Наш эксперимент

– Вот если ты захочешь пригласить какую-нибудь бродячую собачку в гости, угостишь её, а потом выгонишь на улицу. Какие у неё будут доказательства того, что она была у тебя в гостях?

Я начинал сердиться, и чтобы не разругаться с Егором, перевёл разговор на другую тему. Я спросил его:

– Это – правда, что твоя бабушка обладает даром ясновидения? Так говорят другие.

– Да, – просто ответил Егор, – когда мать с отцом собирались прыгать с парашютом, она в этот день очень отговаривала их. Она предупредила их, что произойдёт несчастье.

– Откуда она это знала?

– Я думаю, что всё из тех же торсионных полей, через которые можно видеть будущее.

– Как же она эта делает? – спросил я.

– Она переходит в состояние некого изменённого сознания, перестаёт видеть окружающий мир и попадает в будущее, где уже всё свершилось. Она это знает, но, к сожалению, такие люди никак не могут повлиять на исход событий. Их просто никто не слушает.

– Так, значит, она может, благодаря своему сознанию, попасть в другой мир и контактировать с теми, кто вырос в другой цивилизации? – спросил я.

– Думаю, что она может делать это, – ответил Егор.

– Но как можно проверить, что она там побывала? – спросил я его.

– Только одним способом, – ответил Егор, – нам нужно побывать там самим.

– Значит, ты решил открыть новый мир? – уточнил я.

– Да, – ответил он, – и хочу пригласить в него тебя.

– А ты не боишься? – спросил я его.

– Чего? – удивился он.

– Столкнуться там с чем-нибудь страшным.

– Что такое страшное? – спросил меня Егор. – Если ты хорошенько подумаешь, прежде чем мне ответить, то обязательно придёшь к выводу, что страшное это то, чего мы не знаем, а поэтому и боимся. В природе нет ничего страшного. Есть опасное для нашей жизни. С этим я согласен. Но не страшное. Страшиться можно только за свою жизнь. А неизведанное нужно изучать. Так ты согласен шагнуть вместе со мной в новый мир?

Подумав немного, я дал своё согласие.

– В таком случае, – сказал Егор, – давай двинемся вперёд, история никогда не отрицает старого, она его дополняет и развивает дальше. Только так развивается нормальная наука. Ты – математик, я – физик. Давай же объединим наши усилия на пути открытия этого нового мира. Это будет нашим новым шагом познания и представления о нашем мире.

– Что я должен сделать как математик? – спросил я его.

– Любая форма, любая неоднородность пространства приводит к возникновению торсионного поля, – сказал Егор, – а это означает, что вместо того, чтобы взять какую-нибудь сложно конструированную матрицу, мы просто выставим в небо нашу антенну, и будем наблюдать, какие торсионные поля вокруг неё соберутся, и что она выловит из космоса. Мы будем менять скорость вращения дисков, и записывать в нашей книге экспериментальные данные. Так мы настроимся на какую-нибудь волну, которая и откроет перед нами новый мир. Когда мы составим шкалу нашей ловушке и проверим на всех диапазонах, то мы изучим все структурные характеристики торсионных полей.

– И что будет дальше? – спросил я его.

– То, что я сейчас скажу, это, конечно, пока что моё предположение, – молвил Егор, переведя дух от волнения. – Но я думаю, что когда-нибудь на этой основе, мы с тобой сможем понять на определённом уровне, каким образом происходит так, что моя бабка без всяких приборов может входить в контакт с теми мирами и получать оттуда очень ценную информацию. Она знает больше, чем говорит мне. Считает меня ещё маленьким сосунком, который не способен понять, того, что является её прописной азбукой. Вот я и хочу этим экспериментом утереть ей нос, и сказать, что и мы с тобой не лыком шиты. Я знаю, что она получает знания прямо из космоса, но я не понимаю, как она это делает. Она сказала, что когда будет умирать, то передаст мне свои знания. Но я не хочу ждать её смерти. Я хочу сам получить всё сразу и сейчас. Для этого у нас с тобой есть все физические основания. Мы создадим свою ловушку и установим на крыши нашего дома, и вот тогда посмотрим, кто кого научит.

