Почему? Книга первая – Капоэйра

Разумеется, эта перемены невольно отражалась на её поведении, и не ускользнула от взоров домочадцев, в том числе и мужа. Естественно, всё это ему не нравилось, наводило на невесёлые подозрения. Но серьёзных оснований для подозрений пока не было. Домашние решили не донимать её расспросами. Однажды ночью после очередного равнодушия в ответ к его ласкам, муж не выдержал и спросил жену:

– Милая, почему ты такая? Вот уже сколько времени мы не занимаемся любовью. Ты холодна со мной, и я, честно говоря, не понимаю, почему. Скажи, пожалуйста, в чём дело, дорогая? – Алвару предпочитал называть вещи своими именами, но с обожаемой им женой, женщиной на редкость культурной и воспитанной, он старался быть как можно учтивее.

– Дорогой, извини, просто я не в настроении сегодня. Прости, пожалуйста.

– Тебе нездоровится или может причина во мне, милая? Хотя, уверен, что я делаю всё как надо, а мой любовный мускул работает, как мотор ракеты. В чём дело? Откройся мне, Мальвина, что с тобой? Может у тебя проблемы?

– Да нет. Просто я устала, переутомилась немного. Наверное, из-за зимы, погоды или дневной пробки, когда я вместе с Себастьяном возвращалась из торгового центра, и просидела в заторе около часа. Не беспокойся так за меня. Ты же знаешь, я немного странноватая. И это вскоре пройдёт само по себе, – попыталась его успокоить Мальвина. Но сама чувствовала себя перед ним сейчас виноватой.

– Мальвина, любовь моя, – предпринял последнюю попытку Алвару, – Вот уже сколько времени ты такая, и это после возвращения из Севера. Такая рассеянная, печальная, холодная со мной. Раньше ты тоже уставала, тоже переутомлялась, тоже в пробках часами просиживала, и тоже болела, но никогда не была такой, как сейчас. Я ясно вижу, что ты в последнее время не замечаешь меня, а иногда просто не отвечаешь внятно на мои вопросы. Сыну нашему меньше внимания уделяешь, чем раньше. Даже книжечки запустила читать. Я ещё не говорю про твои супружеские обязанности. Это не только я, но и все домашние так говорят.

– Возможно, ты и прав. Но поверь, что я сама толком не понимаю. Вроде бы всё хорошо, и я прежняя. Я давно не была в родных краях, много лет не видела тётушку. Наверное, на меня нахлынула ностальгия по детству. Всё-таки, Ресифи мой родной город. Я люблю его, и была там очень счастлива, – со смущением оправдывалась она. При тусклом свете абажурного ночника Алвару, к счастью, не заметил, как густой румянец залил щёки. Мальвина пыталась оправдываться, не решаясь открыть мужу истинную причину. Она итак чувствовала себя виноватой перед ним. Расспросы, переходящие в допрос, вконец добивали. Тем более, когда затуманенные гневом глаза Алвару метали молнии, а руки жестикулировали, как у клоуна в цирке.

– Дорогая, разве ты несчастна здесь в Сан-Паулу, рядом со мной и сыном? – спросил, начинающий понемногу терять терпение сеньор Казелли, – чтобы тебе не было скучно вдали от родных мест, я даже согласился на переезд в наш дом твоей няни, этой тёмной, невежественной лесной индианки. Хотя приличные люди моего круга никогда не опускаются до этого. Хорошо хоть Сильвия догадывается исчезать, когда дома бывают посторонние, и никто из соседей её не видит… И, по-моему, тебе грех жаловаться на то, что я не делаю тебя счастливой. Или может, ты скажешь, что я, вообще, ничего не сделал для тебя?! – крикнул он, качая головой, как индийский факир.

– Что ты Алвару. Ты и так слишком много сделал для меня в жизни. Разве я могу забыть всё это? Пойми меня, пожалуйста. Родина всегда тянет. И моя меланхолия, скорее всего, связана именно с этим обстоятельством. Но это временно, скоро пройдёт, поверь, дорогой.

