Властитель Бембибре. Последний тамплиер Испании

Глава IX

Припадок у несчастной сеньоры был довольно продолжительным и потребовал много забот от усердных монахинь, но в конце концов она пришла в себя, в основном благодаря своему крепкому здоровью. Поначалу она смотрела вокруг испуганными глазами, однако постепенно, ценой больших усилий она обрела необходимое спокойствие, чтобы попросить оставить ее наедине со своей служанкой на тот случай, если что-либо понадобится. Настоятельница, которая хорошо знала, что ее племянница не любит демонстрировать свою слабость на глазах у посторонних, поспешила удовлетворить ее просьбу, напоследок сказав несколько слов утешения и нежно обняв ее.

Как только монахини вышли, донья Беатрис с ловкостью косули поднялась с кровати и, закрыв дверь изнутри, повернулась к своей изумленной горничной и поспешно произнесла:

– Они хотят насильно притащить меня к алтарю, чтобы я солгала перед Богом и людьми! Ты знаешь это, Мартина? А мой отец угрожал мне проклятьем, если я буду сопротивляться! Все, все покинули меня! Послушай, нужно выбраться отсюда! Нужно, чтобы он узнал об этом, хотя, возможно, и он покинул меня, а тогда только Бог спасет меня в своем царствии небесном.

– Успокойтесь, сеньора, ради всего святого! – в замешательстве ответила девушка. – Как вы собираетесь выбираться отсюда, когда здесь такие стены и столько решеток?

– Нет, я – нет, – ответила донья Беатрис, – потому что меня точно будут искать и схватят, зато ты можешь пойти и рассказать ему о той ситуации, в которой я оказалась. Придумай что-нибудь… Даже если это будет ложь, ты же уже видела, как мужчины обманывают и творят несправедливость. Что такое? – добавила она нетерпеливо, заметив, что Мартина продолжает молчать. – Куда подевались твои бойкость и сообразительность? У тебя нет причин, чтобы сходить с ума, как я.

Пока она все это говорила, Мартина беспорядочно меряла комнату шагами и бормотала что-то неразборчивое. Вдруг лицо девушки оживилось, словно ей в голову пришла какая-то мысль, и она радостно воскликнула:

– Есть хорошая идея, сеньора! Этой же ночью я выйду за стены монастыря и помогу вам. Но ради Бога и святой девы Энсины – постарайтесь успокоиться, потому что иначе вы себя убьете, и тогда, ей-богу, все получится ровно наоборот.

– Что ты собираешься сделать? – спросила ее хозяйка, изумленная как этой внезапной переменой, так и уверенностью девушки.

– Сейчас, – ответила та, – когда привратница пойдет готовить лампады для обители, я задержусь ненадолго у ворот, ну а дальше – это уже моя забота. Вы только не пугайтесь, когда я начну кричать и совершать безумства.

Сказав это, она выбежала из кельи, подпрыгивая как козочка, даже не попрощавшись со своей сеньорой. Ее предостережения определенно были небесполезны, поскольку через какое-то время по обители начали разноситься такие громкие крики и рыдания, что все монахини переполошились и вышли посмотреть, кто же является причиной этого шума. Это была ни больше, ни меньше как наша Мартина, которая с выражением лица и манерами заправской актрисы кричала истошным голосом:

– О, мой отец! Бедная я, несчастная, остаюсь без отца! Где же мать-настоятельница, которая позволит мне повидать отца перед смертью?

Бедная привратница следовала за ней, ошеломленная так, будто увидела ураган, налетевший сразу же, как только она отошла от своей двери.

– Но, девочка, – спросила она у горничной, – кто принес тебе эту плохую весть? Ведь когда я вернулась, я не видела и не слышала никого за воротами.

– Кто еще это мог быть, как не Тирсо, пастух моего зятя, – ответила та с неподдельной скорбью в голосе. – Он, бедолага, бежал сломя голову в Карраседо, чтобы попросить у аптекаря какое-нибудь средство для отца. Хорошо еще, что он забежал сюда по дороге! Но где же мать-настоятельница?

– Здесь, – ответила та, выйдя на шум, – но неужели ты собираешься идти прямо сейчас, когда солнце уже почти село?

