Мышеловка а-ля 90-е

А-ля пролог

Эта книга является продолжением «Вечеринки…», поэтому автор считает нужным напомнить, чем там дело закончилось. Это важно для понимания. Естественно я не буду пересказывать весь сюжет, а просто освежу память тем, кто читал, но уже подзабыл. Глупо думать, что какой-то залётный читатель, нарвавшись на мои произведения, скажет: «Дай-ка я пропущу эту пошлую муру про вечеринку, а перейду сразу же к книге с точно такой же обложкой и похожим названием. В ней уж точно больше смысла и наверняка присутствует мораль и глубина». Но если даже кто и подумает так, непременно ошибётся. Здесь всё то же. Пошло, аморально и без положительных героев. Всем искателям эстетики, морали и глубины лучше сразу же обращаться к Достоевскому, или Толстому. Это настоящее мясо (слово конечно неприменимое ко Льву Николаевичу, который, как мы знаем, был вегетарианцем), у меня же лёгкий аперитив. Этакий коктейль – отвёртка. Где-то крепкий, где-то сладкий. Может быть, некоторые даже найдут привкус горчинки, или лёгкий аромат винтажного Вермута, (это уж, конечно, автор себе льстит).

В общем, тем, кто нажрался мяса, можно и попробовать. Думаю, не повредит. Только не принимайте на голодный желудок и не увлекайтесь, а то сколдыритесь.

«У каждого свой вкус, один любит арбуз, другой свиной хрящик». – Кажется Хруща цитата.

Однажды вашему покорному слуге доводилось делить одно жизненное пространство с человеком, который его ненавидел, (это было взаимно), и наделал ему много гадостей. Так вот, когда настала пора прощаться, этот чел (назовём его Женей) произнёс следующий тост:

«Я тебя не люблю и никогда не понимал, но сейчас хочу выпить за тех, кто всё-таки тебя понимает. Быть может, такие и есть…»

Сейчас, вспоминая этот тост, я думаю: «а вдруг среди вас есть те, за которых поднимал свою стопку Женя?» Если вы здесь, тогда стартуем!

Ах да, чуть не забыл рассказать, чем закончилось дело в «Вечеринке».

Сява, всё-таки, оставил своих друзей, и прямо из привокзального кабака запрыгнул на поезд, отправляющийся в Москву. Состав ещё не успел разогнаться, а Сява попал в очередную неприятность. Решил покурить в тамбуре (придурок), за что чуть не был схвачен ментами. Совершив дерзкий побег, Сява на ходу выпрыгивает из поезда и по несчастливой случайности не ломает себе шею. Теперь ему ничего не остаётся, как идти назад в тот привокзальный кабак, где ещё продолжается вечеринка а-ля 90-е.

Кабакам кабачный дым, птицам высь раздольную,

Благодать и мир святым, а закрытым вольную.

Пацанам красивых снов, павшим неба царского,

Девочкам подать любовь, а братве шампанского…

С. Наговицын «Прощальная»

– Вя-че-слав И-и-ва-но-вич Ку-у-зьмин! – раздражённо повторяю я , на этот раз громко и по слогам.

– Не ори, я не глухой! – Комбайнёр сосредоточенно пялится в монитор компьютера и громко с размаху щёлкает по клавиатуре указательными пальцами обеих рук, будто давит на ней клопов.

– Просто я уже в пятый раз своё имя произношу, а вы никак запомнить не можете. Вот же паспорт перед вами лежит, печатайте с него.

– Учить меня будешь, как протокол заполнять? – Комбайнёр зыркает на меня маленькими водянистыми глазками.

– Боже упаси, господин начальник. – Молитвенно складываю перед собой ладони, тяжело вздыхаю. – Только вот долго вы как-то это… мой сынишка в три года быстрее печатал. Вам бы на курсы компьютерного ликбеза походить…

– Будешь хамить, своего сынка увидишь, когда он школу закончит. – Комбайнёр раздражённо жмёт на «бэк спэйс» – опять, сука, ошибся.

