Пробуждение
– Ну что, Алексей, с пульсом у вас совсем неплохо. Я бы даже сказал – замечательно! – Главврач с удовлетворением почувствовал, как его уверенность, судя по выражению глаз, начинает передаваться пациенту, а значит, теперь можно и рискнуть. – Вы слышали такое слово – летаргия? Ну, это сон довольно длительный.
– Чего-то слышал вроде… А, вспомнил! Говорил кто-то, что писатель этот… как его… Гоголь, во вспомнил! Ну, короче, Гоголь этот не помер, а вроде как заснул. А его похоронили, и он там в гробу ворочался, но выбраться не смог. Потом задохнулся и помер по-настоящему. Вот ужас! Доктор, Иван Петрович, а чего вы об этой аллергии… тьфу, черт, летаргии, вспомнили? Мне не по себе что-то.
– А вот бояться вам решительно нечего! – Померанцев изо всех сил старался поддерживать бодрый тон своей речи. – И с Гоголем, кстати, это байка. По крайней мере, никаких медицинских подтверждений того, что он живым был похоронен, нет. А летаргия, она порой случается. Например… как осложнение после ангины, скажем так. Человек долго спит, кто неделю, кто месяцы, а кто-то и дольше, потом просыпается. Вот и вы некоторое время проспали, зато сейчас проснулись! Все позади, и теперь окончательно на поправку пойдете!
– Я… я так долго спал? Вот Люда… изменилась, – с заметным напряжением подыскивал Алексей слова, – а Манюська моя как? Тоже? А Сергунька? Батя с мамой? И Витька еще, он как? И где они все?
– Лешка, а меня ты не узнаешь? – неожиданно для Померанцева вступил в разговор молчаливо простоявший все это время у стены в углу палаты пришедший с Мелешкиной мужчина.
– Не-а, – покачал головой Карпунцов после внимательного изучения взглядом, – вот только голос, реально знакомый, но на чей похожий… не вспомню никак.
– Тёма я… Не узнал, значит, – с сожалением в голосе произнес мужчина в углу.
– Тёма??? Ты муж Люды? – Никакая хрипота в голосе не могла скрыть степень удивления Алексея. – Не похож! Ни хрена не похож! Хотя… теперь вроде и похож.
– Неужели я так постарел? – Голос Артема задрожал.
Померанцеву показалось, что Мелешкин хотел сказать эти слова только самому себе, но получилось громко, во всеуслышание. Наверное, от волнения не смог с собой совладать.
Карпунцов откинулся на подушки и закрыл глаза.
«Как бы снова не заснул лет на шестнадцать, – испугался Померанцев и стал себя одергивать. – Эх, что же это я словно баба базарная становлюсь! Не было же описанных случаев повторной длительной летаргии. Короткие рецидивы, наверное, возможны, нужно повнимательнее почитать. А вообще надо гнать такие мысли идиотские прочь! Если я сам так думать буду, то что говорить обо всех остальных». И действительность, как это часто бывает, не заставила долго ждать подтверждения.
– Лешенька, ты только не засыпай снова! – с криком, пронизанным страхом и мольбой, кинулась к Алексею Людмила.
Померанцев инстинктивно отшатнулся немножко в сторону от плюхнувшейся рядом на кровать Мелешкиной. А та, повернув к нему голову, устремила в глаза взгляд, от которого невозможно было спрятаться:
– Доктор, ну сделайте хоть что-нибудь! Христом Богом прошу! Хотите, я на колени стану!
– Успокойтесь, Людмила Васильевна. – Померанцев сам удивился, насколько уверенно и, наверное, убедительно для окружающих он сейчас говорит. – Повторной длительной летаргии не бывает. Вот просто не бывает и все!
– Доктор, Иван Петрович, сколько я спал? – открыл глаза Карпунцов. – Ну скажите же, наконец!
Померанцев пару секунд поколебался, но решил, что цифру в полтора десятка лет сообщать больному пока что рано. Такая цифра и здорового человека с ног свалить может, а тут организм крайне слабый.
