Сны над бездной
Вмиг промокшая до нитки, она вбежала под брюхо небоскреба, и воздух вокруг мальчика ожил от ее легкого дыхания. Ей было не больше шестнадцати лет.
Как она была красива!
Отерев ладонями мокрое лицо, она освободила волосы от ленты и, опираясь рукой на шершавую плоскость бетонной опоры, поочередно выставила под струи дождя одну и другую ногу. Она смывала с заляпанных туфель грязь, не снимая туфель с ног. Улыбка не переставая блуждала по ее лицу, исходя из ямочек в уголках губ и поднимаясь к уголкам глаз.
В коляске захныкал младенец.
Юная мать, однако, не повернула головы на его зов.
Младенец заголосил.
– Он заплакал, – сказал мальчик женщине.
Распрямив тонкий стан, она гибкими пальцами начала поправлять на талии намокшую юбку.
Мальчик приблизился к женщине и тронул рукав ее влажной, прилипшей к телу блузки.
– Плачет… – смущаясь близости ее глаз, прошептал он.
Юная женщина подбежала к коляске, вынула запеленутого младенца и, производя горлом высокие крикливые звуки, принялась укачивать его на худых длинных руках.
А мальчик понял, что она глухонемая. И что он… уже любит ее.
Старик слушал дождь. Его чуткое ухо различало одновременно и общий тяжелый шум ливня, и отрывистое падение каждой капли. И вдыхая чистый запах дождя, старик ощутил необходимость задать себе вопрос: что значит это мгновение в его длинной жизни? И что особенное заложено в совокупности громады небоскреба с шумом ливня и с ними, четырьмя живыми душами, укрывшимися под тридцатью бетонными этажами, – с ним, стариком, с мальчиком, с этой убогой молодой матерью, очевидно, столь же несчастной, сколь и некрасивой, и с беспечным младенцем? Старик из опыта знал – искать ответ на этот вопрос не надо; ответом является то именно, что он сумел вдруг почувствовать исключительность этого мгновенья. Так уже неоднократно бывало в его жизни – это был не вопрос разума, а движение души.
Неожиданно пространство, в котором шумел ливень, ответило старику чудесной тишиной. Старик очнулся и увидел, что дождь кончился и все вокруг блещет в солнечных лучах.
Черная туча удалялась. Невдалеке от небоскреба плыла над тротуаром, двоясь в мокром асфальте белым, розовым и изумрудным пятнами, юная женщина с детской коляской.
«Он, наверное, голоден, – подумал старик, взглянув на мальчика. – Разумеется, голоден. Как же я до сих пор не подумал об этом!»
– Что ты ел сегодня утром? – спросил он, испытывая особенное болезненное счастье от того, что ему дано право заботиться о мальчике.
– Я не помню, – ответил мальчик. – Хлеб с сыром.
– Пообедаем в «Викинге»?
Вновь вышли они на морскую набережную.
В километре от них на округлом мысе, выступающем в море, громоздился, словно айсберг, разрушенный колосс морского вокзала с обломком торчащей над ним башни. Башня изначально была стометровой высоты; наверху ее находился ресторан, в котором был вращающийся пол, чтобы посетителям поочередно открывался вид и на залив, и на город. Но месяц назад во время землетрясения часть высотных зданий и старых построек рухнула и было затоплено городское метро. В тот день впервые погибло много людей, и началась всеобщая паника. Выли сирены, носились «скорые». Толпы горожан в страхе стали покидать город. Но везде они увидели ту же картину. И они вернулись, еще более напуганные. Башня морского вокзала тоже не устояла и обвалилась на его крышу, погубив всех, кто находился в ресторане и офисах, и падением разрушив перекрытия морского вокзала.
Но возле главного входа на причалы сверкала полусферическая стекляшка «Викинга». Этих маленьких дешевых ресторанчиков концерна «Викинг» было разбросано по городу множество. И хотя первоначально у каждого из них было свое название, жители города стали называть их «Викингами».
Старик по-прежнему молчал, но походка его вновь стала легкой, и во всей его спортивной фигуре чувствовались сила и уверенность.