Мой младший сын давно уже окончил школу, но Комбайнёру это знать не обязательно.

Нет, мы так до утра просидим. Всё чего я хочу это спать. Хотя бы час здорового глубокого сна это всё что мне необходимо после нашей трёхдневной одиссеи. Я готов спать где угодно, хоть на нарах, хоть на уличной лавке. Я даже в морге буду видеть сны младенца. Но допрос, похоже, затянется надолго. Пухломордый следак таким образом убивает своё рабочее время, а мне то что с того? Он обращается с компьютером так, словно видит его в первый раз. Да и комп то допотопный, как и всё в этом кабинете. Засохший рваный линолеум, голые стены, выкрашенные в тон гнилого огурца. Забитый папками комод, похоже, экспроприирован ещё большевиками, или достался кому-нибудь из доблестных ментов от прапрабабки в качестве наследства. Стол тоже из серии «на помойке можно лучше найти». Всё здесь древнее, советское, даже морда следака, которого я сразу же окрестил Комбайнёром. Просто такое красное обветренное, как губка напитанное безудержными возлияниями лицо, по моему мнению, идеально подходит комбайнёру, или любому другому колхозному труженику.

– Когда и с какой целью прибыли в наш город? – спрашивает Комбайнёр, продолжая нещадно лупить по клавиатуре. Допечатал бы ты сначала мою фамилию, опять ведь собьёшься…

В ваш город? Когда я прибыл в ваш удивительный город? В этот цветущий благоухающий поражающий скоростями и высокими технологиями мегаполис я прибыл где-то часа полтора назад. Как прибыл? – по железной дороге конечно, самолёты сюда не летают, даже не пойму, почему? Да я и по железной дороге то не на поезде приехал, а приковылял пешком, на своих двух. Но не успел я войти во врата вашего славного города, как меня уже встретил эскорт аж из трёх мусоров. Видимо, их коллеги сообщили, что один из пассажиров был так растроган расставанием с этим цветущим оазисом, что выпрыгнул на ходу с поезда. Эту историю Комбайнёр уже знает, его видимо интересует, что меня вообще связывает с этой сраной дырой, ой простите, с этим чудным оазисом.

– Три дня назад приехал на фестиваль бардовской песни! – говорю я первое, что прилетает мне в голову.

Комбайнёр вдруг бросает печатать, поднимает на меня глаза и широко улыбается, будто только что выяснилось, что мы с ним кровные братья.

– Бард?! – восторженно переспрашивает он. Вот-вот подсунет фотографию жены, с просьбой поставить автограф. – Ещё один бард?

– В смыс…сле…

Мне вдруг всё становится понятно. Пацанов всё-таки замели, а это уже не шутки. С чем их взяли? Ясно с чем – пушка , семьдесят штук баксов ну и гитара конечно. А если это вообще по наводке Ленина, тогда в довесок ко всему всплывает история с украденной яхтой и обстрелом ментовского катера. Ой-ёй-ёй…чё деется! Я начинаю усиленно чесать голову.

– Ну теперь всё становится на свои места. Пазл сошёлся. – Комбайнёр довольно потирает руки. – Давай, звезда шансона, рассказывай, чем наш городишко обязан явлению столь достопочтенных гостей. У вас, наверное, гастрольный тур по области, так скажу вам честно, места вы совсем не те выбрали, народ здесь бедный и поживиться особо нечем.

Я понимаю, что угодил в ловушку, причём пришёл в неё сам. Единственное, что здесь не сходится это то, что по словам мента мы выбрали не те места для наживы. А как же баксы, их что, не нашли?

– Гражданин начальник, я вас не совсем понимаю. О каких гастролях вы мне говорите? Я простой любитель душевных песен под гитару, костерка и живой природы.