– Вы устали с непривычки, Алексей, надо отдохнуть немножко. – Иван Петрович говорил и одновременно неотступно следил за мимикой лица Карпунцова. – А то первый день, и сразу столько всего… В общем, вы все узнаете, но постепенно. И не вздумайте мне возражать! Я как-никак главный врач и отвечаю за вас, потому будет так, как я скажу.
– И что, я теперь всегда таким молодым буду, а все кругом старыми? И Маша тоже? Где она?
– Ну, рецептов вечной молодости пока никто не придумал, – Померанцеву показалось, что шутка сейчас будет больному на пользу, – а посему станете как все другие люди…
Иван Петрович замолчал на полуслове, представив себе, как быстро Карпунцов теперь будет стареть, нагоняя прошедшие во сне годы. Но эту тему сегодня надо обходить стороной. Категорически!
– А Маша где? Мать, батя? Сережка? – снова начал повторять Карпунцов.
– Слушайте, Алексей, вы же в Светлоярске сейчас, а не в Меженске. И приемных часов для родственников сейчас нет. Вот Людмила Васильевна рядом оказалась, в Светлоярске, поэтому смогла быстро приехать. – Иван Петрович почувствовал, что разговор надо заканчивать и дать пациенту сейчас отдохнуть. – Все остальное потом. Вам желательно немножко поспать или вздремнуть хотя бы.
– А я проснусь? – тихо прошептал Карпунцов.
– Проснетесь! Через пару часов точно! – пообещал Померанцев, отгоняя лезшие ему самому в голову сомнения.
– Лучше бы не проснуться, – еле различимо, опять с хрипом пролепетал больной. – Раз Маша… с морщинами… зачем я такой ей нужен?
Алексей прикрыл глаза и замолчал. Померанцев бережно вынул у него из-под головы две верхние подушки и, взяв руку за запястье, начал отсчитывать пульс. За 20 секунд получился 21 удар. Было видно, что Карпунцов погрузился в сон. Но это был уже обычный сон просто уставшего и порядком ослабевшего человека.
Иван Петрович поднялся с кровати, бережно укрыл Алексея одеялом и махнул Людмиле с мужем рукой:
– Идемте ко мне в кабинет! Не беспокойтесь, он просто спит, как все мы. Видите, дыхание явно заметно. И пульс для его состояния неплохой. При летаргии все совсем подругому. Впрочем, что я рассказываю? Вы сами раньше это видели.
Померанцев, пропуская вперед себя Людмилу с Артемом, обернулся к Гавриловой:
– Елена Сергеевна, вы здесь пока побудьте, понаблюдайте. И где у нас медсестра? Анна Мефодьевна ушла? Словом, одна из медсестер должна быть в палате или около. Это независимо от санитара.
Спустившись к себе в кабинет, Иван Петрович кивнул головой в направлении стола для заседаний:
– Людмила Васильевна, Артем, простите, не знаю вашего отчества, присаживайтесь.
– Иванович я, с вашего позволения, – откликнулся Мелешкин.
– Вот и чудесно! – приветливо улыбнулся Померанцев. – Давайте обговорим, что делать дальше. Анна Никаноровна в Меженске? Как у нее со здоровьем сейчас? В общих чертах я ситуацию знаю и с женой Алексея, и с сыном. Сами понимаете, что нельзя весь негатив на вашего брата вот так взять и выплеснуть. Придется постепенно, надо план составить, чтобы мы все сообща действовали. Давайте чаю попьем? Я сейчас поставлю, секретаря нет сегодня, день выходной. Вот только к чаю ничего у меня нет, разве только пара плиток шоколада.
Глава 5
– Нет, что ни говори, хорошо, когда дача близко! – Виктор Карпунцов развалился в кресле, пытаясь заглушить поселившееся в душе с самого утра ощущение неясной тревоги. – Обед на даче, ужин дома! Туда-назад на велике сгонять можно. На машине тоже, конечно, неплохо. Что еще человеку нужно?
