Гунны – страх и ужас всей Вселенной

Дабы уразуметь суть этого толчка – решающего фактора, побудившего «северных варваров» к переориентации и приведший, в конце концов, к походу гуннов на Запад, следует ознакомиться с характером ландшафта. С характером той природной среды, в которой протекала жизнь тюркских или монгольских кочевых народов, Этот ландшафт не слишком изменился до сегодняшнего дня. Хотя территория, некогда занимаемая гуннскими кочевьями, ныне принадлежит частично Казахстану, частично – Монголии, частично – Китаю, правительства которых не усматривают никаких проблем в масштабных преобразованиях природной среды. Однако водохранилища, автострады, железнодорожные магистрали мало что меняют в общей картине, если речь идет о территории площадью в миллионы квадратных километров.

Вот что писал, к примеру, британский предприниматель шотландcкого происхождения А. Мичи о своем путешествии через Монголию в своей изданной в 1864 г. в Лондоне книге «Сибирский путь из Пекина в Петербург через пустыни и степи Монголии, Татарии и т.д.» : «Сразу за Калганом дорога ведет через узкий горный проход между холмами. Местность поднимается на протяжении шести часов пути примерно на две тысячи футов; затем попадаешь на высокогорное плато, лежащее на уровне примерно пяти тысяч футов над уровнем моря. Китайцы продвинулись до самого края пустыни и с неутомимым прилежанием занимаются земледелием даже в самой неблагодарной для этого местности. Здесь больше не приходится рассчитывать на постоянные погодные условия; часто наступает засуха, песчаные бури, ураганы и проливные дожди наносят огромный ущерб агрикультуре. Это вызывает плохой рост сельскохозяйственных культур, неурожай, и, в результате, чаще всего, голод. Монголы следят за продвижением китайцев с большим неудовольствием».

Следовательно, противоречия между земледельческой культурой оседлых китайцев и скотоводческой культурой кочевых монголов никуда не делись. Лишь направление удара за прошедшие тысячелетия переменилось, вследствие чудовищно нарастающего давления со стороны Китая, с его постоянно – несмотря на регулярные обильные «кровопускания» в ходе гражданских войн и варварских вторжений! – растущим населением.

«Хотя солнце нещадно палило весь день, руки Мичи, когда он ставил вечером палатку, настолько застыли от холода, что он едва мог удержать в них молоток, которым забивал колышки для палатки… Это происходило 26 августа на 21 градусе северной широты… На зеленом, усеянном цветами, травяном ковре паслись огромные конские табуны и стада крупного рогатого скота, которым не давали разбрестись скачущие вокруг монгольские пастухи. Их крики разносились далеко, ясно слышимые в чистом воздухе. Мичи оказался посреди страны шатров (кибиток, юрт, палаток – В.А.), отрезанный от культурного мира. Монгольский храм надолго стал последним увиденным им зданием из камня и извести. Он находился в травяной стране».

Первым строением в этом травяном море стала Великая Китайская стена. Спутник А. Мичи, Д. Флетчер, продолжает: «Та часть Монголии, по которой теперь странствовал Мичи, образует череду низменностей, перемежающихся участками волнистой местности; то тут, то там земля становится неровной и холмистой, и, в общем, степь здесь создает впечатление моря. Нигде не увидишь ни дерева, ни какого-либо иного предмета; глазу не на чем отдохнуть, кроме как на стадах или шатрах. Восход и закат солнца способствуют усилению иллюзии нахождения в море, так что выражение "корабль пустыни", примененное к верблюду, представляется чрезвычайно удачным…Легкость, с которой монголы ориентировались в пустыне, часто вызывала у Мичи восхищение. После ночного перехода они на следующее утро всегда точно знали, где находятся. Им не требовалось никаких видимых ориентиров для того, чтобы находить немногочисленные, разбросанные на обширных пространствах колодцы. Их ведет безошибочный инстинкт кочевника».

Именно этому инстинкту великий китайский император Цинь Ши Хуан-ди, первый объединитель Китая (из «полуварварской», с «истинно-китайской» точки зрения, династии Цинь), согласно традиционным представлениям, положил в конце III в. п.Р.Х. предел. Повелев возвести Великую стену на границе Китая с Великой степью. Ранее границу «Поднебесной» (вмещавшей в себя, в китайском понимании, весь обитаемый мир – «мир людей») с иным, «потусторонним», миром «нелюди» охраняли лишь немногочисленные крепости, построенные для контроля над особенно угрожаемыми участками местности. Эти крепости (построенные к тому же, преимущественно, не из камня, а из желтой или лиловой глины – лёсса), «северным варварам», охочим до китайского добра, было нетрудно обойти. Возможно, именно возникшая по воле «Сына Неба» на пути кочевников, казалось бы, неодолимая преграда побудила теперь и гуннов сделать над собой невероятное усилие, не только увеличившее их ударную силу, но и сплотившее разрозненные прежде племена кочевников и скотоводов воедино.