– Костеро-ок…приро-ода…романтика…– Комбайнёр бегает по мне водянистыми глазками. – В тебе от барда только борода и эти допотопные треники. Шапочки вот не хватает…

– Какой ещё шапочки?

– Ну такой…пушистой шерстяной…которую бабушка всё лето вязала. Это бы хорошо завершило образ.

«Завершило образ?». Ты чё, «модного приговора» насмотрелся? Ах да, тут же из телевиденья наверное один федеральный канал…

Комбайнёр хватает трубку допотопного телефона (неужели он рабочий, а я думал, что это бутафория) и резким движением пальца накручивает пластиковый диск. Интересно, а жители этой дыры в курсе таких понятий, как интернет, мобильная связь и сотовый телефон?

– Пал Григорич, прикинь, я ещё одного барда взял. Теперь вся банда гитаристов в сборе.

На другой стороне слышатся восторженные комментарии и видимо дальнейшие указания.

– Ага, Пал Григорич, понял…– Комбайнёр кладёт трубку. Его лицо сияет как солнышко из старого мультика. – Ну что, бард-десятник, будем чистуху писать? Твои так-скать творческие коллеги уже во всём сознались.

– О чём вы говорите господин офицер? По-моему у нас беспредметный разговор. Давайте так. Насколько я понимаю, мне что-то хотят инкриминировать и в этом случае я должен связаться со своим адвокатом. Пока же, я не намерен отвечать на ваши вопросы.

– Ну вот, сейчас ты уже больше походишь на серьёзного парня, а то бард…гитара…лютики…цветочки. – Довольная морда Комбайнёра пышет жаром, и мне хочется прикурить прямо от этого безразмерного лба.

– Думаю, что наш разговор на сегодня окончен. Нижайше прошу сопроводить меня в камеру.

Молоденький сержант пихает меня перед собой вниз по щербатой лестнице. Мы спускаемся в подвал, и с каждой ступенькой мне становится всё страшнее. Где мы? Судя по вековой плесени на облупленных стенах и запаху могильной сырости где-то в тридцать седьмом.

Внизу нас встречает ржавая сваренная из арматуры решётка. Сержант ковыряется в замке огромным ключом, затем дёргает решётку на себя. Металлический грохот отдаётся эхом в узком коридоре.

– Слушай, браток, а вы в курсе, что подвал это не совсем пригодное место для хранения живых людей. Тут овощи через день плесенью покроются, а мы всё-таки хомосапиенсы…

– Лицом к стене! – командует сержантик, никак не реагируя на мой вопрос.

Ключ громко скрежещет в личинке замка, ещё одна решётка отъезжает в сторону. Ну да, это обезъянник. В прошлой жизни мне случалось бывать в таких заведениях.

– Проходи! – Сержант подталкивает меня в спину, и я оказываюсь в небольшом метр на метр помещении. Первое, что мне бросается в глаза, это жёлтая бондана.

– Сява! Ёб ти! Ты здесь откуда? – Рык Геракла отдаётся в коридоре многократным эхом.

– Сява? Братан ты здесь? – слышится откуда то из за стенки крик Поночки.

– Сява-а! – это уже радостные завывания Уксуса, всё оттуда же из-за стенки.

– А ну тихо! – срывающимся голосом орёт сержант. – Быстро сел на место! – кричит он уже Гераклу, потом снимает с меня наручники. – Чтобы тихо здесь, а то в карцер загремите!

Когда решётка захлопнулась, и сержант пропал из зоны видимости, мы смогли хорошенько обняться с Гераклом, словно не виделись сто лет.

– Ну вот, почти все в сборе! – радуется Геракл.

– Сява, ты как здесь оказался? Тебя чё, в поезде приняли? – громкий шёпот Уксуса слышится так отчётливо, будто он говорит мне прямо в ухо.

– В общем-то да, но не совсем так…потом расскажу!

