Маршал

Встревожился Болотаев. Не только вахтершу, но и почти всё общежитие разбудил он криками в телефон. Бесполезно.

Тота не на шутку разволновался. Если он не успеет на свой рейс, то у него и денег нет купить билет на следующий. А здесь и занять то не у кого, разве что у Дады.

Вот так о ней волей-неволей почти всё время думал Болотаев и тут видит, как к общежитию подъезжает старенькие «жигули». Тота бросился к машине уговорить, вдвое, втрое больше заплатить, и из-за заледеневших стекол он не видит, кто внутри, а там за рулем Дада, и что странно, он даже не удивился и вопроса не задал, торопясь сел в машину, и лишь когда они выехали за посёлок – прямой зимник и он уже, как говорится, очухался, он надолго уставился на неё – правая, очень красивая сторона её лица, – с изумлением спросил:

– А откуда машина?

– Лёхина. Соседа.

– А ты умеешь водить?.. И права есть?

– Я окончила Военно-медицинское училище. Там всему нас учили, – тут она усмехнулась, – кроме лезгинки.

Тоте было не до шуток, он ещё пребывал в напряжении, всё смотрел на часы:

– А мы успеем?

– Не волнуйтесь, успеем.

– А-а как ты узнала, что за мной машина не приехала?

– А вы мне сказали, с кем договорились. А я знаю, что его драндулет в такой мороз не заводится. Пошла посмотреть – точно. Пришлось Лёху будить.

– Спасибо… Спасибо и Лёхе, и тебе, – уже спокойным голосом говорил Тота. – Вот. – Он достал деньги. – Это Лёхе и тебе.

– О чём вы говорите? – жестко среагировала она. – Уберите, пожалуйста!

Какое-то время ехали молча, но вскоре пассажир вновь встревожился:

– Что это такое? – Теперь и лобовое стекло почти полностью заледенело и дороги не видно.

– На такой скорости при таком морозе печь не рассчитана, – поясняет Дада – Только не волнуйтесь. Возьмите вот эту палочку и очищайте стекло.

Тота стал скрести лобовое стекло.

– Да не у себя, а передо мной. – Уже и Дада волнуется.

С неимоверным усердием Тота стал скрести прямо над рулем водителя. Процесс малоэффективный, лишь маленький островок, как небольшое отверстие в мир, удается Тоте очистить, и, наверное, даже при этом Дада довела бы машину до цели, да словно коварный удар под дых, машина вдруг дёрнулась раз-второй, мотор заглох, стало тихо. Слышно лишь, как ещё скрипят шины, но и этот звук, как оледенелое сердце, замирает. Машина стала. Пару раз Дада ещё пыталась мотор завести. Аккумулятор сел.

– Что случилось? – испугался Тота.

– Мороз… Может, бензонасос замерз.

– Что будем делать?

– Сидим…. Бог пошлёт нам спасение. Будет кто-то ехать. Должен.

– А если?

– Надо верить. Молчим. Надо сохранить тепло и прислушаться…. Звук мотора услышим.

– А если не остановит.

– Тут такого не бывает… Не волнуйтесь. Тихо.

Наверное, несколько минут молчали. А потом Дада тяжело вздохнула и очень тихо заговорила:

– Знаете, наш детский дом был в здании губернатора Севера. В одной половине мы – дети врагов и предателей, а в другой жили семьи новых хозяев страны… В коридоре, в стене, осталась дырочка от гвоздя, в которую мы всегда подсматривали, облизывались и мечтали когда-либо жить…

– К чему ты это? – также тихо прошептал Тота.

– Просто когда смотрела в эту дырочку, что вы очищали, вспомнила, как подсматривали… Всё. Ничего не видно. Не увидела. И не увижу.

– Что?! – заорал Болотаев. – Я не могу так умереть! Надо двигаться. Надо выйти.

– Стойте. Сидите! В машине пока ещё теплее.

