Маленький Леший
– Мало ли что раненому могло привидеться, – недоверчиво хмыкнул один из бойцов.
– Мало не мало, а только тех немцев так и не нашли. Мы потом на позицию обратно вернулись. Значит, он или сам их перебил, или помог кто. Вот за это к ордену его и представили, за то, что один почти взвод уничтожил. Я давно заметил, что хранит капитана сила какая-то. Он когда подо Ржевом меня тащил, все шептал о земле. Мне в руку тоже ее положил и сказал просить помощи. Нас в батальоне как с того света встречали, похоронки уже отправили родным.
– А комары почему его не кусают? – сощурился старшина.
– А потому и не кусают, – Иван раскурил новую самокрутку, – что его Леший бережет. Сам видел: наступил раз капитан на змею, поднял ногу – та и уползла, другого бы сразу ужалила. В воду заходит – ни одна пиявка не прицепится, тут уж без Водяного никак.
– Везучий наш капитан, – загудели бойцы.
– Он за это везение кровью платил, и жизнью своей, – поправил бойцов Иван. – Говорят, будто наградили лесные хозяева его за то, что своей жизни не жалел, простых солдат спасая.
– Что правда, то правда, – поддакнул старшина, – наш ротный, хоть и молодой, а бойцам как отец, под пули зря не гонит и за спинами не прячется. Попомните мои слова, заберут его скоро у нас.
– А он не согласится, – улыбнулся младший сержант, – ему и в академию предлагали, и в штаб полка – от всего отказывается, говорит, буду со своими разведчиками и ни за что не…
***
– …уговорите, товарищ генерал. – Виталий стоял навытяжку. – Учиться после победы время придет, а сейчас роту не брошу.
– Да пойми ты, башка еловая, тебе расти нужно, а ты в ротных сидишь. – Генерал раздраженно плюхнулся на стул. – Такие офицеры у нас на все золота. Мне и комбат нужен боевой, и замкомполка.
– Спасибо за предложение, но я отказываюсь. – Капитан стоял навытяжку, не шевелясь.
– Сергеич… – Комдив повернулся к заместителю: – Вот объясни мне, почему так. Толковых офицеров танком с фронта не вытащить, а шелупонь всякая, что в тылах отсиживается, валом в академии просится.
– Потому и войну выиграем, что их с фронта не выманить, – пробурчал заместитель и шепотом добавил: – Вот только доживут ли они до победы-то…
– Что ты там бубнишь, – резко повернулся к заместителю генерал.
– Я говорю, товарищ комдив, что пора знакомить разведку с заданием, – встрепенулся Сергеич.
– Твоя правда. Значит так, капитан…
***
На Неман упали последние лучи уходящего солнца. Наступала ночь, тишину нарушали только редкие всплески волн. С противоположного берега доносились приглушенные команды и лязг оружия: там готовились к утреннему штурму. Бойцы, не обращая внимания на уже ставшее привычным зудение, напряженно вглядывались в темноту, с нетерпением ждали командира.
***
– Удачи тебе! – Комдив встал и пожал разведчику руку.
– Спасибо, разрешите идти?
– Иди с Богом. Да… кстати… – Виталий остановился в дверях и оглянулся. – Какой будет твой позывной?
– Леший, товарищ генерал… – И, улыбнувшись, капитан вышел.
***
Тени беззвучно скользнули в воду. Шесть человек. Офицер и пять солдат. Задание было простым: перебраться на другой берег и захватить дот1 противника. По возможности, обеспечить прикрытие переправы. Виталий оглянулся: никто не отставал. Самым последним плыл связист, толкая перед собой замаскированную под ком водорослей рацию.
«Еще бы фуражку сверху», – улыбнулся своим мыслям капитан.
Вот уже и середина реки. Тишина. Разведчики тихо скрывались под водой и, проплыв несколько метров, выныривали лишь на секунду, чтобы набрать воздуха и опять погрузиться в царство водяного.
