Долгая осень Жака

Антон решил выйти на ярмарку со своими поделками – просто для ради интереса. На пробу он взял настольную лампу, изготовленную из корневища ели, и бра из березового капа с причудливым, прихотливым узором волокон, которые на обычном березовом обрубке невидны. Электроначинка использовалась, конечно, заводского производства.

В целом ярмарка удалась, к негодованию Афанасия Николаевича Титенко, директора МУП «Жилкомхоз», который тоже намеревался баллотироваться в облзаксобрание. Продавцов присутствовало, пожалуй, не меньше, чем покупателей. Чего только тут не было! Вплоть до самогона, который продавался втихаря из палатки с соками, минеральной водой и разнообразными «фантами». Официально торговцы спиртным сюда не допускались. Наличествовали на лотках также предметы туалета, бижутерия и даже книги, хотя всякому здравомыслящему было понятно, что порядочный человек при средствах предпочтёт книге бутылку горячительного. Поднимались гири, причём кто-то истошно кричал:

– Серега, жми! Ещё немного, и приз твой!

– Да ну, не выйдет! – возражал другой, – каши он сегодня недоел.

И точно – взять приз у Серёги не получилось. Дырокол достался кому-то иному, у которого с кашей сложились более тесные отношения.

Тут состоялся и конкурс на скорость поедания всех любимыми в Сибири поз. Пятеро обжор, стоя во фрунт, по команде затейника начали хватать из мисок ещё горячую, дымящуюся закуску и, обжигаясь и давясь, спешно поедать её. Они проглатывали большие куски, почти не жуя, наподобие удавов.

– Васька, давай! – завопили самые азартные, видя, как один из конкурсантов вцепился зубами в последнюю позу. И вот он, миг победы: долговязый Васька вскинул руку, воскликнул «Ы!», поскольку горло у него ещё оставалось занято, и посмотрел на соперников. Они тут же побросали недоеденное обратно в миски и тяжело отдувались, вытирая губы руками, поскольку о салфетках организаторы как-то не расстарались. Худой Васька посрамил своих более справных оппонентов и ему презентовали зажигалку. Более поз для конкурса не предусматривалось и все пошли смотреть на другие развлечения. Их набралось не очень много: всё-таки все затеи стоили денег, а до выборов ещё далеко и, по сути – никаких твёрдых гарантий. Стада автомобилей быстро редели, сворачивались палатки и скоро на месте праздника остался лишь мусор да едкий запах горелого шашлыка. Антон был, тем не менее, доволен: у него закупили обе его осветительные вещи и, хоть доход получился не особенно велик, настроение у мастера поднялось до такой степени, что захотелось даже немного как-то отметить такой почин. Это он решил отложить до вечера и посидеть за чарочкой вдвоём с переводчиком Игнатом после экспедиции в лес. Правда, он как-то не удосужился поинтересоваться, употребляет ли полиглот, но что-то подсказывало Антону что да, употребляет, хотя и не во зло. Ближе к пяти Игнат позвонил:

– Добрый! Ты собираешься?

– Добрый! Только подпоясаться…

– Ну, я сейчас выезжаю.

– Жду.

Домочадцы Антона только недавно пришли из школы и уже успели пообедать: он сварил роскошный борщ и на десерт купил мандаринов и яблок – из сумм своего сегодняшнего заработка. Дочка хотела начать обед с мандаринов, но Антон безжалостно заявил, что тогда лучше он съест весь килограмм цитрусовых сам, и ей пришлось есть сначала борщ.

– Я вечером приду с товарищем, с Игнатом – сообщил Антон. – А сейчас мы съездим в леса, за коряжками. Я же сегодня продал две своих лампы, на ярмарке. – И он повёл рукой над столом, где красовались фрукты.

– Хорошо. До той поры мы сделаем свои уроки, правда, доча? – сказала Ольга.

– Времени достаточно, – солидно обронила Адель.

– Поздравить тебя надо, – добавила Ольга. – Ты правда продал?

– Чистая правда. Мелочь, конечно – три тысячи. Но всё равно.

– Да. Нежданный интерес, или как это называется?

– Пруха, – подсказала Адель, за что ей погрозили пальцем.

За окном раздался гудок клаксона.

– Ну, я пошёл. – Антон надел истрёпанную старую штормовку, сапоги, вооружился громадным самодельным тесаком и вышел.

