Маска, я вас знаю!
– Во-первых, не Антона или Артема, а Андрея. – Румянцев похлопал ладонями по бумагам, сплошь покрывающим его стол, нашел под ними мобильный, вытянул его на свет божий, потюкал пальцем в дисплей и зачитал с экрана: – Андрей Витальевич Косоногов, одна тысяча девятьсот восьмидесятого года рождения, зарегистрирован по адресу улица Рогозина, десять… ну, это тебе не надо. Где он зарегистрирован, там и нашелся. Живой, здоровый, невредимый. Если не считать повреждением обширную плешь среди кудрей, но это его жизнь погрызла, как я понимаю. – Участковый усмехнулся и горделиво пригладил свой собственный седой, но непогрызенный ежик.
– Не поняла, – удивилась я. – Если он проживает по адресу регистрации, зачем снимает квартиру у Ребровых?
– Ну, Елена Ивановна, ты маленькая, что ли? Объяснять тебе… По адресу регистрации у этого самого Косоногова жена, тесть, теща и двое детей.
– А! Ты намекаешь, что у Ребровых он свою тайную личную жизнь устраивал? – сообразила я. – То-то его почти не видно было, уж таился так таился… Значит, говоришь, он жив-здоров?
– А ты как будто этим недовольна?
– Да бог с тобой, я людям только хорошего желаю и вообще за мир во всем мире. – Я встала с подоконника. – Ладно, мерси за информацию, оставляю тебя с трудами твоими праведными.
– А говоришь – желаешь людям хорошего, – вздохнул участковый, неохотно возвращаясь к отчету.
Я неторопливо прогулялась дворами в обратном направлении и у наших воображаемых ворот снова встретила Маринку Лосеву. Она опять стояла там со списком и протянутой для пожертвований ладошкой.
– Золотухину на венок собираем, – увидев меня и упреждая вопрос, сообщила она и качнулась в сторону, преграждая путь нацелившемуся на калитку Максиму Ивановичу.
Несмотря на довольно ранний час, он явно успел принять на грудь и шествовал моряцкой походкой в развалочку, рискуя не попасть в проем между массивными квадратными колоннами. Калитка у нас довольно узкая.
– На Золотухина надо! – против ожидания, легко согласился Максим Иванович. – Такое представление вчера было! Петька заслужил цветы.
– Циничный вы, Максим Иванович, – упрекнула его управдомша.
– И щедрый! – ответил тот, широким жестом прилепив к ее ладони сторублевку.
Он прищурился, собрался, качнулся вперед и просквозил между Сциллой и Харибдой коварной калитки, лишь чиркнув плечом по одной из колонн.
– Вот как он через дорогу сейчас пойдет, а? – вздохнула Маринка. – Зеленый свет от красного не отличит, когда сам такой синий…
– Образно выражаешься, – похвалила я и тоже потянула из кошелька сторублевку. – Кстати, выяснила, как на самом деле зовут жильца Ребровых: Андрей.
– А фамилия его Косоногов, – кивнула Лосева. – Тоже знаю уже, у Инги Тимофеевны записаны его паспортные данные, она вчера ими со всеми официальными лицами поделилась – и со мной, и с участковым. Хотя для меня это уже лишняя информация, потому что Косоногов от нас съезжает. За прошлый месяц он Ребровым так и не заплатил, но они оставят себе сумму залога, так что все в порядке.
– Да шикарно, – сказала я, но не в связи с ее словами.
Засмотрелась на выплывающую со двора Элину Абрамовну Фунтову – роскошную пожилую даму, приходящуюся, как ни странно, унылой Маринке родной матушкой.
Шурша расписанными вручную шелками и звеня дизайнерскими браслетами, Элина Абрамовна приблизилась к нам. Дыша духами и туманами, она поинтересовалась низким голосом с эротичной хрипотцой:
– На что опять собираем?