«Водица, она ведь очищает, смывает все плохое, жизнь дарит, без нее все живое сгинет», – вспомнилось вдруг Виталию. Перед глазами прошмыгнули несколько рыбешек, а чуть впереди… Капитан не поверил своим глазам!
«А коли попросишь хорошо, то она тебе и поможет. Не бойся ее, лейтенант, понял меня, не бойся, никогда».
Огромный, черный, выделявшийся даже в темной воде, ком водорослей протягивал к нему свои жадные щупальца. Капитан дернулся вправо и тут же, где секунду назад была его голова, просверлив воду пузырьками, пронеслись пули.
«Заметили, сволочи, – зло подумал Виталий. – Спасибо, тебе, Водяной, спас. И помоги нам дальше, хозяин воды, очень нужна твоя помощь, очень!»
Речную гладь рассекали лихорадочные очереди, вокруг плывущих пузырилась вода, изредка освещаемая сполохами осветительных ракет и прожекторов. Но капитан был спокоен, ныряя глубже, он ждал. И вот, погас первый прожектор, затем второй, замолчал один пулемет.
О лихом командире разведроты не зря ходили легенды. Перед каждым заданием Виталий мог часами сидеть перед картой и думать, как избежать потерь. Он не любил фразу «малой кровью». Кровь – это уже немало, потому всегда надо было обходиться без нее, если это было возможно.
Вот и сейчас заранее занявшие позиции на нашем берегу снайперы, целясь по вспышкам, спокойно и методично выбивали все, что имело неосторожность светиться либо стрелять. И в это же время капитан был уверен: вторая группа, три неслышных тени, уже выбиралась на берег в ста метрах правее.
Его тройка отвлекала внимание на себя, а вторая уже через несколько минут перережет глотки тем, кто затаился в доте. Слева разгорелась на обеих берегах бешеная перестрелка. Виталий усмехнулся: второй взвод был точен, как часы. Теперь все внимание противника переключилось на них. Выбравшись на берег, капитан быстро посмотрел по сторонам: оба разведчика были на месте.
«Все живы, уже хорошо», – удовлетворенно подумал он.
Иван, приложив руки ко рту, заухал, как филин. Из дота ухнуло в ответ.
– Связь мне, быстро, – прошептал офицер.
***
– Разрешите? – Радист вбежал в штаб.
– Ну, говори. – Комдив с заместителем выжидающе посмотрели на солдата.
– Пришло сообщение от разведгруппы. «Потерь нет. Готовы. Леший».
– Ну, герой, получилось все-таки! – усмехнулся генерал. – Сергеич, готовь наградные… на всех.
***
Берлин. Апрель 1945 г.
Земля вздыбилась. Осколки и пули сыпались, как горох из мешка, прощупывая смертоносным металлом каждый метр земли. Дым от снарядов и пыль в несколько минут накрывали все вокруг.
Капитан и сержант с трудом добрались до будки и вбежали через сорванную дверь внутрь. Здесь было полно солдат: спасались от губительного огня.
– Командир, тут место гиблое, – прошептал Иван. – Если угодит снаряд, получится один на всех каменный гроб.
– Сам вижу, – кивнул Виталий. – Что-то нерадостно нас здесь встречают, а, бойцы!
– Ну так, товарищ капитан, – с достоинством ответил старшина с рядом нашивок за ранения, – что нас с радостью-то встречать, знают – не будем мы их обнимать
Громкий хохот на несколько секунд заглушил звуки выстрелов и разрывов.
– Так, мужики… – Офицер посерьезнел. – Отсюда надо выбираться, не дай бог, накроет – останемся здесь и победы не увидим.
– Подъем, бедолаги, хорош курить! – Старшина взял в руки автомат. – Командуйте, товарищ капитан.
