Люди против нелюдей

Когда хлынула новая «белогвардейская» информация о Гражданской войне, когда появилась возможность самостоятельно решать, на чьей стороне была правда, мне, к примеру, было 29 лет, и я уже работал на руководящей должности. В голове-то уже всё устаканилось, а тут такое… Часть моих современников восприняла новую информацию как «клевету на советскую власть». Для них эта «дегероизация советской истории» стала настоящей трагедией. Они искренне считали, что раньше им говорили правду, а теперь врут. Психологически этих людей можно понять. Отречься от всего, во что когда-то верил, значит в значительной степени отречься от самого себя, а это тяжело и не каждому по силам. К тому же «верность своим убеждениям» выглядит вполне почётно и дает повод для самоуважения.

А у меня была совершенно другая реакция на новую информацию о Гражданской войне. Когда я понял, что на самом деле всё было не так, как мне вдалбливали , мне захотелось проклясть коммунистов. Половину моей жизни эти твари меня обманывали и калечили моё сознание. Если бы не их гнусное враньё, у меня бы вся жизнь сложилась по-другому. Кому мне теперь предъявить счет за то, что полжизни я верил в ложь?

А почему всё-таки одни «не сломались» и продолжали верить в правду коммунистических идей, а другие быстро и относительно легко поняли их лживость? Всё-таки разное было у людей воспитание и разный психологический склад. Помню, несколько лет назад один седой профессор сказал: «Я был воспитан не пионерией и не комсомолом, а моей бабушкой, которая всегда была православной». Ещё в юности этот человек был обломком старого мира посреди советской стихии, а когда сняли запрет на правду, у него не было вопроса, на чью сторону встать. Вот так, благодаря семейному воспитанию, дух старого мира через весь советский период дотянулся до наших времен. А я, например, всегда очень много читал, при этом ни когда не читал советской литературы. Почему-то брезговал. Мне вообще казалось чем-то недостойным читать книгу, написанную после XIX века. Потом, скрепя сердце, познакомился с «серебряным веком». Не пожалел, но к советской литературе так и не прикоснулся. Поэтому жертвой тотального промывания мозгов я был лишь отчасти. У советской власти было только два способа отформатировать моё сознание – школа и кино. И у неё это получилось, но опять же – лишь отчасти.

Помню самый старый фильм про Гражданскую войну – «Чапаев». В его правде я, конечно, не усомнился, но Чапаев не стал и не мог стать моим героем. Безграмотный, не сильно умный, несколько даже придурковатый. Когда-то, может быть, дети и играли «в Чапая», но меня такая мысль не посещала. Не случайно ведь Василий Иванович со своим ординарцем стали персонажами бесчисленных анекдотов, то есть в народном сознании этот образ закрепился именно как комический.

Потом помню фильм «Неуловимые мстители». Мне, человеку воспитанному на дворянской литературе, ни как не мог понравиться Яшка Цыган, голодранец с криминальными наклонностями. А была в том фильме удивительная сцена (уж не знаю, как не вырезали): блестящий белогвардейский офицер в золотых погонах под гитару пел песню «Русское поле». Вот ведь, думаю, как человек Россию-то любил. При этом у «красных дьяволят» ни каких особых признаков любви к России не наблюдалось. Разумеется, белогвардейский поручик был мне симпатичнее, и это, наверное, не удивительно, если учесть, что у меня на столе под стеклом лежала репродукция с портрета поручика Лермонтова. Кстати, моему отцу песня «Русское поле» так понравилась, что он переложил её на гармошку и иногда исполнял, не забывая упомянуть, что в фильме её исполняет белогвардейский офицер. А я думал: жаль, что правда была не на стороне этого офицера.

Потом «Тихий Дон». Это вообще отдельная тема, но вот врезалась в память сцена, как пленный есаул (в исполнении Михаила Глузского) кричал красному комиссару: «Стреляй, гад, и ты увидишь, как умеют умирать русские офицеры». И комиссар его застрелил. На чьей стороне, по-вашему, были мои симпатии? Подобная сцена была и в фильме «Красная площадь». Поручик Кубасов в исполнении Вячеслава Шалевича был чудо как хорош, но вот он перешел на сторону красных и его облик сразу же померк. Когда комдиву Кубасову попался в руки белый офицер, с которым они когда-то вместе служили, тот сразу приготовился к смерти и сказал: «Стреляй, Иуда, стреляй, предатель…» Кубасов отпустил его, и в моем сознании он конечно был «хороший», но то, как бесстрашно шли на смерть белые, то есть русские офицеры, всё-таки записывалось на подкорку. Вообще, коммунисты иногда примешивали к своей тотальной лжи крупицы правды, для большей, так сказать, художественной убедительности, но и эти крупицы правды были для них опасны.

Потом фильм «Служили два товарища». Поручик Брусенцов в исполнении Высоцкого просто очаровал. Кстати, первоначально на роль Брусенцова пробовали Олега Янковского, но режиссёр сказал: «Мы такие глаза белогвардейцу не отдадим». Вот советская логика: хорошие глаза не могут принадлежать белогвардейцу. Только тут осечка вышла – волчьи глаза Высоцкого обладали огромной гипнотической силой. Брусенцов – трагический герой. Он куда интереснее, чем придурок-красноармеец в исполнении Ролана Быкова, а красный кинооператор в исполнении Янковского вообще не запомнился – пропали глаза. Помню, у меня дома на стене в рамке висел кадр из этого фильма: поручик Брусенцов с конем.

