Слоны и песок
Пророк увидел, что я пишу: Шпионов у нас много.
За обедом от чеснока, что он вкусный, а запах от него неприятный, перешли на табак. Ира рассказала, что у нее бабушка табак нюхала, а Юра: вот и померла. А Ира говорит: а она жива, и все засмеялись. Тут Женя песню вспомнил: Моя бабушка курит трубку… только перепутал, что это «Ноль», а Оля-повар поправила: Так это ж Гарик!
Пророк крестится круговыми движениями, точно отмахивается от мух.
У Юли по щеке текла слезка, и вот мы расцеловались, и она на моей губе.
Зина рассказывает про знакомую, у которой дочь. Ездила по монастырям, молилась за дочь, приезжает, а дочь сожительствует.
Еще только весна наступила, а отец дьякон уж пахнет лесом.
За трапезой отец Герман говорит, что знает, что делать, если будут ломиться в дверь: у него дома арбалет и катана[2].
Валера на крыше сверлит дыру под кронштейн: крепление для большого колокола.
Валера ударил в колокол, чтобы проверить, не отлетит ли кронштейн.
За трапезой, описывая Марью Андреевну, сказал, что она была одинокая и суетливая. И тут же подумал: мало того, что описание неудачное, так еще всех присутствующих женщин задел.
Женщины, подняв зады, красят оградки. Ветер разносит вонь от краски. Дерево оживает под ветром. Женщины опустили зады. Дети заходят в церковь попить. Песик писает в одуванчики.
Венчали: Тарас и Елена. Отец Сергий называл жениха то Тарасий, то Тарас, и под конец сказал Тарасъ.
Вера дала почитать письмо внучки из тюрьмы.
Женя с Володей говорили про старинные ядра, а пришли опять к тому, что женщины с танкистами предпочитали не связываться.
Алена нежно расцеловалась с Верой.
Купол дворца блестит свежей жестью.
Пророк изрек: культура бывает только та, что была первоначально. Это относилось к замене входных дверей.
Пророк сказал, что гамак на флоте можно использовать и как воздушную дорогу, и рыбу ловить. Потом рассказал, как он был секретарем комсомола и организовывал соревнования по гребле на баркасах.
Юра прибежал, у дворца растет шиповник. Мужик его обрывал. Юра думал, плоды, нет, лепестки, на свадьбу брату. Настоятель его засек: отберите у него пакет!
Женя обнимает худую девушку в капюшоне. В прошлый раз я принял ее за юношу (не подумал про капюшон). Кажется, у нее умер младенец. Тихо и грустно заходит, походит от иконы к иконе, не зная, куда приткнуться.
Пророк сказал: мы не можем ковать деньги на горбу у Бога!
Таня говорит, что у тех, кто трогает иконы, отсохнут руки.
Вдруг представил себе, как покойный Боря смеется и говорит, сквозь смех, как бывало: ой-ёй-ёй, я сейчас знаешь где?!
Семеновна говорит: не люблю, когда в храм приходят мужчины с голыми ногами. Я подумал, она про шорты, а она про босоножки, когда видно пальцы.
Семеновна ругается на свечи, что их делают из отходов.
У Верки сумка в горошек. А присмотришься – это дырки.
Юра заходит: голова мокрая. Я, удивленно: жарко?
Юра, приглаживая остатки волос: да… торчат.
Набор
– Доктор мне говорит: Не нравитесь вы мне, Владимир Иванович; а я ему: Я сам себе не нравлюсь. Когда разденусь – суповой набор. Кожа, кости… ну, кое-где еще немного мяса.
Дедок Андрюшин пришел, жалуется, ветром его раскачивает.
Дедок Андрюшин, опираясь на палочку, покачиваясь под ветром, медленно удаляется.
Пришел знакомый дедок: ничего не болит, а хожу с клюкой. Было сотрясение мозга: посмотрю налево – и пошел налево… посмотрел направо – и пошел направо. Выглядит неважно, исхудал. Молится без клюки, закрыв глаза и беззвучно шевеля губами.
Перед закрытием знакомая молится посреди храма. Она немного подняла ногу, поджав ее к другой, и какое-то время молится так, на одной ноге.
Прихожанка, молившаяся на одной ножке, оказывается, на Пасху неудачно упала, и встала на ноги лишь на Троицу.