– Тебе не нужно, мама, я за нас уже сдала, – отмахнулась Маринка.
– А я, по-твоему, уже не часть этой экосистемы? – обиделась Элина Абрамовна, картинно всплеснув руками.
Я опять засмотрелась – широкие рукава цветастой туники завихрились вокруг запястий языками пламени.
В суровый коронавирусный год, в самый локдаун Элина Абрамовна умудрилась найти персональное женское счастье и переселилась к своему прекрасному принцу, который хоть и немолод, зато обеспечен. Теперь мадам Фунтова радует нас своим присутствием лишь изредка, навещая дочь и любимую внучку Настю, которая втайне от Маринки помогала бабуле в сердечных делах.
– Мама, ты неподражаема, незабываема и просто жизненно нам всем тут необходима!
– То-то же, – Элина Абрамовна приняла дифирамбы, презрев саркастический тон, и величественно уплыла за символические ворота, но в паре шагов от нас притормозила, чтобы небрежно бросить через плечо: – Заходил юноша, я дала ему ключи, он пошел собирать свои вещи.
– Какой юноша? – не поняла Маринка.
– Такой кудрявый, с лысиной, как там его… – Элина Абрамовна требовательно пощелкала пальцами, отгоняя склероз, но имя юноши так и не вспомнила. – Жилец Ребровых, теперь уже бывший, – и, удостоверившись, что новых вопросов у опешившей Маринки не возникло, прощально кивнула нам и поплыла дальше.
Управдомша, ожив, объяснила:
– Инга Тимофеевна попросила закрыть квартиру на оба замка. У Косоногова ключ только от верхнего, а у меня вся связка. Ребровы оставили, еще когда переселялись, на случай протечки водопровода, прочистки дымохода, проверки газового оборудования…
– Не надо подробностей, – попросила я.
Маринке только дай заговорить о проблемах содержания и ремонта вверенных ее заботам помещений, до самого вечера бухтеть будет.
Вручив управдомше сторублевку, я наконец вошла во двор, но не успела дойти до подъезда, как Маринка догнала меня и развернула к себе, дернув за руку.
– Что такое? – встревожилась я.
– Какой еще кудрявый и лысый?! – выдохнула она, испуганно тараща глаза. – У того Антона, который Артем, а на самом деле Андрей, аккуратная стрижка!
– Да нет же, у Косоногова кудри и плешь, мне участковый сказал. – Я попыталась ее успокоить.
– А я своими глазами видела – стрижка, канадка! – Маринка охнула. – Кому это мама ключи отдала? А ну как ворюге!
– Пойди посмотри, – предложила я. – Он же сейчас как раз в квартире, вроде вещи собирает.
– Пойдем вместе! – Маринка крепче вцепилась в мою руку. – Если там вправду чужой, ты станешь свидетелем, что я его выгнала! Не хочется, чтобы Ребровы были ко мне в претензии, я и в прошлый раз еле-еле прошла выборы, теперь каждый голос на счету…
Быть вечным и бессменным управдомом – заветная Маринкина мечта. Ей бы родиться в могучем клане и править до скончания века какой-нибудь азиатской страной, переименовывая в свою честь тамошние города, включая столицу. Маринсултан, звучит же? Прекрасное название для стольного града, по-моему.
– Ходют тут всякие! – донеслось из горних высей.
Вслед за боевым кличем на нас с Маринкой посыпалось что-то мелкое, твердое, застучавшее по асфальту, как сухой горох.
– Бежим! – Управдомша потянула меня в ближайшее укрытие – под козырек над крыльцом.
Мелкое и твердое под нашими ногами хрустело и трещало, как виноградные улитки.
– Это макароны, – яростно вытряхнув каннелони из прически, резюмировала Маринка. – Герасим будет очень недоволен… Так, ладно, пошли смотреть на кудрявого лысого!
– Ну пойдем. – Я не очень сопротивлялась.