– Да, сеньора, прямо сейчас, – ответила девушка торопливо, – потому что утром может быть уже поздно.

– И ты оставишь свою сеньору в таком состоянии? – удивилась настоятельница.

Донья Беатрис, которая тоже уже была там, ответила, опустив глаза и наклонив голову, чтобы спрятать лицо, горящее от первого обмана в ее жизни.

– Позвольте ей пойти, тетушка, поскольку бог даст ей еще много хозяев в ее жизни, а отца он дал ей лишь одного.

Тогда настоятельница согласилась, но ввиду позднего времени настояла, чтобы ее сопровождал сборщик монастырской ренты. Мартина хотела было избавиться от нежелательного свидетеля, но здраво рассудила, что отправляться в одиночку – значит дать повод для подозрений, рискуя потерять последний шанс для спасения своей обожаемой сеньоры. Поэтому она поблагодарила игуменью и, пока вызывали сборщика, удалилась со своей сеньорой в келью, чтобы подготовиться к неожиданному путешествию. Донья Беатрис спешно набросала несколько строк: «Дон Альваро, через три дня меня отдадут замуж, если вы или сам Бог не воспрепятствуете этому. Поступайте так, как велит вам ваша честь и моя, поскольку этот день станет для меня днем моей смерти».

Не успела она запечатать письмо, как пришли сказать, что сопровождающий Мартины уже ожидает ее, поскольку служители монастыря жили в домах неподалеку и были всегда под рукой. Донья Беатрис дала несколько золотых и серебряных монет своей служанке и наказала возвращаться поскорее, поскольку даже если она и может примириться с выдуманным поводом, ее благородная душа не способна внести свой вклад в то, чтобы этот обман не раскрылся.

Мартина, в которой было больше хитрости и лукавства, чем стеснительности, поспешила выйти из монастыря, продолжая притворяться убитой горем и выслушивая соболезнования сборщика ренты, как будто действительно нуждалась в них. Место, в которое они направлялись, находилось совсем рядом с монастырем и называлось Валтуиль, сама Мартина была родом оттуда и там жила ее семья, но, тем не менее, когда они туда прибыли, уже начало темнеть. Там Мартина дала сборщику серебряную монету и распрощалась с ним под предлогом, что он уже не нужен и что она сама о себе прекрасно позаботится. Ввиду щедрости подношения признав эти доводы убедительными и дав напоследок несколько благоразумных советов, он повернул назад в Вильябуэну. По дороге сборщик придумывал, что ответить монахиням, если те спросят его о состоянии предполагаемого больного, и при этом иметь возможность отказаться от своих слов и рассказать правду в случае, если обман вдруг откроется. Но, к счастью, он смог уложить свой рассказ в несколько слов, пару многозначительных жестов и некое покачивание головой, победоносно выйдя из положения, тем самым сэкономив массу времени и сил, и в дальнейшем решительно придерживался этой линии.

Тем временем Мартина, опасаясь всего на свете, прокралась огородами и, перепрыгнув через забор, неожиданно появилась в доме своего зятя. Сестра и ее муж приветствовали девушку со всей сердечностью, на которую только можно рассчитывать и которую она, без сомнения, заслужила добротой и веселостью своего нрава. После приветственных объятий она спросила у зятя, есть ли сейчас в конюшне какая-нибудь кобыла.

– Есть, – ответил Бруно, а именно так звали этого деревенского жителя, – конечно, поскольку сейчас сезон выпаса, особого выбора нет, но, по-моему, одну только что привели с водопоя в Карраседо.

– Не густо, – огорчилась девушка, – поскольку этой ночью нужно, чтобы нас двоих доставили в Бембибре.

– В Бембибре? – воскликнул крестьянин, – да ты с ума сошла, девочка!

– Нет, я в здравом уме, – ответила она. И поскольку была уверена в порядочности своих родственников, тут же стала рассказывать о событиях этого дня. Поскольку муж с женой были потомственными арендаторами у семьи де Арганса и, к тому же, их близкая родственница была там в услужении, они считали себя практически членами этой семьи и потому слушали рассказ Мартины с большим интересом. По ходу рассказа не было недостатка в возгласах типа: «бедняжка!», «проклятое тщеславие!», «пренебрегать таким человеком, как дон Альваро!», «подлый граф!» и других в том же духе, которыми они, как люди простые и малоимущие, в естественном порыве выражали свою любовь к донье Беатрис и дону Бембибре, и это говорило о том, что у молодых людей есть немало сторонников. После того как рассказ был окончен, сестра Мартины, подумав некоторое время, обескураженно сказала мужу:

– Ты понимаешь, что этот поступок может нам стоить пастбищ и земель, которые мы арендуем, и более того – мы наживем врага в лице одного из могущественных сеньоров.

