Война полов, или В поисках любви

Глава семнадцатая,

в которой Ирка учит меня жизни после смерти

«Оранжевое небо,

оранжевое солнце…»

(из старой поп-песни)

Ах, сестры, эта дура вытащила меня из дома еще засветло. Еще и обед не начинался. Я не о приеме пищи, об этом я давно забыла, я о том, что пойти в такую рань в Москве совершенно некуда. Не в Третьяковке же проводить время до вечера. Только не подумайте, что я что-то имею против Третьяковки. Нет. Просто в моем положении… ну, вы понимаете. Это было бы слишком.

И солнце, как назло, вовсю жарило. Кругом зелено, птички щебечут. Мне казалось, что мир был очень даже рад моему горю.

Я покорно слушалась Иркиных приказов. Что мне еще оставалось? Сдохнуть в одиночестве мне не дали. Сойти с ума от горя и несчастной любви тоже, видимо, не дадут. Прекрасно. Эта дура говорит, что мне нужно размять ноги после недельной отсидки дома. Кому, интересно, понадобились мои ноги? Она это называет моционом. Ну ладно, я плетусь с ней. Три остановки до метро пёхом! Моцион, блин.

– Смотри, какие мальчики, – говорит она при каждом встречном поперечном. – Улыбайся, улыбайся!

– Что мне, через силу, что ли, лыбиться, как идиотке? – огрызаюсь я.

– Естественно, через силу! – поучает Ирка. – И именно – «как идиотке». Ни одна умная женщина не стала бы искренне улыбаться этим придуркам. Ты только посмотри на них. Идут, самодовольные. Мы – самцы! Вон-вон, на того глянь! Кто я! Улыбайся, улыбайся ему. Во, видела! Хмырь какой. – Ирка вовсю лыбилась, как медная параша. – А вона, смотри, облегающие джинсики натянул на свои косточки. А облегать-то и нечего. Срамота! Я, мол, – самец! У меня, мол, есть хоботок. А хоботок-то с ноготок. Смотри, сейчас к нам приставать начнет. Не улыбайся, он мне не нравится!

– Девушки… – едва успели сказать обтягивающие джинсики, как Ирка заржала, словно лошадь.

Этот прием всегда срабатывает. Парни обескуражено останавливаются, а мы наоборот, ускоряем шаг. Тут главное не оборачиваться. Тогда самец понимает, что он не нужен. Иначе он может увязаться.

– Вон, вон еще. Улыбайся! Запомни, сестра, в жизни всегда надо улыбаться. Даже если горе. Нет, – особенно, когда горе! Можешь просто скалить зубы, если больно, все равно самцы примут это за улыбку. Тогда выживешь. Улыбайся!

Попробовала бы она на моем месте. Учить легко. А вот улыбаться, когда даже жить не хочешь…

– Ви-и-и! – тяну я вместо «сы-ы-ыр», и гримаса, похожая на улыбку, растягивает мои губы. На глазах выступают слезы.

– Вот молодец! – говорит Ирка. – Улыбайся! Я тебя вытащу на свет божий, сестра. Ты у меня оживешь.

Глава восемнадцатая,

в которой я вспоминаю о наших детских играх

«Чур-чура – детская игра,

Поиграли – бросили…»

(из старой поп-песни)

Помню, еще в начальных классах мы с Иркой играли в эти игры. Игру с улыбкой мы называли «Сила улыбки». Она в том и заключалась, что нужно было просто идти по улице и издалека улыбаться каждому прохожему мальчику. А потом мы подсчитывали, скольких парней мы встретили и сколько из них клюнули на нашу улыбку. Всегда получалось примерно шестьдесят процентов. Не плохой результат. Но и те сорок процентов парней не реагировали скорее из-за своей стеснительности, чем от нежелания познакомиться. Труднее было иногда отвязаться от некоторых прилипал.

Вторая наша игра называлась «Сила взгляда». Нужно было, не улыбаясь, смотреть в глаза выбранному из встречных прохожих парню, а потом, когда расходились, один раз обернуться. Как в песне: «я обернулся посмотреть, не обернулась ли она…». Но оборачиваться по правилам игры можно было не более одного раза, как будто парень сильно похож на какого-нибудь вашего знакомого. Иначе это выглядело бы просто приглашением познакомиться.

