Русь. XI столетие

Промочив горло, Гюрата повёл речь:

– Верный людин с княжего подворья донёс, вчерась пришёл к князю некий скоморох из Полоцка. Сказывал тот скоморох, решился Всеслав идти на Новгород. Может, уже и вышел. Князю бы выспросить о полоцкой дружине, а он велел взашей гнать скомороха со двора. Ему бы теперя рать новгородскую собирать, а он из-за гордыни своей да спеси не восхотел Новгороду кланяться. Токмо тысячу, коя по ряду уговорена, берёт. Восхотел с одной своей дружиной Всеслава разбить. Какова рать у Всеслава? Никому не ведомо. Я так помыслил: Мстислав яко задиристый кочеток, а Всеслав – то волкодав. Кочетку, сколько б не кукарекал, с волкодавом не совладать. Княжий воевода всё же отправил гонца в Киев, упредить великого князя. Што делать будем, што думаешь, брате?

Якун хлебнул мёда, взъерошил бороду.

– Што тут думать, разобьёт Всеслав Мстислава. Дружина у Всеслава не чудь белоглазая, крепкие вой, да и сам Всеслав – вой храбрый и воевода искусный. Шибко полоцкий князь на брань злой. Разорит Всеслав Новгород, некому город боронить. На посадника надёжи нет, не люб Петрята новгородцам.

– Я в новгородскую тысячу пойду, – перебил, воскликнув громким голосом, Дмитр, окинув отца и стрыя быстрым, острым взглядом.

– Ну и сложишь зазря голову, – буркнул отец, тяжело посмотрев на сына. – Мстиславу под своей рукой курей держать, а не рати водить. Вот што мыслю: завтрева в вотчину уедем.

Якун поставил локти на стол, мял бороду, молчал, наконец молвил:

– В Киев уйду, к великому князю.

– А што, показаться великому князю в лихую годину – се добре. Он с братьями пойдёт Новгород вызволять, не оставит сына. А там как дело обернётся, великий князь не забудет усердия.

– Я тоже в Киев уйду! – упрямо воскликнул Дмитр. – Не стану, яко заяц, от Всеслава бегать.

Гюрата посмотрел на упрямого сына. Оставаться в Новгороде – дело гиблое, ни живота, ни добра не убережёшь. Надобно о себе заявлять, коли хочешь чего-нибудь добиться.

Полночи боярин с сыновьями и тиуном Ростихом прятали добро в схоронки. Да всё не спрячешь и с собой не увезёшь.

Утром Гюрата Завидич отправил гонца в вотчину – известить о своём прибытии. Отай велел шепнуть огнищанину Жиромиру, дабы весёлых девок припрятал, ибо боярыня едет.

Боярыня с невесткой поплакали на груди сына, отправлявшегося неведомо куда. Боярин прикрикнул:

– Почто ревёте, будто навек прощаетесь. Рухлядь укладывайте.

Сам был уверен в благополучном исходе дела. На брань с соединёнными дружинами Ярославичей Всеслав не пойдёт.

В путь отправились после обеда. Боярин с сыном Мирошкой и заветным сундуком – в одних санях, жёны – сама боярыня, дочь и невестка с младенцем – в других. Следом тянулись возы с добром. На всех конях ехали челядинцы, в усадьбе остался тиун Ростих с малой дворнёй.

Смеяна развешивала стынущие на морозе порты, рубахи, те жестяно брякали на ветерке. Беда с этими мужиками. Неужто не могут найти времени простирать бельишко? Наняли б кого, коли сами не могут. Который день перестирывает, руки отваливаются. Шутка ли, шестерых мужиков обстирать. Легко сказать: жена скомороха всегда весела. Одно веселье и есть. Иной раз, раздосадованная какой-либо домашней неурядицей, говаривала соседкам Смеяна:

– Как веселюсь – все видят, как плачу, никто не видит. Живу весело, да есть нечего. В избе не протолкнуться. Один гусли настраивает, другой пляшет.

Из-за тына окликнула соседка:

– Ай, Смеяна, никак ничего не слыхала?

– А чё слыхать-то? – Смеяна сунула зазябшие пальцы в рукава.