– У меня сегодня национальный праздник, – объявил он Игнату после взаимных приветствий. – Я продал на ярмарке пару своих поделок, как раз из коряг.

– Ну? – удивился Игнат. – И почём?

– По полтора рубля.

– Тыщ, то есть. Гарно. Ты бросишь, наверное, теперь бойлерное дело?

– Потеха! Отопительный сезон и так кончается. Волей-неволей… Но я же не увольняюсь.

– А вот эти правила… Эти платежи за сбор ягод там, грибов – на коряги они не распространяются?

– Пока никто ничего не говорит. Да я же собираю, когда ни ягод, ни грибов нету и сборщиков, и смотрящих, соответственно. К тому же эти коряги можно отнести к категории валежника. А за него спросу нет.

– Боюсь преступить закон, видишь ли.

– А как же! Потеха… Вечером ко мне заглянем? Праздник всё-таки?

– Заглянуть-то можно; удобно ли?

– А чего же? Мы в моём рукодельном сарайчике посидим, если неудобничаешь. Но лучше бы – дома. Моим я сказал – будет гость.

– Тогда мы немного поприветствуемся, а уж на посиделки – уйдём.

– Идёт. Ты в эту просеку заверни, тут много бурелома. Авось, что-то подвернётся.

– Ни разу не участвовал в такой охоте, – признался Игнат. – А уж на каких только не бывал!

Присматриваясь к изысканиям Антона, он и сам мало-помалу до того увлёкся, что стал пенять ему:

– Ну что же ты нос воротишь! Ведь посмотри, какой пень – уже готовый, вылитый почтальон Печкин! Ему только кепку присобачить – и вполне себе шедевр!

– Да куда же я с этим Печкиным? Он к тебе и в машину-то не влезет, – отмахивался Антон, – да и в сарае у меня будет не повернуться. И придётся его разрубить на дрова.

– Прискорбный ты человек, – вздыхал Игнат. – Ну а чем тебе вот этот корень не нравится? Просто непонятно: то ли домовёнок, то ли осьминог. Загляденье!

– Корень хорош. Но почему бы тебе самому не попробовать резать из коряжек? Ты видишь, считай, в каждой какого-то персонажа. Образ, так сказать. Давай!

– Ну, может быть, со временем. Надо посмотреть. Никогда этим не занимался.

– Посмотри сегодня у меня.

Они за недолгое время набрали целый ворох древесного материала для поделок, главным образом, благодаря энтузиазму Игната. Хотя Антон подозревал, что часть заготовленного придется просто спалить. За непригодностью. Но вслух свои соображения высказывать он не стал.

Ольга с Аделью, как и обещали, со своими школьными делами уже покончили и лесовиков ждал основательный ужин, что пришлось очень кстати, поскольку большие лесные прогулки пробуждают замечательный аппетит.

– А это дядя Игнат, о котором я говорил – представил гостя Антон. – Хозяйка – Ольга, а заместительница – Адель.

– Рад познакомиться, – склонился в поклоне Игнат.

– Очень приятно, – отозвалась Ольга.

– А меня зайцы просили передать маленькой хозяйке подарок, – объявил гость и неуловимым движением достал откуда-то блестящую коробку конфет.

Адель засмущалась, но подарок взяла:

– Спасибо, дедушка!

Игнат поперхнулся и потёр переносицу.

– Делька, ну какой же он дедушка? Он на целых полгода моложе меня! – пожурил дочку Антон. – Я что, тоже дедушка?

– Вообще, для меня это почётно, – нашёлся гость. – Я – дедушка. Устами младенца… – и он погладил маленькую прикольщицу по макушке.

– Ну, мы пойдём рассортируем добычу, посмотрим мастерскую и перекусим, – Антон взял со стола корзинку с нарезанным хлебом, достал из холодильника бутылку водки и вручил всё это Игнату. Сам взял вилки, погрузив их в тарелки и большое блюдо с тефтелями, обложенными печёной картошкой и маринованными огурцами. За разборкой лесоматериалов, сопровождаемой нечастыми тостами, засиделись они допоздна.

– Вот эта вещь тоже интересная, – заметил Антон, вертя в руках обломок пня. Голова, шея смуглая и, вроде, тюрбан. А? Шейх, что ли, или халиф?

– Хм, халиф. Переводил я недавно один манускрипт… – Игнат опорожнил недопитую стопку и замолчал.

– И?

Коростелёв задумчиво почесал переносицу.