На исходе дня было лень лезть за листком, а пришел как раз тот старик, с лицом, как скомканная бумага. И вел он себя похоже с тем другим, что снимал-надевал очки.
Вот он купил свечи и передвигается трудно, опираясь на палку. А лицо у него смешное и уши торчком, у старика осталась последняя свеча, ищет, куда поставить. Подошел к Ксении, нет, и направился к пианино, где у нас Николай- угодник. Вот тут он полез в карман ну в точности, как тот, другой. Сейчас достанет очки, и точно, достал. Надел и стал в них еще смешнее, похож на мартышку. Но и Николе ставить не стал, а повернулся к Казанской.
Вот так он постоял, истратив последнюю свечку, и пошел на выход. Ноги совсем не гнутся, ну совсем тщедушный. Вес невелик, и он, опираясь на палку, спускается с паперти.
Старик в церкви, седые лохмы, движется медленно от иконы к иконе, всматривается (при этом лицо сморщивается). Остановился перед Феодоровской, увешанной золотыми крестиками, и тянется лицом (подсвечник мешает подвинуться ближе). Старик начинает медленно рыться в куртке. У него в ней много карманов: пошарит в одном, переходит к другому. Наконец, находит очки: они у него не в футляре, а завернуты в целлофан. Целлофан, разворачиваясь, хрустит. Надевает очки и смотрит на Богородицу так, будто не верит своим глазам. Посмотрит в очки, сдвинет их на нос, приблизит лицо и снова посмотрит. Эмоции скрадываются морщинами. Снимает очки, заворачивает их обратно в целлофан и медленно, медленно отходит.
Дима с Сахалина где-то подрался. Сидит у стола д/записок, кашляет, кровь летит.
Дима показал стигмат: снял кроссовок, грязный носок, повернул ногу стопой вверх: то ли ранка черненькая, то ли просто грязь пристала.
Болотов распушил бакенбарды. Маленький, лысый, череп небольшой. Распушенные, они хорошо видны сзади по сторонам головы.
Болотов Сережа, маленький хромой старичок, попросился в туалет: бандану перед зеркалом повязать.
Бомжишко жевала хлебушек. Бомжишко прихорошилась, хотя одета не по сезону. На голове узел. Открыла толстую книгу. Это книга «Несвятые святые». Может, она тянет у нас по книжке, а потом снесет на базар.
Бомжишко заснула.
Бомжишко жует и жмется к канону.
Седой горбун с рюкзаком.
Горбатый странник пришел опять.
Старик в свитере таком, какие Таня не любит, в лесном. Старик собрался с силами и попросил поесть. И чаю (заварки). Когда он паковался, то обронил заварку под стул и ушел.
Смотрите: вот старик седой, изнеможденный,На ветхих костылях под ношей лет согбенный,Он с жизнью сопряжен страданием одним,Уже могилы дверь отверста перед ним,Но он живет еще! – он помнит дни златые!Он помнит резвости и радости младые!С товарищем седым, за чашей круговой,Мечтает о былом, и вновь цветет душой,Светлеет взор его, весельем дух пылает,И руку друга он с восторгом пожимает[3].Fashion
Весь февраль почти не было солнца. А до середины марта оно было, но почти не грело. Небо облачное, с просветами. Пришел лысый и неподвижно, как памятник, встал посреди церкви. Прошумел самолет за облаками. Шумною толпою зашли паломники. Они, конечно, не шумят, как иногда иностранцы, но от них стоит тихий гомон. В удручающе тусклых одеждах первому постному дню под стать. Собрали, что потусклей, и свезли полюбоваться на истертый имперский блеск.
В просветике солнышко бледное, как луна. Синички пропрыгали под елками и на изрытых сугробах. На кладбище узбеки кидают снег. В гараже промелькнула крыса. У парня такие густые прямые волосы, что в сумраке я подумал, что это шапка.
Хотел уже с мальчика шапку сдергивать, а у него в ушах сережки (то есть у нее).
Белые колготки, розовая сумочка, красные сапожки. К сумочке пришита мягкая игрушка: голова кролика, и рядом вышита огромная оранжевая морковка.
Кучка красивых девушек, оделись по-постному, во все темное, зашли помолиться. Минут через десять, когда выходили, одна высунула язычок.