– Беда-то какая! – заголосила соседка. – Полоцкий князь нашего князя побил. Наш в Киев к отцу убёг, а полочане идут Новгород грабить. Посадник Петрята вече скликает. Неужто не слыхали? Твои-то где?

– Да где, в избе сидят. Ты сама-то откудова знаешь?

– Сябра Митрошку в тысячу забирали. Ходил с князем на Черёху. Ввечеру прибёг, сказывал: не сёдни – завтрева тут будут. Ой, лихо-то какое! Каким богам молиться?

Забыв о дубеющем на глазах не развешенном белье, Смеяна опрометью бросилась в избу. Грохнув дверью, закричала с порога:

– Беда, мужики! Полочане нашего князя побили, на Новгород идут. Петрята вече скликает.

Жихарь выронил из рук куклу-боярина, которой зашивал бок, воскликнул:

– Вот те на! Кто ж Новгород боронить будет?

Смолкли гудки и гусли, скоморохи переглядывались, прикидывая, какой бедой грозит им нашествие полочан.

– А зачем боронить-то? – пожал плечами Смеян. – Пустить Всеслава в город, уложить с ним ряд. Всеслав с киевскими князьями в которе, и Новгород от них оборонит.

– Ну и чем полоцкий князь лучше киевского? – хмуро проговорил Родогор, положил гусли на стол. – Одно знаю, всякая брань на беду. Когда мечи звенят, людям не до скоморохов. Помните, что в Полоцке на пиру дружинники говорили? Грабить они идут. Думаете, спрашивать будут, кто новгородец, кто пришлый. Всем достанется.

– Правду речешь! Всеслав идёт в Новгород не пировать, а грабить! – воскликнул Жихарь, надел кожух, второпях нахлобучил кукуль и, отстранив жену, выскочил вон из избы.

Его сотоварищи были в Новгороде людьми пришлыми, остались дома. Оскальзываясь на наезженной дороге, растревоженный скоморох бегом спустился со Славенского холма, вышел на мост. На мосту было людно, жители Торговой стороны торопились на Софийскую к Детинцу.

Многолюдье наполняло площадь гвалтом. Отдельные выкрики сливались в неразборчивую многоголосицу. На степень уже взошли бояре, епископ.

Подойдя к краю помоста, выставив козлиную бородёнку на лисьей мордочке, посадник Петрята криком утихомиривал толпу:

– Новгородцы! Не допустим кровопролития! Откроем Всеславу ворота, попросим на княжение старшего сына Давыда.

Голос посадника ещё не смолк, площадь вновь забушевала:

– Измена, братие, измена! Гнать Петряту с посадников.

Жихарь хмурил брови; сжав кулаки, смотрел в землю. Скомороха терзало горькое разочарование. Он, не жалея сил, торопился упредить о беде, грозившей городу. А что вышло? Шальной бестолковый князь погубил дружину и сбежал под защиту отца. Изяслав вернёт Мстиславу новгородское княжение. Но когда это произойдёт? Когда город будет разорён, горожане побиты? Что князьям люди? У них своё на уме, до людского горя им дела нет. Посадник не зовёт горожан на борьбу, а предлагает сдать город врагу. А он-то ожидал, его весть набатом всколыхнёт город, жители соберут рать, выйдут на брань. А вышла невесть какая сутолочь.

На площади кипел раздрай. Прекословники хватали друг друга за грудки, кричали, аж слюна брызгала:

– Всеслав ничего худого Новгороду не сделает. Мстислав – сын киевского князя. У Всеслава с Ярославичами котора. Пускай князья сами меж собой разбираются, наша дело – сторона.

– Ага, идёт медами нас поить да жареными лебедями кормить.

Сбоку поддакивали:

– Не медами, а ромейским вином.

– В запрошлом годе Всеслав на Плесков ходил. Своей земли мало? Глаза у полоцкого князя завидущие чужое добро хапать. Сколько сёл под Плесковым пограбил да пожёг, людей побил. Говоришь, ничего худого нам не сделает? Да с нами то же самое будет. За таки речи на Волхов да в полынью.