Мне было интересно, какой он все-таки – таинственный Антон-Артем-Андрей Косоногов? Кудряво-лысый или канадско-стриженый?
На фотографиях, которые я нашла в своем смартфоне, этот безответственный квартиросъемщик красовался в худи с капюшоном, под которым не разглядеть прическу.
Дверь в квартиру Ребровых была не только не заперта, но даже приоткрыта. Это нас с Лосевой не удивило: человек, который собирается выносить вещи, не будет закрываться на замок. К тому же, пока Антон-Артем-Андрей где-то пропадал, воздух в квартире сделался спертым, я бы тоже на его месте первым делом открыла окна и двери, еще бы настежь их распахнула.
– Проветривает, молодец, но мух же из подъезда напустит, – проворчала вечно недовольная Маринка и все-таки прикрыла входную дверь за нашими спинами, едва мы вошли в прихожую.
В квартире царила тишина, типичных шумов, выдающих паковку багажа и подготовку к переезду, не было слышно. Зато из большой комнаты доносился негромкий храп.
– Поспать завалился, – недовольно поджала губы Маринка.
Чувствовалось, что ей хочется поскорее спровадить из нашего дома загадочного типа, утратившего статус жильца.
Беречь сладкий дневной сон постороннего товарища управдомша вовсе не собиралась, сразу же покричала противно-бодрым голосом:
– Андрей, добрый день, вы уже закончили сборы? – и прислушалась.
– Ходють тут всякие! – донесся со двора приглушенный закрытой дверью сторожевой вопль бабки Плужниковой.
– Приходють и спять, – ворчливо поддакнула Маринка.
Не дождавшись ответа от Косоногова, она решительно прошагала в комнату и вдруг севшим голосом, который наконец-то приобрел сходство с обворожительным контральто Элины Абрамовны, прохрипела:
– Да вашу ж мать!
Я приблизилась к дверному проему, с порога заглянула в гостиную и поняла, что выраженная Маринкой надежда не оправдалась.
День у Андрея выдался недобрый. И закончил он уже, похоже, не только сборы, но и вообще всё, включая свое земное существование.
Тело лежало у стола под окном.
Пробившийся в щель между шторами слепящий солнечный луч отражался от гладкой лысины интенсивным сиянием, похожим на нимб, но оно не мешало увидеть, что волнистые космы с правой стороны потемнели и слиплись.
А храп оказался хрипом. И он практически затих, пока мы с Маринкой стояли двумя столбами и пялились на эту картину. Вот честно, «Да вашу ж мать!» – самое подходящее для нее название!
Второй внезапный труп в доме меньше чем за сутки!
Даже третий, если считать кого-то в мешке. Хотя кто там мог быть, если Антон-Артем-Андрей тут, прямо перед нами…
– А может, он еще живой?! – спохватилась я.
– Не знаю! Не буду проверять – боюсь! Не тупи, «Скорую» вызывай! – коротко глянув через плечо, вызверилась на меня Маринка.
– А ты полицию! – рявкнула я в ответ.
Мы синхронно потянулись за мобильниками.
Глава четвертая
Лазарчук приехал вечером.
Уже закончилась безрадостная суета в квартире Ребровых, глубоко шокированных случившимся. Инга Тимофеевна, срочно приехавшая на такси, уверенно заявила: всё, теперь они с мужем квартиру точно продадут, она будто проклятая, одни проблемы с ней.
Уже отпустил нас с Маринкой следователь, отправившийся опрашивать других соседей.
Уже я отскребла от подошвы засохшую конфету, на которую наступила, выйдя во двор, и чуть не грохнулась, поскользнувшись.
Уже примчалась оказывать мне моральную поддержку коротко проинформированная по телефону о новом ЧП Ирка.
Уже вернулись домой Колян и Колюшка, поахали, выслушав новости, и с удовольствием съели сваренный Иркой борщ – лучшую, по ее мнению, форму моральной поддержки.