– Мама до сих пор жалеет, что мы тогда перебрались на Кирова. Отец меньше, а мама очень, все-таки в деревне выросла, на земле. Да и у меня там, почитай, все детство прошло. – Легкая улыбка пробежала по лицу Нины.
– А чего ж они тогда не приезжают? Пару раз в год в лучшем случае, да и то словно одолжение делают.
– А ты будто не понимаешь? Дом старый мы сломали? Сломали. А новый – он уже чужой. И сад не такой стал. Одних яблонь повымерзло сколько. Витя, а ты заметил, что крыжовник уже зацвел? В этом году немножко раньше. Погода-то какая установилась! Еще пара-тройка таких денечков, и яблони зацветут.
– То есть я во всем виноват с домом этим? – Карпунцов ощутил легкую ссадину на душе и пропустил мимо себя все последующие рассуждения жены о крыжовнике и яблонях. – Вообще прохладно родители твои ко мне относятся. А ведь на следующий год тридцатник нашей семейной жизни стукнет. Не фунт изюма! Можно было бы с зятем… подушевнее, что ли.
– Витя, перестань! – В голосе Нины зазвучали досада и легкое раздражение. – Сколько раз говорили на эту тему! Я повторять уже устала. Был хоть один случай, чтобы мои родители тебя оскорбили, накричали, даже просто неудовольствие высказали? Если был, то скажи! Молчишь? Вот то-то. И мальчиков наших помогли вырастить. Куда бы мы без дедушки-бабушки делись? Твои-то родители далеко, каждый день к ним не наездишься. Нет, ты не подумай, я к Анне Никаноровне очень хорошо отношусь и к покойному Василию Ивановичу, царствие ему небесное, тоже. Ну да, мама немножко прохладно с тобой разговаривает, бывает, не спорю, но она вообще человек скупой на улыбки. Очень много в жизни с ней наслучалось: и детство в войну, и голод… Ладно, не будем вспоминать. А домик наш старый и мне жалко, это же детства частичка.
– Так он вообще как халупа стал, набекрень пошел от старости, того гляди рухнуть прямо на голову мог. – Виктор понимал, что оправдывается, но вины своей не чувствовал, отчего на душе сделалось совсем погано.
– Витя, я же не спорю! – Нина присела рядом на подлокотник кресла и погладила мужа по плечу. – Правду говорят, что дома как люди: тоже стареют и умирают. Все, давай больше не будем об этом! Пойду чайник поставлю. У нас от вчерашнего празднования много всего осталось – надо доедать.
– Погоди, Нинок. – Карпунцов мягко удержал порывавшуюся подняться жену за руку. – Не хотел тебе говорить, но сейчас настроение какое-то пришло. Знаешь, я сегодня мать во сне видел. Будто стоит она у окошка и вдаль смотрит, а глаза зареванные-зареванные. Что дальше было – не знаю, не запомнил. Нехорошо мне стало, весь день хожу и думаю. Я ведь незадолго до батиной смерти его тоже во сне видел. По дороге он шел, по проселочной, пыльной такой. И тоже вдаль куда-то смотрел, пристально так, словно разглядеть что-то хотел и не мог. А теперь мама вот приснилась…
– Не мучай ты себя, Витек! – Нина прижалась головой к груди мужа. – Мало ли что приснится. Дай Бог Анне Никаноровне здоровья! Может, нам в Меженск съездить этим летом? Почитай, два года как не были.
– Я сам об этом подумал. Вот отпуск будет, и поедем, хорошо? Ты не против? Мы же не на весь отпуск, а денька на три-четыре. – Виктор почувствовал облегчение. – Ладно, давай вчерашнее доедать и чай пить. Водочка у нас осталась?
– В одной бутылке немного есть, тебе хватит. – Нина неопределенно махнула рукой. – А так вчера гости прилично на грудь приняли. Особенно Соловьев. Когда уходили, его обеими руками с боков жена поддерживала. Надо, кстати, Клаве позвонить – узнать, как они до дома добрались.