Жихарь схватился с щербатым мужиком в продранном на плече кожухе. Выпучив глаза, мужик орал, какой, дескать, Всеслав добрый, блюдёт старую веру, изгонит из Новгорода киевских князей да попов, и от того городу будет великая польза. Скоморох ухватил Всеславова доброхота за кожух, тряс, у того аж голова болталась.

– Грабить Всеслав идёт, а не волю несёт, дубовая твоя башка. Плесков – брат Новгороду. Что Чародей Плескову хотел сотворить? Вот тоже Новгороду сотворит.

Отстранив Петряту, на край степени встал боярин Коснятин:

– Не слушайте Петряту, новгородцы! Измену речет посадник. Мы Всеслава не звали. Идёт к нам, аки тать. Запрём ворота, не пустим полочан в город.

Раздались выкрики:

– Изменника в Волхов! Вяжите его, братие! Найдём прорубь пошире!

– Коснятина – в посадники!

Дело оборачивалось худо. Ретивые горожане живо полынью сыщут. Петрята бочком-бочком затерялся среди бояр и покинул степень.

В посадники Петряту определил Мстислав. Определил против воли новгородского боярства. Уж они-то хорошо знали нрав своего соотечественника. Был Петрята человеком лукавым, хитрым и пронырливым, угодливым перед сильнейшим. Видно, такой человек и нужен был князю. В распрях Мстислава с новгородским боярством Петрята держал сторону не родного города, а его властителя. Теперь Мстислава нет, и во Всеславе Петрята видел нового покровителя. Всеславу непременно донесут, что именно он, Петрята, призывал горожан открыть князю ворота. Глядишь, новый князь оставит его в посадниках.

Несда не знал, что и думать. Одних послушаешь – за ними правда, супротивники их тоже правду рекут. Гончар был человеком кротким, многотерпеливым, рад был бы, коли дело миром кончилось. Старший сын имел иной нрав.

Рядом с Коснятиным встал епископ Стефан, стучал посохом о дубовые плахи, ажно гул пошёл, ревел басом:

– Новгородцы! Не пустим Всеслава в город! Полоцкий князь – чародей, знается с нечистыми, защитник поганьской веры.

Епископ посылал проклятья князю-чародею, но его призывы возымели обратное действие. Епископа горожане не любили, как гонителя их преданий и обычаев. Поневоле у некоторых рождалось сочувствие к предмету его притеснений.

К князю Мстиславу, приведённому в Новгород его отцом великим киевским князем Изяславом, горожане приязни не питали. Ещё жила память о Владимире, Ярославовом сыне. Владимир был князем заботливым, князем-пастухом. Нежданная смерть его явилась Новгороду горем. Чаяли новгородцы видеть у себя князем Ростислава, Владимирова сына. Ан вышло по-иному. Наплевал великий князь на их чаяния. Обида затаилась у новгородцев. Появилось хотение избавиться от великокняжеского своевольства. Мстислав был князем-волком. Город был ему чужд, и он был для города чужаком. Сидел в Городище подобно варягу. У варяга одна мысль: как бы побольше взять. Даже княжеские ловища в Русе и близ Новгорода были ему не по нраву. Зверя, дескать, мало и рыба мелкая. Ладился Мстислав ездить за данью в Заволочье, куда по новгородскому закону путь князьям заказан. Нарушал князь новгородские обычаи, из-за того были у него с боярством большие распри.

Гончары спорили с кузнецами, Людин конец – с Неревским, Софийская сторона – с Торговой. Не было единения и среди лучших людей, едва не за бороды друг друга таскали. Всяк стоял на своём. Покричали новгородцы, побуянили, пошумели. Кому нос раскровянили, кому отметины знатные на ликах оставили, кому рукав на кожухе оторвали, кому воротник, кто пуговиц лишился, да с тем и разошлись. Князь сбежал, епископа ненавидели, посадника прогнали, едва не сунув в ледяную купель. Некому было сказать разумное слово, дабы всех к единому суждению привести. Посадника князь назначает, да князя не было. Коснятина кричала Софийская сторона, да Торговой он был не люб.