– Однако же ты забываешь, дорогая. Вспомни, где ты жила раньше у себя в Пернамбуку, и где, в каком ты доме живёшь сейчас. То даже домом нельзя было назвать, – начал было повышать голос Алвару, – У твоей обожаемой тётушки Алисии, у этой чокнутой старой девы, стены в доме от сырости лопались, приличной ванной даже не было, сортир вонял, а кухня, с размером в мизинец. Мясо вы раз в месяц ели в лучшем случае, а десерт видели только по праздникам. Даже коммунальные расходы и те не могли вовремя платить. Одевались, как попало, как квартеронки8 на плантации какао. А ты сама-то ходила, как рабыня Изаура. И ты по такой жизни соскучилась, Мальвина? Тебя тянет обратно в этот гадюшник, и это после всей роскоши, что ты здесь увидела, и которое я тебе дал за все эти годы, дорогая? – крикнул он, тыча толстыми пальцами вокруг.

– Ты меня неправильно понял, Алвару, – попыталась она его урезонить.

– Нет, моя дорогая. Я тебя очень даже прекрасно понял, – теперь Алвару уже завёлся и кричал, неистово размахивая пухлыми руками, как базарная торговка на рынке. В пылу спора он визжал, смешивал итальянские слова с португальскими. Его неприятная привычка фыркать носом, причмокивая в гневе тонкими губами, коробили утончённую, воспитанную Мальвину, – Благодаря мне ты вышла из грязи в князи. Стала настоящей синьориной и подлинной графиней. Да, да, ведь графиней ты была только на словах! – продолжал он бесстыдно делать одолжения собственной жене, забывая, что сам стал за её счёт графом.

Вообще, такт и дар самообладания не входили в число добродетелей дона Алвару. По природе своей он был типичным торгашом, мелким, ограниченным дельцом, мыслящим такими же мелочными категориями. Ростом много ниже среднего, с безобразной фигурой и пивным животом, с квадратным лысеющим черепом, с мелкими чертами лица и чёрными, как угли глазами, с кривыми ногами и короткими пухлыми руками, он более походил на персонажи из итальянских комедий, нежели на коммерсанта. Дурные привычки, хамоватая манера разговора дополняли сей портрет.

Внук полунищих переселенцев из глухой деревушки под Неаполем он вырос в многодетной семье бакалейщика, еле сводивших концы с концами. Едва проучившись в школе, он с ранних лет подрабатывал зеленщиком в лавке. В детстве и юности он на своей шкуре познал все тяготы бедности. Тяжёлый ежедневный труд от рассвета до поздней ночи, когда он и в жару, и в холод, и в будни, и в праздники торговал зеленью и овощами в лавке отца в Мооке, когда он вынужден был давать дань и при этом покорно глотать оскорбления гангстеров дона Томазо и наглых полицейских, когда сносил частые побои пьяного отца и истеричной матери, когда он годами носил поношенную одежду и потёртую обувь, и когда он с нескрываемой завистью смотрел на сверстников, с годами выковали в нём хитрого, изворотливого и жадного купца.

В шестнадцать лет, поднакопив деньжат, он открыл бакалейную лавку в другом конце района. Через пару лет на паях с двумя земляками там же открыл и маленькую пиццерию. Дела пошли так хорошо, что спустя пять лет он выкупил их доли, став единоличным хозяином пиццерии, которую превратил в доходный ресторан. Затем он открыл второй ресторан и пару продуктовых магазинов. Разумно приумножив капитал, Алвару с годами увеличил число своих магазинов до дюжины, приобрёл склады в портовой части города, наладил связи с местными властями, и открыл собственную фирму, выйдя за пределы родного района.