– Женщина, – ответил ей бесстрашный Бруно, – как ты можешь рассуждать о землях и пастбищах? Как будто донья Беатрис нам чужая! И самое главное – большинство земель принадлежит сеньору де Арганса, так что нечего рассуждать, когда есть возможность сделать добро. Итак, девочка, – добавил он, ущипнув Мартину, – я иду запрягать кобылу, и ты увидишь, как она мигом домчит нас обоих по этим дорогам туда, куда нужно.

– Пойдем, и не думай, что у доньи Беатрис нет ни капли благодарности, – сказала горничная, тряся кошельком, который дала ей хозяйка. – Здесь больше золотых мараведи, чем ты за год зарабатываешь своим плугом.

– В данном случае, – ответил крестьянин, – пусть твоя хозяйка меня простит, но иногда бедняки делают добрые дела не из корысти, а только из удовольствия. Поэтому, если она станет крестной матерью нашего первенца, когда нам пошлет его Бог, я буду счастлив и буду считать, что мы в расчете.

Сказав это, он отправился, насвистывая народную песенку, на конюшню, где начал седлать кобылу, в то время как его жена, восхищенная решительностью мужа, с гордостью сказала своей сестре:

– Какой мужчина мой Бруно! Ради того, чтобы сделать доброе дело, он готов взлететь выше гор Агианы.

Тем временем Бруно вернулся с оседланной кобылой, войдя через калитку со стороны сада и стараясь шуметь как можно меньше. Сев на нее верхом и посадив Мартину впереди себя, он пообещал жене вернуться до рассвета и поскакал во весь опор. Кобыла оказалась животным выносливым и привычным к тяжелой ноше, и они скоро оказались на плодородных берегах реки Бембибре, купающихся в меланхоличном свете луны, который мерцал в водах Боэсы и других ее многочисленных притоков, по которым, как по венам, разливалась жизнь этой плодородной равнины. Поскольку уже наступила ночь, они, чтобы не разбудить жителей, свернули влево и, пройдя пешком по окраине городка, вышли к замку, который располагался на небольшой возвышенности. И живописный вид его разрушенных стен до сих пор царил над этим прекрасным пейзажем. В такое время все казалось погруженным в мертвую тишину, но шаги караульного по площадке у разводного моста, свет, который освещал комнату в башне и отражался в ее витражах, и тень, время от времени появлявшаяся в окне, давали понять, что не все обитатели замка смогли уснуть в эту ночь. Этот свет пробивался из комнаты дона Альваро, и именно его тень мелькала в окне. Бедному кабальеро не спалось уже несколько дней, по крайней мере, если он не изматывал себя во время охоты.

Наши путешественники подошли ко рву и окликнули караульного, сказав, что должны передать важное письмо дону Альваро. Командир охраны, увидев, что это всего лишь мужчина и женщина, приказал опустить мост и сообщить сеньору о визитерах. Миллан, как оруженосец, сразу же спустился вниз, чтобы встретить посетителей, которых не узнал, пока Мартина не ущипнула его со словами:

– Привет, сеньор бездельник! Каким образом можно познакомиться с их светлостью, который совсем не думает о бедных узниках, погибающих и почти похороненных!

– Это моя душа похоронена в прекрасных глазках этого личика, моя королева, – ответил он полушутливо-полустрастно. – Но какого черта тебя сюда занесло в такой час?

– Давайте, сеньор шутник, – ответила она, – покажите нам дорогу и отдайте своему хозяину избыток вашего любопытства.