И наконец «Хождение по мукам». Подполковником Рощиным в исполнении Михаила Ножкина я просто любовался. Но стоило Рощину перейти к красным и натянуть буденовку, как он тут же потерял всю привлекательность, стал не интересен. Впрочем, я говорю о чисто эмоциональном восприятии. Когда красноармеец Рощин говорил: «Правда на остриях наших штыков» – я верил ему. И когда какой-то малопочтенный белогвардеец говорил: «Добровольческая армия – всероссийская помойка» – я тоже верил. Не мог не верить, эти истины вбивали нам в головы колом, не предлагая ни какой альтернативы. Но белые были для меня привлекательны, а красные совершенно неинтересны. Между сердцем и умом возникал разлад. Я любовался блестящими белыми офицерами, смотревшими на меня с экрана, и сожалел о том, что «они были не правы».

Сейчас, когда я уже четверть века участвую в политической возне, мне стало наконец понятно: люди, у которых есть политические убеждения, почти ни когда не выбирают их рационально. Просто подобное тянется к подобному. Вы думаете, старые большевики или современные коммунисты все как один проштудировали Маркса и Ленина, убедились в правильности их теории и только тогда пришли в компартию? Полагаю, что не в каждой тысяче коммунистов вы встретите хоть одного такого. Но вот пришёл человек в Красную Армию и почувствовал, что ему тут хорошо – народ вокруг понятный, близкий, свой. А другой в этой Красной Армии тут же начнет задыхаться от омерзения. Это ни как не зависело от сословной принадлежности. Поручик Тухачевский, судя по всему, очень хорошо себя чувствовал у красных, а тем временем многие рабочие и крестьяне служили у белых, иной доли не желая. Так же современное отношение к советской власти: одни вспоминают про неё, как про земной рай, с самыми теплыми чувствами, а другие – с чувством омерзения и гадливости, как о непрерывном кошмаре. И каждая сторона помнит лишь те факты, которые подтверждают её чисто эмоциональное восприятие реальности. Так же с отношением к религии. Вот пришёл человек в церковь, и почувствовал, что ему тут хорошо. А другой пришёл и почувствовал, что ему стало плохо. Первые становятся верующими, а вторые – неверующими. А теория приходит потом, если вообще приходит.

Белые всегда были мне ментально близки, хотя известная мне теория свидетельствовала об их неправоте. Но как только появилась первая информация о том, что это ложная теория и стало похоже, что белое дело было правым, я тут же «перешёл на сторону белых». Любой нормальный человек всегда хочет устранить разлад между сердцем и умом, и в конечном итоге всегда именно сердце подчиняет себе ум и заставляет на себя работать. Тут уж не будем иметь ни каких иллюзий – наши суждения всегда изначально очень субъективны. Но! Истина всё же объективна. Конечно, человек становится верующим или атеистом исходя из своего чисто эмоционального отношения к религии, следуя за своим ментальным (т.е. иррациональным) тяготением. Но! Бог либо есть, либо Его нет. Одно из этих суждений истинно, а другое ложно. И ни какого компромисса между этими суждениями не существует. Пациент либо жив, либо мертв. И нельзя быть почти беременной.

В подавляющем большинстве случаев люди, доказывая свою правоту, просто подводят теоретическую базу под то, что им ментально близко, и что самое удручающее – совершенно не воспринимают информации, которая не вписывается в приятную для них концепцию. Доводы ментально чуждой стороны причиняют боль, поэтому их редко даже пытаются опровергать, разум, уберегая сердце от боли, отказывается их анализировать. Так вот я так не хочу. Мне нужна правда, а не способ себя порадовать. Человек, который на самом деле ищет истину, а не психологического комфорта, должен быть готов к тому, что будет больно – это в тех случаях, когда объективная истина противоречит субъективному восприятию реальности. На это надо идти. А иначе и говорить не о чем.

Да, белые просто ментально близки мне, я испытываю к ним симпатию, которая не опирается на доводы разума. Но именно поэтому, анализируя всё, что характеризует белых в принципиально важных моментах, я в первую очередь выискивал то, что характеризует их с самой худшей стороны. Чтобы моё глупое сердце не завело меня в пучину лжи. Я не стану выключать мозги в тех случаях, когда результат их работы меня заведомо не порадует и игнорировать факты, разрушающие удобную для меня концепцию.

Белый террор?

Раньше всё было просто: красные – добрые, белые – злые. Теперь, конечно, нет обязательной для всех концепции Гражданской войны, но есть стереотипы общественного сознания. Самая распространенная ныне точка зрения: жестокости хватало с обеих сторон, и белый террор ни чем не уступал красному. Да так ли? Давайте разберемся.

Советский автор Генрих Зиновьевич Иоффе в 1989 году писал: «Мало кто скажет о том, что творили многие «блестящие офицеры» на территориях «освобожденных» от красных… Белый террор надолго остался в памяти народа». Вам не кажется, что это просто удивительные слова? Почему же это при советской власти «мало кто скажет» о зверствах белых? Если «белый террор надолго остался в памяти народа», так чего же это народ безмолвствовал? Боялись что ли белых ругать во времена тотального господства красных? Может быть «мало кто скажет» именно потому, что сказать-то было и нечего? Странно, но и сам товарищ Иоффе ни чего не говорит о зверствах корниловцев, хотя пишет именно о генерале Корнилове. Ну что ж, давайте попробуем сделать за него его работу.