Хитростью, обманом, лестью, переходившим в безобразный подхалимаж, и главное, беспринципностью он переродился из полуголодного зеленщика Алло, как дразнили его соседские мальчишки (он не знал даже настоящего названия телефонного аппарата), в солидного коммерсанта. В типа очень высокомерного, некультурного, скупого, считающего каждый грош. Заработанное потом и махинациями богатство позволило ему купить дом и жениться на видной девушке из родственников. Но жена его оказалась сварливой, бесплодной, и не смогла подарить тщеславному итальянцу потомство. Поэтому, он развёлся с ней.

Спустя годы, в ходе поездки в Ресифи ему довелось познакомиться с Мальвиной. Весьма необыкновенной женщиной голубых кровей, красивой внешне, и прекрасной внутренне. Таких, как она, привыкший к общению с эмоциональными итальянками или разного рода путанами, он до сих пор не встречал. Помимо всех достоинств Мальвина Алмейда привлекала честолюбивого нувориша дворянским титулом. Ключом, открывавшим вчерашнему зеленщику двери в высшее общество. Её бедность не была для него помехой, и он решил покорить Мальвину, чего вскоре и добился. Как он сам говорил, с лихвой окупил своё капиталовложение.

Справедливости ради стоит сказать, что Мальвина была для Алвару своего рода слабостью. Единственной нежностью для его чёрствого сердца. Конечно, красота и разница в двадцать два года вынуждали проявлять максимум такта в отношении восемнадцатилетней супруги. Тем не менее, своим благородством, воспитанием, внутренней культурой, добротой она сумела отчасти благотворно повлиять на мужа. Так, с первых дней брака он дал ей относительную свободу. Не препятствовал общению с родными, разрешил привезти с собой няню из Ресифи, позволял уходить из дома, не спрашивая отчёта. Доверял ей. А после рождения желанного наследника, он, вообще, дал ей полную самостоятельность. И особняк, где они сейчас проживали, и его ремонт на баснословную сумму были выбраны, куплены и сделаны целиком по совету Мальвины.

Но по натуре Алвару всё ещё оставался зеленщиком, и никакие миллионы и титулы никак не могли изменить этого. Как говорится, родившийся быдлом, до конца останется таковым. Он искренне считал, что Мальвина и её близкие по гроб жизни ему обязаны. Потому что он их сделал людьми. Вывел из ярма бедности и лишений. Вообще, для Алвару деньги были всем. Для него лица, не обладающие солидным капиталом, входили в некую промежуточную категорию, нечто между людьми и животными. Негров, индейцев, мулатов и прочих небелых, он откровенно не считал за людей. По этой причине, Алло считал и Мальвину ценной вещицей, которую надо беречь и, за которой необходим уход.

– Я никогда не была неблагодарна к тебе Алвару, побойся Господа Бога, – воскликнула Мальвина, и глаза её наполнились слезами. Однако, она из чувства собственного достоинства постаралась сдержать свой плач, и разгорячённый муж ничего не заметил в полумраке.

– Я прекрасно знаю настоящую причину твоей грусти Мальвина! – возопил он, – Да, да, дорогая! Ты там на Севере, наслушалась проповедей своей маразматички тётки! Вот она вдолбила в голову тебе, что негоже супруга слушать! Феминистка, проклятая! Она человеком-то за мой счёт стала, стерва такая! Раньше впроголодь жила, и не было времени думать об этом! Теперь вы сытые, откормленные, с ног до головы одетые, обутые бездельницы! Даже ваши трусы и те на моё бабло куплены! Ты ездишь на дорогой машине куда и когда хочешь! Делаешь всё, что тебе вздумается! Вот и от безделья у тебя голова кругом поехала! Обнаглела настолько, что мужа не уважаешь! Под него ложиться уже перестала! То устаёшь, то болеешь, то у тебя месячные…