– Что ты имеешь в виду?

– Сейчас в мире есть много явлений, которые не укладываются в общую картину мира, – сказал он, – они получили название психофизических. Я бы хотел понять, что происходит во время этих явлений. Многое происходящее не укладывается в объяснения обычной традиционной науки. Моя бабка долгое время работала в филиале Академии наук и пыталась объяснить ученым те факты, которые выходят за границы их понимания. Но они не поверили ей и исключили из своего филиала.

– А что она пыталась им объяснить? – спросил я.

– Она хотела заставить их понять то, что вне компетенции их классической науки: физики, химии, биологии. Это – особенности тренировки необычных возможностей человека. Человек может делать гораздо больше, чем мы представляем себе. Например, человек может видеть вот в таком-то частотном диапазоне. Но сова видит в полной темноте в инфракрасном излучении, а кто-то может видеть в более широком спектре.

– А знаешь, – вскричал я и подскочил на стуле, – всего несколько минут назад, сидя на вашей кухне и глядя в окно, я вдруг увидел улицу, наполненную тонкими сущностями. Я видел их тени и движения. Один ангел даже наклонился над детской коляской, и забавлял малыша, играя пальцами на своих губах.

– Полно врать, – оборвал меня Егор, – я же говорю с тобой серьёзно. Какие ещё у ангела могут быть пальцы и губы.

– И я говорю с тобой серьёзно, – обидевшись, воскликнул я, – только почему-то ты думаешь, что я должен поверить в твои летающие тарелки, когда ты не веришь, что только что я видел на улице летающих ангелов.

Егор замолчал и засопел носом. Я опять почувствовал, что мы с ним вот-вот поссоримся.

– Хорошо, – сказал он, – давай на время забудем о летающих тарелках и ангелах, а поговорим о серьёзных вещах. Некоторые люди слышат голоса в очень высокочастотном спектре, никто им не верит, хотя в это время они, может быть, как раз разговаривают с ангелами, и могут общаться с тонкими сущностями. Я задаюсь вопросом, есть ли для нас непреодолимые границы, или мы способны их раздвигать? Я думаю, что посредством тренировки наших чувствительных органов, мы можем раздвигать мир, и постигать его сокровенные тайны. Для этого мы должны тренироваться. Если мы тренируемся, то начинаем слышать такие частоты, которые обычный человек не слышит, видеть такие спектры, которые не видны не натренированному глазу. И тогда невидимое становится видимым, а неслышимое – слышимым.

– Но зачем это нам? – спросил я его.

– Так мы можем видеть здесь картину, которая произошла три дня назад на этой самой улице.

– Хотелось бы в это верить, – буркнул я, – уж тогда бы ты не стал огульно утверждать, что я вру. Что я не видел того ангела, который забавлял младенца игрой на губах.

– Так ты хочешь научиться видеть прошлое? – перебив меня, спросил Егор.

– Но как это делать?

– Попытайся увидеть то, что произошло десять минут назад, – сказал он.

– Десять минут назад мы сидели с тобой на кухне, пили чай и слушали рассказ твоей бабушки об ангелах.

– Ты можешь это представить? – спросил он меня.

Я закрыл глаза и представил всё, что произошло на кухне. Открыв глаза, я сказал, что могу.

– А какого цвета был у бабы чайник в руках? – вдруг спросил он.

– Не знаю, – ответил я. – Я не обратил на это внимания.

– Так попытайся вспомнить его.

Я опять закрыл глаза, но никак не мог вспомнить, какого цвета был этот злосчастный чайник.

– Ну, хорошо, – сказал Егор, устав от моей бесталанности. – Прекратим с этим. Давай, посмотрим, что ты можешь сделать в другой области. Вот, посмотри на меня, и скажи, какой группы у меня кровь.

– Ещё чего захотел! – воскликнул я с возмущением. – Я своей группы крови не знаю. Так мы ни до чего не договоримся.

– Тогда, может быть, через листок бумаги ты сможешь прочитать какой-нибудь текст?