– Как же я рад вас видеть! – с порога возвестил полковник с интонацией, которая больше подошла бы заявлению «Глаза бы мои на вас не смотрели!».
Он обменялся рукопожатием с Коляном и Колюшкой, которые проявили поразительную деликатность и со словами: «Ну, не будем вам мешать!» – оставили нас на кухне втроем. При этом утащили с собой к телевизору кружки со свежим компотом и половину пирога, тоже спроворенного бесценной Иркой.
– Борщик будешь? – заискивающе спросила подруга угрюмого Лазарчука.
– Буду, – ответил тот с печальной кротостью Сократа, которому предложили порцию смертельного яда.
Ирка налила ему борща, и мы с ней в уважительном молчании отследили, как полковник с прискорбием опустошает свою горькую чашу.
Поев, Серега положил ложку, отодвинул пустую тарелку и, посмотрев грустными глазами приговоренной к утоплению собачки Му-му сначала на меня, а потом на Ирку, риторически вопросил:
– Вот как это у вас получается, а?
– Ты про борщик? Я могу поделиться рецептом, – предложила подруга, притворяясь, будто не понимает, о чем речь.
– Я не про борщик. Я про трупик, – помотал головой настоящий полковник и уставился на меня. – Как, а?
– Клянусь, совершенно случайно! – Для убедительности я размашисто перекрестилась. – Вообще не ожидала ничего такого, сама удивилась!
– Правда? – не поверил Лазарчук. – А вот я почему-то нисколько не удивился. Ни когда про вчерашний труп в этом доме узнал, ни когда мне о сегодняшнем сообщили.
– А что насчет позавчерашнего? – влезла Ирка, которой не давала покоя пропажа мешка то ли с трупом, то ли без.
Она у нас очень хозяйственная, ничем не разбрасывается.
– Да погоди ты с позавчерашним, – отмахнулся от нее Серега. – Я вообще сомневаюсь в его существовании…
– Конечно, какое существование у трупа! – завелась Ирка.
– Да погоди ты, я сказал! – полковник повысил голос.
Подружка притихла, и я смогла вклиниться в образовавшуюся паузу с логичным вопросом:
– А почему ты не удивился, когда узнал про вчерашний труп?
– Минуточку, я вижу необходимость в систематизации, – влезла неугомонная Ирка. – Вчерашний труп – это у нас кто? Золотухин? А сегодняшний?
– Очень хороший вопрос, между прочим! – Я пристально посмотрела на Серегу. – Мы тут немного запутались. По словам участкового, кудрявый дядька с лысиной – Андрей Косоногов. Но жильцы нашего дома под этим именем знали совсем другого персонажа – со стрижкой «канадка»! Так чей же труп мы с управдомшей нашли в квартире Ребровых? Следователь нам не сказал, и это внушает сомнения в его компетентности. Он сам-то знает, чье это было хладное тело?
– Андрея Витальевича Косоногова, именно ему почти год назад сдали квартиру ваши Ребровы.
– А кто же тогда колышки в клумбу забивал?! – возмутилась я.
– Какие еще колышки? – Голос полковника сделался страдальческим.
– Деревянные! Какими вампиров в кино убивают!
– А тут еще и вампира убили? – Лазарчук наконец удивился, причем неприятно.
– Нет. Не знаю. Но тот мужик, которого в нашем доме знали как жильца Ребровых, участвовал как-то в общем субботнике и втыкал в землю колышки.
– Зачем? – встрепенулась Ирка.
Как совладелица компании по продаже принадлежностей для сада-огорода, она живо интересуется разными землеройными работами.
– Не помню, – призналась я. – Но точно безотносительно убиения вампиров.
– Уже хорошо, – устало обронил Лазарчук и крепко потер лоб. – Так… С чего я начал-то?