Огонь был не просто плотным, а сплошным, пули, казалось, летели отовсюду. Из замурованных окон, бойниц, врытых самоходок, из воронок и наспех прорытых окопов неслись на бойцов тысячи смертоносных жал. Остатки некогда непобедимой армии сражались с самоубийственным отчаяньем, словно надеясь на какое-то чудо, которое произойдет, если они смогут продержаться еще несколько дней.
Но вместо этого наша артиллерия обрушивала на головы обороняющихся сотни снарядов, методично уничтожая все, что могло послужить даже крохотным участком обороны. Улицы и площади были густо покрыты ямами, разбитыми зенитками, пушками, танками и телами убитых.
Все понимали, что победа – вот она, рядом, в паре километров. Она все чаще и чаще проступала сквозь клубы дыма, трансформируясь в огромный купол… купол Рейхстага. Здание немецкого парламента превратилось для советских солдат во дворец Победы, в символ мира, начала новой жизни.
– Командир, впереди пулемет, метров сто до него, – шепнул Иван.
– Вижу. – Виталий выплюнул попавший в рот кусочек камня. – Рассредоточиться!
Бойцы разведроты растворились среди подбитой техники и обломков стен.
Лежа на спине за метровым каменным обломком, и осматривая в бинокль здание справа, Виталий мысленно перекрестился и прошептал:
– А здесь ни земли, ни воды…
– Что, командир? – Иван повернулся к ротному.
Из раскуроченного окна дома метрах в двадцати показался ствол автомата.
– Я говорю, ни зем…– Капитан резко вскочил и накрыл собой бойца.
Щелчок выстрела растворился в непрекращающемся грохоте боя.
– Мужики, ротного ранили!
– Уносите командира, санитаров сюда!
Это уже кричал старшина. Как самую большую ценность, бойцы на руках унесли истекающего кровью офицера в подвал и бережно уложили на тут же снятые с себя телогрейки.
– Командир, командир!.. – Иван, не скрывая слез, стоял на коленях перед Виталием. – Ты чего это собрался делать?! Меня в третий раз спас, я с тобой рассчитаться должен, нельзя тебе умирать.
– Ни земли, ни воды… – с трудом прошептал Виталий.
– Так сейчас найдем, сей секунд!
– Не надо, послушай, – каждое слово капитану давалось с огромным трудом, – обещай, что выполнишь.
«Да ить я тебя сейчас под пень закопаю, ишь, умирать он собрался. Мы тебя не для того спасали, лейтенант, чтобы ты нам псалмы похоронные пел», – прозвучал вдруг в тишине хриплый голос Лешего, который слышал, похоже, лишь один капитан.
– Командир, я все сделаю, ты только не умри! Не первый раз по тебе пули скачут, выдюжишь. – Сержант лихорадочно оглядывался: кроме обгоревших стен и бетона не было вокруг ничего: ни земли, ни воды.
– Помнишь тот лес в сорок первом? Сможешь найти?
«Ты что несешь!» – разозлился невидимый Леший.
– Смогу, товарищ капитан, конечно, смогу.
Виталий закашлялся, изо рта пошла кровь.
– Найди там озеро, небольшое оно, увидишь, положи на берег…
– Что?.. – Иван прислонил ухо к самым губам капитана, судорожно открыл нагрудный карман ротного и достал превратившийся в камень комок речных водорослей. Не понимая, зачем он это делает, сержант приложил его к ране командира.
«Шнапса бутылку, а то неуважительно получится, обещай… – шелестел голос Лешего. – Живым вернешься, не сумлевайся. Только верь в это сам, лейтенант. Мы тебя не ради удали бестолковой от немчуры поганой сохранили. Такие, как ты, и освободят землю нашу, такие вот молодые лейтенанты, о себе не пекущиеся».
– Верю, – с трудом прошептали окровавленные губы.
– Командир, товарищ капитан!
Но Виталий уже ничего не слышал.