Он открыл у себя на столе книгу и закрыл страницу листом плотной бумаги.

– Читай, – сказал он мне.

Я посмотрел на бумагу и опять возмутился.

– Как же я могу прочитать, – закричал я, – ведь бумага совсем не прозрачная.

– Через прозрачную бумагу и дурак сумеет прочитать, – заявил он.

– Что же ты от меня хочешь? – спросил я его. – Ты хочешь, чтобы я стал суперменом? Умел читать сквозь бумагу? Видел человека насквозь? Погружался в прошлое и предсказывал будущее? Но зачем? Ведь для этого нужно сделать эту тренировку своим образом жизни. Разве это интересно? Допустим, я приобрету какие-то пара нормальные физические качества. И что из этого? Я стану умнее? Удачливее в жизни? Избегу своей судьбы? Но зачем? Я не хочу превращаться в бога. Я хочу оставаться человеком.

– А почему бы и не стать им? – возразил мне Егор. – Ведь кроме физического совершенства, которым постоянно занимается человек, он мог бы также развиваться, совершенствуя необычные восприятия сигналов своим мозгом. Человек постоянно должен достигать совершенства в своей работе мозга. Вот мы говорим: ум, тело, разум. Тело мы тренируем, а ум, хотим, чтобы он получал всё как дар божий. Так вот. Такого не бывает. Человек ничего не получает даром. За всем должен стоять напряжённый труд. Необычайные возможности человека становятся реальными. Пять чувств рождают шестое чувство. После шестого чувства можно приобрести седьмое, и так до бесконечности. Мысль человека материальна, её тоже можно слышать. Можно, не дотрагиваясь до человека, сдвигать его с места или парализовать его волю. На расстоянии можно передавать вкусы. Так можно попробовать лимон, и все будут чувствовать вкус лимона. Производя у себя какое-то чувство можно легко транслировать его другим людям, и те будут чувствовать такие же ощущения. Тот шестой канал чувств был традиционно присущ человеку, этот канал информационный.

– Зачем ты всё это говоришь? – спросил его я.

– Затем, – ответил он, – что всё это умеет моя бабка. А почему бы и нам не научиться этому?

– Твоя бабушка всё это умеет? – удивился я.

– Да, – ответил он.

– Значит, она – супер-бабка? Вот дела! – воскликнул я восхищённо, – Скажи, а она, случайно, не колдунья. А то я очень боюсь колдунов. Если она колдунья, то я перестану ходить к вам.

Егор рассмеялся и заметил:

– Любой может научиться делать то, что делает она. Если ты натренируешь своё ухо так же как она, то сможешь слышать чужие мысли.

– Значит, при ней лучше ничего не думать, – решил я.

– При ней или без неё. Всё равно она узнает, что у тебя в голове.

– Как? – удивился я.

– Всё при помощи той же тренировки.

– А у меня, вообще, со слухом – медведь на ухо наступил. Кто-то слушает классическую музыку, понимает её. Я же – не бум-бум. Да и разве можно понять язык музыки. Ведь каждый воспринимает её по-своему. Я понимаю, что музыка – произведение искусства, но я воспринимаю её как вариацию разных звуков и шумов.

– Вот видишь, – сказал Егор, – у каждых из нас есть ограниченные способности, и если их не развивать, то ничего нельзя добиться. Чувство прекрасного свойственно многим людям, но не всем. Развиваясь и совершенствуясь, мы постигаем не только секреты и премудрости, но и обогащаем себя чувством прекрасного. Тебе, как математику, не простительно не знать музыку, не чувствовать гармонию. Ты должен быть и музыкантом и художником, потому что числа, ритм, линия и расстояние должны быть для тебя, прежде всего, математическими символами и величинами.

– Живопись?! – воскликнул я. – Я тебе не эстет, чтобы таскаться по картинным галереям, закатывать к потолку глаза, и восклицать: «Ах! Как прекрасно! С ума сойти можно!»