– Перестань Алвару! – не выдержала Мальвина. Тон одолжения и грубость, переходящая в хамство, вывели из себя кроткую Мальвину. Она больше не смогла стерпеть, и поэтому воскликнула повышенным тоном, – Ты уже перегибаешь палку. Да, я виновата перед тобой, но только лишь в том, что в последнее время не была достаточно внимательна к тебе и к Аугусту. Но обвинять меня и мою бедную тётушку Бог знает в чём, и тем более в неблагодарности – это уже предел, сеньор! Мало того, что ты хамишь и кричишь на меня, так ещё и несправедливо обвиняешь в том, что я и в мыслях не допускала. За всё время нашей совместной жизни, ежедневно в молитвах я воздаю хвалу Господу нашему, но не за роскошь и богатство, которыми ты так кичишься, дорогой! Вовсе нет. А за семейный очаг и за нашего сына, которого ты мне дал возможность подарить тебе, Алвару. Разве этого мало, чтобы не быть благодарным Богу, – тут Мальвина не сдержалась, дав волю душившим её слезам.

Алвару в душе немного устыдился своей грубости, но, не выдал этого на лице. Логичные доводы жены, её прямой взгляд и чистые, как капли родниковой воды, слезинки, остудили пыл итальянца. Тем более, что эта была первая ссора за все годы их семейной жизни. Обняв жену за плечи, и поцеловав в шею, он произнёс с неаполитанским присюсюкиванием:

– Прости, дорогая. Я обидел тебя. Я не хотел, честно. Но твоё равнодушие меня взбесило. Я люблю тебя, и хочу, чтобы ты не только каждую ночь чувствовала бы силу моего любовного мускула, но и всегда видела бы мою заботу и внимание к тебе, дорогая. Понимаешь?

– Мы оба очень устали. Давай уже поспим, а то гляди, скоро заря займётся. Спокойной ночи, Алвару, – ответила Мальвина, повернувшись спиной.

Алвару был полностью уверен в верности жены, и ему в голову не пришло бы ревновать её к кому-либо. Будучи недалёким и самонадеянным он полагал, что деньги и мужская сила в постели, чем он любил прилюдно хвастаться, вполне достаточны для того, чтобы не стать рогоносцем. Чтобы женщина любила или хотя бы была верна супругу. А Мальвина в эту ночь после ссоры с мужем, впервые в жизни поймала себя на мысли, что за годы так и не полюбила Алвару.

● ● ●

Жуан Педру был объектом постоянных мыслей и разговоров женщин не только в Сан-Паулу, но и в родном городе. Так, пасмурным вечером в небольшом особняке в районе Дуки ди Кашиас оживлённо разговаривали, между собой две женщины. Одна из них, немолодая худощавая особа лет пятидесяти с чёрными глазами на вытянутым смуглом лице, укоризненно выговаривала собеседнице, молодой полноватой женщине лет двадцати пяти, похожей на неё.

– Мария, я устала уже неоднократно повторять тебе, что не мучай себя так. Что тебе ещё надо от жизни? Твой муж прекрасно содержит тебя, не пьёт, не курит, не играет и не бьёт тебя. За сыном хорошо смотрит. Не обязательно, чтобы муж жену любил. Я тоже замуж не по любви вышла, но потом слюбилась – стерпелась.

– Мама, ты не понимаешь меня. Жуан Педру, вообще, на меня с Тониту смотрит, как на мебель. Ну, я то ничего, но сын ведь его родной. Я ещё не говорю о его похождениях. Один Бог знает, что он сейчас вытворяет там…

– Ты, видать, совсем уж мозги свои проела, дочь моя – грубо перебила её дона Изаура, – На то он и мужик, чтобы гулять с бабами. Недаром Господь создал для них инструмент между ног. По крайнем мере, засматривается он на женщин, а не на мужиков и даже не на мальчиков, как некоторые! Не гомик и не педераст!