– Нет! – Тота уже выскочил. Вслед за ним и она.

Солнце не видно. Оно появится лишь к обеду, но небо уже светлое, синее-синее. Ни единого облачка. Стойкий мороз. Дада сплюнула.

– Слюна не треснула, на лету не замерзла. Не ниже сорока.

– Тебя это радует? – страх в голосе Тоты.

– Да вы не бойтесь… Лучше сядьте в машину.

– Разве это машина – колымага… Зачем ты на ней за мной приехала?!

Дада отвернулась.

– Что будем делать? – кричит Тота. – Может, обратно пойдем… А может, что рядом есть?! Я здесь околею. Моё пальто.

– Наденьте мою шубу, – бросилась к нему Дада, и вправду на ходу снимая тулуп.

– Нет! – вдруг прорезался голос Тоты. – Не смей! Я выдержу!

– Кажется, машина! – воскликнула Дада. – Тихо!

Тишина. Только от мороза где-то истошно затрещали карликовые болотные березы.

– Я не могу… Мне плохо, – заныл Тота.

– Я дура: второпях спирт, аптечку и даже спички не взяла… А может, в машине что есть. – Она кинулась в салон. – Есть!.. Это водка, а скорее спирт.

Она откупорила бутылку, принюхалась, отпила глоток:

– Ой! Спирт… Выпейте. – Она протянула небольшую бутылку. – Вначале глубокий выдох и не вдыхая глоток.

После этой процедуры Болотаев стал кашлять, задыхаться, потом отпустило и даже стало полегче, потеплее изнутри.

– А ну ещё раз.

Всё повторилось. И после небольшой паузы Тота сказал:

– Дай ещё.

– Нет, – твердо сказала Дада. – Больше не положено, а то опьянеете и будет совсем плохо и опасно.

– Мне уже плохо и опасно… дай, – двинулся он к ней.

– Нельзя. – Она отошла. – Осталось немного… А вдруг придется машину поджечь.

– Чужую машину? – удивился Тота.

– Это на крайняк.

– Уже крайняк! Мне холодно… Дай спирт.

– Вы опьянеете.

– Будет легче умирать. Дай.

– Нет! – Она просто вылила остатки и бросила бутылку в сторону.

– Ты что – дура! – возмутился Тота. – Вообще-то, что ты дура, я давно понял… Просто я дурнее тебя, что с тобой связался.

– Не нервничайте… Сядьте в машину.

На сей раз он последовал её совету. Вскоре вышел. У него уже губы посинели.

– Дада, спаси. Подожги машину. Спаси.

– Нет. Это чужая машина. Как я рассчитаюсь.

– Да я тебе десять таких колымаг куплю. Спаси меня… Это глупая смерть.

– Чуть-чуть потерпите. Чуть-чуть, – пыталась она его успокоить. – Садитесь в машину.

Он уже был очень плох. Она помогла ему сесть в машину, говоря:

– Ещё чуть-чуть потерпим… Я верю, кто-то ведь должен ехать. Тихо! – крикнула она, а Тота уже и не мог говорить. – Шум. Едет! Машина. Мы спасены… Выходите!

От этой надежды Тота ожил.

– Выходите. – Теперь Дада уже вытаскивала его. – Слышите? Слышите? Мы спасены.

– А они остановят?

– Конечно… А ну-ка, идите сюда.

Новая беленькая «Волга» ехала быстро, выкидывая за собой клубы белого пара. Приблизившись, «Волга» явно сбросила скорость, а после, наверное, хотела объехать, но Дада буквально бросилась на капот и, как только машина остановилась, в прыжке раскрыла переднюю дверь.

– Вы! – На мгновение она застыла. – Пал Палыч?!

– Да. Мы опаздываем в аэропорт. На совещание в Москву, – слышит Тота четко выверенный начальственный голос. – Вас следующая машина подберет. У нас мест нет.