Люблю, когда девушки приподнимают ножку как цирковые лошадки, оставаясь стоять на одной, и, поставив сумочку на согнутую ножку, роются в ней.
Бабушка привела в церковь чудную девочку в очках и комбинезоне, и платок ей вместо юбки намотала. Девочке ходить неудобно, села в углу.
Черная коляска катится вдоль ограды кладбища. Мужик с коляской заехал на кладбище, ездит по дорожкам среди могил. Новенькие могилки, недавно после ремонта. Остановился, присел возле коляски на корточки.
Редкий случай присутствия младенца на отпевании. Он сдавленно подстанывает хору.
Где только что перед каноном стояла девушка, осталось ароматное облачко.
Цветок угодил мне в грудь и осыпался.
Еще можно порыться в сумочке, поставив ножку на сугроб, а сумочку на коленку.
Девушка вжикает молнией сумочки.
Девушка в капюшоне подставляет солнцу лицо.
Девушка с фотиком на пупке.
Женщина с блестками на берете пальцами вытирает помаду с губ.
Черная юбка. Подол крупным неровным зигзагом. К зигзагу пришита толстая длинная бахрома.
Весело подрагивают на каноне огоньки свечей. Две старушки обсуждают модную шляпку.
Негр фотографирует сына на фоне церкви на ноутбук. Теперь сын снимает папу на айпад. Оба в очках и одеты излишне тепло.
Старушка с хорошо сохранившимися ножками в ажурных чулочках.
Женщина сильно надушена, в красных сапожках, с красной сумкой и в шляпе. На шляпе сбоку изображенье Эйфелевой башни.
Если у девушки есть вкус, разве она может выглядеть жалкой? Отсюда колоссальное значение одежды для женщин.
Мужик вразвалку пошел посмотреть на могилы. И двое маленьких детей на расстояньи прошли за ним в ограду. Дети идут, держась за руки: мальчик постарше, девочка кроха. Мужик лыс, с усами и животом, руки в карманах, ноги расставил чуть шире плеч. Может, это дедушку отправили погулять.
Безумная Валя обсуждала со мной, как одеваться в церковь. Хорошо оденешься – осуждают, плохо – тоже ругают.
На отпевании высокая девушка поцеловала венчик, и он прилип к ее губам и приподнялся на 1–2 см от лба покойного.
У девушки красивые ножки в черных колготках. В руках папка. Метров за десять до входа в церковь девушка остановилась, чтобы повязать черный платок. Папку поместила между ног, и то ли слушает музыку (наушников не видно), то ли припомнила приятную мелодию, ритмично покачнулась вперед-назад.
Из церкви сразу ушла, только о чем-то спросила, а столько приготовлений.
Эпизодический человек
Люди идут по крыше, и скрылись в чердачный проем.
Мужчина молится с газеткой: держит в руке и движет ей, как будто она тоже участвует в молитве.
Женщина с розовым пакетом и толстыми ногами у стола д/записок уронила голову на грудь.
Теперь женщина с пакетом пошла помолиться, и я присел на ее теплое место.
Странная картина: пожилая женщина медленно пятится от церкви. Прошла так до самой автобусной остановки. Выбросила что-то в урну, села на нее и стала разводить руками (делает зарядку).
Мужик зажал подбородком газету, свернутую в трубку, и копошится в кошельке. Лицо благообразное, а в фигуре скрюченность и подавленность.
Перед церковью парень стоит. Ноги расставил, руки скрестил на пупе. В черных очках, широко раскрывает рот.
В траве, на холодной земле валяется мужик. Наверное, тот самый, что долго рассиживался в углу.
«Человек на траве» оказался другим. Зашел, дождался конца службы, чтобы поговорить с отцом.
Из автобуса я видел женщину на Невском. Немолодая, она стояла, близко склонившись к рекламной карте, а руки, видно для равновесия, заложила за спину. Я даже видел примерно то место на карте, которое ее так занимало, и подумал, что может быть, кончик ее носа касается сейчас того места, где находится наш дом.
В автобусе рядом со мной ехал младенец. Всю дорогу мы рассматривали друг друга. Единственной игрушкой служила ему бумажка (одноразовый платок). И когда я поковырял в носу, он тоже прикоснулся бумажкой к носу.