Набережная, по которой они быстро шли, широчайшей дугой изгибалась вправо. Стены домов на всем протяжении пути были исписаны и разрисованы мелом, углем и краской. В нескончаемом нагромождении граффити, рисунков и надписей можно было проследить всю историю человечества. Наскальные мамонты соседствовали с персонажами комиксов, фашистские свастики – со звездами Давида, объяснения в любви – с площадной бранью. Тут и там накиданы были кучи мусора, валялись вразброс упаковочные коробки, ломаные доски, банки из-под пива, белые одноразовые шприцы с грязными иглами, апельсиновая кожура, бумажные и целлофановые обертки от шоколада и жевательной резины, пустые гильзы от патронов автоматического оружия, пачки от сигарет. Возле разбитых витрин аптеки по тротуару вился размотанный марлевый бинт.
– Какие у тебя планы на ближайшие дни? – вдруг спросил старик.
– Никаких нет, – растерянно ответил мальчик.
– А у нее с… этим?
Мальчик понял: у матери с господином Сугутовым.
– Я не знаю, – ответил он.
– Она тебе ни о чем не говорила?
– Нет.
Мальчик подумал, что старик продолжит вопросы, – ведь не случайно он спросил сначала о его собственных планах, а потом о планах матери и господина Сугутова, но как неожиданно старик заговорил вдруг, так же неожиданно замолчал. И до «Викинга» они дошли молча.
Под прозрачным стеклянным колпаком, с одной стороны которого мрачно высилось полуразрушенное здание вокзала, а с другой открывались морской простор и разломленные трещинами причалы, было почти пусто. И очень тихо. Так тихо, что отчетливо слышался любой самый робкий звук. Четыре посетителя сидели в разных местах круглого зала далеко друг от друга. И то, что они сидели разрозненно, усиливало ощущение тишины.
Старик выбрал двухместный столик с мористой стороны зала у самого стекла. Официант выслушал «заказ», молча удалился, принес им кушанье – гороховый суп, бефстроганов и яблочный сок; в «Викингах» еда была простая – три вида супов, три вида вторых блюд, чай, сок, кофе и алкоголь; и каждый посетитель из этих блюд и напитков мог составить по своему вкусу обед или ужин… И так же бессловесно, сразу же получив плату, официант исчез. Старик отметил косым взглядом, как неуверенно переставлял он ноги, плывя по проходу между столиками, и, вспоминая стоячий взгляд его водянистых глаз, понял, что официант – наркоман.
И сейчас же старик забыл о нем. С того момента, как он решил накормить мальчика, то есть позаботиться о нем, потому что матери нет до него дела, в уме старика мелькнула странная мысль. Вспыхнув, она мгновенно погасла, однако вскоре затеплилась снова, стала стремительно разгораться, все явственнее высвечивая впереди новую, удивительную жизнь, о которой он прежде не подозревал.
Мальчик ел быстро – он действительно был голоден, и старик старался не смотреть на него, чтобы не смущать своим взглядом, но сердце его томилось от теплоты и нежности к внуку.
– Скажи, ты хотел бы пойти со мной в море? – спросил старик мальчика, не глядя на него и продолжая есть.
– Конечно! – мгновенно ответил мальчик. – А когда?
– Послезавтра.
– На форты? – спросил мальчик.
– Тебе хотелось бы на форты?
– Да! – воскликнул мальчик. – Очень хотелось бы!
И лицо его просияло.
– А если дальше? – спросил старик.
– В шхеры?
– Дальше.
– Дальше залива? В само море?
Некоторое время старик молчал.
– Ты был когда-нибудь в океане? – спросил он.
– Нет. Ни разу, – ответил потрясенный мальчик.
– Вот что, – сказал старик, – сейчас мы пойдем к Арсену, проведем у него день и переночуем. А завтра начнем собираться в дорогу. Но ты можешь передумать, если захочешь.
– Что ты, Фома! Я ни за что не передумаю! – воскликнул мальчик, коснувшись пальцами руки старика.
Мальчик и старик покинули стеклянную полусферу «Викинга» и под ярким синим небом пошли по морской набережной к дому, в котором жил Арсен.
Они оставили позади полтора квартала, когда за их спинами раздался высокий хриплый голос:
– Остановитесь! Я прошу! Я требую!
В этом сорванном голосе звучали мольба и отчаянье.
Обернувшись, мальчик и старик увидели мужчину лет сорока пяти, до горбатости сутулого и непропорционально длинноногого. В полосатой домашней пижаме и тапках на босую ступню, он неловко семенил за ними.