– С того, что тебя не удивил вчерашний труп, – подсказала Ирка и продемонстрировала похвальное знание материала. – Скоропостижно скончавшийся от отравления самым сильным на Земле природным ядом Петр Золотухин.
– Так почему не удивил-то? – снова спросила я. – По мне, так он удивительно неожиданно появился. В смысле, Золотухин крайне внезапно стал трупом. Жильцов нашего дома это заметно впечатлило, а тебя, значит, нисколько?
– Вообще-то я не должен этого говорить, но будем считать, что ты – важный свидетель, оказывающий помощь следствию, поэтому как бы не посторонняя. А ты… – полковник в сомнении посмотрел на Ирку.
Та быстро спряталась за холодильник и уже оттуда, невидимая, успокоила его:
– А меня тут вообще нет!
– Ну предположим, – неохотно согласился Лазарчук.
Чувствовалось, что делиться с нами секретами следствия ему ужасно не хочется, но вроде как надо.
– Чего ты от меня хочешь, Сережа, скажи честно? – я попыталась помочь ему.
– Веришь – сам не знаю! – Друг пощипал себя за переносицу и несколько раз моргнул. – Мерещится что-то такое…
– Какое? Смелее, мы тут все свои, – подбодрила я.
– Это ты тут вся своя, – громким шепотом поправила Ирка из-за холодильника. – Меня здесь вообще нет.
– Даже не знаю, как это объяснить. – Лазарчук вздохнул и, занятно смущаясь и отводя глаза, наконец начал рассказывать: – Тут вроде самоубийство, но очень странное. Такое, знаешь… Нарочно не придумаешь. Как в дурацком детективе, сочиненном дамочкой со слишком богатой фантазией.
Он посмотрел прямо на меня, и я обиделась:
– Но-но! Это что за намеки? Я к внезапной смерти Золотухина никакого отношения не имею!
– А что не так с его самоубийством? – спросила из-за холодильника та, кого с нами как бы нет. – Траванулся дядя ядом, с кем не бывает? Это же классика!
– Вот Сократ, например… – подсказала я.
– Я не знаю про Сократа, – с чувством возразил Лазарчук, – с его смертью пусть историки разбираются. А вот Золотухин отравился затейливо, до такого, небось, и Сократ не додумался бы. Он раздавил свой ядовитый зуб!
В кухне повисла тишина, которую дерзко нарушил засвистевший чайник. Я молча протянула руку и выключила газ.
– Какой-такой ядовитый зуб? – Ирка высунулась из-за холодильника половинкой вытянувшейся от изумления физиономии. – Как у змеи, что ли? Откуда такое чудо?
– Ты серьезно? – Я уставилась на Лазарчука, подозревая, что он меня разыгрывает. – Ядовитый зуб был у Лето Атрейдиса в «Дюне», но это же чистая фантастика, хоть и классическая. Ну, еще в шпионских романах верные и неподкупные агенты, попав в плен, таким образом навеки уходят от допроса с пристрастием…
– Вот, видишь, тебе тоже на ум приходят примеры из беллетристики, – кивнул полковник.
– А еще, по слухам, нацистский преступник Герман Геринг избежал виселицы, раскусив крошечную ампулу с ядом, спратанную то ли в дупле зуба, то ли под коронкой, – припомнила я. – То есть, видимо, такое возможно. Но зачем это могло понадобиться нашему Золотухину?! Он вроде бы не преступник и не шпион…
– Он просто ненормальный, – уверенно диагностировала Та, Кто Сидит За Холодильником.
– Не просто ненормальный! – Лазарчук поднял палец. – А параноик.
– Что, псих со справкой? – Я поежилась.
Поздно, конечно, переживать по этому поводу, но не очень приятно, что в нашем доме жил неадекватный товарищ.
