядела довольно моложаво: правильной формы лицо, мягко очерченные губы, проникновенный взгляд глубоких голубых глаз. Довершали образ гладко зачёсанные волосы, обычно собранные в узел на затылке. А ещё безупречная для её возраста фигура и лёгкая походка. С Женькой они были примерно одного роста, обе высокие и стройные. Когда шли рядом, то нередко ловили на себе заинтересованные взгляды прохожих. Для Женьки Александра Сергеевна была не только мамой, но и добрым другом. Она никогда не ругала дочь за проступки, но обязательно обсуждала с ней все проблемы, мягко и доходчиво давая понять, в чём та была не права. И этого было достаточно. Вот и сейчас, в ситуации с Игорем, она держала нейтралитет, не лезла в душу, но, конечно же, глубоко переживала за свою девочку.

Вскоре квартира сияла чистотой, а на плите пыхтел чайник.

– Посуды тут достаточно, но если что-то нужно, можно прикупить, – размышляла вслух Александра Сергеевна, отпивая чай из старой фарфоровой чашки. – Мебель, конечно, надо менять. На этом чудовище ещё я в детстве сидела, – и она кивнула на громоздкий табурет, покрытый выгоревшей от времени голубой краской.

– А мне он нравится! – улыбнулась Женька и поднялась с табурета. – Если его ошкурить и покрыть свежей эмалью, то он будет вполне ничего. Смотри, какая добротная вещь. А если сделать декупаж… – Женька замолчала, с интересом разглядывая табурет, словно уже видела его обновлённым.

– Да делай ты, что хочешь, – махнула рукой мать, – тут большое поле для деятельности.

– И непаханое! – рассмеялась Женька. – Я хочу отреставрировать старую бабушкину мебель. Вот поселюсь тут и стану потихоньку разбирать залежи в спальне. Наверняка там найдётся много интересного.

– Ты только записи своей прабабки не выбрасывай, мне очень хочется их почитать.

– Конечно! Это же реликвия! Семейная! А потому бесценная! – воскликнула Женька и вдруг тихим голосом спросила:

– А почему всегда так получалось, что дети в нашей семье росли без отцов? Папа умер, это понятно. А твой отец? А бабушкин? Я как-то никогда не задумывалась, почему у меня нет деда. Мне достаточно было бабы Маши. А ты его знала?

– Нет, – покачала головой Александра Сергеевна, – мама мне о нём никогда не рассказывала. А если я приставала к ней с расспросами, то она сердилась и ворчала на меня. Тогда я решила, что я детдомовская, и заявила ей об этом. Она расплакалась, обняла меня и печально вздохнула. Потом отстранилась, посмотрела мне в глаза и сказала, что не стоит говорить глупостей, особенно, если знаешь, как они могут ранить. Мне стало стыдно. С той поры я больше не возвращалась к этой теме. А когда мы поженились с твоим папой, был один интересный момент. Мы вышли из загса и остановились на высоком крыльце. А внизу стоял фотограф, который нас снимал. Я повернулась к маме, лицо её в этот миг застыло. Я невольно проследила за маминым взглядом и заметила удаляющуюся мужскую фигуру в сером костюме. Тогда у меня не было возможности задать ей вопрос, все тут же двинулись, зашумели, Виктор потянул меня к машине. А потом я уже не решилась. Боялась снова сделать больно.

Александра Сергеевна помолчала немного и добавила:

– А когда мама лежала больная, уже перед самой смертью, у меня часто появлялось такое ощущение, будто она хочет мне что-то сказать, но не может решиться. Может быть, об отце моём хотела поведать, но так и не нашла сил для этого.