– Я не спал всю ночь. Да. И весь день, – быстро заговорил он. В его впалых, упрятанных под густыми бровями глазах переливчато двигались две большие золотые капли. – Этого не выдержит никакая психика! Они кричали всю ночь! Рыдали! Выли! Я знаю: у меня навязчивые идеи. То есть я сам знаю, что я болен. Но если я это понимаю, значит, какая-то часть моего рассудка здорова?
Он вопросительно заглянул в лицо сначала мальчику, потом старику.
– Скажите, – тихо промолвил он, – ведь это всё… – он осекся и шепотом произнес: – С Луной… Выдумки?.. Ведь этого не может быть? Я математик. Я сделал расчеты.
– Разумеется, – спокойно ответил старик. – Возвращайтесь домой, сварите кофе и возьмите хорошую книгу.
Несколько секунд мужчина стоял неподвижно, только густые кустистые брови его шевелились. Вдруг он усмехнулся.
– Я знал, что этого нет на самом деле, – сказал он уже твердым, спокойным, даже хвастливым голосом. – Да. Математика! У меня так расшатались нервы! Но теперь я вижу ясно. Мне сразу понравились ваши лица. Это просто массовая галлюцинация! У всех до одного! Психоз миллионов!..
Он не докончил фразу, задумчиво побрел к подъезду дома, из которого, очевидно, только что выбежал, но перед дверью внезапно обернулся, блеснул горящими глазами и торжественно изрек:
– Гомера читать буду!
Это было странно, почти неправдоподобно – фонтаны у здания отеля «Золотая звезда» работали. Сам отель был пуст и черен от копоти – он сгорел полностью еще до памятного землетрясения, но из наконечников труб, расставленных в шахматном порядке перед гранитными ступенями входа в отель, били вверх сильные струи чистой прозрачной воды и с шумом ниспадали в два прямоугольных бассейна.
Пройдя по набережной еще немного, старик и мальчик свернули в подъезд последнего перед вертолетной стоянкой дома. Бесшумный лифт вознес их на четырнадцатый этаж.
Глава 2
Арсен был по возрасту такой же старик, как и Фома, но внешне нельзя было бы найти двух более разных людей. Фома был строен телом, беловолос и легок в движениях. Арсен – медлителен, кривоног и необычайно широк в плечах. Еще у него не было кисти правой руки, и, здороваясь, он подавал левую руку, всегда, впрочем, этого стесняясь, хотя кисть правой руки он потерял в молодости и за пятьдесят лет можно было привыкнуть к такому рукопожатию и не стесняться. Голова у Арсена была громадная, черты лица крупные, морщины на лице прямолинейные и очень глубокие. Будто неведомый скульптор, лепивший его голову, успел выполнить только черновую работу и потому на всякий случай везде оставил лишнего материала – на носу, ушах, губах, бровных дугах. Когда Арсен снимал пиджак и вешал его на спинку стула, плечи пиджака на полметра спускались с обеих сторон спинки. Таких, как Фома, в этот пиджак поместилось бы трое. На груди у него была огромная татуировка, изображавшая ощеренного льва. Он наколол ее в возрасте пятнадцати лет, будучи худым узкоплечим подростком, и образ льва, изображенный на груди, начал таинственно воздействовать на его человеческий лик, потому что через несколько лет он стал совершенным львом. Но странно, глаза этого могучего человека были всегда полны светлой грустью. Поселившись в них однажды, она эти большие теплые глаза посчитала удобным для себя жилищем и уже из них не уходила. Во всяком случае, мальчик не мог припомнить, чтобы он видел Арсена с веселыми, смеющимися глазами, как, впрочем, ни разу не видел в его глазах ни тоски, ни страха, ни отчаяния.
Когда, выйдя из лифта, они остановились на лестничной площадке перед квартирной дверью и услышали за ней грузные шаги, мальчик с вожделением, мгновенно возникшим в подушечках пальцев рук, вспомнил о коллекции камней и минералов, которая была у Арсена и которую Арсен разрешал ему не только смотреть, но и раскладывать на столе.
Арсен не спрашивал из-за двери: «Кто?» Он открывал любому. Он ничего не боялся. И сама дверь была у него тонкая, деревянная. Такие двери были теперь редкостью. У большинства владельцев квартир стояли пуленепробиваемые стальные двери с дорогими запорными устройствами и смотровыми глазками, сквозь которые можно было видеть в темноте.