В прихожей резко зазвонил телефон.
– Кто-то проснулся, небось с праздником поздравить хочет. По гудку на межгород похоже. Ладно, сиди, мне все равно на кухню идти. – Нина поднялась и, зябко поведя плечами, пошла к аппарату.
Виктор прикрыл глаза. «Что-то устал я сегодня, – подумал он, – хотя и не напрягался особо. Может, это свежий воздух на даче так подействовал, что в сон клонит? Вчера, конечно, перебрал немножко с горячительными напитками. Утром башка изрядно трещала. Может, это от вчерашнего разбитость до сих пор в теле? Ладно, сейчас приму грамм пятьдесят и снова как огурчик буду. Там мясо еще жареное оставалось. Надо спать пораньше лечь сегодня. Завтра еще Мишка из похода вернется».
Из коридора долетал голос жены:
– Ой, Люда, привет! Сколько лет, сколько зим! Наверное, с Нового года еще не созванивались… Да, спасибо, и тебя тоже со всеми праздниками прошедшими. И Артема от нас поздравь. Как там Маша, замуж еще не собралась?.. Витя? Да дома он. Вон в кресле сидит, отдыхает. Мы только с дачи вернулись, с утра там были… Сейчас позову его. Рада была слышать тебя, Людочка.
Открывать глаза Виктору совсем не хотелось: так удобно было утонуть в мягком кресле и не двигаться.
– Вставай, там сестра твоя звонит, – коротко и без особых эмоций сообщила подошедшая Нина.
– Ну, а чего ты телефон сюда не принесла? – Виктору очень уж не хотелось сейчас не то что подниматься и идти, а даже просто шевелить руками-ногами.
– Я в прислуги не нанималась, – отрезала жена, но без злости в голосе, просто для порядка. – Надо тебе – сам и принеси. Вечно этот длинный шнур под ногами путается, того и гляди запнешься и носом об пол. Надо новый аппарат купить с переносной трубкой, ведь говорили уже не раз об этом.
Карпунцов вздохнул и поплелся в прихожую. Оранжевая трубка аккуратно лежала рядом с телефонным аппаратом. Виктор приложил ее к уху, услышал какие-то шорохи и начал с дежурного приветствия:
– Люда, здравствуй! Как здорово, что ты позвонила. Со всеми прошедшими тебя! Как там Светлоярск? Стоит на месте?
– Спасибо, тебя тоже с праздниками. Светлоярск на месте, чего ему сделается. А вот… – Голос Людмилы оборвался на полуслове, и Виктор почувствовал: что-то там у сестры произошло.
– Люда, не молчи. У тебя все в порядке? А у Артема, у Маши? Мама как? Вот только что с Ниной ее вспоминали, думаем, летом в отпуск точно к ней выберемся, может, даже на недельку получится.
– Я в Меженске тоже пару месяцев не была. Но с соседкой, тетей Нютой, созваниваюсь. Ну, у которой телефон есть. Помнишь ее?
– Ага, – поддакнул Виктор. – То есть все в порядке? Мама здорова, ты тоже, муж с дочкой… Но только голос у тебя какой-то, словно не решаешься сказать мне…
– Прав ты, Витенька, верно распознал, даром что мужик. Говорят, что вы хуже все чувствуете, чем мы, бабы. А ты сразу.
– Да не тяни кота за хвост, Людок! Что случилось-то? – Нервы Виктора напряглись. – Неизвестность хуже всего. Давай выкладывай сразу!
– Даже не знаю, как и сказать. Ты там сидишь или стоишь? Лучше сядь сейчас.
– Ты меня своими загадками совсем в гроб тут вгонишь, – недовольно пробормотал Карпунцов. – Ладно, уговорила, сейчас телефон к креслу перенесу… Все, сел, давай говори уже.
– Тут дело такое, – начала было тянуть дальше Мелешкина, но, видимо, внутренне собравшись, выпалила сразу: – Лешка проснулся!