– Да что вы говорите! – Дада нагловато заглянула в салон. – О! Здравствуйте. Ваша супруга?

– Моя супруга.

– А этот помощник тоже в Москву?

– Он сопровождает меня.

– Вас или вашу супругу?

– Что? Что вы себе позволяете. Закройте дверь. Поехали!

– Я вам поеду?! – Дада уже раскрыла заднюю дверь. – А ну вылезай. – Она так рванула, что молодой человек с заднего сиденья вывалился на дорогу, а Дада крикнула Тоте: – Сюда! Быстрее! Садитесь… Стойте! – Она бросилась к «жигулям», достала портфель Болотаева, забросила и его в «Волгу». – Он тоже в Москву. Спасибо! – Она захлопнула дверь. – Счастливого пути!

Наверное, в жизни каждого человека есть моменты, которые вспоминать не хочется и не вспоминаешь, потому что некогда и нечего излишне память дерьмом загружать. Однако, попав в российскую тюрьму, ты понимаешь, что всё, что было до этого на воле, – благодать, вот и вспоминаешь всё, как некое спасение от реальности…

Как любой, более-менее воспитанный человек, Тота Болотаев, внедрившись таким образом в чужую машину, должен был, наверное, первым делом извиниться, потом поздороваться, объяснить ситуацию и ещё раз извиниться.

Он этого не сделал, потому что он этого сделать не мог – он был обморожен и ещё долго пребывал в шоке, то есть оттаивал в комфорте и тепле. А машина после этого неожиданного инцидента вновь набрала скорость, и некоторое время все молчали и были ошеломлены.

На заднем сиденье, прямо за водителем, оказывается, сидела супруга начальника местных энергетиков; она ткнула в плечо водителя и тихо сказала:

– Надо сообщить. Надо вызвать машину по рации.

– Здесь рация уже не ловит, – сказал шофер.

– Надо развернуться, – бросила женщина.

– О моём помощнике волнуешься? – слегка вывернул голову начальник. – Ты слышала, что эта дамочка сказала? Кстати, молодой человек, – обратился он к Тоте, – кем она вам приходится?

Болотаев задумался и не сразу ответил:

– Знакомая, – и после паузы невнятно, шепотом и скороговоркой: – Почти невеста.

– Да, – вывернул шею начальник, мельком оглядел нового пассажира. – Повезло вам, молодой человек… Как она за вас поборолась! Повезло с невестой.

Было видно, что последние слова он говорил уже не только для Тоты, и поэтому вновь возникло напряжение, долгая пауза, которую вновь нарушила женщина:

– Вызовите дежурку. Включите рацию. Им нужна помощь!

– Здесь рация не ловит, – вновь говорит водитель.

– Не волнуйся, – успокаивает начальник, – их кто-либо после нас подберет.

– Вряд ли. Такой мороз и выходной, – прогноз водителя.

– Чего уж?! – возмутился муж. – Мы и так опаздываем на рейс. А у тебя билеты на премьеру… Да и не пойму я: молодого человека невеста выручает, а за моего молодого помощника моя жена так волнуется. Может, остановить, вернешься? А вы, молодой человек?

…Если честно, то Болотаев достоверно вспомнить не может, было ли последнее сказано, или это вовсе ему приснилось, ибо после бессонных ночей, такого потрясения и спирта в тепле уютной машины он расслабился и заснул.

Если бы Дада хоть раз напомнила Тоте об этом дне, а тем более попрекнула бы, то Тота почувствовал бы какое-то облегчение и прощение, но Дада об этом дне ни разу не упомянула, словно его и не было. А он ведь был. Да ещё какой, только не в судьбе Болотаева, который в тот день благополучно долетел до Москвы, поздно вечером уже был в общежитии и ещё хотел в тот же вечер пойти на переговорный пункт попытаться позвонить в дежурку. Но он этого не сделал – надо было готовиться к новой трудовой неделе, когда всё закрутилось и завертелось, и, правда, он звонил пару раз, но ведь это дело непростое. Словом, прошло так две-три недели, и лишь позже, когда вновь на кафедре выписали командировку на Когалым, Тота плотно сел за телефон и был ошарашен: Дада арестована.