Я только сейчас замечаю, что в камере есть третий. Тщедушный мужичёк непонятного возраста с длинной то ли русой то ли седой бородой и нестриженными патлами походит на попа, или монаха. В ку̀пе с Гераклом они смотрятся вполне гармонично, и я невольно чувствую себя послушником, который посетил келью преподобных старцев.

Мне нужно задать парням много вопросов, но меня смущает этот посторонний бородач, да и в камере парней тоже могут находиться левые. Мѐста в камере совсем немного – узенькая лавочка на которой могут уместиться вряд от силы три очень тощие задницы и решётка, куда упираются колени сидящего, если он выше метра ростом. И в этой тесноте я пытаюсь уединиться с Гераклом. Хватаю его за плечи, прижимаю к решётке, тихо говорю в ухо, убирая из речи согласные, чтобы не было понятно третьему.

– Ы ак есь? Ас с ушкой и-ня-ли?

Я пытаюсь выяснить главный интересующий меня вопрос, за что замели парней. Если их взяли с пушкой, то нам кранты.

Геракл отстраняется и смотрит на меня, как на шизофреника.

– Ты чё там лепечешь? Я ни хрена не понял. Говори нормально, тут все свои!

Я перевожу осторожный взгляд на бородача, и Геракл наконец-то понимает причину моих опасений.

– Это Миша, хороший человек, святой человек! – Он треплет бородача за хилые облачённые в серую рубашонку плечи. – Он такие вещи говорит, заслушаться можно!

– Михаил! – бородач протягивает мне руку, низко нагибая голову и привставая с лавочки, словно мы находимся на торжественном приёме.

– Сява…м-м-м…Вячеслав Иванович, – жму костлявую, неожиданно горячую ладонь, но всё же недовольно кошусь на Геракла.

– Миша свой парень, при нём можешь говорить что угодно.

По заплетающемуся языку и блестящим глазам я понимаю, что Геракл ещё пьян и не совсем адекватен.

– И всё же, я бы не стал сейчас говорить в открытую…– мычу я, но по взгляду Геракла понимаю, что всё, что можно он уже выложил своему новоиспечённому другану Мише.

Геракл уверяет меня, чтобы я не парился и присаживался, так как в ногах правды нет. Сам он встаёт, так как втроём сидеть на узенькой лавке невозможно, и не смотря на мой предостерегающий взгляд, рассказывает историю, предшествующую их заселению в камеру. Оказывается всё не так уж и страшно.

Оказывается, замели их в кабаке. Оказывается в момент ареста «ничего такого», при них не оказалось. Почему не оказалось бабок? – потому что Буратина (у которого была вся касса) и Жекичан уехали провожать Светку, которая попросила доставить её в гостиницу. Почему не оказалось «…ушки» (когда надо, Геракл меня понимает). А вот этого он сам не знает, она просто пропала…

Я понял, что пушку у Геракла стащил либо Жекичан, либо Буратина, ведь я их предупредил перед отъездом. Ай да я! Спас всех нас от неминуемого срока.

Из сбивчивого повествования Геракла я уяснил следующую последовательность событий.

Почти сразу же после моего отъезда, Светка засобиралась в гостиницу. Буратина с Жекичаном вызвались её проводить. Они вызвали тачку и укатили. Буратина обещал скоро вернуться. Обещал…но так и не вернулся. Это вполне в его духе.

Парни с подружками пили и танцевали до глубокой ночи, но когда Валера (хозяин кабака) намекнул им, что пора бы и откланяться, оказалось, что у гуляющих на широкую ногу гостей нет ни копейки денег. Понятно, ведь вся касса была у безвременно пропавшего Буратины. Валера, чувствуя, что его и без того трещащий по швам бизнес, терпит убытки на ровном месте, вызвонил каких то родственников, которые явившись в кафе с куском ржавой трубы и огромным разводным ключом попытались выбить долг за обед. Парни отчаянно сопротивлялись, но когда сопротивление было сломлено, Валера понял, что денег у парней действительно нет. Вот тогда он в сердцах и пошёл на крайние меры, вызвал так ненавистных ему ментов. Так, наверное, первый раз в жизни, правильный пацан Валера превратился в терпилу.