Рассказ матери поверг Женьку в грустные размышления. Всю дорогу до дома она прокручивала эту историю в голове. Представляла маленькую маму, молодую бабушку Машу и загадочного мужчину в сером костюме, которого бабушка, наверное, любила всю жизнь, но стать одной семьёй им почему-то было не суждено. А если бы она, Женька, родила от Игоря ребёнка? Наверное, это тоже была бы девочка, как и повелось в их семье. Смогла бы она простить его ради дочери или тоже стала бы растить её одна? И всё-таки интересно, кем же был её дед? Может быть, он ещё жив, может быть, знает о ней, Женьке? Ведь пришёл же он на мамино бракосочетание, значит, не выпускал их семью из вида. Надо будет перебрать все старые бумажки в комоде. А вдруг она найдёт в них ответы на свои вопросы?

За ужином Женька вновь завела разговор о прошлом своей семьи. Если с бабушкой Машей всё стало более-менее понятно, то история прабабки пока что была для неё покрыта завесой тайны. Мама ничего конкретного сказать не могла. Она лишь знала, что Евгения Петровна родилась здесь, в Москве, ещё до революции. Потом уехала строить Магнитку. Там и войну пережила. Работала на заводе, тогда все трудились на победу, снаряды делали для фронта. Несладко ей пришлось. Но она не очень любила об этом говорить. Именно там, в Магнитогорске, она и родила дочь. И уже после войны вернулась в Москву с младенцем на руках.

– А ты что-то знаешь про моего прадеда, отца бабы Маши? – заинтересовалась Женька.

Но мама знала о нём не так уж много. Вроде, работал на том заводе какой-то эвакуированный, от которого и родила свою дочку Евгения Петровна. А почему он не женился на ней и куда потом подевался, она не могла сказать. Да, сильные были женщины в их семье. И тайны свои они умели хранить. Женька пожалела, что не прихватила с собой ту старую папочку из комода.

Неожиданно зазвонил телефон. Это была Светка.

– Собирайся, подруга, завтра вечером выезжаем в Минск! – решительно заявила она.

– Какой Минск? Чего ты удумала? – удивлённо спросила Женька.

– А разве я тебе вчера не сказала, что у меня новый проект? Очередной сериал, полтора месяца съёмок. Мы уже запустились, команда набрана. В основном, из местных. Гримёр там, похоже, тоже есть, но я договорилась, тебя берут хлопушкой!

– Какая хлопушка? Ты чего? Я никогда не работала хлопушкой!

– Да чего ты тупишь? Всей-то работы записать на белой доске чёрным маркером номер ролика, номер объектива, номер кадра и номер сцены. С этим любой школьник справится! Ну, ещё монтажные листы заполнить. Поехали, Женька! Это лучше, чем сидеть в Москве и лить слёзы по своему Казанове!

– Это так неожиданно, – растерянно проговорила Женька. – Я завтра переезжать собиралась.

– Ничего страшного! Переедешь, когда вернёшься! Если вернёшься, конечно! А вдруг ты встретишь там свою судьбу и останешься в Минске? – рассмеялась Светка. – Соглашайся, подруга! Это лучший шанс прийти в себя!

– Подумать-то я могу? С мамой посоветоваться надо.

– Советуйся! Только недолго. Через полчаса я жду твой ответ!

Глава 4

Синема

Подумав немного, Женька приняла решение. Подруга права – только работа может отвлечь её от хандры. Поэтому следующий день ушёл на сборы, а вечером она уже ехала на Белорусский вокзал, чтобы отправиться навстречу новой жизни.

– Утром мы будем в Минске, – сказала Светка. – Ты не бывала там прежде?

– Нет, не довелось, – ответила Женька, устраиваясь на мягкой полке двухместного купе.

– Тебе понравится. Город чистый, красивый. Там сразу отключаешься от московской суеты. Представляешь – на улицах даже пробок нет! Зато есть МКАД! Прикинь – МКАД!

– Прикинула, – улыбнулась Женька.

– В первый же выходной поведу тебя на прогулку по городу. Пройдёмся по проспекту Независимости, по набережной Свислочи погуляем, обязательно зайдём в ЦУМ, можно в «Крышталь». Купим себе какое-нибудь хрустальное чудо на память или наряды из белорусского льна. Стасу в подарок привезу вышиванку, это рубаха такая с вышивкой.