Более ему ничего не сказали, да он и не спрашивал. Обычно, прибыв в Сибирь, Тота первым делом выполнял командировочное задание, а потом в повестке была Дада – как бы на десерт и не более. Однако на сей раз Тота первым делом заинтересовался судьбой Иноземцевой, и, как оказалось, только он интересовался ею.

Тогда Тота подумал, что это не просто так, а где-то даже испытание и его самого, как он определил – на вшивость.

Конечно, он был стеснен и в средствах, и во времени, но он делал всё, что мог, хотя дело было непростое.

По своим делам Дада и не раз у этого Лёхи машину просила и не за просто так, а за деньги или спирт. И по всей вероятности, и в то утро Дада машину выпросила, а в критический момент эту колымагу подожгла.

Даже по версии следователя, с которым Тота встретился, и не раз, машину поджег помощник Алексей, который первым запаниковал. И конечно же, этот поджог их наверняка и спас, ибо только через час после этого появился попутный «Урал».

На этом инцидент был бы исчерпан – такое не раз в Сибири бывает, однако Лёхе ведь машину никто не вернет, у Иноземцевой таких денег нет, вот и решил он просто – написать заявление об угоне личного транспорта.

Болотаев дважды встретился с этим, как он определил, пропойцей Лёхой и даже обещал, что в течение года он по частям выплатит сумму ущерба.

– Да ты что? – на блатной манер отвечал Лёха. – И я буду по частям машину покупать? И весь год пешком ходить? Я ведь ясно и по-русски сказал: утром деньги – вечером я заявление заберу. И разве я не прав? За базар отвечать надо. А за своих баб тем более.

Обычно командировка длилась неделю, а на сей раз Болотаев, сославшись на работу, которую он тоже делал, пробил две. Тем не менее какого-либо прогресса в деле Иноземцевой он не добился, и адвокат прямо сказал: нужны деньги, и тогда либо Лёха отзовёт своё заявление, либо прокурор, получив своё, спишет всё на лёгкое хулиганство, и в этом случае грозит лишь условный срок, а так ей приписывают грабёж, угон, порчу и так далее. И самое интересное, Тота лично ходил в приёмную начальника энергетиков и даже дождался на улице Пал Палыча, но, оказывается, ещё до инцидента Иноземцева была уволена за нарушение трудовой дисциплины и к тому же при выносе её вещей из комнаты общежития обнаружили зэковский ватник с заточками.

Словом, о положительной характеристике с места работы и речи быть не может, и уже не первая судимость – рецидивистка.

Это был почти что пожизненный приговор Иноземцевой и, как понял Болотаев, вызов ему самому. А спасение только одно – деньги.

Вернулся Тота в Москву, стал искать деньги. Он думал, что у него много богатых друзей, особенно тех, кто привязан к эстраде, – оказалось, что Тота уже не их круга человек. В общем, никто в долг денег не дал. Нашел лишь в кредит одну тысячу рублей под двадцать процентов годовых. Это значит, что он теперь должен свою стипендию, восемьдесят рублей, отдавать кредитору в течение пятнадцати месяцев.

А как и на что ему дальше самому жить?

Об этом он и не подумал, потому что действовал не как финансист, а как он считал надо, то есть, наверное, как учили в институте культуры, а может, как подсказывала интуиция.

Вернулся Тота в Сибирь и прямо к Лёхе, думая, что тот несказанно обрадуется. А тот говорит:

– Что? Тысяча? Да ты что?! Ведь этой машине цены не было. – И оказалось столько достоинств, что красная цена – пять тысяч.