Женщина стоит у дверей, приготовившись к выходу. Дверь, резко открывшись вовнутрь, вышибла у ее из руки перчатку. Да так неудачно, что ей пришлось тянуться за ней, а пока она тянулась, двери начали закрываться, и когда она выходила, прищемили ее.
Мужик отдал в церковь неплохие старые свитера. Теперь макает свечи в лампады и смазывает себе костяшки пальцев.
Парень говорит: я курил душой. А теперь это перешло на брата. Хочет вернуть незамутненную первозданную душу. Так и сказал: первозданную.
– Так, здесь, передняя площадочка, кто еще не оплатил? Молодой человек, оплачивали? – Вроде как, да, – Ну, умничка, спасибо.
Нарисовала на запотевшем стекле медузу и смотрит в нее, сморщив лобик, вздернув носик. То в нее, то в телефончик, где что-то медленно падает.
Бородач читает по книге. Губы движутся, и дождь припустил.
Снова пришел бородатенький. Снова читает, уткнувшись бородкой. Губы шевелятся, и бороденка тоже.
И вот его сменил другой, тоже с бородкой, напоминает батюшку. Выглядит солидно, и галстук заколот, а пришел просить «на автобус до монастыря».
Теперь по церкви разносится крепкий мужской запах.
В телефоне за чисткой наткнулся на эсемеску: «Дмитрий, я на месте: маленький, толстый, с длинными волосами – легко узнать».
Старик в очках со снегом на рюкзаке. Бабушка со стеклышками крестит не себя, а от себя: перекрестила подсвечник, уходя, церковь перекрестила.
Надежда носит на боку чудной кармашек на веревочке, из него высовываются бумажки.
Приличная на вид женщина сняла очки и помахивает ими, как будто что-то колдует.
Перед венчаньем фотограф положил чистый белый лист на гранитный пол и сфотографировал его с близкого расстояния. И так несколько раз: перекладывал белый лист и фотографировал.
Мужик долго сидел у стола д/записок. Мне уж он надоел. Потом он пошел помолиться перед большой иконой Знаменья, и рассказал мне, что слышал от бабушек. Эту икону написал не иконописец, а простой мирянин, в блокаду, и молился ей, а потом передал сюда, в храм.
Мужик с шумом выпустил из себя воздух, немного расставил ноги. У черных ботинок длинные, загнутые вверх носки.
Мужик с голым торсом пробежал мимо церкви.
Странная женщина: сначала приставала к другой, помоложе, потом задерживала очередь у Алены, пытая ее насчет имени Аустина. Она встречала его в православной литературе. Потом долго шуршала пакетами у святой воды, уже перед самым закрытием. Когда же, думаю, ты, наконец, уйдешь? И тут она преподносит Алене торт собственного изготовления: со всеми тут поделиться.
Мальчик зашел с улицы, покупает кольцо: сейчас на улице холодно, и пальцы поэтому тоньше.
Девушка с фотиком на пупке.
Седой взъерошенный мужичонка растерянно постоял посреди храма.
Старый седой мужчина, целуя перед помазанием большое Евангелие, забрал в рот целого евангелиста.
Бывает седина настолько чистого оттенка, как будто голова перебинтована.
Мужчина в шортах с дочкой на руках. У дочки в руке шишка, в другой – пластмассовые грабельки.
Бабушка с палочкой и авоськой на ярком солнце – медленно подвигается к храму.
Женщина с блестками на берете вытирает помаду с губ.
Ребенок сидит за столом и упорно на меня смотрит, уперев ручку себе в переносицу. На лбу укус.
Вечерний парень запихивает в штаны довольно толстый молитвослов.
Упитанный мужчина в шортахприсел к столу, перебираетзлатую цепь.Женщина на каблуках под ветром перекрестилась.
Дедушка с девочкой на руках. Девочка держит сумку. Из сумки торчат пластмассовые морковка и помидор.
Мужик с необычной бородкой ставит свечки по номеркам: поджигает от зажигалки и сверяется по листку.
Мужик из горлышка выдул всю бутылку святой воды.
Сухонькая жалобная старушка с палочкой, подружка Зины.
Старик православного вида двигает головой. Старик прикладывает свой нательный крестик к иконам, не снимая с шеи. Старик оглядывается, беспрестанно крестится, голова и руки не остаются в покое.
Седой мужчина провожает взглядом бодро идущую длинноножку.