С тяжёлым сердцем возвращал Жихарь на Рогатицу. Большая и неотвратимая беда надвигалась на Новгород. Некому было оборонить его, ибо не было у горожан единого отчего радения к родному городу.

Однако же городские ворота заперли крепко-накрепко; кроме воротников, на вежах поставили дозорных.

Стужа в просинце навалилась лютая. Словно налитый кровью округлый пузырь солнца выплывал из морозной мглы. Из печных труб поднимались ровные струи сизого дыма, расползавшиеся в вышине слоистыми блинами. Дозорные толкались, охлопывали себя руками в меховых рукавицах, топали ногами.

– Даже пташки не чирикают и собаки молчат, – разлепив губы, проговорил Вятко. – Да кто в такую морозяку брань затеет? Сидят полочане по избам и нос наружу не высовывают.

Булгак не отвечал, вглядывался вдаль. Глаза заслезились. Сняв рукавицу, вытер мокроту кулаком.

– Однако идут.

К городу приближалась густая вереница воев. Хвост её терялся в утренней мгле. Ещё не слышалось ржанье коней, не различались лица, но двигалась вереница споро.

– Скачи в Детинец, подымай город! – выкрикнул Булгак.

Вятко хотел возразить, почему он, но подумал, лучше размяться, чем недвижно стоять на морозе, и кубарем скатился вниз по лестнице. Отвязав заиндевевшую лошадь, вскочил верхи и галопом поскакал в Детинец, крича во всё горло.

Ещё гудело тревожное било, на стены лезли жители Людиного конца.

Три вершника подъехали к городским воротам, спешились, ударили рукоятями мечей в окованные железными полосами дубовые щиты. С городницы донеслось звонко-задиристое:

– Чего надо? Мы нищим не подаём, езжайте мимо, калики перехожие.

Вой в красной шапке, отороченной серебристым мехом, гаркнул:

– Эй, остроумцы, ворота отворяйте! К вам сам князь Всеслав пожаловал.

Тот же голос ответил:

– На что Всеславу ворота? Он же чародей! Обратит вас в ворон, вот и перелетайте.

– Я вот те счас язык твой поганский выдерну.

– Ой-ой-ой! Напужал! Вот тебе подарочек от новгородцев.

Ударившись о бронь, стрела застряла в кожухе. Раздался другой голос, более зычный и мощный:

– Скажите своему князю, пускай убирается восвояси. Новгород ворота не откроет.

Князь всё видел и слышал. Вопреки ожиданиям, новгородцы не пустили в город. Князь бежал, дружина его разгромлена, а жители сопротивляются. Мало того, ещё и бесчестят его. Гнев, холодный и тяжёлый, как стынущая вода при ледоставе, наполнял Всеслава. Прекословие ярило Чародея. Словно и невдомёк было: никто по доброй воле не откроет дверь татю.

Первый приступ не удался. Новгородцы метали стрелы, сулицы, били копьями лезших на городню воев. Осада в стужу, когда, казалось, плюнь и плевок упадёт на землю ледышкой, сулила закончиться ничем, как осада Плескова. Ратники одну-другую ночь проведут на снегу, и пыл их угаснет. Требовалось коренное решение.

– Спалить бы этих мордофилей! – воскликнул боярин Берсень, глядя на толпившихся у костров воев.

В отличие от своего князя, боярин брил подбородок и носил длинные чёрные усы. На морозе подбородок стал сизым, а усы свисали сосульками.

Единый миг размышлял Всеслав. И вот одни ратники ломали сухой камыш по берегам Гзени, иные уехали в луга в поисках стогов сена, третьи рубили сухостой в лесу. После полудня заполыхали костры под городницами, занялось столпьё. Мало было защитников на стенах, не смогли отогнать прикрывавшихся щитами полочан.

Не понимал Берсень своего князя. Полоцкие земли до Варяжского моря простираются, нивы, пажити, ловы обильные. Княжий двор – полная чаша. Всего у князя хватает – и рухляди, и злата, и съестных припасов. Живи да радуйся. На что ему Киев, на что Новгород, ежели своя земля обширна и обильна. В Софийском соборе колоколов нет, вот беда-то! Нешто без колоколов обойтись нельзя? Дай время, и в Полоцке колокола появятся. То были потаённые думы боярина. Служил боярин князю верно. Коли повелел князь взять Новгород, всё сделает, дабы исполнить княжью волю.

