Словоточие
Добавить В библиотекуАвторизуйтесь, чтобы добавить
Добавить отзывДобавить цитату
Словоточие
«До свидания, ночь. Ты к утру уже так постарела…»
До свидания, ночь. Ты к утру уже так постарела,Ты покрылась морщинами первых забот и зевак.Умираешь? Но это не смерть, а свобода от тела.Ты актриса, ты гибнешь картинно и веришь в аншлаг.До свидания, жизнь, до свидания в новых ладоняхБесконечных дорог, уходящих стрелой в небеса.Будь покорной, прошу, хоть сегодня останься покорной,Без привычных тебе мелодрам, отгремевших вчера.Я хотел бы стать чистым холстом до начала творенья,Где ни Бога, ни черта, где нет ни тебя, ни меня.Но во мне слишком много осталось от ночи, от тени,Из меня уже вырвался мир на нетвердых костях.Я хотел бы сойти в никуда, между смыслов и станций,Я хотел бы остаться словами на остром пере.Мое сердце стучит в чьих-то тонких безжалостных пальцах,Только кажется мне почему-то, что пальцы – не те.«А кто еще увидит за меня…»
А кто еще увидит за меняКак кони бьют копытами по небу,Когда звенит из окон болтовня,Когда собаки рыскают по следу?Кто спрячет ближе к телу, под пальто,Голодных птиц, что склевывают звезды,И поцелует каждое крыло,Собою разрезающее воздух?Кто будет слушать эту тишину,Шуршащую молчаньем в телефоне,И в летнюю шагая желтизну,Дарить цветы в смешном полупоклоне?Кто этих вечных нищих воспоет?Кто город свой увидит как тревогу,От Лондона до Питерских болот,Стираясь от бессонниц понемногу?Кто будет раздеваться сквозь слова,В пролет души бросая пищу сердца,Пока не разобьется головаОт близости такого вот соседства?Чья жизнь еще износится до дыр,И осенью заплачет на аллеях?Кто будет этот смертный зрелый мирЛюбить, как только я любить умею?«Я начинаюсь с горячей ладони…»
Я начинаюсь с горячей ладони,Со слова, которого нет в языке.В личной реальности, в общем загоне.Стабильно ненужный. Не спетый никем.Я начинаюсь… Да, каждый день снова,Устало, лениво, спустя рукава.Я начинаюсь с осколка, с засова,Со скальпеля в пальцах всея божества.Я продолжаюсь, и это банально.Коплю в слабом теле заметки рубцовРанней любви, тишины, идеалов,Рассудок теряя от бешенства слов.Я продолжаюсь горчичным закатом,Красиво и холодно, я – февраль.Мерзлые птицы в кровати измятойУже не поют. Только мне их не жаль.Я завершаюсь отчаянным воем,Заезженным «поздно», улыбкой детей,Воспоминанием: «нас было двое»,Потом пониманием: «снова ничей».Я завершаюсь войной полушарий,Смешных рассуждений, мной взятых в прокат.Я завершаюсь? Да, я завершаюсь.Давай без трагедии. Просто «пока».«Ну что ты смотришь шальными, карими…»
Ну что ты смотришь шальными, карими,И льешься тихим и хищным шепотом?В ковчег не взяли? Туда лишь парами?Послали к черту и дверь захлопнули?Не скалься, твой. Сдался сразу, загодя.Ну, вейся кольцами, горло сдавливай.Что хочешь? Сердце? Изволь, не занято.Ешь вместе с ранами, с шальными, с давними.Бери, что нужно, глотай в зародыше,И плачь пронзительно, мне рассказывай,Как ходят люди с пустыми рожами,Не любят нежную, кареглазую,Какие злые все, равнодушные.А мне не важно, я бьюсь в конвульсии,Поскольку разум вдруг стал игрушкоюВ когтях, накрашенных злой эмульсией.Со всем согласен – любить до одури,Бежать к тебе по любому вызову,Скупать на рынках пакеты обуви,И яд согласен с улыбки слизывать.Что хочешь сделаю, не побрезгую,И если скажешь – я брошу творчество.Но заползая мне в душу лезвием,Оставь в ней место. Для одиночества.«Опять до утра не спится…»