***
А вокруг неистовствовало лето 1945 года. Яркое солнце нагрело хвою, напоившую густым ароматом воздух. Маленькие верткие ящерки весело носились между камнями, а лихой взъерошенный поползень с громким писком прыгал по сосне. С тихим шелестом копошились неутомимые муравьи. Природа наслаждалась ярким днем, светом, теплом и жизнью.
На тихой глади небольшого лесного озера, покрытого ряской, медленно покачивалась грязная, залепленная тиной фуражка. Внимательный глаз мог еще различить просвечивающийся околыш, когда-то бывший зеленым, и выглядывающие сквозь водоросли лучи красной звезды.
На берегу, недалеко от коряги тускло поблескивал потемневший от времени знак «Ворошиловский стрелок». Рядом лежала плотно закупоренная бутылка, на этикетке были уже ставшие привычными за четыре года войны немецкие буквы.
– Вот, шнапс трофейный, как и было обещано, – тихо прошептал военный в выгоревшей форме. – Извините, что так поздно. Ай!
Коряга неожиданно подпрыгнула и больно ударила по ноге. И тут же еловая лапа от души хлопнула по заду.
– Вы что творите, а? Больно же!
– Итить твою через дырявое коромысло, – булькнуло из-под фуражки.
– Фома неверующий, – какая-то взбесившаяся ветка от всей души хлестнула по руке.
– За что?
– Напугал нас до икоты, у меня аж шишки со всех елок посыпались, – проскрипел голос Лешего.
– А у меня головастики чуть не померли, – квакнул Водяной.
– Да хватит, вы чего. – Военный, закрыв лицо руками, пытался укрыться от беспрерывно тыкающейся в лицо еловой лапы.
– И не ругайся мне тут. Ишь, моду взял перечить, – рявкнул Леший. – Помирать он там собрался, нас переполошил, солдат своих нервничать заставил.
– Мы как тебе сказали? Верь! – поддержал соседа Водяной.
– Да верил я, правда, – прошептал Виталий. – Просто тогда подумал: все, ни земли вокруг, ни воды…
– А водоросли как же? В них же и водица, и землица! – Фуражка подскочила над озером. – Отвернись, назад надену.
– Хорошо солдат твой сообразил, – уже добродушно прокряхтел Леший. – Ну ладно, сынок, спасибо тебе, порадовал стариков, вернулся с победой и подарком. Проявил уважительность.
– И за пастухов спасибо, – булькнуло из-под фуражки.
– Каких пастухов? – Капитану очень хотелось обернуться. – Я же никого… подождите… то есть?
– Ну, извини, – смущенно просипел хозяин леса, – ты как уполз, сосед-то мой давай форсить в фуражке твоей: и так проплывет, и этак, то набекрень наденет, то на затылок сдвинет, а уж вечерело – ну я и не стерпел.
– Вы привели сюда тех немцев? – давясь от сдерживаемого смеха, спросил Виталий.
– Вот, догадался, настоящий разведчик, – хмыкнул Леший. – Так и было. Привел я их к озерцу, а сосед как раз тренировался честь отдавать, вытянулся, толстобрюх, как на параде…
Офицер не стерпел и расхохотался, а вместе с ним засмеялся и весь лес, кажется, даже коряга всхлипывала от смеха.
– В общем, – закончил Водяной, – как увидали красоту мою, да в фуражке дареной, так и прыгнули ко мне, таперича за пиявками смотрят.
– А я все понять никак не мог, куда немцы делись, ведь меня за то, что взвод уничтожил, орденом наградили. Значит, он ваш. Сейчас сниму. – Капитан потянул руку к ряду наград.
– Не спеши, – хором остановили его Леший с Водяным. – Медали и ордена твои кровью политые, носи их с гордостью, заслужил, и ступай домой, знаем, что к нам зашел первым, за то тебе наш стариковский поклон. Уважительно поступил. Но заждались тебя дома, поди. Иди, сынок, и спасибо тебе.
Виталий медленно шел по тропинке, вслушиваясь в разговор за спиной:
– Ну, за победу!