Женька представила Стаса в вышитой косоворотке и усмехнулась:

– А станет ли он её носить?

– Заставим! – весело ответила Светка.

Эх, Женьке бы хоть немного её оптимизма!

«Минск-минск-минск» – слаженно выстукивали колёса. Какое странное слово. Звучит, как осечка. Даже если попытаться проговорить его нараспев, всё равно певучее «миии» в конце концов оборвётся резким щелчком – «ск». Тем самым щелчком, который Женька только что получила от жизни. Ну что тут станешь делать? Как ни старалась она заглушить свою боль, та не утихала, продолжая донимать навязчивыми воспоминаниями.

В соседнем купе монотонно бубнили мужские голоса. Там ехали режиссёр Максим Сергеевич и оператор Слава. Когда на вокзале Светка представила им свою подругу, оба с интересом поглядели на Женьку. И не просто поглядели, а принялись откровенно разглядывать её. На их лицах читалось явное удовольствие и надежда на более тесное знакомство.

– С Максимом будь осторожнее! – предупредила Светка. – Тот ещё ходок, хоть и глубоко женат. К тому же у нас главную героиню играет Синицина, а она его любовница с большим стажем и крепко держит жертву в своём клювике. Так что, от греха подальше! А на Славу обрати особое внимание, он недавно развёлся и абсолютно свободен! Правда, у него двое пацанов растут. Но для непродолжительного адюльтера он вполне сгодится.

– Знаешь, подруга, не до этого мне сейчас! – отмахнулась Женька.

– Именно сейчас тебе должно быть до этого! Не упускай свой шанс! Отвлекись! Развлекись!

– Я вообще-то работать поехала, – попыталась возразить Женька.

– Одно другому не мешает! Ты прекрасно знаешь, что любая экспедиция у нас всегда чревата романами. А что ещё делать творческим людям в замкнутом пространстве съёмочной площадки?!

– И ты тоже позволяешь себе романы? – с интересом спросила Женька. Она никак не могла представить подругу в роли жены-изменницы.

– Я нет! Мне некогда влюбляться, выспаться не успеваю, какие уж там романы! Знаешь, сколько у меня работы?! И с планированием, и на площадке. А если кто-то где-то что-то прошляпит, виновата всё равно буду я! И все второго вечно костерят, и в хвост и в гриву! В общем, не до «глупостев» мне!

Женька улыбнулась. Для деятельной Светкиной натуры, пожалуй, это самая подходящая работа.

Минск приветствовал их ярким солнцем, лёгким ветерком и свежей зеленью газонов.

– Жить будешь со мной! – распорядилась Светка. – Нечего мотаться по гостиницам, для меня уже квартира снята. Да и, вообще, вдвоём веселее. Хоть наговоримся вдоволь, а то мы с тобой теперь почти не видимся.

Водитель встретил их у самого вагона и доставил по нужному адресу. Максим Сергеевич и Слава поселились в соседнем доме.

Квартира, приготовленная для второго режиссёра, то бишь, для Светки, оказалась вполне приличной. Две комнаты, просторная кухня и балкон с видом на уютный старый дворик. Под балконом разбита клумба, сплошь покрытая цветами разных видов и оттенков. Ими было приятно любоваться сверху, что Женька сразу отметила для себя.

– Здесь мы будем кофе пить по утрам и встречать восход солнца! – заявила Светка, развалившись в шезлонге, тяжело вздохнула и добавила:

– Если проснёмся на рассвете, что маловероятно.

И подруги рассмеялись. Так началась их новая жизнь.

Перед началом съёмок традиционно разбили расписанную чёрным маркером тарелку и мигом разобрали её осколки. Женьке достался кусок, на котором было написано: «опер», часть от слова «оператор».

– Перст судьбы! – заявила Светка, разглядывая этот осколок. – Теперь Слава точно твой!