– Нет, справки у него не было, а вот фобия имелась. – Лазарчук оживился, повеселел. Видимо, эта информация тайны следствия не составляла. – Лет пятнадцать назад у вашего Золотухина был компаньон, Василий Котовский…
– Котовский, Котовский, – забормотала я, припоминая. – Ассоциируется у меня эта звучная фамилия с каким-то криминалом, но с чем конкретно – запамятовала.
– А я тебе скажу, почему она у тебя с криминалом ассоциируется. Котовского этого в девяносто втором бандиты похитили и страшно пытали, выбивая из него денежки.
– Точно! – Я кивнула. – Я тогда в телевизионной службе новостей работала и снимала сюжет об этой жуткой истории. У бедолаги Котовского, помнится, вытрясли все из его банковских закромов, а потом все равно убили, да? Руки-ноги к пыточному креслу привязали, а на голову натянули полиэтиленовый пакет… Боже мой!
– Паке-е-ет?! – Ирка выскочила из укрытия за холодильником и встала посреди кухни – руки в боки, ножка нервно притопывает. – И что, это ничего не напоминает?! Никто сейчас не подумал о подвальном трупе в мешке?
– Еще раз прошу: давайте пока оставим в стороне другие трупы, – досадливо поморщился полковник. – Сейчас мы говорим о Золотухине. И фобии, которая возникла у него после той давней истории с Котовским.
– Он стал бояться, что его тоже похитят и замучат до смерти? – догадалась я.
– И уведут все нажитое непосильным трудом, – подтвердил Лазарчук. – Так он страшился подобной, признаем, реальной перспективы, что решил: если что, по собственной воле примет легкую смерть, лишь бы не подвергаться пыткам. Жена сказала, у него был низкий болевой порог, он вопил как резаный, всего лишь прищемив себе палец. Даже гастроскопию и ультразвуковую чистку зубов требовал делать ему под общим наркозом.
– Точно псих, – буркнула Ирка.
– Да нет же. – Я успела загуглить красивое слово «фобия» и прочитала с экрана смартфона: – «Человек, страдающий фобией, ведет обычный образ жизни, ничем не выделяясь на фоне других. Заболевание может никоим образом не влиять на умственную активность, семейную жизнь и карьерный рост. Все проблемы в этом случае начинаются в момент соприкосновения с фобическим стимулом, причиной фобии. Человек при этом мгновенно теряет над собой контроль, причем страх не поддается никаким влияниям рационального мышления и логики».
– А позвольте спросить, если фобией Золотухина был страх жутких пыток в плену у бандитов и именно на такой случай он обзавелся ядовитым зубом, почему же он использовал его не по назначению? Не в сыром подвале на пыточном стуле раскусил, а в своем мирном доме, в кругу семьи? – язвительно поинтересовалась подруга.
– Так он же случайно! – Я встала на защиту соседа. В конце концов, о покойных либо хорошо, либо ничего. – Его Алина выбесила, жена неверная. Петр выяснил, что она ему изменяет, и впал в неистовство. Орал, ругался, скрежетал зубами… И доскрежетался. Да, Сереж? Я верно понимаю, как все было?
– Видимо, так. – Лазарчук пожал плечами. – Глупая история, если вдуматься. Трагикомичная. Говорю же – сюжет для женского иронического детективчика.
– Не глупее, чем смерть от укуса змеи, прятавшейся в черепе мертвого коня, – возразила я. – Но Пушкина почему-то никто не критикует, «Песнь о вещем Олеге» – достойная уважения благородная классика! А смерть Золотухина почему-то дурацкая трагикомедия!
– Так вот, где таится погибель моя – мне смертью моляр угрожает! – сымпровизировал ехидный Лазарчук. – Моляры, если кто не знает, это верхние коренные зубы.
Я тихо скрипнула своими собственными коренными, а Ирка возмущенно посмотрела на меня, засемафорила бровями и выразительно кивнула на стену с кухонной утварью, словно спрашивая: ты это так и оставишь? Не оскорбишься показательно, не шарахнешь наглеца начищенным медным ковшиком или удобной блинной сковородкой?