– Да ты что?! – Это уже Болотаев изумился. – За такую рухлядь?

– Но-но! – осадил его Лёха. – Ты классику читал? Торг здесь неуместен.

На следующий день Болотаев был у следователя прокуратуры – тысячу показал, на что тот прямо в своем кабинете, ничего не боясь заявил:

– Вторая судимость. Масса отягощающих обстоятельств. Отрицательная характеристика с места работы…

– Как отрицательная? – перебил Болотаев.

– Не знаю… Вот. Печать, подпись, дата. Так что учитывая наши добрые отношения, уважая моих чеченцев-друзей по армии – три тысячи и сразу, а не по частям… Но если дойдет дело до суда, то это всё утроится. Так что спешите… И пусть хотя бы дадут характеристику положительную с места работы. Отрицательных в нашей практике я и не встречал.

Обескураженный Тота поздно вечером возвращался в общежитие, когда чисто боковым зрением уловил, как какие-то подозрительные тени отделились от заснеженной стены, двинулись за ним, и по походке одного из них он вроде узнал Лёху, и надо было бы интуитивно мобилизоваться, но он устал, очень устал и уже оправдывал в душе самого себя, что, мол, всё, что мог, он сделал и ещё, может, сделает, а на данный момент надо завтра возвратиться в столицу и там время покажет, как и без того мрачный мир и вовсе померк.

Очнулся он в какой-то машине. Окончательно пришёл в себя в приемном отделении больницы, откуда хотел и смог бы быстро уйти, потому что было очень холодно, грязно, всюду ещё не запёкшаяся кровь и какая-то вонючая слизь и никакого внимания.

Добрые люди, которые его обнаружили и доставили в больницу, уехали. Принявшая его врач с ходу спросила паспорт, и только тогда Тота понял, что его обворовали, но оглушили не совсем, потому что он всё же сообразил, что теперь идти ему некуда, а больница – и крыша над головой, и государственное учреждение, где не только врачи, но и милиция, может быть, поможет ему, а более теперь и некому.

Только теперь Болотаев ощутил состояние, когда ты в далеком, чужом краю, без документов, без денег и никого из знакомых, а тем более родных нет.

Вот теперь он с ещё большей болью стал думать об Иноземцевой… А какого ей? К тому же в тюрьме. А каков он сам? Кто теперь ему поможет?

От этих мыслей, а скорее от сотрясения, у Болотаева в голове начался страшный гул… Очнулся он в палате.

– Вы свою фамилию, имя помните? – Над ним доктор в белом халате.

Было ещё много вопросов и беглый осмотр, после которого был поставлен диагноз:

– Вам повезло – шапка у вас хорошая. Она вас и спасла… Кстати, к вам товарищ из органов.

Почему-то Болотаев подумал, что это должен быть тот же следователь прокуратуры с ухоженными ручонками, который даже побрезговал у него тысячу рублей взять. Однако появился простой капитан милиции – по виду работяга с большими, грубыми ручищами. Он, как, наверно, положено по инструкции, тщательно провел допрос потерпевшего, всё записал и в конце спросил:

– Особые пожелания есть?

– Есть, – бойко ответил Тота. – Как бы улететь в Москву – паспорта и денег нет?

Капитан немного подумал и сказал:

– Так. Есть у нас ваш земляк. Я ему скажу.

Было очень поздно, когда появился молодой человек в накинутом белом халате и, хотя в палате было десять человек, не мешкая подошёл к Тоте, по-чеченски поздоровался, позвал в коридор.

Тота всегда думал, что любого чеченца он смог бы узнать, однако этого – с чисто чеченским именем Ваха, он никогда бы не распознал.

Старший лейтенант милиции был по-служебному немногословен. Первым делом он передал больному солидный пакет с едой и напитками и без особых церемоний постановил:

– Раз так случилось – надо здесь полежать, долечиться, как врачи велят. С протоколом допроса я ознакомился. Справку на дорогу выдадим, деньги на билет – поможем. Вот только вопрос – Иноземцева, о которой вы печетесь, кем приходится?