– За нее, родимую!
– Наша водка лучше!
– Ну бузи, сосед, трофей из самого Берлину…
– Давай за нашего лейтенанта…
– Геройского, давай.
– Я капитан, – тихо поправил офицер, и, улыбнувшись, широко зашагал в сторону дома.
Эпилог
В небольшом лесочке есть маленькое озеро. Местные говорят, спокойное это место, чисто вокруг, светло: грибник не заблудится, всегда выйдет к дому, если дети по ягоды сбегают, то родители не волнуются – ребятню гнус не укусит. Ходит легенда, что за порядком там смотрят Леший с Водяным, они всегда помогают людям в благодарность за то, что давно, во времена большой и страшной войны, один лейтенант пограничник проявил к ним уважительность.
А еще говорят, что в озерце все рыбешки, головастики и пиявки плавают строем, потому что пасут их гитлеровцы, пропавшие здесь еще летом сорок первого. И каждый вечер, как только заходит солнце, с берега озерца раздаются грустные немецкие песни, изредка прерываемые недовольным бульканьем и скрипом.
Колокольчик
– Колокольчик, Колокольчик? – детская головка заглянула за печь. – Ау!
– Да здеся я, здеся,− недовольно пробурчало из угла. − Вот непоседа, пошто не спишь?
– Мне скучно. – Малышка пыталась рассмотреть кого-то в темноте. − Мама уснула, а я сразу к тебе в гости, соскучилась за день.
– Соскучилась она, − раздались кряхтенье и шорох, словно кто-то почесывался. − У всех дети, как дети, спят по ночам, играют днем, не видят никого.
– А я вижу. − Девочка тихо рассмеялась. − Я тебя всегда видела, а мама и папа не верят.
– И правильно делают, что не верят, это что же будет, коль люди нас видеть начнут, − в углу зашуршало и на дорожку лунного света выполз маленький мужичок в лапоточках, подпоясанной веревкой рубахе, накинутом на плечи тулупчике и умопомрачительной шапке, расшитой узорами и бисером. − Привет, Машенька.
– Привет, Колокольчик! – Девочка обняла своего друга.
– Кузьма я, сколько раз тебе говорить, − беззлобно буркнул Домовой.
– А для меня ты Колокольчик, добрый и очень хороший. У тебя такая красивая шапка, можно примерить?
– В самый раз тебе будет, − усмехнулся мужичок, глядя, как малышка пытается рассмотреть себя в крохотном зеркальце. − Подарок Деда Мороза.
– Настоящего? – синие глазенки удивленно распахнулись.
– А ты как думала, самого настоящего, он тебе привет передавал, наказал ждать подарка на Новый год.
– Ой, как здорово! – Машенька тихо захлопала в ладошки и чмокнула Домового в щеку.
– Но только обещай, что будешь слушать маму. − Кузьма постарался посмотреть строго, но это у него не получилось, да и разве можно иначе, как не с любовью, смотреть на белокурое чудо, старательно пытавшееся уместиться за печкой.
– Обещаю, − прошептала девочка. − А знаешь, моя мама сегодня плакала весь день. Тетя Света, соседка, говорила, что нам принесли «похоронку». Я видела тот листок, но на нем написано «Извещение». Это что, Колокольчик?
– Это письмо твоей маме и тебе, что ваш папа жив и здравствует, − отвернувшись к печной стене, прошептал Домовой. − Мама твоя плакала от радости. И тетю Свету поменьше слушай, она сама не понимает, что мелет.
– А правду говорят, что скоро немцы к нам придут?
– Не знаю, малышка, то мне неведомо. Нам, домовым, не след на улицу выходить.
– Почему? Бедненький. − Девочка ласково погладила друга по густой шевелюре. − Там так здорово.
– Знаю, Машенька, знаю, − грустно улыбнулся Кузьма. − Ты своей маме скажи: уходить вам отсель надобно, прямо с утра и уходить.