Чуть выпивший мужчина в шортах со вполне православной бородкой говорит, что не понимает языка Богослуженья. И еще раз вернулся сказать, что отпеванье – дорого.
И еще он спросил, если я и правда здесь служитель, не мог бы ли я быть его духовником?
Мужчина на ходу плюнул. Слюна отлетела далеко, и главное, очень быстро.
Девочка обегает на цыпочках вокруг центрального подсвечника.
Людочка говорит: она у Предтечи что-то отколупывает, что-то там копает…
У бабки из сумки торчит заостренная палка (кол!) У другой нарисованы брови.
Мужчина прихрамывает. Длинные руки похожи на клешни. Мужик с клешнями, с ним баба, отъезжает на черном джипе.
Наливаю св. воду в стеклянную бутылку какому-то мужику. На горлышке что-то пристало. – А, это сладости… пирожные. И, чтобы я не усомнился, мужик облизал пальцы.
На подстриженном лужку фотограф выбирает ракурс. Большой кусок изогнутой трубы похож на издохшего змея.
Девушка ассиметрична: одна щиколотка кажется больше другой, и тельце держит набок.
У криминального парня темные пятна на локтях, как будто его пытали.
У девушки туфли лимонного цвета с ярко-розовым носом.
Наконец, в церкви появился человек, который за мной наблюдает, а не только я за ним.
Фекла поет: «Тело Христово…» и вся трясется, и голос подрагивает.
Смычка
Своими глазами видел, как старуха приложила к иконе красную паспортину: вот она, смычка церкви и государства.
Внучок чокнулся с дедком коммунистом.
Физический труд затрудняет умственную деятельность. Оттого ослабевает интерес к умственной деятельности других людей. Отсюда происходит разобщение – вот крестный путь мирового пролетариата.
На трапезе рассказали: кошки побежали в алтарь, а какие-то бабушки закричали: котам можно, кошкам нельзя!
Алена шла, замедлилась у клумбы тюльпанов, как будто собираясь наклониться к ним и вдохнуть… но одумалась. Отдернулась, и быстро пошла дальше.
Алена не замедлилась, а прошла мимо клумбы зигзагом, как будто цветы ее примагнитили, а потом пошла к церкви так, как будто и там притяжение, и оно более сильное.
Высокая трава, никто ее не стрижет, а на кладбище подстрижена, и лежит стожками. Стожки замокли, слегка потемнев.
В гробу у покойной крохотная иконка.
Среди стожков одинокий скворец, нет к нему слетел другой.
Стожки как будто намек на могилки. И зачем, для какой цели этот участок кладбища не заполнен? Впереди – новые войны.
Стожки мои подсохли, и трава вокруг них подросла.
Мама с двумя детьми. Детям на грудь повязаны георгиевские ленточки.
Черный пес мирно прилег под самым крыльцом, у пса хозяин помер, и он пришел у церкви полежать.
«Мне говорили: не ходи в эту церковь. Здесь что-то не то. И, судя по внутреннему убранству, очень похоже».
Само название «православие» уже содержит самодовольную похвальбу. А в постороннем родит недоверие. Уверен, что и самим православным оно не очень-то по душе.
Страж подробно рассказывает царю о сомнениях в пути из-за страха быть наказанным за дурные вести. В то же время, если царь узнает неприятную весть от другого, стража накажут за то, что скрыл.
Страж повествует о мертвеце, похороненном вопреки царскому указу. Царь подозревает его и других стражей в корысти. Их подкупили, вот они и позволили похоронить мертвеца.
Царь посылает стражам страшные угрозы, если не отыщется виновный.
Страж приводит к царю Антигону.
Перед тем, как она пришла к телу мертвого брата, поднимается сильный ветер. Увидев преступницу, стражи бросаются к ней. Антигона не пытается скрыться, и сознается во всем.
Захватив Антигону, стражи сняли с себя вину.
Если есть отбивное мясо, то и наешь себе бычью шею (и лысый череп).