Опять до утра не спится,Все давит многоэтажность.Мне кажется, я стал птицей.Но только, увы, бумажной.На крыльях – слова, заметки.Твой почерк. Косой, бескрайний.И даже не нужно клетки,Бумажные не летают.Измятые белые перья,Я, кажется, оригами.А раньше тебе я верил,Пока мы не стали врагами.На вызов – улыбка мелом,Сражение – каждым словом.Возможно, что я был белым,Теперь – до груди разрисован.Скажи мне, любить бумагуЛегко? Или все же сложно?Возможно, что я был мягок,Теперь я намного строже.Но эта война иная,Система моих поцелуев,Побег от прицела к раю,И карим огнем – по июлю.Мы все еще жаждем сжиться,По старой больной привычке.Мне кажется, я стал птицей.Но ты зажигаешь спичку.«На сцене ночь. На сцене только замысел…»
На сцене ночь. На сцене только замысел,До действия, до акта, до имен.И зряча тьма, и воздух – осязаемый,И каждый звук – до боли окрылен.Мы пишем жизнь, мы отсекаем лишнее.Эссенция страданий и любвиСтановится листовками, афишами,Становится наследием земли.Здесь каждый миг уже раздет до зоркости,Здесь разжигают тысячи костров.Здесь даже кровь на пальцах – бутафорская.Но это наша, слышишь, наша кровь!Я жизнь, я роль, я плачу вдохновением,Я возвращаю, отдаю вам все.Да будет слово. Истина. Вступление.Но на стене уже висит ружье.Да будет свет. Движение. Риторика.Да будем мы. Пусть так, из-под кнута.А я на сцене. Я играю Йорика.Не Гамлета, но мертвого шута.«Сколько лиц в пустоте, сколько бледных встревоженных губ…»
Сколько лиц в пустоте, сколько бледных встревоженных губ,Сколько жадных, крикливых желаний и сколько трагедий.Сколько темных отметин следов на лежалом снегу,Это жизнь заболела. И стонет, и жалостно бредит.Это жизнь, это ты за минувшим по нотам спешишь,Это ты постигаешь науку молчать неизменно,Потому что гуманнее слова прозрачная тишь,Потому что судьба состоит из прошедших мгновений.Ты когда-то мечтал, чтобы правда тебя позвала,Ты когда-то хотел улететь, не валяться под плитами,Но стремление вверх выжигает до срока глаза,Потому что ты сам научился держать их закрытыми.Это жизнь, это ты, это новая форма добра,Ты смеешься до хрипа, пиная рассветы на выселках,Потому что на голой груди вырастает дыра,Она ширится с каждым движением, выдохом, выстрелом.Она ширится, зреет, чернеет и больно сквозит,Она родственна тем, пожирающим свет во вселенной.Это ты, это жизнь, это новый ее реквизит,Привыкай, привыкай, и дыши, и люби вдохновенно.Это жизнь, это ты, это прошлого веретеноРаспускается шерстью, ложится на раны повязками.Сколько лиц в пустоте… Я смотрю в них и вижу одно:В каждом спит человек, под прибитыми к черепу масками.«Ты смотришь в бездну. Она порождает страх…»
Ты смотришь в бездну. Она порождает страх.Пытается сбить, поглотить, оборвать со строп.Ты выдох ее, ты гортанный тревожный «ах»,Ты семя ее, ты ничто, пустота, микроб.Ты смотришь в бездну. Она проникает вглубь.Ты хочешь сродниться, вживиться ей в эпифиз,Ты смотришь в бездну, ты равен ее числу.Когда-нибудь ты сорвешься и камнем вниз.Ты смотришь в бездну. Она изменяет пульс.Она загоняет ритм и сбивает с нот.Она твоя terra unique, твой инсульт,Она тебя переварит, пожрет, сомнет.Ты смотришь в бездну. Ты видишь в бездне себя.И вдруг понимаешь: ты только что стал другим.Нельзя остаться, вернуться назад нельзя,Ты миф, иллюзия, сказка, ты псевдоним.Ты смотришь в бездну. Ты смотришь в нее давно.Ты был здесь когда еще не случился мир,Когда еще не было тел, векторов, сторон,Когда еще не было женщин, имен, квартир.Ты смотришь в бездну. Ты штрих, ты ее дитя,И бездна поет тебе тысячей сшитых ртов.Ты смотришь в бездну. А бездна смотрит в тебя,Но ты читаешь во взгляде ее любовь.«А знаешь… К черту эту боль…»