– Ты нас выгоняешь? – из глаз девочки покатились две грустные слезинки.
– Что ж ты какое говоришь, маленькая. − Домовой неловко обнял ребенка. − Переживаю я за вас. За дом не волнуйтесь, я с ним останусь, поди, справлюсь, присмотрю за порядком.
– А если мы не уйдем, ты останешься со мной?
– Конечно, я всегда буду с тобой, я же твой Колокольчик, а таперича беги спать и больше босой не ходи, простудишься. − Кузьма ласково подтолкнул девочку.
– Обещаю. − Малышка нехотя сняла шапку и протянула своему другу.
– Бери себе, Дед Мороз мне так и сказал: коль Машеньке понравится, пусть носит. − Домовой улыбнулся.
– Спасибо! – от нахлынувших эмоций девочка тихо взвизгнула.
– Носи на здоровье… Ну все, беги.
– Ой, я забыла спросить… – Машенька, уже было совсем вылезшая из-за печки, вновь посмотрела на друга. − Тетя Света говорила, что Домовой может разрушить свой дом. Это правда?
– Я тебе велел, не слушать ее! − Кузьма вздохнул и продолжил. − Ежели дому беда грозит, али в нем люди лихие поселятся, мы можем их наказать. А таперича быстро спать.
– Спокойной ночи. − Девочка мышкой шмыгнула из-за печи.
– И тебе спокойной… − Домовой задумчиво посмотрел вслед.
***
Кузьма вздрогнул и проснулся. В доме слышались незнакомая речь, грохот сапог и лязг оружия.
– Машенька? – тихо прошептал Домовой. − Ау?
В ответ звучали только пьяные крики: кроме незваных гостей в доме не было никого.
– Значит, ушли… − Кузьма грустно улыбнулся. − Жаль только, что не попрощались, но ничего, я дождусь, а покамест буду присматривать за домом, чтобы эти поганцы делов не наделали. Ну-ка, посмотрим, что они творят.
Кузьма осторожно выглянул из-за печи: за столом, заставленным бутылками, сидело несколько мужчин в непривычной серой форме, возле двери, рядом со странным металлическим ящиком крутился еще один. Прижимая к уху трубку, он что-то подкручивал и, судя по всему, разговаривал с кем-то, передавая команды.
– Все загадили сапожищами своими, − буркнул Домовой, оглядывая комнату. − Вон и шапка на полу лежит, ну рази ж так можно?
Что? Шапка?
Он присмотрелся и вздрогнул: на полу валялся растоптанный, расшитый умопомрачительными узорами недавний подарок, весь в грязи, тускло поблескивали раздавленные бисеринки.
– Батюшки-светы, это что ж такое деется?! Куда вы подевались-то?! − Кузьма лихорадочно засуетился за печью. − Машенька, ау, отзовись!
Но тихий шепот хозяина дома заглушался все более громкими пьяными воплями.
– Может, на улицу убегли? Проверить надобно, выйти – так увидят же иноземцы проклятые.
Неожиданно на улице раздался женский вскрик и сухой щелчок. Домовому показалось, что через секунду он услышал приглушенный детский вопль, прерванный вторым таким же щелчком.
– Что ж вы творите, нелюди! − Кузьма зажмурился и шагнул вперед.
Пьяные гитлеровцы разом замолчали, увидев, как из-за печи, сощурившись, вышел маленький мужичок в лапоточках, подпоясанной простой веревкой рубахе и накинутом на плечи тулупчике. Не обращая внимания на ошарашенные взгляды, он подошел к вытаращившемуся радисту и буркнул:
– Отворяй.