– Может быть, но дело не только в любви. Да, я люблю его и знаю, что моё чувство невзаимно, и не только потому, что так судьба распорядилась, но и потому, что ему, совсем незнакомо чувство любви или вообще, человеческого сострадания к ближнему. Тебе этого никак не понять мама, извини, – огорчённо махнув рукой, ушла к себе Мария.

– Этого тебе не понять, дурочка. Жуан Педру хоть и негодяй, но мужик. Не то, что твой отец или брат. Так, что тебе не стоит причитать и жаловаться на судьбу!

Мария не знала, что сухая и чёрствая мать втайне завидует ей, потому что экспансивной сеньоре Изауре давно не давал покоя волнующий образ зятя. Она мечтала хотя бы на секунду оказаться на месте родной дочери, в крепких объятиях сероглазого кабальеро. Как говорят, мечтать не вредно.

– Я не причитаю и не жалуюсь на судьбу, мама. Не в моих это правилах, да и грех это! – с порога воскликнула Мария, – Можно быть прекрасным в постели, можно быть красивым, можно быть и неплохим семьянином. Но невозможно быть плохим человеком и хорошим отцом, одновременно!

Мария была несчастна. Вернее, таковой она чувствовала себя в браке. Да, у неё было всё, что можно пожелать молодой женщине. Большой дом, семья, богатство, она не испытывала материальных затруднений. В доме да Силва к ней с первого дня относились не как к невесте, а как к дочери и сестре. Тем не менее, ей в жизни не хватало главного. Обыкновенного женского счастья. Верно, она вышла замуж по любви, любила, но не была любима. Более того, Жуан Педру никогда не считался с ней, не спрашивал её мнения, относился к ней более чем холодно. Ему было безразлично само существование Марии. Верно, он не бил, не оскорблял и не мучил жену. Но его учтивость исходила не из нежности. Он относился к ней, скорее, как к живому аксессуару, вроде домашней живности, чем к супруге. Так было с первого дня их брака. Жуан Педру разговаривал с ней лишь при необходимости, стараясь быть немногословным. Супружеский долг выполнял исправно, но редко. Никогда не пытался скрывать от неё свои связи на стороне. Марии бывало больно, когда она замечала на его теле следы чужой помады, запах духов или прилипшие к одежде женские волосы. Устраивать сцены ревности, требуя объяснений или обижаться было бессмысленно. Слёзы, истерика, лесть и прочие средства из широкого арсенала женских хитростей, не действовали на её супруга. Во-первых, Жуан Педру был не из тех мужей, над которыми можно было командовать. Во-вторых, она ясно понимала, что совершенно безразлична для него, и своим уходом лишь облегчит его ношу. Так, она могла хотя бы физически находиться рядом с ним и своим сыном.

Своего родного единственного сына, Антониу Луиша, являвшегося смыслом существования Марии, Жуан Педру не сказать, чтобы совсем не любил, но и не привечал. С ним он тоже был холоден. Общался не как с дитёй, а скорее, как с взрослым подчинённым. Жуан Педру никогда его не баловал, не играл с ним, и также разговаривал при необходимости. То есть, уделял минимум внимания. Сын был для него продолжением рода, в отношении которого в будущем можно будет реализовывать честолюбивые замыслы. Возможно, в душе Жуан Педру желал видеть сына сильным, решительным и целеустремлённым, каким он сам был, хотел в нём выковать мужской характер. Малыш Тониту боялся отца больше всех на свете, не смея не то что заговорить, но и даже дышать в его присутствии. С самого рождения между отцом и сыном была воздвигнута некая холодная стена отчуждения, которая с годами будет только расти. Конечно, наблюдавшую за этим со стороны Марию это глубоко огорчало. Но что она могла поделать против властного мужа. Оставалось покориться судьбе. И Мария терпела. Терпела из-за сына, из-за любви к мужу.