Результат игры тот же – шестьдесят процентов из встречных пытаются познакомиться. Но оборачиваются девяносто девять процентов.

Когда мы стали взрослей, классе в седьмом – восьмом, мы начали играть в более опасные игры из этой же серии. Одна называлась «Немой намек». Все то же, что и выше, но выбранному парню мы еще подмигивали, прежде чем пройти мимо. Результат потрясающий: восемьдесят процентов из выбранных особей реагировали почти моментально.

С девятого класса мы стали включать в свои игры и взрослых мужчин. Эти были более осторожны, но процентов пятьдесят из «подмигнутых» всегда набиралось.

Потом, когда перед нами стали останавливаться тачки и водилы спрашивали, не нужно ли нас куда подвести, мы придумали ту самую игру с халявным катанием на машинах. Игру мы так и назвали: «Халявная тачка». Но это была опасная игра и мы отдавали себе в том отчет, потому старались никогда не забывать о безопасности, о тех правилах безопасности, про которые я уже рассказывала.

Были у нас и не только уличные игры. Например, игра для компаний, под названием «Клиент созрел». Попав вдвоем в какую-нибудь компанию, мы выбирали парня, обязательно какого-нибудь недотепу, чтобы не влюбиться, и начинали наперебой оказывать ему знаки внимания. Кому первой он назначал свидание, та и выигрывала. Кстати, частенько попадались жуки (среди-то недотеп!), назначавшие свидание обеим. Но выигрывала всегда первая.

Глава девятнадцатая,

в которой мы и время убиваем друг друга

«Ах время, время, времечко

Жизни отмеряет ход…»

(из старой поп-песни)

Известно, что время – странная штука. Оно быстротечно и медлительно одновременно. Оно живительно и оно же убийственно. Оно лечит раны и ранит в самое сердце. Время делает нас молодыми, и оно же старит нас. Время можно измерить с точностью до тысячной доли секунды, и одновременно оно различно для каждого человека, для каждого существа, для каждой планеты или галактики. Мы всю жизнь убиваем время, а в итоге оно убивает нас. Мы всегда зависим от времени и не можем избавиться от этой зависимости, но время никогда не зависит от нас. Оно диктует нам наши поступки, и мы не знаем, что с этим делать. Время всегда играет против нас. Оно всегда спешит, даже когда ползет как улитка. Мы то торопим время, то хотим остановить его. Но время никогда не останавливается. Мы никогда не знаем, что нам делать с нашим временем, мы только думаем, что знаем, а потом всегда оказывается, что мы потратили время не на то, и если бы вернуть,… но время вернуть нельзя. Пожалуй, это его единственный недостаток времени – его нельзя вернуть, оно всегда уходит безвозвратно. Время не оставляет нам никаких шансов на исправление ошибок. Каждая наша ошибка останется с нами на всю жизнь. В другой раз, возможно, мы и не ошибемся, но это уже будет другой раз, а та ошибка, которую мы уже совершили, так и останется нашей ошибкой навсегда. Навсегда – страшное слово. Оно говорит нам о том, что наша жизнь вечна. Иначе, зачем это слово? Ведь если нет вечной жизни, то нет и понятия «навсегда». Но мы не знаем даже, как провести один единственный день. Не знаем, что мы должны делать, не знаем, чем нам заняться. Не знаем, правильно ли мы поступаем, когда делаем то, что делаем. Мы вынуждены ежедневно убивать время в надежде, всего лишь в жалкой надежде, что поступаем правильно. И даже наша уверенность в своих действиях, еще не говорит о нашей правоте. Одни с уверенностью обманывают, другие с уверенностью воруют, третьи с уверенностью грабят и убивают. А по сути все мы занимаемся только тем, что убиваем время, тратим свою жизнь в поисках призрачной мечты, занимаемся самообманом.

Весь день мы с Иркой таскались по барам да болтались по центру Москвы с единственной целью – развеяться. Не спеша прошли Арбат два раза туда и обратно. Поглазели на Пушкина с Наташей.