Единственное, что успел сделать Геракл, во время заварившейся суматохи, вывести девчонок через чёрный ход, сказать им, чтобы они чесали на станцию, а утром выбирались из города на попутках. А потом парней утрамбовали в собачник допотопного УАЗика и увезли в отделение. Вот и вся недолга̀.

Из рассказанной Гераклом истории я извлёк два противоположных по степени восприятия вывода. Первый – позитивный состоит в том, что ничего серьёзного, кроме мелкого хулиганства нам не пришьют. Второй, он же негативный вывод гласит, что каждый час нашего нахождения здесь увеличивает опасность того, что нас свяжут с делом о вооружённой банде, которая рассекала по речным просторам на угнанной яхте. Это значит, что вполне очень скоро мы можем оказаться в лапах у Ленина. А его лапы представляются мне страшнее лап правосудия. Понятно, что все новости доходят до этой Тьмутаракани в последнюю очередь, понятно, что из средств связи у них, возможно, есть один телеграф, но если даже предположить, что свежие сводки в этих краях разносятся пешим гонцом, то к утру об обстреле ментовского катера уж точно будет известно.

Я не могу высказать свои опасения беспечным, чему-то веселящимся друзьям, так как меня сильно смущает бородач Михаил, который как раз подводит итог рассказу Геракла.

– Всё что не делается, всё к лучшему. Вины вашей здесь мало. Вы больше от наивности и от доверчивости своей страдаете. Но эти качества и господу нашему были присущи, так что скоро отпустят вас с миром, – увещевает он поющим голоском.

– Во, слышь чё говорит? – Геракл поднимает вверх указательный палец, словно этот голос прозвучал откуда-то свыше. – Скоро нас выпустят. Я ему верю!

Теперь я приглядываюсь к бородачу повнимательней. Щупленький в рубашоночке, льняных штанишках и китайских кедах. Он не такой старый, каким кажется, или хочет показаться, может чуть старше нас. Что здесь делает этот проповедник? Я решаю всё выяснить прямо сейчас.

– Послушайте, святой отец! Я прошу прощения за мой нескромный вопрос. А какие неисповедимые пути господни привели вас в эту юдоль скорби?

За стенкой громко хохотнул Уксус.

– Я ещё не заслужил, чтобы меня называли святым отцом. – отвечает бородач тем же смиренным и скорбным голосом. – А здесь я в силу извечной человеческой проблемы. Недопонимание! – он разводит руками. – Я вечный странник. Вся жизнь моя проходит в пути и где б я не находился везде встречаю одно и тоже…

– А я вот вас понима-аю! – я зеваю, и пытаюсь вытянуть ноги, просовывая их сквозь прутья решётки. – Знаете почему? Потому что чувствую родственную душу. Ведь нас тоже никто не хочет принимать такими, какие мы есть. Всё пытаются усмирить, устранить, вот даже в острог упекли. А ведь мы не хуже других. Делаем всё тоже. Иногда подворовываем, что греха таить, только называем вещи своими именами.

– Не-ет, воровство это тяжкий грех! – пытается парировать бородач.

– Полноте, Михаил! Это ведь просто слово. Резкое и неприятное слово. Можно же называть это как-нибудь иначе. Честная конкуренция, маркетинговый ход, рыночные отношения, достижение успеха, свободная торговля, забота о благе народа…Слов много, только вот суть одна. Так за что вас замели, святой отец? Наверняка какой-нибудь хитрый маркетинговый ход сделали?

– Сява, ну чё ты начинаешь! – вступается Геракл за нового друга. – Миша деньги на строительство храма собирал…

– Поня-а-а-тно! – я снова зеваю и закрываю глаза. – Дальше можешь не рассказывать.

– Да ну тебя! – обиженно рычит Геракл. – Миша, ты на него не обижайся, он сейчас не в духе.