А знаешь… К черту эту боль,Тоску, печаль и листопады,Скулеж ленивых недовольств,Здесь павших столько – негде падать.А ты пока что жив, растрепан,Бинтуешь слов своих разрез.Давай по миру автостопом?Давай смотреть в глаза небес?Ты пахнешь страстью и обидой,Ты новый мир, ты ранний джаз.Сотри огонь с лица. Ты видишь?За нами солнце. Солнце в нас.Вставай. Иди. Пинай инертность,Дыши, пока хватает сил.Еще люби. Люби бессмертно,Люби, как раньше не любил.Ну сколько там – пешком до рая?Верст пять по чахлому вранью.Давай под музыку, по краю,Давай станцуем на краю.Душа – единственный твой пропускИз мира взяток и простуд.Шагай, шагай в любую пропасть.А крылья… Крылья отрастут.Не веришь мне – спроси у Бога,Взломай вселенскую консоль.Возьми гитару и в дорогу.И знаешь, к черту эту боль.«Мой мальчик, ты живой, скажи мне…»
Мой мальчик, ты живой, скажи мне?Ты дышишь. Ты еще кровишьВсей юностью на теле жизни.В тебе еще ни дна, ни ниш.Стоишь. В своем сумбурном веке,Но все быстрее, все жаднейВ тебя уже впадают рекиВсех человеческих страстей.Не умоляй, не жди, не требуй,Мой мальчик, ты пока что жив.Ты расплескался вплоть до неба,Ты половодье, ты прилив.В тебе все судьбы, все начала,В тебя впадает рай и ад,Все радости и все печали,И ты уже восходишь над.Над миром плач. Над спящим миромСлова, слова. Над миром взглядСквозь города. Строкой, пунктиром.Над древним миром новых дат.Над миром смех. Он пахнет вишней.Над миром рушатся мосты.Над миром песня. Слышишь? Слышишь?Над опустевшим миром – ты.Мы здесь останемся чужими,И мы срастемся до души.Мой мальчик, ты живой, скажи мне?Пока что жив. Пока что жив…«Ты прячешь в плед растрепанное пение…»
Ты прячешь в плед растрепанное пение,Ты греешь плечи, ты боишься зим.Ты мне читаешь Блока и Есенина,А я глотаю горький теплый дым.Я слушаю твой голос неразборчивыйИ город, распростертый за окном,И шорох крыльев заспанного творчества,И жизнь соседей в мареве дневном,Осенних птиц, стихающих, смолкающих,Свист ветра, гул далеких поездов,Вокзалы, вздохи вечных провожающих,И крики ребятни из детсадов.Весь мир шумит. Я замираю, слушаю.Он говорит. Он столько говорит…Он переполнен, пересыщен душами,Он переводит чувства на санскрит.И в мире ты. Во всем огромном космосеЕсть только ты. И только у меня.Я ведь узнал, узнал тебя по росписиХолодного прозрачного дождя,По книгам этим, в доме твоем спрятанным,По точкам дней, взаимно болевым,По следу, по наитию, по памяти,По голосу, скользящему в мой дым.Ты сядешь рядом. Жизнь в одно касание.Ты улыбнешься. Смерть в единый взмах.И наше время сложится в молчание,В котором больше смысла, чем в словах.«К тебе придет твой лучший день…»
К тебе придет твой лучший день,Простой, большой, удобный, сытый.Сотрет со лба озноб, мигрень,Подарит жизнь. Взаймы. Со скидкой.Уладит быт.Уложит спать.Залижет боль.Заложит меру.Придет твой день.Примерно в пятьОн постучится в твои двери.Ты спросишь: кто?Он скажет: я.Не верь, я – здесь.Я жив, я взвешен:Сто грамм тоски, хорей и ямб,Одна любовь, одна усмешка.И скорость – сотни стертых шинВ секунду? Миг?И вой набата.И беспрерывный бег души,И возвращение обратно.И слово.Как же без него,Когда вся кожа в буквах дрожи,Когда я чувствую родствоС травой,С тобой…Да с каждым, Боже.Когда висит в душе петля,И рот от горя перекошен.Но кто-то любит и меня,Как любят стариков и кошек.«Я тот, кто не здесь. Я из тех, кто проходит мимо…»