Гудело било, на улице слышались крики. Рознег остановил круг, обмыл руки в бадейке, вытер тряпицей. Не отнимая рук от горшка, Несда испытливо посмотрел на сына. За полгода тот изменился. Не парень – мужик. Своё слово норовит сказать и стоять на нём. Пух на скулах и подбородке закурчавился. Лишь румянец на ланитах да гладкая, без единой морщины кожа говорили о молодости.

– Идёшь? – спросил с укором ли, вопрошающе.

– Иду, – с вызовом ответил сын.

Несда вытер руки, вздохнул, обнял Рознега за плечи. Знал: уговаривай, не уговаривай – всё равно пойдёт.

– Лук с тулом в клети висит. Стрел маловато, двух десятков не наберётся.

– Я вражьи подбирать стану.

– В ларе куяк лежит, надень под кожух. Ещё твой дед на брань надевал.

Несда хлопнул сына по плечу, отвернулся. Тот от нетерпения переминался с ноги на ногу.

Через пролом в прогоревшей и обвалившейся городнице, втянув головы в плечи, загородившись щитами от жара, лезли полочане. Жихарь бился рогатиной. Скоморох был мало горазд в бранном деле, выручали ловкость и увёртливость. В смертельной свалке потешник едва успевал отбивать удары, пытался ударить сам, мало соображая, что делает. Рассуждать было некогда. Он не понял, как это получилось, – остриё его орудия вонзилось поверх щита под подбородок свирепого полочанина. Из раны обильно хлынула алая кровь. Скоморох оторопел. Этот миг мог оказаться последним в его жизни.

– Так вот ты каков, побратим! – раздался грозный окрик.

Рядом стоял Жердяй с занесённым для удара мечом. Пал бы Жихарь с прорубленной головой и отлетела бы скоморошья душа на небо веселить ангелов, но чей-то быстрый топор отсёк Жердяю руку вместе с мечом. Разбрызгивая культяпкой кровь, с воем повалился Жердяй набок. Жихарь оставил рогатину, схватил выпавший из вражьей руки меч, подхватил щит. Удача оставила скомороха. Острая сталь пропорола бедро. Орошая снег кровью, скоморох заковылял прочь.

Мало было защитников, с Торговой стороны лишь единицы пришли на городницы. Некому было направлять ратников. Устилая путь трупами, десятка два всеславовых дружинников прорвались к воротам и растворили их. Полоцкая рать по Прусской улице устремилась к Детинцу. На площади её встретила стена из остатков новгородской дружины, но долго новгородцы не продержались.

На Прусской, Волосовой улицах, Добрыне разгорелся дикий разгул грабежей, насилия. Завоеватели врывались в подворья, хватали всё ценное, что могли унести, остальное ломали. Волокли в закутки женщин, расправлялись с мужчинами. Новгородцы сопротивлялись как могли, запирали ворота, рубились топорами, бились ослопами. Сопротивление, казалось, ещё больше распаляло татей. Лишь ночь положила конец разбою.

На Торговую сторону Всеслав не пошёл. Постоял на заснеженном вымоле, ушёл в Детинец. Противоположный берег Волхова заполнился скопищем вооружённых людей. Мало выставила Торговая сторона защитников. Ночь всё изменила. Весть о погроме Людиного конца быстро облетела славенские улицы. С денницей всяк житель мужского пола, способный держать в руках оружие, устремлялся на берег.