– Довольно старые времена были, лет триста назад. Один молодой европеец, Жюль в поисках своей… ну, неважно. Словом, он забрался далеко на юг, на Аравийский полуостров. Да. Расспрашивал о предмете поисков, насколько позволяло знание языка – а известных ему насчитывалось до сотни слов. Понятно, что он был порядочно не в себе, и ничего удивительного, что очень скоро его схватили. Хотели сразу голову отрубить, но не зря эти люди представляли славный отряд секьюрити – решили сначала показать лазутчика эмиру. Мало ли что, тем более у него нелады с соседями: он имел претензии на некоторые их земли. Требовалась поддержка хотя бы кого-то из более отдалённых правителей. И он завёл дружбу с одним из них, побывав дважды у него гостем и пригласив погостить к себе. Так не от него ли прибыл нарочный? Тогда и волос с его головы не должен упасть. Эмир скор на расправу! Лазутчик был предъявлен ему, и случилась забавная сцена. Два больших пса, сидевшие рядом с повелителем, грозно встали при виде обтрёпанного незнакомца нездешнего вида, но тут же благодушно уселись обратно, прежде, чем хозяин им это приказал. Пришлый лишь неслышно шевелил губами. Конечно, все поразились.

– Колдун? – нахмурив брови, ткнул пальцем в него эмир.

– Немного, – поняв, ответил Жюль, и показал кончик указательного пальца.

– Кто ты?

– Я художник, – гордо сказал чужеземец, и проделал несколько манипуляций, водя пальцами правой руки по левой ладони. Кто-то из вельмож, понимающих странный, невразумительный язык с низкими поклонами переводил правителю очередное сказанное Жюлем слово. Немного подумав, эмир отдал какое-то распоряжение; тотчас же двое стражников взяли гостя под руки и поволокли вон из зала. Толмач следовал за ними. Недолгий поход закончился в тесной комнатушке с небольшим окном, разделённым пополам толстым медным стержнем. Обстановку составляли низенький стол и набитый сухой травой тюфяк. И больше ничего.

Полиглот с грехом пополам объяснил Жюлю, что ему предстоит показать своё искусство. Причём от этого зависит пребывание головы Жюля на плечах. А изображать он будет одного из стражников. Тут же появился и этот стражник, принесены были рисовальные принадлежности.

– Долго ли мне можно его рисовать? – спросил художник.

– Завтра к полудню рисунок должен быть показан господину.

Жюль усадил натуру на тюфяк, сам расположился на коленях напротив и принялся за работу. Лицо стражника имело крупные, даже грубые черты и было очень выразительным: выражало оно, в первую очередь, свирепость. Всё это упрощало задачу художника, хотя и не делало её пустяковой. Жюль некстати подумал, что этому стражнику как раз, наверное, и будет поручено снести ему голову в случае неудачи. Но рука уверенно делала своё дело. Когда свет в окошке стал тусклым, набросок был в основном готов и Жюль знаками показал начинавшему дремать стражнику, что пора прерваться. Тот приоткрыл дверь и крикнул что-то в коридор. Появился второй стражник и они вдвоём принялись рассматривать при совсем уже слабом свете сработанный чужеземцем портрет, одобрительно цокая. Затем второй охранник исчез, а через несколько минут появился переводчик, несший в руке лампу с чадящим огоньком. Он приблизился к Жюлю, делающему ещё какие-то штрихи и всмотрелся в изображение стража, потом перевёл взгляд на того, и обратно. Нечто похожее на улыбку отразилось на его иссохшем, жёлтом лице любителя опия

– Это всё? – спросил сановник.

– Завтра утром я доработаю портрет.

– У нас есть хорошие художники, – но у тебя тоже неплохо получается. Хм. Значит, готовься.

Назавтра законченную вещь с нижайшими поклонами представили пред очи повелителя. Страж, позировавший Жюлю, находился тут же. Сходство не вызывало сомнений. Плоды труда чужестранца, видимо, удовлетворили солнцеликого: подозвав Халани, он дал ему какие-то указания. Затем разорвал принесённый потрет и бросил обрывки на пол.

– Повелитель желает, чтобы ты изобразил его, – сказал переводчик. – Придёшь, когда тебя позовут.

Жюлю был заказан портрет эмира во весь рост, в праздничном убранстве, и он уже на следующий день приступил к работе, на которую отводилось очень недолгое время. Но зато сеансы проводились ежедневно. Дабы не утомлять себя постоянным лицезрением медленно воплощаемого художником образа, правитель не приближался к картине, иногда только спрашивая кого-нибудь из приближённых:

– Ну что?