Я тот, кто не здесь. Я из тех, кто проходит мимо.Едва задевая крылом паутину дней.Я тот, кто остался вовне, между сном и миром,Я до или после, но вечно – среди людей.Ругалась любовь, чертыхалась и крыла матом,Кривила помаду, текла черной тушью в грудь,И сердце сводила мне так, что выл каждый атом,Потом остывала, спекаясь в тоску и нудь.И Бог собирал с нас долги до рубля торгашно,И ангелы-скупщики сыто смотрели вниз,И старость скреблась. Боль в предплечье, усталость, кашель.А может быть, это не старость, а только жизнь.И злой фанатизм под вуалью икон нательных,И зев пустоты под оберткой прекрасных словИ кто-то еще из имен, что меня хотели,Из рук этих жадных, из этих пустых голов.Да много их было, желающих выпить дочиста,Пожрать, подстрелить, взять себе, уложить в траву,Но я все равно остаюсь человеком творчества,Оно не отдаст, не отдаст меня никому.«Окно открыто…»
Окно открыто.Дует ветер.Окно в душе моей сквозит.В нем виден мир.Он чист, всесветен,Он неразменен, неразлит.Ты собираешь в сумку солнце.Да, я возьму его с собой.Оно – предсердие эмоций,Оно – преддверие, предбойЛюбой судьбы.Еще? Сложи мнеНемного нот,Немного слов.Ведь ими мы свой век вершилиВ застенках пыльных городов.Сложи мне скорость.Сто по встречной.Брось в сумку весь беззвучный крик.Любовь? Любви подвластна вечность.И рядом с нею жизнь – лишь миг,Она дается так, впридачу,В довесок, в досыпь той любви.А знаешь, брось еще удачи.И оставайся.И живи.Мой поцелуй – в твоей ладони.На память.Ну! Не плачь, не трусь.Я был в раю. Дорогу помню.Не провожай, я доберусь.«Проступает в глазах ребячество…»
Проступает в глазах ребячество,Как ни прячу, ни крою в грусть.Потому и глаза – горячие,Потому нараспашку – грудь.Все вокруг еще двойственно, девственно,Все вокруг – семь шагов на гриф.Потому-то и снится детство мне,Что тот мальчик остался жив.Тот, казавшийся давним, пройденным,Тот, бежавший по брызгам лужЧерез сломленный и соломенныйСухостой измельчавших душ.Может, стоит ему довериться,Закатать рукава, запетьИ в улыбку шального месяцаВцеловать листопадов медь.А под вечер – сбежать на улицу,Где аптека, фонарь, на ту.И поверить, что все окупится.И придумать себе мечту.Просто так.Не на ты, на я.И придумать себе – тебя.«Вползла ко мне в душу, всю грудь расцарапала…»
Вползла ко мне в душу, всю грудь расцарапала,Свернулась, уснула. Я только вздохнул,Как в горло – интимность. Нагая. Две капсулы.И тянется сладкой помадой до скул.Инъекция чувств – чтобы сердце забилось,Рот в рот – ностальгию по жадным губам.И меткие пальцы, уверенно, с силойУже прижимают ее. Не отдамНи гари, ни горю, ни боли, ни убыли.Она меня лечит. Духовно. Собой.Вдыхает весь мир. В полумыслие? В губы ли?И скальпель по коже – лиричной резьбой.Разряд красоты, восемь кубиков творчества,Огонь внутривенно, озноб по груди.Из сердца все пьет – до небесного, дочиста.Но с ней я как-будто уже не один.Но с ней мне – что в ад, что на небо, без разницы.Но с ней я могу оставаться собой.Слова отражаются, время смеркается…Такая у нас, что поделать, любовь.«Исписанными желтыми страницами…»
Исписанными желтыми страницамиОсенних листьев и осенних лицМы станем завтра. Плакать? Веселиться ли?Бежать до новых мысленных границ?Любить или вернуться в одиночество,И молча видеть, как тоскует век,Как Богово немыслимое зодчествоЛомает неуместный человек.Мы потеряли что-то между смыслами.Душа ушла, в бездомный дождь ушла.Бог прячется, как только слышит выстрелы,И в мире наступает тишина.И в мире все – непонято, не принято,И в мире мы – чужие для чужих.И мир разрезан по законам прибыли,И в мире я – над пропастью во ржи.А в пропасти – глобальная кастрацияУма и чувств. Постой, останься тут.Бог умер? Скальпель. Свет. Реанимация.Рот в рот. Вдыхая жизнь и красоту.«Пару строчек зимы – это все, что тебе обещаю…»