Намётанный глаз Всеслава определил в толпе направляющую руку, преобразующую беспорядочное скопище в рать. Появились стройные заслоны у моста, ледовой дороги, лучники готовились метать стрелы. В том, что займёт Торговую сторону, так же, как и Софийскую, князь не сомневался. Но какова будет цена этой победы. Впереди ждала неизбежная битва. Ярославичи непременно соберут свои дружины в единую рать и пойдут на него. Стало быть, надобно поберечь воев. Добра хватит и на Софийской стороне. Главное, София в его руках. Была ещё опаска, остановившая Всеслава на берегу. На Торговой стороне находился Готский двор. Собираясь в поход, Всеслав прельстил свою рать лёгкой добычей. Теперь, опьянённых кровью, распалённых грабежами, никакой чародей не остановит кметов. Готский двор неминуемо окажется разграбленным. Ссора с иноземными гостями – урон Полоцку. И Всеслав, дабы задобрить своё воинство, отдал на разграбление Неревский и Загородский концы.

Два дня пространно, до последнего закутка Всеслав осматривал Софию. Взбирался на звонницу, стучал кулаком по колоколам, трогал языки. Не обращая внимания на ропщущий причт, разглядывал иконы, велев снять их со стен, входил в алтарь, ризницу, брал в руки паникадила, сосуды и прочую церковную утварь. Лик оставался непроницаемый, лишь глаза хитро поблёскивали. Колокола спускали на верёвках целый день. Епископ Стефан кричал, стучал посохом, посылал проклятья на головы грабителей, опустошавших церковь. Кметы, выполнявшие указания своего князя, обозлились, готовились намять бока несговорчивому попу, но Всеслав унял своих пособников.

Трещал мороз, полоцкие дружинники бражничали и грабили. Ненасытной саранчой, опустошающей ниву, громили Софийскую сторону. Бесы вселились в людей, русские избивали русских. Не было ни богов, ни кудесников, способных изгнать тех бесов. Не знал Новгород такого погрома. Ни злые степняки не добирались до него, ни жадным до чужого добра норманнам не удавалось проникнуть через крепостные стены. Всеслав решил уйти. Во враждебном городе ему не удержаться против рати Ярославичей. Обозлённые грабежами и убийствами, жители непременно ударят в спину. Главного он достиг – город разорён, князь изгнан, наряд для полоцкой Софии он раздобыл. Но, уходя, надобно было оставить по себе долгую память строптивым жителям. Повелел Всеслав зажечь все три софийских конца, гнать в полон крепких мужиков и баб. Одни кметы поджигали сено, раскидывали горящие клоки под стены изб, истобок, одрин, выгребали жар из топившихся печей и раскдывали его на пол. Другие копьями и мечами отгоняли пытавшихся тушить пожары жителей.

Пришла беда и во двор Несды. Гончар заложил брусом ворота, схватил топор.

– Я своё добро не отдам! – кричал, распаляясь.

Беда, обрушившаяся на город, лишила горшечника обычного спокойствия.

Жена повисла на плечах:

– Окстись! Кого ты с топором против кметов? Опомнись! Да нас всех порубят, пускай всё забирают, живыми бы остаться.

Во двор вломились пятеро. Перевернули всё вверх дном. Забрали куны, мягкую рухлядь, немудрёные женские украшения. В гончарне переколотили горшки. Ушли, устроив посреди избы костёр, подожгли гончарню. Но главная беда – увели с собой Рознега.

Рядятина дотла не выгорела. Помешали глубокий снег, безветрие. Да и жители не оставались безучастными. Едва полочане покинули улицу, всем скопом навалились на занявшиеся избы.

Судьба к нему была несправедлива. Так же, как и братья Ярославичи, он – потомок Владимира и Рюрика. Но братья имели право на великокняжеский стол, он – нет. Одно время он дружил с братьями, ходил с ними на торков и понял: о Киеве может даже не мечтать. Почему он должен подчиняться киевским князьям. Полоцк – его вотчина. Его прабабка – полоцкая княжна, прадед – Рюрикович. Полоцк не киевские князья дали на княжение, Полоцк он унаследовал от деда и отца. Братья поделили Землю между собой, сажают на княжение своих сыновей, так почему ему не прирастить свои земли. Он родился в рубашке, лоскут той «рубашки» носит в ладанке. И пока оберег с ним, удача ему сопутствует, и смерть не заберёт его. Так предсказали волхвы. Людская молва наградила его чародейством. Он и будет чародеем, защитником старой веры. Горе тому, кто станет противиться.