– Как проснулся? – только и смог выдавить из себя опешивший Виктор. – Совсем проснулся? Когда?
– Сегодня утром, Витя. Я уже в больнице была. Врач говорит, что Лешка теперь не заснет назад больше. В смысле, засыпать станет на ночь как обычный человек, а летаргии повторно не будет.
– А самого-то Лешку ты видела?
– Да, были с Артемом у него в палате. Он на кровати сидит, ходить пытался, но слабенький организм очень, шаг-второй, и все, ноги подгибаются. Заново учиться придется… Не узнал меня Лешка. Только потом, когда сама назвалась. Говорит, старая я стала, только голос похожий. И Тёму тоже не узнал. Начал у всех спрашивать насчет себя: мол, такой же старый или как. Зеркало ему врачиха дала. Посмотрелся он в это зеркало, и совсем, чувствую, не по себе ему стало. Лешка в зеркале как огурчик, а сестра – развалюха.
– И что, что Лешка еще сказал? Люда, не тяни! – Виктор ощущал, что никак не может прийти в себя от услышанного.
– Спрашивал, где мать с отцом, где Машка, про Сережку, естественно. Тебя, понятное дело, тоже вспомнил. Короче, и врачи Лешке сказали, и мы с Тёмой поддакнули, что он долго болел, без сознания был, вот в область привезли, в больницу, поэтому никого рядом нет, день неприемный. Вроде поверил.
– Так ты из больницы звонишь?
– Нет, из дома. Главврач сказал, что сейчас надо постепенно ему привыкать ко всему. Когда мы уходили, Лешка заснул. Но ты не бойся, это не летаргия, а обычный сон. Врач пульс пощупал, говорит, что нормальный. Раньше-то у него, помнишь, пульса не было почти совсем. Вить, а Вить!
– Что, Люда? – Карпунцов чувствовал себя полностью раздавленным свалившейся новостью, даже не находил в себе сил обрадоваться, а надо бы.
– Вить, не могу я тут одна со всем этим справиться. Приезжай! Вместе маме тогда сообщим. Одна я боюсь, вдруг сердце у нее сразу… вдруг не выдержит.
Виктор совсем растерялся. По-хорошему, надо ехать сразу. Тут и рассуждать не о чем. Шутка ли: полтора десятка лет Лешка проспал. В первое время Виктор все никак не мог смириться с тем, что произошло. В Питер мотался, где брат лежал, одолевал тамошних врачей расспросами и собственными дилетантскими советами. Ему постоянно казалось, что доктора хоть и профессионалы, конечно, но ничего не смогут поделать без какого-нибудь чудодейственного сверхнового изобретения. А придумать такую прорывную вещь может он, Виктор Васильевич Карпунцов. Не врач, медицинского образования нет? Во всякой там неврологии и психиатрии не разбирается? Ну и что, не боги горшки обжигают. Зато он брат, старший, который этого Лешку, неподвижного лежащего в постели, даже не дышащего почти, с самого раннего детства опекал, защищал от обидчиков, учил давать сдачи в мальчишеских драках.
А на кого еще было надеяться в деле Лешкиного выздоровления? Врачи, наверное, все правильно делали, претензий к ним нет, но уж слишком они, как казалось Виктору, полагались на данные их медицинской науки. Мол, плохо еще изучена эта чертова летаргия, редко случается, достоверно описанных случаев кот наплакал. Поэтому лечим как знаем, а поскольку мало что известно… ну, словом, хотя бы не навредим. Может, и не так думали врачи, поди разбери, чужая душа – потемки, даже скорей всего не так, но мысль о том, что самого важного звена найти не удается, долго не оставляла Виктора.