В пользу данного предположения говорит следующее обстоятельство. Первый вождь, вне всякого сомнения, правивший гуннами, а не их предшественниками из народности хунну, сумевший централизовать и организовать управление своим народом по принципу «народа-войска» (пришедшего на смену прежним разрозненным ватагам «степных удальцов»), правил почти одновременно со строительством китайцами Великой Стены. Скорее всего, успеху проводимой им политики централизации способствовало осознание в корне изменившейся обстановки на границе с Китаем. Причем не только им одним, но и всеми его соплеменниками, несмотря на свойственную им любовь к свободе. Звали этого централизатора Тоумань, Томен или Тумен (в книге Л.Н. Гумилева «Хунну» он именуется: Тумань; в книге В.П. Никонорова и Ю.С. Худякова «"Свистящие стрелы" Маодуня и "Марсов меч Аттилы"» Тоумань и Тумань упомянуты как два разных правителя гуннов). Китайские хронисты присвоили ему почетный титул «шанью», или «шаньюй» (кит. пиньинь: chаnyu, палл.: чаньюй), по-древнекитайски: «таньва» (от пратюркского «дархан» или «таркан»). Они оценивали данный титул (означающий, согласно Л.Н. Гумилеву, «величайший», а согласно книге Е.И. Кычанова «Кочевые государства от гуннов до маньчжуров» – «обладающий обликом обширного и великого» или «обладающий образом Неба», т. е. «небоподобный» или «божественный» правитель) как примерно равный титулу царя (ван). Впрочем, в отдельные периоды китайцы признавали гуннского шаньюя равным императору (Хуан-ди). Академик Л.Н. Гумилев считал шаньюев не «царями», а «пожизненными президентами» хунну. Ибо они избирались гуннской племенной аристократией и управляли не самодержавно, а совместно с советом 24 родов пяти хуннских племен – по крайней мере, со времен шаньюя Маодуня (о котором ниже будет рассказано подробнее).

Согласно списку гуннских царей, приведенному индийским историком Рахулом Санкритьяяном в его «Истории Центральной Азии», Тоумань-Тумань (если это не разные люди) родился примерно в 250 г. до Р.Х. Уже в преклонном возрасте первый шаньюй взял себе молодую жену, которую очень любил. Стремясь обеспечить престол за сыном от этого позднего брака, он разработал хитроумный и коварный план. Старший сын Тоуманя, принц (царевич) Маодунь (Модэ, Моду, Мотун), был отправлен заложником к кочевому племени юэчжей – предков будущих кушан (тохаров), ираноязычных саков или «восточных сарматов» (впрочем, некоторые считают «восточных сарматов» не юэчжами, а отдельным иранским кочевым народом, юэчжей же – азиатскими гетами, или, возможно, массагетами, упоминаемыми многими античными историками и географами). Обмен царевичами в качестве заложников с соседними народами, кстати, соответствовал гуннским обычаям вплоть до времен Аттилы. Когда Маодунь прибыл в ставку правителя юэчжей, его отец Тоумань напал на «восточных сарматов», надеясь, что в ответ те будут вынуждены убить его первенца и наследника, взятого ими в заложники. Однако заложники нередко изменяли ход истории. В сфере взаимоотношений гуннов с Римской империей это продемонстрировал на собственном примере «последний римлянин» Флавий Аэций (Эций, Этий или Аэтий; о нем еще будет подробнее сказано далее). Да и Аттила в юности (когда гуннский царь Ульдин победоносно сражался под знаменами западно-римского императора Гонория с опустошавшими Италию германцами остгота Радагайса), согласно некоторым источникам, тоже побывал в заложниках у римлян в «Вечном городе» на Тибре.

Возможно, любознательный Аттила знал из гуннских племенных сказаний, как себя повел в аналогичной ситуации Мотун, отданный в заложники юэчжам? Осознав нависшую над ним смертельную угрозу, Маодунь, убив приставленного к нему стража, своевременно бежал от юэчжей на их лучшем скакуне, на котором и домчался до шатра своего вероломного отца. Последний разыграл трогательную встречу, обняв своего обреченного им на гибель нелюбимого сына, оказавшегося таким «резвецом и удальцом, красотой и узорочьем гуннскими».

Удаль Маодуня, доказавшего, на что он способен, так впечатлила гуннов, что Тоумань был вынужден поставить его во главе одного из уделов, дав сыну в управление десять тысяч семей. Моду приступил к обучению воинов – достаточно суровому и даже жестокому, если верить китайским источникам (а почему бы им не верить?).