Болотаев задумался. То, что можно было ляпнуть чужому человеку – мол, знакомая или почти невеста, теперь не скажешь и дал такой ответ:

– Она спасла мне жизнь и сама из-за этого пострадала.

– Понятно, – изучающе посмотрел на Болотаева милиционер. – А вот этот Лёха – его роль?

– Его роль? – переспросил Тота. – Не знаю.

– Придется выяснить, – сказал милиционер. – Поправляйтесь.

Через день Болотаев выписался из больницы и сразу, как ему сказали, направился в милицию, где его ждал земляк:

– Так. Вот справка по закону, а вот деньги на дорогу от меня. Если хочешь помочь гражданке Иноземцевой, то напиши заявление, что на тебя совершил нападение не кто иной, как гражданин Ушаков.

– А кто такой Ушаков? Этот Лёха? – Тота задумался. – А может, не он?

– Проверим. Это наша работа реагировать на заявления граждан. По заявлению Лёхи задержали Иноземцеву, а теперь появится и ваше заявление.

– Теперь меня затаскают по судам Когалыма как свидетеля? – опечалился Болотаев.

– Возвращайтесь в свою Москву, – был вердикт.

Прибыв в Москву, Болотаев посчитал, что он что мог для Иноземцевой сделал, по крайней мере по уши залез в долги, и теперь пора о ней позабыть, ведь сколько по жизни людей встречаешь, навсегда расстаешься и, слава Богу, не вспоминаешь. И для этого Болотаев даже написал заявление в ученый совет, чтобы ему поменяли объект исследования, а ещё радикальнее – даже тему диссертации.

Заявление Болотаева частично удовлетворили: тему значительно расширили – «сравнительный анализ» многих нефтедобывающих объектов, что, кстати, ему очень в дальнейшем помогло, а вот «Когалым-нефть» из-за инцидента убрали и теперь туда ни направления, ни командировки нет, а Тота так и не смог про Иноземцеву забыть, наоборот, он всё более и более страдает, не имея каких-либо сведений о ней, но оттуда вдруг пришло уведомление – почтовый перевод 500 рублей и приписка от Вахи: «Всё, что смог. А Иноземцевой, раз она жизнь спасла, надо помочь жить».

Заимев такие деньги, Тота решил, как получится, просто на ближайшие праздники, вылететь в Когалым, хотя бы земляка по-человечески поблагодарить, однако он его больше никогда не увидел, тем более не пришлось там побывать, ибо буквально через несколько дней на кафедре звонок:

– Болотаев, это вы? – встревоженный голос коменданта общежития. – Тут какая-то девушка к вам.

– Какая девушка? – Хотя он уже понял и, не желая говорить «со шрамом на лице», почему-то сказал: – С чемоданом?

– Да. С допотопным, – был ответ.

С нею было комфортно. Очень и очень комфортно, если бы… Если бы не её прошлое.

…Кстати, даже тюремное содержание Болотаева стало, если можно так сказать, более комфортным с тех пор, как в Енисейск приехала Дада.

У неё опыт – детдомовский, тюремный, – и она умеет найти необходимый контакт и возможность для передач. Поэтому у Тоты теперь и теплая одежда, и неплохое питание, хотя по распорядку он ещё в карантине и передачи запрещены. Но Иноземцева как-то умудряется. Конечно, за деньги.

«Но откуда у неё деньги?» – задается вопросом Тота. А потом сам же дает ответ: у Дады вроде всё открыто, но в то же время все так закамуфлировано, что не понять… Однако с ней было очень комфортно, приятно.

…Начало марта. В Москве слякоть, грязь, тающие сугробы. Бежал Тота с кафедры до общежития и представлял: на проходной Иноземцева, как вышла из тюрьмы, в своем блатном ватнике… Вот начнутся сплетни по академии. А сколько вновь будет проблем?