– Кстати! – Я отложила расправу над грубияном, кое-что вспомнив. – А чем ударили по кудряво-лысой голове Косоногова? Что было орудием преступления?
– Ох, засиделся я у вас. – Лазарчук встал из-за стола. – Спасибо, борщ был вкусный, беседа интересная, но мне уже пора.
– Вас в какой-то полицейской школе учат сбегать от неудобных вопросов? – нахмурилась я, провожая неодобрительным взглядом ретирующегося полковника. – Вчера Касатиков так же драпанул, даже не попытался изящно улизнуть, убедительный повод придумать. «Спасибо за завтрак, пока!» – и все, убежал.
– Спасибо за ужин, пока! – сказал Лазарчук.
И все. Убежал!
Ирка тоже засобиралась: она отказалась от компота с пирогом и поехала к себе.
Сын принарядился, сообщил, что отправляется на прогулку с подружкой, когда вернется – не знает. Смягчая невысказанное неудовольствие родителей, напоследок поинтересовался, явно рассчитывая на отрицательный ответ:
– Есть какие-то распоряжения, просьбы, пожелания?
– Да! – Я вспомнила о своем благом намерении. – Ты не мог бы обезвредить бабку Плужникову?
– Как именно? – Потомок, уже занесший ногу над порогом, шагнул назад, и глаза его загорелись интересом.
Однажды он уже обезвредил бабку Плужникову, да так, что старушка не появлялась в своей ложе бельэтажа больше суток. А изобретательный юноша всего-навсего нарядился Сатаной и явился бабусе в клубах пиротехнического дыма.
– Просто поднимись к ней, забери мусор и отнеси на помойку.
– Как это скучно. – Сын скривился, но возражать не стал и утопал вниз по лестнице.
– А где все? – Неся на подносе пустые кружки и тарелки, пришел из своего оазиса у плазмы в мою горячую точку у плиты Колян.
– Ты опять все пропустил, – упрекнула я, принимая поднос с посудой.
– Да нет же, я в курсе, – не согласился муж и в темпе аллегро погремел крышками кастрюлек на плите, освежая знание главного – нашей ситуации с продовольствием. – Золотухин выпил яд и умер, жилец Ребровых получил по голове и тоже умер. Можно сказать, они жили долго и счастливо и умерли в один день. А вот ты, Кыся, кое-чего еще не знаешь.
Он выудил из кармана домашних льняных штанов смартфон.
– Я знаю, что я ничего не знаю, – уместно процитировала я того же Сократа.
– Смотри! – Колян сунул мне под нос свой гаджет и пролистал несколько картинок. – Ты видишь? Теперь мы в курсе, кто продырявил мне колесо. Задохлик из второй квартиры, вот же с-скотина!
Я безошибочно узнала интонацию, выдающую внезапное обретение неприятного знания.
«Ах ты, с-сволочь!» – вспомнилось в этой связи из первого акта ночной драмы, из сцены с Челышевыми.
А потом «Ах ты, с-старый дурень!» – из диалога Лосевых.
И, наконец, «Ах, ты с-с… (собака женского рода, скажем так)» – из финала с Золотухиными.
– И ведь я его спрашивал: вам не мешает, что я паркуюсь под вашим окном? И он такой: нет, ни капельки, паркуйтесь сколько угодно. А сам, значит, шилом в колесо мне под покровом ночи, подло, без объявления войны, – запоздало сердился на коварного задохлика из второй квартиры Колян.
Я подняла руку:
– Вопрос!
– Да? – Муж сразу перестал тараторить.
– Откуда у тебя эти фотки с задохликом, дырявящим твое колесо?
– Прислал кто-то на мейл. – Колян закрыл фото, вернулся в почту и снова пожал плечами. – Адрес незнакомый, подписи и комментария нет.