Те кивали головой и торопливо говорили что-то в ответ. Довольно скоро Жюль начал понимать ещё сотню выражений, и теперь его словарный запас стал достаточным для нехитрого житейского разговора. Обмен репликами у эмира тоже не ставил его в тупик. Наконец, правитель счёл возможным для себя оценить степень мастерства художника: встав после очередного сеанса рядом, он пристально вглядывался в своё почти уже законченное изображение на холсте, будто силился прочитать что-то в лице напротив. Прочитал ли он что-то, или же нет, но трудами Жюля остался доволен и, отходя, кивнул ему.

Между тем государственные дела призывали эмира к действию: особо недружественный сосед накапливал у границы военные силы, не питали братских чувств и другие сопредельные державы, так что приходилось повышать размер собираемой подати со своих и до того небогатых подданных. Конечно, состоялся полный диван, который обсудил ситуацию с наполнением казны для военных расходов. Собственные придворные и приглашённые мудрецы ломали голову, где же взять на это деньги. Предлагалось немало проектов, Но некоторые выглядели слишком сомнительными, другие требовали продолжительного времени для их реализации, иные следовало предварительно опробовать в виде эксперимента, а время не ждало. В конце концов решили, как и всегда, обратиться к помощи подданных. То есть, влезть в их карманы, приставив нож к горлу. Одновременно Абу Саид вёл тайные переговоры с халифом Салманом о взаимной военной и всяческой иной поддержке. Дервиши доставляли им взаимные послания с заверениями в вечной дружбе, но иногда попадали во вражеские руки, и в конце концов тайное стало явным. Абу Саид тогда нанёс открытый визит халифу, сопровождаемый внушительной свитой, в которой состоял и Жюль – пусть Салман видит, что у эмира есть связи и с европейскими дворами. Встретили гостей со всей пышностью, на которую был способен старинный город Востока. Они, в свою очередь, преподнесли его хозяину бесчисленные подарки, среди которых блистал и алмаз «Слеза джинна» величиной с оливу. Гостеприимный хозяин на второй день пребывания аравийских единоверцев организовал смотр военной мощи халифата. По длинной узкой улице города перед ними и местными жителями проходили неисчислимые вереницы пеших и конных воинов; казалось, они не иссякнут до самой ночной звезды. Тут прошли даже боевые слоны, пригнанные из Индии. Потрясённые зрители онемели от восторга. Эмир сохранял на лице маску благодушия, дабы никто не понял, что высокий гость подавлен: он знал: что самому ему такую армию не собрать – не хватит ни людей, ни средств. Тем ценнее иметь в друзьях столь сильного союзника. Халиф казался не менее довольным закреплением дружественных связей с далёким эмиратом.

– О, цвет моего сердца, – восклицал он при расставании, – с тех пор, как я узнал тебя и приобрел величайшего друга, душа моя наполнилась радостью и покоем! Теперь я знаю, что есть у меня верный товарищ, да продлит всевышний дни его пребывания на Земле и да сделает их счастливыми!

– О, брат мой неподкупный и светлый, орёл, парящий над этими священными равнинами, да исполнятся все твои желания и погибнут все враги! Отныне нет у тебя более преданного друга, чем я! И ты можешь во всём рассчитывать на этого друга! – в свою очередь, клялся эмир.

Так на третий день они попрощались, и все сопровождающие их тоже кланялись друг другу, прижимали руку к сердцу и возносили молитвы за здоровье и благополучие другой стороны. Радостные улыбки не сходили с лиц. И лишь художник Жюль пребывал в растерянности и печали. Но у него не имелось друзей ни среди приближённых эмира, ни, тем более – халифа и никто не спросил, почему же он не радостен, когда все ликуют. Возвратясь домой, Абу Саид узнал, что подданные ропщут, недовольные скудной жизнью, и уже были такие, что порицали эмира. Они считали, что норма – три финика и немного воды в день на человека – недостаточно. Он понял, что великий час пробил и приказал собрать всю армию, коней, оружие и готовиться выступить в поход. Одновременно сборщики податей в сопровождении стражи стали обходить все дворы и требовать сверхподатный бакшиш. Тут возникали драки, стоял женский плач и детский визг, но Абу Саид не дал черни развернуться: сейчас же всех мужчин от подростков до седобородых старцев согнали в амию, кто упирался или пытался бежать – сносили голову.