Мотун ввел в обращение свистящие стрелы («свистунки») и, обучая своих конных лучников, отдал им приказ стрелять всем вместе в тот предмет, в который выпустит такую стрелу он сам. А кто не выполнит приказа, тому он «положит к ногам его голову». И если кто-либо на охоте стрелял не туда, куда летела свистящая стрела, ему немедленно срубали голову. Однажды Маодунь вогнал свою свистящую стрелу в тело своего любимого коня и приказал мгновенно обезглавить тех своих спутников, которые не осмелились выстрелить в коня владыки вместе с ним. Вскоре после этого он насмерть поразил такой стрелой свою любимую жену. Но и на этот раз несколько его спутников впали в оцепенение, не осмелившись выстрелить в супругу господина. И снова Маодунь снес головы всем, не стрелявшим. В скором времени, Модэ, на очередной охоте, сразил свистящей стрелой любимого коня своего отца. Когда никто из спутников не рискнул отказаться последовать примеру Маодуня, он наконец-то убедился в том, что может всецело положиться на этих людей. Убежденный в полной верности и преданности собственной дружины, он поехал с Тоуманем на охоту. И выпустил свистящую стрелу в родного батюшку. А вся дружина Маодуня беспрекословно выстрелила в ту же цель, изрешетив шаньюя стрелами. После отца Мотун убил свою «вторую мать» (т. е. младшую жену убитого им отца и царя). Затем он убил своего единокровного брата и всех министров, отказавших ему в повиновении. И сам сделался шаньюем.

Считается, что Маодунь-Модэ-Моду-Модун-Мотун стал правителем гуннов в 209 г. до Р.Х. На первый взгляд невольно создается впечатление, что все это – образчик китайской «литературы ужасов». Хотя все описанное произошло на самом деле. Не вполне ясны лишь некоторые подробности этой кровавой истории. Так, скажем, существуют разные точки зрения на то, что представляла собой свистящая стрела, как она была устроена и т.д. Например: «"Свистунками" назывались стрелы с железными или бронзовыми наконечниками, на древко которых надевались полые костяные шарики с тремя отверстиями. В полете такие стрелы вращались и издавали пронзительный воющий свист. Этот свист пугал лошадей вражеских воинов и угнетающе воздействовал на моральное состояние самих противников. Костяные свистунки служили и муфтами, предотвращающими раскалывание древка стрелы, в которое забивался железный черешок наконечника. В распоряжении хуннских воинов-стрелков был большой набор стрел с наконечниками разных форм. Наибольшей эффективностью, дальнобойностью, точностью попадания и проникающей способностью обладали стрелы с железными трехлопастными наконечниками. В отличие от металлических, бронзовых и железных наконечников стрел, имевшихся на воружении у древних номадов (кочевников – В.А.), у хунну появились крупные ярусные стрелы с выступающим вытянутым остроугольным бойком и широкими лопастями с округлыми отверстиями. Именно такие наконечники в первую очередь снабжались костяными свистунками. До хуннского времени они не были известны, поэтому могут считаться изобретением хуннских мастеров-оружейников» (Никоноров/Худяков).

Вероятно, пара перышек и свистульки на конце стрелы было вполне достаточно для привлечения внимания воинов к направлению ее полета, чтобы и они сразу поняли, куда им целиться и пускать свои стрелы вслед за застрельщиком.

Обучение гуннских воинов набирало обороты. Их учили быстро и метко стрелять с коня, что впоследствии дало гуннам превосходство не только над китайскими войсками, но и над конными латниками юэчжей и аланов. Да и над готскими войсками, не говоря уже о почти полностью деградировавших в военном (да и не только военном!)

отношении римлянах. Но одновременно гуннов учили, не колеблясь и не ведая пощады, убивать. Что и в последующие столетия прочно прилепило к ним ярлык безжалостных головорезов. О творимых гуннами массовых зверствах и убийствах писало так много античных авторов, что нет никаких оснований сомневаться в достоверности их сообщений.

Как уже понял уважаемый читатель, имя шаньюя Модэ в разных источниках транскрибировали и писали по-разному. В зависимости от национальности переводчика с китайского. Так, индийский историк Санкритьяян называет его «Маудун». Китайцы-современники, вероятно (хотя и воспринимали на слух его произносимое гуннами имя, звучавшее по-гуннски, скорее всего, как «Бордур» или даже «Багадур»!), транскрибировали его по-своему, не имея графем для воспроизведения звуков гуннского языка. Уильям Монтгомери Мак Говерн, приводящий в своей толстой книге под названием «Ранние империи Центральной Азии» самые оригинальные варианты написания, даже превращает Модэ в своеобразного «Мао Древнего Мира», именуя его «Маодун» (почти «Мао Цзэ-Дун!).