Подчиняясь непонятному приказу, гитлеровец вскочил и открыл дверь. Домовой нерешительно замер на пороге, а затем с закрытыми глазами сделал первый робкий шаг. Ему казалось, что он движется сквозь густое месиво, словно какая-то сила не пускала его вперед, тянула назад, в дом, туда, где было его место. А может, она так оберегала маленького домового от того, что ждало его в нескольких шагах от дома. Решившись, Кузьма открыл глаза и замер: недалеко от порога…
– Машенька, что же ты творишь такое, а? – изо всех сил преодолевая густой, как кисель воздух, Кузьма двигался вперед. − Ты пошто босая? Я же говорил тебе, беречься надобно, простудишься ведь, вон ноженьки как побелели-то. И не лежи на сырой земле, чай, сентябрь на улице, землица холодная. Ручки, поди, тоже стынут. Машенька… − Домовой наконец добрался до девочки и заботливо укрыл ее тулупчиком. − Ты что это молчишь, не узнаешь? Это же я, твой Колокольчик. Девочка моя, поднимайся, пойдем в дом, я тебе и ноженьки, и ручки разотру, чайку заварю малинового, ты у меня быстро согреешься. Машенька, вставай, вставай, еще и на мокрое легла…
Кузьма осекся, с ужасом глядя на медленно растекающуюся красную лужицу.
– Машенька… − Он посмотрел в широко открытые синие глазенки: − Да пошто вы не убегли-то, я ж говорил! Ай ты, Господи, что наделали, нелюди проклятущие! Машенька, ты хоть посмотри на меня… А за шапку не переживай, я тебе и десять таких принесу, ты только вставай, слышишь, девочка моя, вставай… Машенькааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааа!
Резкий порыв ветра зашатал дом, со скрипом рухнула печная труба, печально прозвенев, из окон повылетали стекла. Домовой почувствовал, что ему стало тяжело дышать, а по лицу, скрываясь в густой бороде, потекли горячие слезы.
– Я всегда буду с тобой, Машенька, всегда, − с трудом прошептал он.
Гитлеровцы, что-то выкрикивая, лихорадочно повскакивали из-за стола. С ненавистью глядя на пьяные рожи, высунувшиеся в пустые оконные проемы, Кузьма, подняв руки вверх, прокричал:
– Я убиваю себя!
Прогремел гром, треск ломаемого дерева заглушал вопли ужаса. Яркая молния ударила в крышу, раздуваемое порывами ветра, взметнулось огромное пламя, нестерпимый гул нарастал… и вдруг наступила тишина. На месте дома осталось только выжженное пятно, исчезло все – и расшитая немыслимыми узорами шапка, и грязные сапоги, посмевшие ее растоптать.
***
Тихое деревенское кладбище. На крохотном могильном холмике каждую весну у изголовья вырастает один единственный цветок: ярко-синий колокольчик. Он стоит, не шевелясь, его не беспокоит ветер, ему не досаждают ему птицы, с весны по осень, каждый день и ночь по нему катятся капельки росы, похожие на маленькие слезинки.
Я всегда буду с тобой, Машенька, всегда…
Страшное поле
Июль. Полдень. Разморенная природа, тихо посапывая легким ветерком, спала. В жаркой тишине изредка раздавался шелест пшеничных колосьев на поле и какой-то гул, доносившийся из неглубокого овражка.
– Никакого почтения!
– Забыли заветы предков!
– Трава сохнет, а никто не косит, зря я, что ли, старался?
– Колосья лентами не перевязывают. Думаете, мне не обидно?
– Наши баньки горят, а никто и не пошевелился! Что теперь погорельцам бездомным делать!
– А ну цыц! – старческий голос прервал возмущенное многоголосие. – Посмотрите вокруг: все горит, враг пришел на нашу землю, поля железом давит, дома сжигает, людей убивает, а вы тут колоски считаете!
– А как не считать, столько сил поло…
– Цыц, я сказал! Не плакать надо, а думать, как помочь. Не будет людей и о нас никто не позаботится, пропадем вслед за ними.
– Да кому тут помогать-то, разбежались все, а кто не успел…
– Может, ему? Посмотрите…
– Не может быть…
– Перевязывает…