Женька только усмехнулась в ответ, оператор и в самом деле проявлял к ней интерес, и это немного раздражало.

Первый рабочий день прошёл без особых событий. Жизнь закружилась, завертелась и понеслась от одного съёмочного дня к другому, затягивая Женьку в водоворот сиюминутных дел и проблем. Работа и в самом деле не представляла для неё особых сложностей, а ежедневное общение с подругой отвлекало от сердечных страданий. Правда, общение это было весьма своеобразным. Каждый вечер, поговорив по телефону со своей семьёй, Светка усаживалась по-турецки на широкий диван и сидела так допоздна, обложившись бумагами и уткнувшись в ноутбук.

– Ччёрт! Опять этот дождь, а у нас ещё две смены на натуре осталось! Придётся на интерьеры переключаться, – ворчала она, обращаясь не столько к Женьке, сколько в пространство комнаты.

У неё был ежедневный аврал: то перекраивался сценарий, и надо было вносить изменения в план съёмок, то заболевал какой-нибудь актёр, и это тоже влекло за собой массу проблем, и требовалось срочно переписать вызывной лист. То она жаловалась, что «из-за этой амбициозной бездарности Свистуновой полдня сегодня убито на бесконечные дубли одной-единственной сцены, и график съёмок опять смещается». Женька согласно кивала, ведь это ей пришлось старательно отстукивать своей хлопушкой каждый дубль с капризной актрисой. Невольно она оказывалась втянутой во все тонкости и детали жизни съёмочной группы, сокрушалась и радовалась вместе с подругой, порой и в самом деле забывая о своей беде.

– Буткевич, твою мать! – кричала Светка в трубку, обращаясь к художнику. – Ты меня режешь без ножа! У вас там интерьер не закончен! Хоть всю ночь пусть твои декораторы долбятся, но чтоб к утру всё было готово!

Женька тут же представляла лицо Ильи Буткевича, которого отчитывала подруга. Она уже знала по именам всю съёмочную группу, а с некоторыми у неё даже завязались приятельские отношения. Особенно с художником по гриму Мариной. Поначалу та, узнав, что Женька по профессии тоже гримёр, восприняла её в штыки, подозревая, что девушка метит на её место, но, познакомившись поближе, стала более благосклонна к ней, а иногда даже советовалась по поводу некоторых тонкостей своего ремесла. На площадке Женька постоянно ловила на себе взгляды режиссёра Максима Сергеевича, который старался не выпускать её из виду. Он даже поделился со Светкой, что этот совершенно удивительный, невероятно чистый облик девушки доставляет ему настоящее эстетическое наслаждение. Частые взгляды в сторону хлопушки не ускользнули от недремлющего ока его любовницы, кипевшей от негодования, и вскоре все поняли, что Женька невольно нажила себе врага. По вечерам Светка смеялась, изображая в лицах, как Синицина закатывает Максиму Сергеевичу воображаемые сцены ревности. Но подругу это вовсе не веселило.

Иногда к ним в гости заходил оператор Слава.

– Девчонки, чаем не напоите? – спрашивал он с порога и вынимал из-за пазухи шкалик.

– Женька напоит, мне некогда, – ворчала в ответ Светка и закрывалась в комнате, отправив подругу с гостем на кухню.

Капнув в чай коньяка, а затем старательно размешивая сахар в стакане, Слава заводил длинные разговоры про рыбалку. Женька сидела напротив и слушала его, подперев кулаком подбородок. Она понимала, что оператор пытается за ней ухаживать, но не знает, как это лучше сделать. Однажды он решился и пригласил её погулять. Пришлось сослаться на усталость и отказать, чему он явно огорчился.

Более всех в группе Женьку привлекали художники. Ей нравилось всё, что они делали. Это было ей близко, а потому и интересно. Однажды после окончания смены она немного задержалась, а, уходя с площадки, увидела Илью Буткевича. Он сидел перед мольбертом и был так увлечён работой, что не слышал, как Женька подошла.