Шли годы, и Карпунцов понемногу смирился с действительностью. Выше головы не прыгнешь. Может, и нет никакого спасения от этой летаргии. Берет человека за шкирку, выхватывает из толпы и бросает в пучину безвременья. А почему судьба именно этого выхватила, а не другого, одному Богу известно. Вроде и жив человек, а что это за жизнь, если подумать. Кормят-поят через всякие трубочки или даже впрыскивают, аж передергивает, если представить себе, тело обтирают салфетками да полотенчиками влажными. Лучше и не думать о таком. А жизнь свое берет, дети растут, с «северов» вернулись, на родине жены, в Подольске, осели. Новые дела, новые заботы, новые радости. А Лешка? Ну, жалко его, беднягу, но разве жалостью беде этой поможешь? Только расстраиваешься, когда в больницу к нему попадаешь. И Виктор, хоть в душе упрекал себя, постепенно стал все реже бывать у брата. Даже когда к матери с отцом в Меженск ездил, старался найти подходящий предлог, чтоб их к Лешке не сопровождать.
Казалось, что братишка будет спать вечно. Они все помрут, вон батя уже ушел, не дождался, а Лешка так и будет лежать, молодой, двадцатипятилетний, не стареющий. Точно деревце вечнозеленое на фоне осеннего опадающего леса.
И вот случилось то, на что надеяться перестали. Только мама наверняка верила, а остальные… А что остальные? Желали, конечно, но разуверились, похоже, все. Виктор уж точно.
– Что ты молчишь? – Голос сестры властно вторгся в голову Карпунцова и разметал по сторонам воспоминания словно бусинки. – Витя, приезжай! Одна я и не знаю, что делать. Тёма тут не помощник, без тебя не решусь маме рассказать, духа не хватит. Приезжай, умоляю тебя.
– А как же с работой? Завтра праздники кончаются. Меня могут не отпустить, сейчас заказ крупный к нам пришел. – Карпунцов говорил, а в душе сам стыдился того, что произносит: одно оправдание, что растерялся, не знает, как поступить.
– Витя, а что, нельзя отпроситься? Ну, за свой счет возьми. Как могут не отпустить? – В голосе Людмилы чуть заметно зазвучали нотки слез. – Давай я с Померанцевым Иваном Петровичем, это главврач, поговорю. Они телеграмму вышлют, чтобы тебя отпустили. Вить, ты когда приедешь? От Москвы ведь всего ночь и еще немножко на поезде.
– Люда, ты все деньги на телефон потратишь. Это ж межгород! – Виктор решил, что сейчас самое лучшее – взять паузу, хоть короткую, но лишь бы иметь возможность подумать. – Завтра еще выходной. Я только двенадцатого смогу с начальством поговорить.
– Вот двенадцатого вечером и выезжай! А телеграмму тебе я завтра организую из клиники. Во вторник утром приедешь, и к маме сразу надо будет, в тот же день.
– Подожди, а Лешку я не увижу, что ли? К нему не пускают?
– Да увидишь, конечно. Я, правда, не знаю, как во вторник будет. Померанцев, ну врач этот, уже сообщил в Москву, в институт их главный, и в Питер, где Лешка лежал. Наверное, отовсюду приедут. Ладно, Витек, денег и вправду немало за межгород вылетает, давай тогда, пока. Ты мне сам позвони, хорошо? Завтра звони или в понедельник, как только решится у тебя. На сотовый звони, если дома нас не будет. Тут у меня сделка по квартире у клиентки одной сейчас. Надо, чтоб не сорвалась, деньги неплохие, поэтому я бегаю вовсю.
Попрощавшись с сестрой, Виктор поднял глаза и только сейчас заметил подошедшую во время разговора Нину. Глаза у жены округлились, а сама она нервно перебирала в руках кухонное полотенце:
– Алексей проснулся?! Это что, правда?!
Виктор в ответ лишь утвердительно покачал головой. Он почувствовал себя полностью обессиленным: не хотелось ни говорить, ни вставать с кресла. Нина, видимо, поняла состояние мужа, молча наклонилась к телефонному аппарату, который Виктор опустил на пол рядом с креслом, подхватила его и понесла в прихожую.