Дон Альваро удивился не меньше, чем его оруженосец, хотя его преданное сердце обмерло в предчувствии. Ровно за день до этого он получил вести о войне, угрожающей Кастилии, которую вряд ли можно было избежать. Мысль о его отсутствии в этой ситуации еще больше обостряла его страдания. Мартина молча передала ему записку от своей хозяйки, которую он прочитал, смертельно побледнев при этом. Тем не менее, как мы не раз отмечали, он был не из тех людей, кто в случае, когда нужно действовать, замирает, сраженный горем. Поэтому, быстро написав ответ, он начал расспрашивать Мартину о том, знает ли она какой-нибудь способ проникнуть в монастырь.

– Да, сеньор, – ответила девушка. – Поскольку мне не раз приходило в голову, что с таким упрямцем, как мой хозяин, однажды нам придется действовать вопреки его воле. Я осмотрела все дыры и трещины и обнаружила, что прутья решетки в том месте, где вода выходит из сада, почти сгнили, и, приложив немного усилий, их можно было бы сломать.

– Да, но, если твоя сеньора будет тем временем заперта в монастыре, нам это ничем не поможет.

– А вот и нет! – воскликнула хитрая крестьянка. – Сеньор, поскольку моя хозяйка любит гулять в саду до самого вечера, я каждый раз беру ключ у садовника и потом возвращаю ему, но обычно он просит меня просто повесить его на гвоздь. В любой день я могу оставить ключ себе, а на его место повесить другой, и мы сможем выйти в сад в удобное для нас время.

– Тогда скажи своей хозяйке, чтобы завтра в полночь ожидала меня у этой решетки. Пришло время выбираться из этого ада, в котором мы живем.

– Да поможет вам Бог! – ответила девушка проникновенным тоном, в котором по большей части угадывалось беспокойство за свою хозяйку, хотя и чувствовалась толика отвращения к монастырской жизни.

Они немедленно попрощались, поскольку у девушки уже почти не оставалось времени, чтобы до рассвета вернуться в Вильябуэну, как она планировала, а также из-за срочности сообщения, которое она несла от дона Альваро. Поэтому, как только она не без помощи рук Миллана взобралась в седло впереди доброго Бруно, они снова поскакали через пустынные поля, пока на рассвете не оказались на прохладных берегах Куа. Как раз зазвонили к заутрене, поэтому она вернулась как нельзя более кстати. Монахини немедленно окружили ее, расспрашивая с естественным любопытством, что же в итоге произошло.

– Должно быть, я – грешница, – отвечала она с досадой, – но тупость таких, как Тирсо… Он увидел, как мой отец упал с приступом, которые у него случаются время от времени, и очертя голову побежал сюда, взбудоражив всех, и дальше в Карраседо, куда его даже и не посылали. Нет, если в следующий раз они не выберут более толкового гонца, я не двинусь с места, даже если они все там умрут.

Сказав это, она направилась в келью своей сеньоры, оставив добрых монахинь обсуждать глупость пастуха и ее последствия. Конечно же, вся эта история была, как говорится, шита белыми нитками, и наверняка однажды бы вскрылась, но Мартина рассчитывала на то, что к этому времени и она, и ее сеньора будут уже в безопасности.

Глава X

Дон Альваро выехал из замка сразу же за Мартиной и, направившись в сторону Понферрады, поднялся на гору Аренас, затем повернул налево, пересек Боэсу и, не въезжая на территорию командорства, свернул на Корнатель. Он двигался по берегу реки Силь там, где она впадает в Боэсу, под первыми лучами рассвета, пересекая городки и долины, ласкающие взгляд путника, наполненные в этот час песнями бесчисленных птиц. Он проезжал то сквозь ореховую рощу, то через поле льна, голубоватые цветы которого напоминали воды лагуны, то через прохладные зеленые пастбища, а иногда и по дороге, затененной как занавесом виноградной лозой. Слева поднимались склоны гор, местами отвесные, а где-то пологие, которые формируют горный хребет Агианы. Их подножья покрывали виноградники, а справа до самой реки простирались зеленеющие тополиные рощи и сады. Воздух быстро и безмятежно рассекали стайки лесных голубей, напыщенные иволги и яркие сойки порхали среди деревьев, пестрые щеглы и наглые воробьи ходили вразвалку в зарослях ежевики. Деревенское стадо уже вышло на пастбище, позвякивая колокольчиками, и молодой пастух наигрывал на деревянной флейте легкую, нежную мелодию.