Собранное золото и серебро частью пошло на оплату военачальников и неисчислимых охранников, а также на закупку еды и фуража для армии; другую часть предстояло отправить в дар халифу Салману с призывом его на помощь. С учётом дороги, на преодоление которой требовалось четыре дня гонцам, столько же – на обратный путь верному Салману с его армией, и два дня на её сборы – Абу Саид мог ожидать подмоги уже через десять дней. А там… Он разобьёт наголову всех недругов и заставить платить дань до скончания века. Все правители будут преклонять перед ним колени и искать с ним дружбы. И перегрызутся, как тарантулы в глиняном сосуде. Тогда можно делать с ними всё, что угодно. А что делать с Салманом – покажет время.

Дары халифу заняли своё место во вьюках, и тогда, накануне отъезда послов, к эмиру попросился придворный художник, рисовавший на этот раз наследника Абу Саида.

– Повелитель, – сказал он, не пряча тревоги, – не спеши с Салманом.– Я недостойный червяк, но хочу дать тебе совет. Когда мы пребывали в его пределах и смотрели на его воинов…

– Ты испугался слонов? – усмехнувшись, перебил его Абу Саид.

– Нет, повелитель. Я привык замечать всё там, куда смотрю. Привычка художника.

– И что же, – вновь прервал его эмир, в нетерпении топнув ногой, – что тебе там привиделось? У меня мало времени!

– Мне не привиделось. Когда по улице проходила конница, я заметил серую лошадь с тёмным пятном на задней ноге. Через некоторое время я увидел её снова, – лошадь с тем же пятном. Сначала подумал – это кони от одной кобылы. Тогда я запомнил черты всадника.

Лицо эмира налилось кровью.

– Он на своей лошади проехал мимо нас ещё три раза. Повелитель, они гоняли свои отряды по кругу!

– Довольно! – вскричал Абу Саид.– Замолчи ты, презреннейший из заморских шакалов! Хочешь рассорить меня с моим лучшим другом, нечестивая тварь! Ты этого не дождешься! Увести! И пусть он пьёт одну только воду. Мне некогда; потом я им займусь!

И верно: эмиру приходилось спешить.. Той же ночью он отправил отряд гонцов к далёкому Салману, с просьбой как можно скорее выступить со своим войском на помощь брату. Просьбу подкрепляли мешки с золотом. Впереди неслышно скакали разведчики на конях с намотанными на копыта тканями. Встречали их радушно, особенно, когда прибывшие открыли тюки, мешки и сундуки с подарками. И лишь когда посланцы эмира заговорили о необходимости неотложной помощи ему, халиф поскучнел лицом.

– Да продлит всевышний дни брата моего, Абу Саида! – воскликнул он. – Но основная часть войска ушла в дальний северный поход, и чтобы вернуть её, а затем дойти до владений любезного брата, потребуется много, очень много дней и ночей. К тому же поступили донесения, что армия уже вступила в бой. Отзывать её в такой момент никак не возможно. Здесь остался лишь небольшой гарнизон для охраны города и малые отряды для охраны границ.

Халиф глубоко задумался, сокрушённо покачал головой и сказал:

– Я могу отправить почтеннейшему Абу Саиду 50 воинов из их числа. Сегодняшний день – им на сборы, а завтра они выйдут в поход.

Посольство возвращалось домой в тяжелых предчувствиях. Все понимали, кто окажется виноват.

– Надо бежать, куда подальше, – наконец предложил кто-то.

– Бежать, бежать! – поддержали его сотоварищи. – Эмир снимет с нас голову.

– Но нельзя обманывать эмира, он наместник всевышнего на земле! – возразил главный посол и вынул из ножен саблю. Тотчас же это сделали и все остальные, выставив клинки ему навстречу.

– Бесчестные шакалы! – выругался он и поскакал прочь.

– Ты верный слуга, – почти не разжимая губ, молвил правитель, выслушав отчёт об ответе халифа и о бегстве гонцов. – Ты попадёшь в рай. – И приказал отрубить ему голову.