Чебуркуль
В Пасхальную ночь Тельма с Луизой отправились в церковь. После службы они явились на праздник, у них было одно дело. Сын Тельмы (или Луизы?) Лелик должен был играть в детском спектакле роль овцы, и ему требовалась подобающая шапка. Луиза узнала, где находится шапка, и теперь оставалось ее забрать. Шапка лежала очень высоко. Без посторонней помощи Тельма с Луизой не смогли бы ее достать. Однако еще во время службы Тельма заприметила высокого блондина, и теперь обратилась к нему. Блондин охотно согласился помочь. Он давно привык, что женщины обращаются к нему, чтобы использовать его рост. Он достал коробку, где лежали костюмы овец и помог размотать скотч. И счастливая Тельма забрала для Лелика шапку, прихватив заодно и шубку.
Сейчас я мог бы сходить и посмотреть, как там мои камешки. Я ведь запомнил, куда их кидал, зимой, когда могилы были засыпаны снегом.
В церковь зашла незнакомая бабушка, и обратилась ко мне запросто, может, даже по имени. Дима, сходи, раскидай по могилкам, и протянула мне эти камешки. – А что за камешки? – Да с Чебуркуля, – С Чебуркуля? – в первый раз тогда услышал я это слово. – А что такое Чебуркуль? И бабушка сказала, что это озеро такое, и объяснила, где.
Сначала я усомнился, чего это я буду камешки раскидывать. И говорю, куда это я пойду? А она: да вот же у вас здесь, за церковью, кладбище. За церковью, ладно, пойду, думаю, раскидаю.
Взял мешок с мелкими белыми камушками и пошел, а через неделю-две в озеро Чебуркуль упал метеорит.
Тимофей играет с маленьким металлическим шариком. Кидает его из конца в конец по комнате. Катнет, и устремляется вдогонку, как зверек, прыжками на четвереньках. Звук катящегося по паркету стального шарика, звуки коленей и рук Тимофея, ударяющихся при приземлении о пол. Настигнув шарик, он останавливается, разворачивается и продолжает игру в обратном направлении.
На пляже в Солнечном Лелику торжественно доверили нести мои сандали. Он остановился надеть свои, и мои забыл. Хватились лишь минут через десять. Пришлось возвращаться. В итоге мы прошли мимо нудистского пляжа три раза, и Тельма с Луизой еще долго обсуждали х-и.
Религиозный мужчина без явных признаков душевного расстройства, болезни или преклонного возраста – всегда подозрителен. Кажется, он за этим что-то скрывает, что-нибудь нехорошее. Особенно подозрителен в церкви мужик с бородой (если, конечно, это не священнослужитель, и борода – необходимый атрибут). И если он при этом еще совершает показательно-религиозные действия: крестится, кланяется и вообще мельтешит… Ну, думаешь, ты или вор, или того хуже.
Все более-менее странные люди рано или поздно окажутся в церкви, понемногу вытесняя оттуда «нормальных». Но в духовенство таких не берут.
Человек за время жизни встречает множество людей, многих по многу раз. И он их как правило забывает, и при новой встрече не узнает. А случайно кого-то узнав, удивляется сам себе.
В церкви чувство бренности всего земного должно еще усиливаться. И от вида вот этого человека в шлепках, трениках и с татуировкой на плече. От вида любого человека, пришедшего сюда с любой целью, и от безлюдья. Оттого как человек несовершенен, и от тщеты его усилий. И в каждого как будто немного вляпываешься, будто это и у тебя шлепки, и татуировка.
Церковь – не чтобы глазеть вокруг, а заглянуть в себя.
За обедом Ольга дала мне посмотреть китайскую траву, китаец батюшке подарил: что за трава?
Я всматривался в траву. Саша Говоров говорит: у меня в хоре кореец пел, он меня некоторым иероглифам научил. Смотрит на траву: во всяком случае, иероглифы корейские, и Саша даже нашел иероглиф, что Корея северная.
А в заваренном виде попробовать дали Юре. Юра сказал: это зеленый чай. А листья на чай ну совсем не похожи, хотя и у китайцев они всегда такие видоизмененные.
Заходит батюшка: да нет, это для салата.
Две бабушки встретились, одна другой: милость ты моя… Другая: два месяца не была, еле пришла.
Две овчарки: одна тащит в пасти здоровую ветку березы, другая грызет банку из-под джина.
Среди мокрой скошенной травы деловито расхаживают две вороны.
Две девушки с негром прогуливаются в окрестностях церкви: одна покрупнее, другая помельче, одна в совершенстве говорит по-английски, другая все время молчит.
Две голых девушки плетут венкина одуванчиковом поле.Пагинсон