Огромный человечище вырос перед мальчиком и стариком. Он был одет в просторные серые брюки, белую накрахмаленную рубашку и синюю безрукавку поверх нее. Очки на его большом бугристом носу съехали вниз, и добрые глаза внимательно смотрели на пришедших поверх прозрачных стекол. И мальчика сразу охватил привычный восторг от величины гигантских плеч Арсена и от его крупной львиной головы – неужели такие люди бывают на самом деле?!
И вот уже, один в кабинете Арсена, он склонился над тяжелыми ящиками с камнями и минералами. Широким кругом ложились на поверхность письменного стола куски вулканической лавы, черный базальт, оранжевые руды, красные, золотистые, дымчатые горные хрустали, янтарь с застывшим в прозрачной глубине доисторическим жуком, брусок малахита, а в центре круга горкою – голубые кристаллы аквамарина, изумруды, халцедоны, агаты…
Мальчик любил разложить всю коллекцию и, прищурив глаза, со стороны наблюдать за тем, как многоцветно она переливается на темно-зеленом гладком сукне.
Но сейчас, раскладывая камни, он впервые думал не о них.
«Ты был когда-нибудь в океане?»
Вопрос, заданный ему стариком полчаса назад, смутил мальчика.
«Океан!..»
Мальчик оглядел комнату.
Она была прямоугольной формы, с большим овальным окном на залив и несметным количеством книг на книжных полках. Но мальчик сразу понял, что ищет его взгляд. На одной из стен, занимая почти целиком ее площадь, находилась карта планеты.
Это была особенная, голографическая карта, на которой водная поверхность земного шара была озарена изнутри невидимыми лучами; в океанах, морях и озерах светились рельефные подводные впадины, горные хребты, плато, вулканы…
Океанолог по профессии, Арсен за свою жизнь исплавал весь Мировой океан, спускался на большие глубины в батискафах, прошел в подводной лодке подо льдом Северного Ледовитого океана, и эта подробнейшая карта – была итогом его работы.
Везде на водной поверхности чернели мелко нанесенные цифры, сотни цифр, но ими обозначались не глубины, а нечто иное, чего мальчик не знал.
«Чтобы попасть в океан, надо пройти залив, море, пролив… – думал мальчик, глядя на карту. – Это длинный путь. На один залив нужно двое суток».
Он прикинул – какое расстояние потребуется им одолеть, попытался разделить это расстояние на среднюю скорость, с которою они будут двигаться, но у него не было калькулятора, а считать в уме он почти разучился.
«Хорошо бы найти его, пока не начался прилив, – подумал мальчик. – Но сначала я посмотрю вертолеты».
Он подошел к окну.
Даль залива синела. Темные с яркими белыми вершинами облака уплыли, и вместо них появились редкие перистые облачка. Внизу, слева, от края до края видна была вертолетная стоянка и посреди нее, как жирная красная точка, – круглая крыша будки, в которой дежурил охранник.
«Нет, никак нельзя успеть туда и обратно, – сказал мальчик сам себе, отходя от окна. – Но ведь мы не можем не успеть обратно?!»
И эта мысль удивила его.
Не спеша, в задумчивости он начал снимать со стола камни и складывать их в деревянные ящики.
Когда на столе осталась небольшая кучка изумрудов, халцедонов и агатов, он ощутил, как на плечо ему легла огромная рука, но легла, будучи огромной и тяжелой, легко и даже ласково.
– Что тебе из всего этого больше нравится? – спросил Арсен.
Мальчик показал на янтарь, в глубине которого чернел доисторический жук.
И сейчас же со стыдом понял, что Арсен спросил его для того, чтобы что-нибудь подарить ему.
– Он твой! – сказал Арсен.
– Спасибо, – смущенно прошептал мальчик, трогая пальцами янтарь и все еще не веря, что драгоценность принадлежит ему.
– Ты хочешь есть? – спросил Арсен.
– Фома накормил меня, – ответил мальчик. – Я хотел бы пойти погулять.
– Погода хорошая, – согласился Арсен.
Как только мальчик вышел из дома на набережную, он сразу повернул к вертолетной стоянке.
Стоянку огораживала металлическая сетка, в которой были сделаны с двух сторон входы.