Глава двадцатая,

в которой Ирка читает мне лекции

«Натали, Натали,

Я горю от любви…»

(из старой поп-песни)

Слушать Ирку Иногда было просто невыносимо.

– Ахматова очень любила Пушкина и понимала его, – сказала Ирка, когда мы первый раз подошли к Саше с Наташей. – Так принято считать. На самом деле ни хрена она в Пушкине не понимала, потому что она ненавидела его жену. А раз ты ненавидишь то, что любит твой кумир, значит, ты ничего о нем не знаешь и не понимаешь его. Ахматова просто придумала эту свою любовь к Пушкину, это играло на ее имидж.

– Да ладно тебе, – сказала я. – Какая теперь разница.

– Нет, не ладно! Ты думаешь, это все ерунда? Пока не поймешь человека, его нельзя полюбить по-настоящему. Будешь любить только свою любовь к нему, но не его самого. Если она не могла понять, как Пушкин мог полюбить такую «бесталанную простую женщину», значит, она совсем не понимала Пушкина! Она не могла его понять, а все кичилась своей любовью к нему. Она все считала, что он погиб из-за Натальи. Но это же ерунда!.. Нет, Ахматова не могла понять Пушкина, если так считала!.. Да если б он сам не хотел погибнуть, он бы не погиб. Наталья только помогла ему найти самый лучший, самый благородный способ уйти из жизни. Да и ни столько – она, сколько – судьба. Нет, что ни говори, а Наталья Гончарова была для Пушкина самой лучшей женой, потому что она была настоящей женщиной… не то, что Ахматова для своих мужей, – добавила зло Ирка. – Я думаю, что Ахматова просто завидовала ей, потому и ненавидела.

– Да ладно тебе, я ведь не спорю.

– Нет, не ладно! Это важно!

– Какая теперь разница? Да и чему ей завидовать-то? – не понимала я.

– Нет, нет, ты слушай! Это и тебя касается, если ты поймешь. Всех касается. И запомни, что всегда правы бывают только потомки. Поэтому справедливость всегда находит тех, кто ее заслуживает…

Иногда Ирка была просто несносной.

– И поэтому мы с тобой сейчас видим не просто памятник, – продолжала она, – а саму воплотившуюся справедливость: Пушкин и Наталья вместе, держаться за руки и идут в вечность. С кем бы она потом ни жила, она навсегда осталась женой Пушкина. Я бы на месте мэра дала премию тем, кто этот памятник придумал и воздвиг здесь.

– Так, может, он и дал им премию, – усмехнулась я.

– Может, – серьезно сказала Ирка.

Так она грузила меня весь день то Пушкиным, то Есениным, когда мы проползали мимо ее любимого литинститута. Видимо, наслушалась лекций старых книжных червей от литературы.

Но, в общем, она поступила правильно, и я была благодарна ей за болтовню, которая так или иначе отвлекала меня от моих упадническим мыслей, и Москва казалась мне уже не таким убийственным городом, каким была вчера, и позавчера, и поза-позавчера, и всю прошлую неделю.

Глава двадцать первая,

в которой мы маемся дурью

«Гоп, гоп, гоп, чи да гоп,

а я танцую…»

(из старой поп-песни)

Ах, Москва! Иногда кажется, что это не город, а вселенная.

Постепенно наступил вечер. Москва как старая блудница, к вечеру всегда становится мягче и приветливей. Она зовет вас тысячами огней, она заманивает вас в свои сети, она готова любить вас до самого рассвета, если у вас не пустые карманы. Она готова на все, лишь бы слышать шуршание хрустящих купюр. Она вас напоит и согреет, она укладет вас в теплую постель и усладит ваше тело, она расскажет вам на ночь сказку. Только надо за всё это заплатить.

Еще великолепней Москва ночная. Безумная, чарующая, колдовская и вечно хмельная. С ней нельзя спорить, ей нельзя ничего объяснить, ей можно только восхищаться. Она – женщина, и этим все сказано. А женщину невозможно победить, если она сама не захочет отдаться вам. Ах, Москва, Москва! Я не знаю прекрасней города. Я не знаю города безумней. Если ты молод и полон сил, то Москва – это то место, где счастье поджидает тебя на каждом углу. Москва – город молодых и сильных. Москва – город надежд.