Пару строчек зимы – это все, что тебе обещаю.Пару строчек снегов, пару строчек веков и грехов.Пару строчек лишений, мишеней, прощений, прощаний,Пару строчек, написанных рябью стареющих слов.Опоздает письмо. Время сложится в лед и застынет,Превратится в итог и исток, в бесконечный вокзал,На который надышит слежавшийся к вечеру иней:Опоздали стихи. Опоздали. И ты опоздал.Это выстрел судьбы, это выстрел, оставшийся в прошлом,Чтоб догнать и убить тебя здесь, на руках у зимы.Это самая крайняя, самая злая оплошность.Это голос из тьмы, это плачущий голос из тьмы.Это чувство вины. Это смотришь кругом обалдело,А вокруг – это жизнь, это ночь, это ты и толпа,Это небо вокруг, это звезды, и нет им предела.Это люди вокруг. Все чужие и нет им числа.А на рельсах – слова. Их читатель не совесть, а поезд.А на рельсах – слова, лабиринт кровеносных систем.Пара строчек зимы. И под ними – знакомая подпись.Пара строчек зимы, не прочитанных больше никем.«Тебе хотелось жить. Но жизнь сжимала жгут…»
Тебе хотелось жить. Но жизнь сжимала жгутНа горле у любви, выдавливая хрип.Разложена постель. Но: время, деньги, труд.И вечный недосуг, и вечный недосып.Тебе хотелось жить. Но не хватало жил,Они рвались на раз и шли для новых струн.Ты пел и обнажал, ты пил и ворожил,А мир кричал «ура» с заштопанных трибун.Тебе хотелось жить. Спины сухая жердьЛомалась от стихов, сгибалась от мехов.Ты так хотел сбежать, но пахла твоя смертьНе небом от руки, а терпкостью духов.Тебе хотелось жить. Тебя бросало в жар,Ты бился в духоте однообразных дат,Все ставил на потом, все превращал в базар.Тебе хотелось жить, но приходилось ждать.Тебе хотелось жить. Всего-то: просто жить.Любить ее лицо, смешить ее печаль,Идти своим путем по правде и по лжи.Тебе хотелось жить.Как жаль.«Родная, наши дни – свыкание с зимою…»
Родная, наши дни – свыкание с зимою,Седая благодать осенней чепухи,Лирическая блажь в которой я не стоюВенчания на жизнь и долгих панихид.Хотя ты хороша в кленовом камуфляже,Когда твой томный взгляд сползает на прицел,Когда любой твой вздох становится бумажным.Любовь, она, по сути, – внеплановый расстрел.Смотри всегда вперед, и помни – мир оболган,Стань пулей сентября, и будь такою впредь,Стреляй всегда в упор, не целься слишком долго,Я не умею ждать, я не люблю терпеть.Ведь и последний дождь – достойная награда.Не закрывай мне глаз, прикусывай губу,Я знать хочу в лицо какой бывает правдаИ, видя палача, любить свою судьбу.Мне хватит полутьмы и хватит полусвета,Стреляй словами в лоб, стреляй быстрее, ну!Но я в который раз изобретал поэта,Пока наш шумный век изобретал войну.«Настанет время для потери…»
Настанет время для потери,Целуй, целуй, срывайся в бег,Настанет час тоски и веры —Узнать, как хрупок человек.Как он восходен, как проходит,Как слаб от слов, как наг от нег.Запоминай. По снам, по кодеМелодий сердца, дрожи век.Люби-жалей, пока не поздно.В осенней жухлости аллейЕго покой, его нервозностьЛюби-жалей, люби-жалей.Пока не станет долгим светомЕго сквозной, спешащий век.Люби-жалей. Не злись, не сетуй,Смотри: не вечен человек.Пока он здесь и неотъемлемОт дней твоих, твоей войны,Пока не упадет на землюОн у простреленной стены.«Попробуй жить наощупь…»
Попробуй жить наощупь,Интуитивно слышатьКак дождь вбивает в землюСимфонию небес.И по осенним рощамСтопами полустишийСтупай, как по экземе,Лечи их всем, что есть.Словами, снами, силой,Желанием свободы,Тревогой и капризом,Лечи, бинтуй собойВсе то, что износилось:Траву, сердца, народы,Всю листопадность жизниКонечной, стиховой.Чтобы сложив аккорды,Чтобы забыв этюды,К последнему антрактуСбежав по буквам нот,Поверить, что post mortem,Хоть что-нибудь, но будет,Продолжится хоть как-то,Хоть кто-нибудь, но ждет.«А если мне не хватит света…»