Мальчик покрутился возле полосатых тумб и скользнул под шлагбаум. Сильные воздушные машины окружили его – легкокрылые, изящные, высокие и массивные, с замысловатыми опознавательными знаками, с длинными обвислыми лопастями винтов. Их прозрачные кабины сверкали в солнечных лучах. За выпуклым пластиком видны были кресла пилотов, приборные доски, рычаги управления. Как в фантастическом лесу, раскинувшим над ним тонкие ветви, от которых пестрели на земле множественные тени, ходил среди них мальчик. Каких только вертолетов здесь не было! Шестиместные, четырехместные, огненно-красные спортивные, одноместные с открытым седлом, как у мотороллера.
Мальчик долго стоял возле одного из них, потом все же рискнул и сел в седло. Он оглядел приборную доску, измеритель скорости, на котором последним справа стояло число 200. И это число сразу обратилось в его воображении в свистящий в ушах поток воздуха.
– Если хочешь, я могу открутить тебе голову, – услышал он совсем близко голос охранника.
– Но ведь я ничего плохого не делаю, – промолвил мальчик.
– Но ведь это не твоя машина, – сказал охранник.
– Нет, – ответил мальчик.
Он вышел с территории стоянки и побрел по набережной в сторону устья реки, к тому месту, где старик выбросил калькулятор. Он не обиделся на охранника. Он вообще ни на кого не обижался теперь. Прежде он много обижался и очень страдал от своих обид, но теперь перестал обижаться, даже когда ему говорили злое. В конце концов, охранник был прав: еще неизвестно, как поступил бы владелец воздушного мотороллера, застигни он чужака в седле своей машины.
Внезапно мальчик увидел идущих на него людей.
Его сразу поразило то, как они шли, – цепочкой, перегородив тротуар, крепко держась за руки и глядя прямо перед собой. Их напряженные глаза смотрели очень далеко, и мальчик, остановившийся на их пути, не являлся им помехой; они смотрели сквозь него.
Это была семья из пяти человек. В центре – глава семьи и его жена, по сторонам – трое детей: юноша лет семнадцати, таких же лет девушка в карнавальном сомбреро и малыш в коротких штанишках на лямочках. Они двигались, как бы преодолевая невидимую, встречную им силу, наклоняясь вперед и сильно отталкиваясь ногами от асфальта. И только малыш упирался и плакал. В руке у него был игрушечный мышонок.
Мальчик уступил им дорогу, и они проплыли мимо, даже его не заметив.
Проходя рядом с мальчиком, малыш выронил мышонка и, закричав, попытался вырваться, но взрослые не остановились.
Мальчик подобрал мышонка и бросился за ними. Он протянул малышу игрушку, но тот опять уронил ее. Тогда мальчик снова подобрал мышонка, но малыш и в третий раз выронил его.
«Какой неловкий!» – подумал мальчик.
Наконец ему удалось просунуть плюшевого зверька малышу под лямку штанишек.
И сразу мальчик отстал от них, так как они вошли на территорию стоянки.
Обернувшись назад, малыш на мгновенье взглянул на него печальными прощающимися глазами.
Мальчик решил посмотреть, как будет взлетать вертолет, и сел вблизи ограды на парапет. Он видел, как пятеро забрались в четырехместную машину, малыша с мышонком посадили на колени к его матери, засвистели турбины, винт над кабиной вертолета сдвинулся, превратился в сияющий круг, и машина пошла над заливом.
Вертолет быстро набирал высоту; он поднимался все выше, уменьшаясь, сверкая на солнце.
Сильно запрокинув назад голову, мальчик наблюдал за его полетом.
«Что он делает! – подумал мальчик о пилоте вертолета. – Зачем они забираются так высоко?»
И вдруг он понял, что сейчас произойдет, и с силою закрыл глаза. Но они против его воли открылись, и он увидел, как, сорвавшись с огромной высоты, вертолет стремительно понесся вниз к густой синей воде, мелькнул над нею черной тенью и исчез в ней без всплеска и грохота, точно провалился в пустую глубокую яму.
Мальчик шел по набережной. Он ни о чем не думал. В его душе появилась болезненная пустота, и эта пустота росла, ширилась… Он и не заметил, как оставил позади отель «Золотая звезда», морской вокзал, разграбленную аптеку.
Дойдя до Центрального спуска, он спустился по каменной лестнице и сел на ступенях под статуей мраморного атлета, где в полдень они сидели вместе с Фомой.
Вода была еще далеко, и место, куда старик забросил калькулятор, не было затоплено ею.
И глядя на далекую воду, мальчик понял, что не пойдет искать калькулятор, потому что ему все равно, будет у него калькулятор или нет.