– Да, Миша, ты не обижайся…просто…просто я…– я проваливаюсь в сон.

В те секунды, когда я выныриваю из сонной норы, чтобы переставить затёкшую ногу, или поудобнее приложить голову на согнутые руки, мне слышится монотонный голос бородача, перемежаемый рычанием Геракла. Нашли, блядь, место для исповеди.

Окончательно просыпаюсь из-за громких криков за стенкой. Заклятые друзья Поночка и Уксус в очередной раз закусываются.

– Может ты перестанешь мне ноги на морду закидывать? Сложи их и не брыкайся как кобыла! – Это голос Уксуса, обычно он всегда начинает.

– Ну извини, бля, ты здесь не в пятизвёздочном люксе! – злобно рявкает Поночка.

– Так это ты растянул свои длинные жерди, будто на кровати кинг сайз. Ещё раз так сделаешь, я их поломаю на хрен.

– А ну попро-обуй полома-ай.

– А вот и полома-аю! Чё, думаешь слабо?

Задушевный диалог прерывает сержант, пост которого находится в конце коридора.

– Эй! А ну ка быстро заткнулись. Я вас щас в карцер засуну, там стоя спать будете.

– Ну так засунь! – заводится Поночка. Горе тому третьему, кто вливается в этот спор.

Сержант не реагирует на выкрик зарвавшегося арестанта. Делает вид, что не услышал. Просто ему тоже, как и всем нам хочется спать. В отличие от нас он здесь на работе, а покемарить на рабочем месте это удовольствие из ряда запредельных, по себе знаю.

Я чувствую себя в эпицентре галдящего балагана. Справа злобная перепалка Уксуса и Поночки, слева пастырская беседа Гаракла с его новым наставником Михаилом, и в центре всего этого несчастный сдавливающий ладонями уши ваш покорный слуга. Несчастнее меня быть может сержант, который, наверное, каждую смену мучительно борется со сном. Я вижу его бесконечно качающуюся голову над письменным столом, расположенным в конце коридора. Голова ходит туда-сюда, словно у механической заводной куклы. Не хватает, чтобы при каждом глубоком кивке откуда-нибудь из него раздавался скрипящий искусственный голос: Я хочу спать…я хочу спать…я хочу спать…

Наверное, он бы сейчас обменял душу дьяволу на свой спокойный сон. Я уже представляю этого дьявола (который почему то является нашим помощником). Он сидит на краешке стола, машет свисающим копытом и говорит голосом смиренного батюшки Михаила.

– Просто выпусти этих парней, и ты узнаешь, что такое крепкий здоровый сон.

– Не-ет, – отвечает сержант, продолжая бесконечно ронять безвольную голову. – Если я их выпущу, то уж точно перестану спокойно спать.

– В том то весь и фокус, что ты будешь спать как младенец, несмотря на то, что перейдёшь черту. Главное сделать это в первый раз и тебе понравится. С этих пор ты каждую ночь будешь спать крепким богатырским сном, чтобы ни случилось. Поверь это высокая награда и её многие мечтают заполучить. Все те, кто не может спать, кого терзают совесть, сомнения, сотворённые грехи. Ты получишь этот великий дар взамен за трёх несчастных хануриков. Согласись, что нет ничего слаще, чем закрыть глаза и а-а-а. – Искуситель зевает, прикрывая копытцем огромную клыкастую пасть.

– Не-ет Комбайнёр меня убьёт…– вяло сопротивляется сержант, продолжая качать головой.

– Ничего он тебе не сделает. Просто открой две этих камеры, выпусти парней на свободу, и ты больше ничего не будешь бояться. Разве во сне можно бояться?

Интересно, а откуда они знают о том, что Комбайнёр это Комбайнёр. Это ведь я только что дал ему это погоняло?

Ключ громко скрежещет в личинке замка. Решётка отъезжает в сторону, издавая дикий лязг.