А если мне не хватит света,И этой скорости – под стоУдаров пульса по браслету,А если я скажу «постой,Остановись, мгновенье, время,Дай замолчать, дай тишины»?А если мне не хватит темы,Договорить в ладони сны?Тому, кто выбрал фарс и офис,Кто жил, как жил, от «аз» до «ять»,Кто мылил будностью гипофиз,Тому вовеки не понятьВсех тех немых невозвращенцев,Живущих от «пусти» к «прости»,Всех тех, кто вырвал свое сердцеИ освещает им пути.А если мне не хватит бега,И этой силы изнутри —Из грязи мастерить ковчеги,Из морга слов – монастыри.А если станет слишком малоМне вкуса воздуха во рту,До двух шагов сожмутся дали,И я когда-нибудь совруВ стихи, сведя их к дешевизне,В невзрачный ноль, в паршивый ритм?Но если мне не хватит жизни…Тогда пускайсгораетРим.«То ли глобус разбился на зло и добро…»
То ли глобус разбился на зло и добро,Выжимая березовый сокИз артерий рассудка в пустое ведроРаскрасневшихся девичьих щек.То ли время застыло за миг до беды,Отшатнулось, упало на полИ заплакало льном, то ли мысли худы,То ли лясы точить, то ли кол.То ли все потерять, чтобы быть в новизне,То ли сметь, то ли выпросить смерть,То ли ребус во мне, то ли вирус во мне,То ли вешаться, то ли лететь.То ли просто не я – на твоих золотых,Разбазаривших сутки часах,Отражаюсь сейчас, то ли все таки тыПревращаешь замашки в замах.То ли этой свободы не хватит на всех,Этой песенной жизни моей,То ли наша трава пробивается вверхЧерез всю монотонность камней.То ли много бойниц, то ли мало божниц,То ли пес здесь прошел, то ли спас,То ли мир, то ли мор, то ли пара страниц…Это все, что осталось от нас.«Столько звуков вокруг, но царит тишина…»
Столько звуков вокруг, но царит тишинаВ моих штопанных дымом губах.Ты сегодня скучна и особо нужна.Ты уходишь. Прощание. Шах.Мне остаться опять в этой тусклости лиц,В этих слаженных до-ре-ми-си,В этом гомоне птиц, в этом счете границ,В этой осени, в осях осин.Тишина, тишина, только до-ре-ми-ляНаших песен бежит по молве.Я теряю себя, я теряю себяВ этой теплой и мертвой листве.Мир растет посекундно, мир строит дома,Мир становится прочен и зрим,Люди сходят с ума, люди сходят с ума,Достигая последней из зим.Мир становится пуст, ты же видишь самаЭту новую форму блокад:Люди сходят с ума, люди сходят с ума,Но друг другу в глаза не глядят.Я останусь один. Это просто. Весьма.Почти целым. Почти что живя.Люди сходят с ума, люди сходят с умаИ один из них, кажется…Я.«Говорят, он жил здесь, вблизи, где-то вниз по улице…»
Говорят, он жил здесь, вблизи, где-то вниз по улице,Вечерами выгуливал в парке свою тоску,И считал, что глаза людей так легко рифмуютсяС белоснежным небом, приставленным дулом к виску.Он заваривал чай из звезд и ругал повседневщину,Рисовал в траве портрет из своих следов,Говорят, он любил горожанку, простую женщину,И вписал ее в вечность посредством обычных слов.Говорят, он отрезал боль и отнес на мусорку,И вся жизнь была, как бег, как пожар, цейтнот.Говорят, что он слышал мир, как мы слышим музыку,Говорят, он видел в людях систему нот.Говорят, что его душа оставалась голая,Но плясала так, что скрипели сухие лбы.Говорят, он писал стихи на ладони города,На асфальте дней, под ногами людской толпы.А потом исчез. И остались лишь эти россказни,Этот пропуск дат, эти сказки на новый лад.Говорят, его видели где-то в начале осени,Говорят, он смеялся, когда уходил навсегда.«Я свыкся с пустотой, я свыкся с криком…»