Забежал Болотаев в фойе – всё-таки она была умница, – в углу был небольшой зеленый уголок. Она там незаметно приютилась на своем чемодане.

– Дада! – негромко сказал Болотаев.

Она вскочила. Они не обнимались, не объяснялись и даже толком не поздоровались. Тота резко взял чемодан, другой рукой схватил её руку, быстро повел к лифту. Только очутившись в своей комнате, Болотаев внимательно осмотрел её – очень похудела; а шрам – видимо, раньше она его припудривала – теперь потемнел. Одета она худо, бедно, провинциально.

– Когда освободилась?

– Позавчера… Спасибо вам. Ваш земляк Ваха сказал, чтобы я там более не оставалась. Это он посоветовал к вам. Я проездом.

– И куда?

Она замялась и после паузы:

– К подружке по детдому. В Воркуту.

– Это значит в никуда?

Она совсем обмякла, опустила голову.

Тота кинулся к ней, с силой и страстью обнял, так что она простонала, косточки хрустнули…

– У меня сейчас две пары семинарских занятий, – это Болотаев замещает заболевшего научного руководителя, – а часов в шесть-семь я вернусь… Ну, располагайся. Я побежал.

У Тоты часто останавливались гости – земляки. Но это особый случай. И он очень хотел побежать к Даде, да у него еду приготовить не из чего. В магазинах полки пустые, даже если деньги есть, а у него их нет – он долг погашает.

Всё-таки не с пустыми руками он в общагу пришёл, а уже от лифта вкусный аромат.

Стол накрыт и столько блюд.

– Ты где взяла всё это? – удивился Тота.

– У соседей. Точнее, они сами предложили. Я нашла у вас лук, картошку, хотела пожарить, и они жаркое готовили, я предложила помощь. Вот так получилось и у нас, и у них. – Она демонстрирует стол. – А что?

– Что? Что?! – возмущен Тота. – Ты разве не видишь их?

– Очень вежливые, нормальные африканцы. Гораздо лучше, чем пьяные и грубые мужланы.

– Это, может, и так, – согласился Тота, – но с иностранцами надо быть очень осторожным. А что-то у них брать!.. Понятно?

– Понятно, – согласилась Дада, – что это не наша общага в тайге.

Общежитие было построено к московской Олимпиаде 1980 года, блочного типа. Небольшой общий коридор, санузел и двух- и трехместные комнаты. Болотаев занимал трехместную, большую комнату. У него прописан студент-земляк, который живет на съемной квартире и не появляется здесь. Соседи Болотаева тоже аспиранты. Правда, их цель – не защититься, а под разными предлогами как можно дольше пробыть в Москве, где они, пользуясь дефицитом во всем, регулярно выезжают в свои страны, привозят всякие вещи – от спиртного и сигарет до джинсов, дубленок и иных «шмоток», на чем зарабатывают вроде бы хорошие деньги.

В СССР такое считалось спекуляцией, было уголовно наказуемо и обществом вроде бы порицалось, хотя почти все, кто жил в Москве, так или иначе к этой сделке или спекуляции порою бывали причастны, ибо иных вариантов приобрести что-либо нормальное не было.

Болотаев тоже пару раз со спекулянтами контактировал, себе джинсы брал, маме кожаное пальто и ещё кое-что по мелочи. Правда, всё это было не с соседями, которых Тота держит на дистанции.

Так, после приезда Иноземцевой, утром, стоя в маленькой прихожей, он грубо постучал к соседям и через закрытую дверь крикнул:

– Эй, вы! Ко мне девушка приехала, поэтому ведите себя тише воды, ниже травы. А санузел для вас только вечером и утром, по полчаса. Понятно?

– Да-да, товарищ Тота, – дружно ответили соседи, не открывая дверь.