Мы сидим с Иркой в «Елках палках» и сосем кофейный ликер. И смотрим на двух кавказцев, что сидят в углу за столиком. С южанами надо быть осторожней. Это люди, тела которых развиваются в десять раз быстрей мозгов. Если по уму южанин достигает школьного возраста, то телом он уже похож на взрослого мужика. А когда он умнеет до совершеннолетнего, на него уже не интересно смотреть, он – старик. Поэтому общаться с ними всегда надо с оглядкой, как с подростками, которые еще не научились отвечать за свои поступки.

Тем не менее, мы рискуем, и наш риск оправдывается: гарсон приносит нам бутылку шампанского, два апельсина и две порции горячего шоколада.

– Это вам подарок от тех господ, – вежливо говорит гарсон и указывает на кавказцев.

– Пить шампанское после ликера, значит расписаться в алкоголизме, – сказала Ирка. – Отнесите бутылку им и скажите, что мы благодарим за фрукты и шоколад, и просим их выпить за наше здоровье.

Гарсон отвалил в угол. А Ирка мило улыбнулась угловому столику и с аппетитом стала уплетать горячий шоколад, запивая его ликером и горячим кофе. Я последовала ее примеру. Вскоре гарсон снова возник перед нами с той же бутылкой.

– Господа сказали, что не принимают назад подарки.

Он хотел было поставить бутылку на стол, но Ирка жестом руки остановила его и сделала серьезное лицо:

– Передайте этим господам следующие слова, – сказала она строгим тоном, не терпящим возражений. – Нам эту бутылку подарили прекрасные добрые люди, поэтому это наше шампанское. И если эти господа не выпьют нашего шампанского за наше здоровье, то мы на них обидимся и сейчас же уйдем. Вы запомнили?

– Хорошо, – сказал гарсон, зеленея. – Но если они меня еще раз сюда пришлют, то назад бутылку я больше не понесу.

– В таком случае, постарайтесь, чтобы вас сюда больше не послали! – прошипела Ирка, сделав зверское лицо.

Зеленый гарсон исчез. Мы снова принялись за шоколад, уже не обращая никакого внимания на угловой столик. Ирка молодец! Я бы так не смогла. Вот что значит, учится в гуманитарном вузе. Класс общения.

Мы услышали глухой выстрел и обернулись. Гарсон разливал шампанское в бокалы южан, и они почтительно улыбались нам.

– Так-то лучше, – сказала Ирка, поднимая в ответ бокал с ликером.

– Здорово ты их, – сказала я.

– Ерунда.

Глава двадцать вторая,

в которой мы продолжаем маяться дурью

«Гоп, гоп, гоп, чи да гоп,

а я спеваю…»

(из старой поп-песни)

«Любовь любви рознь, – сказала однажды Ирка. – Иногда любовь бывает в сердце, но чаще всего она не поднимается выше пупка».

И вот, оба чижика возникли перед нашим столиком. Этого следовало ожидать.

– Дэвущки, можна к вам присаединица?

– С ху… ли гости?! – отрезала Ирка.

Ее неожиданная грубость и серьезный вид в мгновение ока остудила горячую, но жидкую южную кровь. Улыбающиеся до ушей мины кавказцев вытянулись в недоуменные физии. В воздухе запахло керосином. Пора было переходить к плану эвакуации.

– Официант! – крикнула Икра, вставая из-за стола, и, не дожидаясь, пока придут в себя кавказцы, сделала мне знак. – У вас тут невозможно спокойно отдохнуть! Пошли, сестра!

Мы спокойно удалились, не забыв прихватить с собой апельсины. Возле дверей я бросила быстрый взгляд на кавказцев. Они все так же недоуменно стояли около нашего столика и смотрели нам вслед.

Выйдя на улицу, мы расхохотались. Ирка тут же подошла к шоссе и подняла руку. Серый «бумер» замер перед нами, как вкопанный.

– Девочки, вам куда?

Ирка заглянула в салон через приоткрывшееся затемненное стекло.

– Мы с подругой поспорили, есть ли в машине маховик или нет, вот и решили спросить у водителей.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.