● ● ●

Тем временем, в другой части города в Тижуки на небольшом двухэтажном особняке, скрытым за высоким забором и деревьями, вблизи одноимённого озера семья да Силва сидела за ужином, неспешно ведя разговор. Помимо Жуана Антониу и его сына Жозе на ужине также присутствовали дочь и её жених.

Истинно бразильская красавица Мануэла больше походила на лицо с обложки модного журнала. Вся в отца, смугловатая с миндалевидными карими глазами, яркими, запоминающимися чертами лица и волнистыми каштановыми волосами она производила впечатление на всякого, кто её впервые видел. Высокий рост, стройная фигура и бархатная кожа (редкость для латиноамериканских женщин) дополняли картину. Двадцатишестилетняя Мануэла была хорошо образована и блистала в светском обществе. Вместе с тем она была простой, доброй и порядочной девушкой, любимицей отца. На ужине она вся так и сияла от счастья. Рикарду официально объявил дату свадьбы. Жуан Антониу спросил зятя:

– А почему именно на сентябрь? – из-за болезни он говорил медленно.

– На эту дату я договорился о венчании с епископом. Да и многие наши знакомые, которые сейчас заграницей, будут в Рио только в начале весны. А главное, именно в этот день ровно два года назад мы познакомились.

– Что ж, поздравляю вас! Начнём готовится к свадьбе, – поздравил их Жуан Антониу, едва выдавив из себя дежурную улыбку.

– Спасибо большое, – хором ответила счастливая пара.

Наряду со невестой Рикарду Диаш также сиял от счастья. Он тоже по-своему её любил, она привлекала эффектной внешностью, воспитанностью и добрым, весёлым нравом. В ней он ценил чистоту. Ибо, в отличие от многих незамужних сверстниц, Мануэла всё ещё сохраняла девственность. Данное обстоятельство льстило самолюбию Рики, впрочем, как и любого другого мужчины. Помимо всех достоинств, Мануэла притягивала сеньора Диаша также богатым наследством. Рикарду точно знал, что его невеста является любимицей и возможной наследницей Жуана Антониу да Силва, и это только увеличивало любовь к ней. Хотя справедливости ради стоит отметить, Мануэла была небезразлична ему. Ему было приятно, что она ответила ему взаимностью, и искренне полюбила его.

С детства ни в чём не знавший себе отказа, выросший в роскоши и холе, любивший изысканно одеваться в самые дорогие костюмы, щеголять на самых шикарных автомобилях, не меньше женщин любивший дорогой парфюм, и предпочитавший всё самое изысканное и дорогое на свете, дон Рикарду Диаш был человеком ленивым, алчным и недалёким. Несмотря на круг общения и прекрасное образование, он в свои тридцать лет так и остался легкомысленным транжирой, избалованным папеньким сынком. К тому же он был заядлым игроком и кутилой. У него не хватало не только смекалки и напора, как воздух необходимые для бизнесмена, но и здравого смысла, самостоятельности в принятии решений. С младых ногтей все серьёзные шаги он предпринимал по совету родителей, а позже кузена Роберту.

– Дорогой, надеюсь, что после свадьбы ты разрешишь мне навещать родных, бывать в доме отца? – спросила жениха Мануэла.

– Конечно да. Или ты принимаешь меня за тех старомодных мужей, что держат взаперти жён, не позволяя даже выйти на улицу? – наигранно обиделся Рикарду.

– Что ты, Рики. Разумеется, нет. Просто я хотела услышать это от тебя лично. Но пока ты ещё не мой муж, а я всё ещё живу в отцовском доме.

– Манолита, дорогая. После свадьбы мало что изменится. Ты можешь приходить к своим родным, когда тебе будет угодно. Я никогда не стану возражать тебе по этому вопросу. К тому же они будут и моими родичами. Но я буду ревновать тебя, но не как Отелло Дездемону.

– Я не даю и никогда не дам тебе повода для ревности, милый.