– Красиво! – сказала она, и Илья, вздрогнув, обернулся. Его серые глаза, опушённые густыми ресницами, бегло скользнули по её лицу.

– Чего ж ты так подкрадываешься? – спросил он сурово и отвернулся.

– Извини, я не хотела, – попыталась оправдаться Женька. – Просто интересно стало, что ты тут рисуешь.

– Не рисую, а пишу, – буркнул он недовольно. – Маслом.

– Вижу, что не гуашью, – усмехнулась Женька. – А я не люблю маслом. Мне акварель ближе. Нежнее как-то что ли, душевнее.

– Ты тоже художник? – удивлённо посмотрел на неё Илья.

– Почти. Художник по гриму, – отчиталась Женька. – Но живопись я всегда любила. У нас был такой замечательный преподаватель, что не влюбиться было просто невозможно.

– В живопись или в преподавателя? – улыбнулся Илья, и в его глазах вспыхнули озорные искорки.

– И в то, и в другое! – так же с улыбкой ответила Женька.

– А ты прикольная, – опять повернулся он к ней, – хоть с виду и выглядишь недотрогой.

– Разве? – удивилась она.

– А что, тебе никогда об этом не говорили?

– Вроде нет, не припомню.

– Значит, боятся в глаза сказать, все лишь издали любуются да слюнки глотают. А на самом деле наши мужики меж собой так тебя и прозвали – Недотрога.

Женька с удивлением посмотрела на него.

– В самом деле?

– Зуб даю!

Женька рассмеялась. Уж очень странный получался у них разговор.

– Это ты для съёмок делаешь? – спросила она.

– Да, завтра в кадре должна над диваном висеть какая-нибудь абстракция. Максиму Сергеевичу вдруг приспичило, а я вот отдуваюсь теперь.

– Ладно, не буду тебе мешать, – проговорила Женька, хотя уходить ей почему-то совсем не хотелось.

– А ты мне и не мешаешь – не поворачивая головы, проговорил художник. – Вот скажи, если бы это была твоя работа, ты бы захотела в ней что-то изменить?

Женька задумалась. Отошла немного, посмотрела на картину со стороны.

– Вот здесь я бы усилила контраст, – указала она на левую часть полотна, – тогда центр тяжести слегка сместится. Мне кажется, так будет интереснее.

Илья удивлённо взглянул на неё, потом отошёл, посмотрел на полотно с разных ракурсов и повернулся к Женьке.

– А давай попробуем! – азартно воскликнул он и взялся за палитру.

Вскоре они уже рассматривали то, что получилось.

– По-моему, неплохо, – оценивающе проговорил Илья.

– Мне тоже нравится, – согласилась с ним Женька.

– Это дело надо отметить! – воскликнул он. – Совместное завершение шедевра! Беру тебя в соавторы!

Женька рассмеялась.

– Тут недалеко кофейня есть. Может, зайдём?

Она пожала плечами и неуверенно ответила:

– Наверное, поздно уже.

– Да ладно! Я провожу тебя потом!

И Женька согласно кивнула.

Кофейня и в самом деле оказалась очень милым местечком, но все столики там были заняты. Они протиснулись к барной стойке и уселись на высокие стулья.

– Что будем пить? – спросил Илья

– Предлагай, ты тут завсегдатай, – ответила Женька.

Он заказал мохито и, пока бармен готовил коктейли, повернулся, окидывая взглядом небольшой зал, а Женька в это время разглядывала его лицо. Оно было до невероятности правильным: черты лица неброские, но в то же время по-мужски красивые. И губы, и подбородок, и прямой нос – всё было каким-то породистым, что ли. Раньше Женька этого не замечала. А может, просто никогда так пристально его не разглядывала. Даже бакенбарды, которые она терпеть не могла, очень шли ему. Светло-русые волосы зачёсаны назад и на затылке собраны в хвост.