Карпунцов прикрыл глаза. Перед ними закрутилась уже поблекшая позднеиюльская зелень, летнее небо над головой с медленно плывущими островками легких кружевных облачков, за которыми хочется наблюдать долго-долго, аж до конца жизни. Хотя о каком конце жизни можно думать, когда тебе всего лишь пятнадцать лет или около того. Лежишь на разогретом солнцем песчаном берегу Меженки, смотришь на облачка и мечтаешь о чем-нибудь светлом, чистом, манящем к себе.
Как оно все тогда случилось? Мишка Поливанов, да, да, конечно, Мишка, других рядом не было, истошно закричал над самым ухом:
– Витюха, Лешка твой тонет!
И сам, не дожидаясь никого, первым бросился в прохладную даже в самый жаркий день от бьющих по берегам ключей Меженку.
Виктора в тот момент точно пружиной подбросило в воздух и развернуло из горизонтального состояния в вертикальное. Он на автомате ринулся за Поливановым, даже не отдавая себе отчета в том, что делает. Впереди, ближе к противоположному берегу, там, где под водой была яма с завихрениями сразу от двух ключей и куда ребятам строго-настрого запрещали заплывать родители, то поднималась вверх, то исчезала загорелая Лешкина рука. Кричал ли что-нибудь тогда братишка, Карпунцов не помнил. Да и сложно было услышать из-за галдящей, показывающей пальцами на Лешку детворы, столпившейся на берегу.
Когда Виктор добежал до кромки берега, все уже закончилось, и закончилось благополучно. Мишка Поливанов, спортивная гордость их школы, считаными гребками добрался до Лешки, подхватил его, поддерживая голову над водой, и вместе со спасенным подплывал к берегу.
Дальнейшее осталось в памяти обрывками, цветными лоскуточками того давно минувшего дня. Сначала на берегу Лешку приводили в чувство, давали нашатырь, случайно оказавшийся у кого-то из немногочисленных взрослых, день-то был рабочий, потом переворачивали брату голову, чтобы вылилась вода, которой тот успел изрядно нахлебаться.
Затем бежал отец, с неестественно бледным лицом, окруженный мальчишками и девчонками, дергающими его в разные стороны за руки и за брюки:
– Дядя Чапай! Да спасли уже Лешку! Мишка его вынес!
Виктор помнил, как батя рухнул коленями в песок рядом с Лешкой, всех отстранил и неумело начал делать искусственное дыхание, которое уже было совершенно ни к чему: Лешка не просто очухался, но, похоже, почувствовал себя весьма неплохо, так как с интересом бросал взгляды во все стороны.
Убедившись, что опасность миновала и сын жив-здоров, отец поднялся, снял с себя ремень и, перевернув Лешку лицом в песок, отодрал его прямо на пляже.
– Силен дядя Чапай! – то ли с опаской, то ли с восхищением сказал кто-то из толпившихся рядом мальчишек.
– Не реви! Поделом тебе! На всю жизнь теперь запомнишь, – громко бросил отец всхлипывающему прямо в песок сынишке, поднялся на ноги, вдел ремень на место и оглянулся по сторонам.
Мишка Поливанов стоял сзади в общей ребячьей толпе, но его высокую спортивную фигуру невозможно было не заметить. Отец рукой раздвинул мальчишек и девчонок в стороны и твердым мужским шагом подошел к Поливанову. Мишка потом неоднократно говорил, что даже слегка струхнул от неожиданности. А отец остановился перед ним, внимательно посмотрел глаза в глаза и протянул Полива-нову руку. То крепкое, настоящее мужское рукопожатие произвело огромное впечатление на Мишку. По крайней мере, Поливанов еще долго в разговорах о нем вспоминал.
– Витя, так ехать тебе надо? – раздался озабоченный голос жены, выдернувший Карпунцова из царства блуждающих осколков памяти в реальный мир. – Что ты решил?
– Нина, ты говорила, что водочка со вчерашнего осталась, собери-ка ужин, – попросил Виктор. – Я сейчас еще немножко посижу и приду.