– Повод даёт твоя красота. Она словно цветущий оазис в пустыне, а ты сама будто роза гарема…

– Ага, сейчас ты уже решил меня превратить в наложницу своего гарема? Прямо, как какой-нибудь восточный деспот, – шутливым тоном возмутилась Мануэла.

– Я никогда не стану для тебя деспотом, милая. Ты единственный пассажир моего поезда жизни. Моя первая, единственная любовь. Хотя признаться, мне интересен восточный, мусульманский подход к вопросу семьи и брака.

– И что же тебя так интересует? Практика многожёнства?

– Да. Как одно из проявлений их культуры, их своеобразной философии, – начал было рассуждать Рикарду, но в этот раз был перебит тестем.

– Рикарду, надеюсь, что войдя в нашу семью после свадьбы, ты станешь не только на бумаге, но в деле её полноправным членом. И тебе не придётся доказывать верность, становится нашим конкурентом в бизнесе.

– Что вы, дон Жуан Антониу. Разве можно идти против собственной семьи? Ведь семья моей жены, простите, будущей супруги, и есть моя семья.

– Дай то Бог, дай то Бог, – неуверенно произнёс тесть.

Ужин был закончен, присутствующие допивали кофе с десертом из медовых шариков и сушёных ананасов, когда Жуан Антониу, обратился к сыну:

– Жозе, попозже позвонишь падре Мауро и скажи, чтобы завтра вечером был у нас. Я буду ждать его у себя в кабинете. И ещё попроси, чтобы он не опаздывал.

Сын лишь утвердительно кивнул. Высокий симпатичный парень с чёрными волосами и большими глазами на широком лице, худощавый Жозе Луис Игнасиу да Силва был очень интеллигентным, не в меру застенчивым для своих лет. Бескорыстная служба на благо людей и увлечение наукой были его призванием. Этим он отличался от эмоционального Жоакима и холодного Жуана Педру. Тем не менее, флегматичность Жозе не мешала ему активно помогать отцу и брату в делах компании, а также готовиться к вступительным экзаменам в университет. В семье он с детства искренне восхищался и обожал Жуана Педру. Больше, чем Жоакима и Мануэлу. Жуан Педру привлекал его решительностью, трудолюбием и выдержкой. Он советовался с ним, старался ему подражать. Правда, безуспешно. Свой выбор учиться заграницей Жозе сделал после беседы с любимым братом.

Поздно вечером, когда Рикарду ушёл, а дети удалились к себе Жуан Антониу прошёл в свой кабинет на верхнем этаже, набрал номер адвоката:

– Добрый вечер, извини, что так поздно. Надо кое-что срочно сообщить тебе. Ты же знаешь для меня сейчас каждая минута дорога.

– Ничего друг, мне можно звонить все двадцать четыре часа в сутки.

– Знаешь, Рикарду сегодня был у нас и во время ужина объявил дату их свадьбы на 15 сентября, то есть гораздо раньше ожидаемого мною срока. Думаю, что этот тип решил ускорить её после того как узнал о болезни, и решил сразу же войти в Совет Директоров не как рядовой акционер, а в качестве совладельца доли жены.

– Но ведь есть карантинный срок по закону, – возразил адвокат.

– Всё равно, полгода после свадьбы пролетят незаметно, а за это время он успеет купить доли остальных пайщиков, а если нет, то начнёт давить на Мануэлу и Жоакима, что ему нетрудно будет сделать. Я очень опасаюсь этого, если честно.

– Жуан, а почему бы тебе не изменить пункт завещания относительно доли дочери? Советую внести в нём оговорку, что в случае преждевременной утраты работоспособности Мануэлы или ни дай и Бог смерти, то её доля автоматически переходит к Жозе, ибо Жуана Педру, как я понимаю, ты уже исключил из списка главных пайщиков. С выплатой компенсации её мужу. Этим ты подстрахуешь и дочь, и компанию от амбиций будущего зятя. Как тебе это?