Если бы дон Альваро не был погружен в горе и тоску, которые отравляли его душу, он, без сомнения, насладился бы этим пейзажем, что столько раз пленял его чувства в более радостные дни. Но сейчас его единственным желанием было как можно быстрее достигнуть замка Корнатель и переговорить с комендантом крепости, командором Салданьей.

Наконец, повернув налево и въехав в глубокое овражистое ущелье, по дну которого бежал небольшой ручей, он увидел на вершине горы громаду замка, залитого солнечным светом, в то время как в окрестностях ущелья еще царил сумрак и клубился утренний туман. Караульный вышагивал вдоль стены, и при каждом шаге оружие в его руках отбрасывало яркие блики. Трудно представить себе более внезапную смену ощущений, чем та, которую испытывает путник, оказавшийся в этом глубоком ущелье: на фоне дикой и суровой природы этих мест сам замок, стены которого разрезают синеву неба, кажется узкой башней среди огромных холмов и скал, окружающих его. Хотя крепостной ров уже засыпан, а внутренние помещения обрушились под тяжестью лет, сама крепость до сих пор еще стоит и представляет собой зрелище, которое издалека можно было увидеть и в ту пору.

Дон Альваро пересек ручей и начал взбираться по вьющейся по крутому склону дороге, которая после многочисленных поворотов закончилась у внешних построек замка. В душе он боролся со своими неопределенными надеждами и желаниями, но при этом был полон решимости принять любое предложение командора Салданьи даже в том случае, если речь будет идти о чем-то большем, чем его собственная жизнь. Решив сохранить свои замыслы в тайне от всех и уверенный, что сдержанность и благочестие дяди не позволят оказать ему помощь, все свои чаяния и надежды он возлагал только на коменданта крепости Корнатель. С одной стороны, его собственный замок Бембибре не смог бы обеспечить необходимой секретности для совершения задуманного, что ставило под угрозу мир в этих спокойных землях, с другой – никакая завеса секретности не могла быть прочнее и надежнее, чем та пугающая таинственность, которая окружала все, что было связано с орденом.

Крепость Корнатель, Эль-Бьерсо, провинция Леон, IX в. Фото 2019 г.

Командор, следуя своей неискоренимой привычке, с рассветом был уже на ногах. Завидев кабальеро, поднимавшегося по склону, и узнав его, когда тот подъехал ближе, он вышел приветствовать столь знатного гостя с почти отеческим чувством, поскольку, как и все тамплиеры, видел в нем надежную опору своему ордену в этих землях. Это был дон Гуттиэре де Салданья, мужчина уже в летах, обычного телосложения, и хотя волосы и бороду уже посеребрила седина, движения его были сильными и ловкими как у юноши. Его лицо вселяло бы лишь благоговение, если бы не тревога и беспокойство, лишавшие этот римский профиль безмятежности и покоя, которые столь естественно украшают всякую старость. У него были миндалевидные живые глаза и взгляд невероятной силы, а на его высоком лбу, как в зеркале, отражались мысли, словно грозовые тучи над горами, которые иногда рассеиваются, разгоняемые ветром, а иногда разражаются грозой, пугая всю равнину. Любой, увидев его, сказал бы, что страсти разрушили эту природную силу и энергию, но из тех страстей, что будоражили его в юности, столь загадочной и неизвестной для всех, осталась, будто дама его сердца, лишь одна, глубокая и бездонная как пропасть. Этой страстью была его любовь к своему ордену и желание приумножить его славу и богатство, не стесняясь в выборе средств для достижения этого. Всю свою жизнь он провел в Святой земле, в бесчисленных битвах с неверными, в междоусобных распрях с рыцарями Святого Иоанна[11] и князьями, наносивших столь свирепые удары по власти христиан в Сирии[12], и завершил военную карьеру на руинах Сен-Жан д’Акр, или Птолемаиды, последнего оплота святого креста в тех дальних краях. Тогда он вернулся в Испанию, на свою родину, с израненной бунтующей душой, думая о Святой земле, навсегда потерянной его братьями, и борясь с теми пороками, в которых не без оснований обвиняли воинов Храма. Однако, поскольку Европа довольно прохладно взирала на заморские завоевания, ему казалось, что только тамплиеры сохраняли веру в подобные замыслы. Тогда в бреду своего негодования и гордыни командор начал представлять себе, как вся Европа, превращенная в монархию под властью Великого магистра, под звуки труб ордена снова двинется, воодушевленная единой волей, спасать Гроб Господень. Пример тевтонских рыцарей в германских землях разжег его пылкую фантазию и снова повернул его взор к Иерусалиму. Он неустанно трудился над расширением своего братства и искал союзников и поддержку везде, где только можно, поэтому друзья превратились для него в любимых детей, а их противники – в ненавистных созданий, порожденных самим адом. Это была душа угрюмая и отчаянная, ожесточенная неудачами, но при этом далекая от самоотречения и покорности, истинный представитель своего ордена, движимый местью и гордыней – самыми сильными мотивами всех его действий. Но, как бы то ни было, вера все еще озаряла эту пропасть, хотя свет ее только еще больше подчеркивал мрак в его душе.