Дело происходило во II в. до Р.Х. Рим уже стал великой державой, но все еще не достиг «мирового» господства. Птолемеевский эллинистический Египет, наследник греко-азиатской «мировой» (хоть и недолговечной) державы ставшего на краткий срок «царем Азии» Александра Македонского, служил мостом, или воротами, между Востоком и Западом. В египетских портах на Эритрейском (Красном) море и в Александрии жили торговцы и корабельщики, которым были ведомы обе части света (а заодно и третья – Ливия, т. е. Северная Африка), как «Наше» (Внутреннее, нынешнее Средиземное), так и Индийское море (нынешний Индийский океан). А в самом сердце Азии, в «Срединном государстве», так долго верившем, что его границы совпадают с границами мира вообще, что оно – и есть мир (совсем как Рим в последующие столетия!), начало пробуждаться сознание, понимание того, что, может быть, не все народы Севера и Запада – сплошь «варвары, не знающие церемоний»…

Образ действий Маодуня-Моду-Модэ-Маудуна-Модуна-Мотуна-Маодуна-Бордура-Багадура, окружившего себя поначалу верными конными лучниками, обучив их насмерть разить своими стрелами, не раздумывая, всех, на кого он им укажет, ликвидировавшего затем с их помощью не только своего царственного отца, но и все его (и свое собственное) семейство, дабы властвовать единолично, без соперников и конкурентов, кажется нам, вне всякого сомнения, страшно варварским, дикарским. Однако, эта дикость была вовсе не бесцельной, но вполне целенаправленной. И в этой целенаправленности заключался залог грядущего величия.

«Гуннские набеги, как правило, не были хаотичными, а четко планировались на основе получения разведывательной информации» (В.П. Никоноров, Ю.С. Худяков).

Маодунь заключил мирный договор с согдами (оседлыми восточными иранцами – В.А.). Восточные кочевники дунху (по Гумилеву – древние монголы, являвшиеся, если верить Никонорову/Худякову, традиционными и главными противниками гуннов) потребовали от него, в качестве дани, лучших гуннских коней. Некоторые гунны сочли это поводом к войне. Но Модэ отдал дунху коней, казнив не согласных с его решением подданных. Затем дунху потребовали отдать им красивейших гуннских женщин, включая жену самого шаньюя. Моду отдал им и женщин, сочтя, что существование гуннской державы, еще не готовой к большой войне с внешним противником, важнее женщин. Он даже обезглавил всех, кто отказался отдать своих жен. Когда же дунху потребовали приграничные гуннские земли, Модэ заявил, что земля – основание державы, и уступать ее нельзя никому. Он собрал войско и, казнив всех несогласных, совершил победоносный поход на дунху. Разбив и подчинив дунху, Бордур начал войну с юэчжами. Вышколенные грозным шаньюем гуннские конные лучники разгромили панцирную конницу юэчжей. Действуя, вероятно, тем же, описанным выше, способом, каким гунны впоследствии разбили конных латников аланов – «измотав их до предела».

Нанеся поражение юэчжам, Маодун решил, что настала пора возвратить гуннам земли, завоеванные ранее китайской империей Цинь. Покорив племена «лоуфань» и «байян» в Ордосе, энергичный шаньюй совершил набег на китайские земли в областях Янь и Дай, отправившись оттуда к городам Чаона и Луши, а затем – снова в Янь и Дай. 300-тысячное войско Маодуня фактически не встретило сопротивления. Ибо в Китае в то время шла междоусобная война, в результате которой, в конце концов, пришла к власти династия Хань. Гуннская держава Модэ долго воевала с китайцами – с переменным успехом – но, в конце концов, добились от Китайской империи признания себя государством, равным во всем «Срединному». Отныне государи обеих держав именовали друг друга «братьями». Как писал академик Л.Н. Гумилев в своей книге «Хунну»: «Это был беспримерный успех для хуннов: до сих пор ни один кочевой князь не мечтал равняться с китайским императором».

В своем изданном в 1964 г. в Калькутте труде упомянутый выше индийский историк Рахул Санкритьяян с полным на то основанием писал, что «Маудун, как завоеватель, может быть фактически поставлен вровень с Киром, Дарием и Александром (Македонским – В.А.)». В послании китайскому императору Вэнь-ди (у Никонорова/Худякова: Хяо Вынь-ди) из династии Хань (датируемом периодом между 169 и 156 г. до Р.Х.), Маодунь сам пишет о себе, что объединил все племена татар (тата, дада, да-дань) и создал великую державу скотоводов, что «двадцать шесть обширных стран, окружающих нас (гуннов – В.А.), подчинены моей верховной власти и обязаны платить нам дань. Если не хочешь, чтобы мои люди прорвались через твою Великую стену, запрети своим китайцам со своей стороны подходить слишком близко к стене».

Вот так так! Получается, что гунны суть татары? «Темна вода во облацех», как говорили наши предки…