– На выход все!

Я открываю глаза и вижу бледное лицо сержанта. Всё ясно, это продолжение сна, только лучше смотреть его с закрытыми глазами. Я зажмуриваюсь.

– Я сказал на выход! – Крик сержанта звучит повторно, и я чувствую, как кто-то трясёт меня за плечо. Это Геракл.

– Сява, пошли, нас, похоже, отпускают!

Бли-ин, так это не сон. И этот чёртик на столе у сержанта тоже был реальным? Я никак не могу прийти в себя, чтобы начать разграничивать сон и реальность.

Встаю на ватные ноги, сомнамбулой выплываю из камеры. В слепящем свете коридорной лампочки плавают довольные морды Поночки и Уксуса.

– Привет, братиш! – они по очереди тискают меня, мацают, обнимают жарко, Уксус даже в щёку чмокнул. Тьфу…противный.

– Пацаны, а вам не кажется, что наши встречи становятся не такими уж редкими, – говорю я, вяло ворочая непроснувшимся языком.

Дружно грохая ботами, поднимаемся по лестнице наверх к долгожданной свободе.

В небольшом фойе за стеклянной перегородкой, на которой жирно намалёвано «Дежурный» нас ожидает невероятно бледный человек с капитанскими погонами. Похоже, что и этот мечтает однажды выспаться от души. Наверное, он тоже вступил в сделку с чёртиком.

Бледный с мёртвым выражением лица, через маленькое окошко выдаёт нам личные вещи. Самым богатым из нас оказался я. Кроме мобилы, я получаю назад свой пухлый рюкзак. Поночка и Уксус вслед за мной забирают давно уже умершие телефоны. В придачу к своей мобиле Уксус получает ещё и белую шляпу (единственный реквизит оставшийся у нас на память о яхте Ленина. Ещё один реквизит, состоящий из семидесяти кусков зелёных, исчез в неизвестном направлении вместе с Буратиной). У Геракла нет мобилы, она ему совершенно ни к чему. Но и он не спешит покидать ментовку с пустыми руками. Ждёт, настойчиво щёлкает пальцами, утыкая тяжёлый взгляд в бледнолицего.

– А-а…так это тоже ваше? – Спохватывается тот, поднимая за гриф стоящую в углу гитару.

– А то! Мы барды или кто? – недовольно рычит автор исполнитель в трениках и тельнике с рваной дырой на груди.

Я бросаю взгляд на подпирающего обшарпанный угол сержанта.

– Пока браток! Крепкого тебе сна и весёлых сновидений. – Улыбаюсь, заговорщицки подмигиваю, словно знаю что-то такое, ведомое только мне и ему и открываю дверь.

Нос щекочет прохладный и вкусный воздух свободы. На улице темно, хоть глаз коли. В двадцати метрах от разбитого крыльца на утыканной безразмерными ямами дороге находится что-то такое, что с первой же секунды режет глаз и диссонирует с этой заброшенной утопающей в дикой зелени дырой. Длинный белый лимузин с затонированными окнами распластался почти по всей длине подъездной дороги.

– Опа! А это ещё что за явление?– говорит за моей спиной, появившийся на крыльце Уксус.

Мне не требуется и пяти секунд, чтобы сообразить, что стоит за этим явлением. Я чувствую лёгкое дежавю. Снова что-то огромное и белое появляется в самом неподходящем месте. Снова откуда-то из недр этой белой субстанции льются знакомые ритмы. На этот раз это…точно это доктор Албан.

«Итс май лайф…

Итс май ла-айф»

Не надо быть провидцем, чтобы угадать, кто скрывается за тонированными окнами этого лимузина.

Вся наша компания уже сгрудилась на крыльце и в безмолвии ожидает начала представления. Стекло с пассажирской стороны плавно съезжает вниз, обнаруживая розовое округлых форм лицо, белозубую улыбку, ямочки на пухлых щеках и длинный заострённый нос.