Этот необыкновенный человек любил дона Альваро всей душой не только за поддержку ордена, но и за рыцарские качества и острый ум. Казалось, что в этой благородной и мужественной фигуре ему виделось отражение своих собственных юношеских дней. Вплоть до того, что в его голосе была заметна плохо скрываемая страстная горячность благородного молодого человека, что было необычно для его сурового и угрюмого характера. Недавние события во Франции добавили последние штрихи к его странным замыслам, поскольку, по его понятиям, бросив вызов королям, могущественный орден тамплиеров обязан будет вступить в великую битву, которая должна привести к полному покорению Европы и вслед за этим к освобождению Иерусалима. Однако сколько бы мрак гордыни и заблуждений не затмевал его рассудок, временами истина посылала ему луч света, хотя и слишком слабый, чтобы развеять эту темноту, но вполне достаточный, чтобы заронить в его душе подозрение и беспокойство. Поэтому он стал более хмурым и менее дружелюбным, чем обычно, и, то ли из уважения к его раздумьям, то ли по менее благочестивым причинам, рыцари и кандидаты старались избегать разговоров с ним.

Итак, командор прохаживался в одной из западных башен, когда своим орлиным взором и со своей привычкой различать объекты на больших расстояниях в бескрайних пустынях Сирии завидел нашего кабальеро, который вместе со своим оруженосцем быстро поднимался по каменистому склону, ведущему к замку. Командор спустился прямо к воротам, чтобы встретить его, не столько из учтивости, приличествующей его сословию, сколько из искренней сердечности, которую всегда в нем вызывал этот молодой человек.

– Откуда вы так рано, добрый рыцарь? – спросил он, крепко обнимая дона Альваро.

– Из моего замка в Бембибре, – ответил кабальеро.

– Из Бембибре! – воскликнул комендант восхищенно. – То есть вы хотите сказать, что ехали всю ночь, а значит, ваша спешка, должно быть, связана с чем-то очень важным и безотлагательным.

Дон Альваро утвердительно кивнул головой, и старик, окинув его изучающим взглядом, сказал:

– Ради Гроба Господня, у вас такое выражение лица, как у тамплиеров в тот день, когда нас выслали в Европу! Что произошло за этот месяц, что я вас не видел?

– Я и сам не знаю, как объяснить вам это, – ответил дон Альваро, – особенно здесь, – добавил он, бросая взгляд вокруг.

– Да, да, вы правы, – ответил Салданья и, схватив его за руку, поднялся с ним на ту башню, в которой был до этого.

– Так что же случилось? – опять спросил командор.

Вместо ответа молодой человек достал из-за пазухи письмо доньи Беатрис и протянул ему. Поскольку оно было коротким, командор одним взглядом пробежал его и, нахмурив брови, сказал почти свирепо, хотя и тихо:

– Тьфу ты, пропасть! Вот же подлецы! Зачем они хотят загнать нас в угол и к тому же разбить сердца людей, которые во всем превосходят их самих? Ну и что вы надумали? – спросил он дона Альваро.

– Я задумал вырвать ее из этого монастыря, даже если для этого мне придется биться со всеми рыцарями Кастилии, но привезти ее в мой замок – это значит подвергнуть ее огромному риску, вот почему я и решил просить вашей помощи и совета.