Жюль, впопыхах брошенный в свою мастерскую и на время забытый, потому что никто не осмеливался спросить у Абу Саида, что же делать с художником, искал пути к спасению. Выбора, собственно, не было. Памятуя, что эмир велел всё же поить арестанта, Жюль выбрал самую длинную и крепкую самшитовую кисть с заострённым концом, и устроился возле двери, прислушиваясь к звукам, долетавшим из-за неё. Ждать пришлось долго, и он уже потерял надежду, что сегодня ему принесут воды, когда послышались шаги и шум отодвигаемого засова.

Самшитовый стержень вонзился стражнику в глаз, и он без звука рухнул на пол, выронив кувшин с водой. Жюль быстро вымазал лицо заранее приготовленной охристо-серой краской, намотал на голову кусок ткани, снятой с убитого, вооружился его коротким мечом и выскользнул в дверь.

– Салим? – спросил голос второго охранника, когда Жюль постучал в следующую дверь и прежде чем открыл рот, она отворилась. Он нанес удар часовому не очень умело и тот издал возглас, скорее удивления, чем боли. Жюль закрыл ему рот ладонью и тотчас был укушен, но ладони не убрал и ещё раз ударил мечом. Охранник больше не кусался и повалился под дверь. Было уже темно. Жюль быстро, но осторожно двигался прочь, надеясь где-то увести лошадь. Вдалеке горели костры, с лёгкими порывами ветра доносился неясный шум. Послышался топот копыт и мимо быстро упавшего в канаву Жюля проскакал отряд конников, затем другой – они направлялись к кострам, светившимся на невидимом уже горизонте. Он нашёл привязанную лошадь, захрапевшую, когда вор отвязывал повод, но Жюль уже вскочил верхом и ударил каблуками ей под бока. Скрипнула дверь и кто-то издал угрожающий крик, но конокрад лишь пригнул голову и скакал во весь опор, удаляясь в сторону, противоположную дальним кострам. Возле них же тем временем разгоралась битва: преждевременно двинутая на врага армия эмира встретила яростное сопротивление, а поскольку численный перевес был на стороне противника, он начал теснить её. Тем более, что наспех собранные по эмирату люди, не собиравшиеся воевать, побежали обратно. Не тут-то было: сзади их встретили отборные воины охраны Абу Саида, гнавшие трусов снова в бой.

– Вы, подлые, презренные собаки, – кричал их начальник, – сшибая головы бегущим, – или вы бьётесь с врагом, или все ляжете здесь!

Но слишком мало оказалось отборных высокооплачиваемых воинов эмира, вставших перед отступающими. Их насчитывалось, по сравнению с этими трусами, всего раза в полтора больше: все они скоро полегли под ударами обезумевших беглецов. Тех немногих, кто уцелел, смели спешащие следом за откатывающейся армией неприятельские отряды.

– Долой Абу Саида! – кричали в городе. – Пусть он сам питается тремя финиками в день!

Эмир вспомнил художника Жюля. Всё могло быть иначе, прислушайся он к словам иноверца. Но теперь путь оставался только один: на северо-восток, к халифу Салману. С сотней оставшихся охранников и придворных он сумасшедшим аллюром помчался прочь из города, где уже занимались пожары, в том числе в только что покинутом дворце. Их преследовали, и некоторые стрелы долетали до отстававших, но никто не пустил ни одной стрелы в ответ. Это – понимали – совершенно бесполезно.

Рассказчик умолк и устало перевёл дыхание. Не стоило труда заметить, что его начинает клонить в сон.

– Ты подремли потом, – предложил ему Антон, – куда торопиться? Ну а что же его друг, халиф? – вернулся он к прерванному рассказу.

– А что друг? Друг – он и есть друг. Халиф встретил его с конной полусотней, которую обещал отправить на помощь. Остальную армию тревожить не стал, хотя она стояла, как говорят теперь, под ружьём. Зачем? Абу Саида он затем назначил вторым помощником главного конюха при своём конном дворе. Высокая должность!

– Да уж! – Одобрительно кивавший захмелевшей головой Ведяев вдруг встрепенулся:

– Э-э… Постой! Как это? А что же…

Но вконец утомившийся переводчик уже мирно спал, уронив голову на высокий подлокотник кресла.

***

– Они не будут пьяные? – озабоченно спросила Адель, когда лешие вышли.

– Не будут, – успокоила её мать. – Кстати, а почему ты назвала дядю дедушкой?

– Ну как же! Разве ты не видишь?

– Что я должна видеть?

Но Адель была уже полностью занята конфетами, протянув одну Ольге, чтобы от неё отстали с бессмысленными вопросами.