Я свыкся с пустотой, я свыкся с криком,С продажностью и пошлостью людей,С идеей, что давно стоит артикулНа каждом из вбиваемых гвоздей.Я свыкся с миром. Свыкся и сроднилсяСо всей его огромной простотой,Со всем его красивым эгоизмом,Со всем, что между мною и тобой.Я стал травой,Я вжился в гроб и в город,Реальность изучил на слух и вкус,Стихами расцарапал лоб и горло,По следу твоему пуская пульс.Сквозь старость слов,Сквозь страсть и малолетство,Сквозь вены дней и сквозь секунд венки,Я век за веком всматриваюсь сердцемВ классический пейзаж твоей руки.Я век за веком слушаю тревожноСимфонию рожденья и войны,Симфонию о будущем и прошлом,Где ты – восьмая нота тишины.Ты так нужна, до жадности и жажды,Ты так нужна, в начале и в конце.И знаешь, мне почти уже не важно,В твой фокус я попал или прицел.«Девочка Герда, ты знаешь, я часто писал…»
Девочка Герда, ты знаешь, я часто писал,Складывал слово из льдинок. Но это не вечность.Это грядущей зимы растворенный крахмалВ лицах людей. Это ветер. Сто двадцать по встречной.Это закон хрусталя – быть прозрачным до дна.Это закон пустоты – не отбрасывать тени.Это взросление сердца, его белизна.Это умение встать после многих падений.Девочка Герда, я просто влюблен в этот снег,Он – панацея от жара в груди, понимаешь?В ритме работы, рутины, врагов и коллег,Он, изменяющий мир, обещание мая.Он – апогей перемен через вещность идей,Он – откровение неба, дословие, гнозис.Падает снег. С каждым мигом дышать холодней.Он – то, что было до нас. И останется после.Впрочем, не важно. Симфонии зим не для тех,Жадно хранящих очаг после окрика «поздно».Девочка Герда, живи. Дольше всех, лучше всех.Девочка Герда, живи. Вспоминай. Не замерзни«Через бордель и кладбище…»
Через бордель и кладбище,Смятое долгой тяжестью,Тело твое уставшееПадает в снег бумажности.В эти блокноты, записи,В эту метель поэзии,Где ты однажды заперсяОт подлецов и бездарей,Где из всего обжитогоСлов и условий общества:Горечь лица убитогоНад буреломом творчества.Шей из душевных лоскутовС веком своим свидание.Господи, мир наш – госпиталь,Раны бинтует ранние.Шей вдоль по шее строками,Туже петлю затягивай.Тень над тобой. Но рока ли?Или руки протянутой?Всматривайся до окрикаВ эту тайгу страничную,Где твоя муза – облаком,Прямо над безразличием.В эти чертоги праздного,В ломанность губ впадавшие,В эту соборность разума,Через бордель и кладбище.«Ну что ты, брат мой, загрустил…»
Ну что ты, брат мой, загрустил?Стихи, стихи… Они не стоятЗаросших памятью могилИ нервов, вышедших из строя.Твоих травмированных рук,Творящих небо на бумаге.Они не стоят даже букв,Они не стоят даже знака.Ты лечишь душу тишиной,Но в гамаке утрат и споров,Уже седой, уже больной,Ты все же слышишь в себе море.И грудь твоя тесна, узка,Ты лаской лечишь горб бессонниц,Но та же мертвая тоскаНа лицах всех твоих любовниц.А женщина – почти покой,Она тебя, конечно, лечитИ гладит сломленной рукойТвои изломанные плечи.Но только ты уже не рад.Стихи, как прежде, просят перьев.Давай напьемся, что ли, брат?Напьемся жизни перед смертью.«Это даже не грусть, это даже не горе…»
Это даже не грусть, это даже не горе,Это жесткий вопрос в сухожилиях дней,Это твой прейскурант у судьбы-сутенера,Это ты в лабиринте людей и идей.В этом поиске цели – налет недоболи,Исступленность лица, недосып, недосуг,В этом поиске смысла уже не до голиПолупьяных страстей. Не до рук, не до сук.Пролетай, пролетай по отчизне и жизниИ ищи, и ищи себя в стопках домов,В этом поиске слов, в этом поиске смысла,Оправдания разума в скобках голов.Потеряешь рассвет, потеряешь утробностьМатеринского неба над выкриком «пли».Падай.В поры опор, в благоглупость и пропасть,В растревоженность губ безымянной любви.Здесь взросление духа похоже на бойню,Здесь рождение – смятый в пеленках билетВ апогей суеты между мной и тобою,В эти поиски смысла,Которого нет.Авторизация