Он поднялся с теплых ступеней и побрел куда глаза глядят.
Танки уехали, и только ребристые следы от тяжелых гусениц остались на земле и траве.
Мальчик приближался к тридцатиэтажному небоскребу, стоявшему на бетонных ногах-опорах. В памяти ожил шум ливня и легкое дыхание юной женщины в длинной до щиколоток зеленой юбке и бледно-розовой блузке с крылатыми рукавами…
Ему захотелось посмотреть: есть ли еще над зданием ангелы. Впрочем, это он назвал их ангелами. В первый раз они пришли к нему в раннем детстве во сне. Они ему приснились. А потом он увидел их наяву. Он подумал тогда, что они – какие-то особенные люди-птицы из фантастического кинофильма. Но у них не было крыльев, как у птиц, и ног и рук, как у людей. Они появлялись внезапно и были окружены многокрасочными сияниями, цвет и сила света в которых постоянно менялись, то затухая, то разгораясь. Много позже мальчик догадался, что это язык, которым они разговаривают между собой.
Однако светлая тоска, которая охватывала его сердце, когда оно вдруг начинало чувствовать их присутствие, не появилась, и он понял, что ангелов нет.
Пустота в душе стала огромной, и мальчик испугался, что сейчас заплачет. Тогда он круто переменил направление и быстро зашагал к мосту.
Перейдя через мост, он увидел высокую гору свежевыструганных досок и бригаду рабочих в голубых комбинезонах.
Рабочие строили театральную сцену. Помост и боковые стенки были уже сколочены, и теперь они собирали из дюралевых конструкций навес.
Вдруг мальчик услышал выкрикнутое издали свое имя.
– Федя!
Он обернулся и увидел подбегающего к нему одноклассника.
– Там, в школе, такое!.. – возбужденно заговорил одноклассник; глаза его лихорадочно горели, и нервная улыбка прыгала по щекам. – Бежим скорее!
И они помчались к зданию школы.
Ничего особенного ни по пути, ни близ здания школы мальчик не заметил, но одноклассник упорно продолжал тянуть его за собой.
Они взбежали на крыльцо, отворили входную дверь, но далее проследовали не в главный вестибюль, а вправо, к другой двери, ведшей в подвал.
Одноклассник приложил палец к губам, стрельнул вперед глазами, показывая, что им надо идти туда, и, ступая на носках, неслышно они спустились по узкой глухой лестнице.
В подвале была полутьма. От маленьких окошек поверху тек пыльный прямолинейный свет. Под тяжелым бетонным перекрытием первого этажа, нависавшим над полутьмою, мальчик различил много подростков из разных классов. Они стояли полукругом и что-то загораживали собою.
Мальчик подошел к ним с краю и увидел в сумраке угла деревянные нары, покрытые куском полиэтилена, и на нарах два голых тела: одно – полное, взрослое, женское, другое – худое, мальчишечье.
– Сама пришла! – шепнул мальчику его приятель. – Я очередь занял, а потом, думаю, разыщу тебя.
Мальчик смотрел на нары. Он понимал, что смотреть нельзя, и не мог не смотреть.
Женщина была немолода. Она лежала на спине, подложив под шею подушечку и откинув назад темноволосую голову. Ее тяжелые белые ноги, согнутые в коленях, упирались в поверхность нар крупными уродливыми ступнями, а сильная шея с широкой пульсирующей жилой, дугою вытянутая на подушечке, была как кусок очень толстой змеи.
И мальчик все забыл. Он забыл о том, что произошло на заливе, об Арсене и Фоме, о Луне.
Завороженный увиденным, он чувствовал, как все настойчивее растет в нем желание поскорее прижать себя к женщине, прижать так сильно, чтобы тайна ее раскрылась ему, как это желание тянет его туда – к стонам, мрачному звериному дыханию, к тусклым бликам света на бесстыдно обнаженном теле женщины. Всего сильнее притягивала бесстыдность.
«Я тоже узнаю сегодня все…» – подумал он.
И вдруг, когда подошла его очередь и уже никого не осталось между ним и нарами, он услышал голос, отчетливо прозвучавший в центре его мозга: «Ты потеряешь Изабель!»
И мальчик бросился вон из помещения подвала. Вихрем он взлетел по ступеням тесной лестницы, распахнул одну дверь, вторую, перемахнул через перила крыльца и побежал меж прямоугольных высотных домов, сам не зная куда.