– А зря, – улыбнувшись, сказал Егор. – Любая картина, нарисованная художником, это тоже совокупность каких-то линий. Поэтому любая картина, помимо чисто психологического эффекта восприятия, как зрительный образ, она ещё воздействует на человека своим торсионным полем, совокупной структурой тех линий, которые образуют эту картину. Тот художник, который рисовал эту картину десять лет или больше, пока он её рисовал, он воздействовал на неё своим торсионным полем. Все краски поляризованы под спином и повторяют структуру поля того художника, который её рисовал. Когда мы подходим к картине великих художников, которая ещё не закончена, то мы, оказывается, испытываем действие трёх факторов: чисто эмоциональное, как восприятие зрительного образа, это восприятие торсионного поля, связанного с формой, и восприятие торсионного поля того художника, который эту картину рисовал. Он передает через эту картину торсионное поле самого себя. Меня всегда интересовали художники, которые рисовали абстрактную живопись из области тонкого мира. Эта новая русская живопись, никогда не встречавшаяся ранее.

– Я не собираюсь становиться художником, – заявил я.

– Ну и зря, – ответил мне Егор, – в каждом из нас живёт художник, музыкант, артист, философ, скульптор. Всё это имеется в зачаточном состоянии. Каждый человек может родить в себе другого человека.

– А я слышал такую пословицу: «Art longa brevis vita est. – Искусство вечно, жизнь коротка». Это нам припадали на уроке латыни. Если всю жизнь чему-то учиться, то, когда же жить?

– Можно жить наполнено, – возразил мне Егор, – и жить можно вечно.

– Я что-то не верю в вечную жизнь, – сказал я.

– И зря, – ответил Егор.

– Но возьмём, к примеру, твою бабушку. Если она такая крутая, то ты думаешь, что она будет жить вечно? И никогда не умрёт?

– Да, я так думаю, – ответил он. – Когда придёт её время, она просто изменит свою форму и вознесётся на небо. Тело нам дано, как змее – кожа. Мы оставляем свои бренные останки в этом мире и возносимся в иной, более совершенный мир. Куда, кстати, могут попасть не все. На земле идёт естественный отбор.

– Об этом я уже слышал, – ответил я. – Церковники говорят, что туда попадут только избранные. Но всё равно, все они пройдут через земную смерть. Что и требовалось доказать. Человек смертен, и никто мне не докажет, что на земле можно жить вечно.

– Почему же, – опять возразил мне Егор, – можно поменять свою оболочку и опять вернуться на землю.

– Как это? – удивился я. – Ты хочешь сказать, что можно стать другим человеком? Переродиться? Об этом я тоже слышал. В это верят буддисты. Они думают, что постоянно перерождается, и даже озабочены тем, как выйти из круга перерождений и попасть в нирвану. Мне в это верится с трудом.

– И зря, – опять заявил Егор, – наше торсионное поле неуничтожимо. Мы можем распасться на молекулярном уровне, но та энергия, которой мы наполнены, и которая составляет нашу истинную сущность, только высвободится из оболочки, но никуда не исчезнет. Она будет жить независимо от тела. И если ей нужно будет найти какую-нибудь другую оболочку, она её обязательно отыщет, не важно, преобразится ли она в человека, в бабочку или в попугайчика. Эта вечная энергия нашего торсионного поля летуча и невидима, но перетекает из одной формы в другую. Когда-то она возникла и уже никуда не денется из этого мира, никогда не исчезнет, потому что она обрела наличие в реальной вечности. Мы можем её назвать душой, распылением тонкой плазмы, придумаем ей тысячу названий, но от этого ей не станет ни холодно, ни жарко. Как она существовала, так и будет существовать вечно. Всё, что проявилось в этом мире, уже никуда не исчезает, оно просто видоизменяется.

– Ты так говоришь, – прервал я его, – что можно подумать, что наша энергия подобно электричеству, и распространяется по миру, куда ей захочется, подобно молнии.

– Так оно и есть, – сказал Егор. – Торсионные поля создали тысячи миров, в которых они живут, творят и благоденствуют.

– Так значит, – воскликнул я, – они могут создать свой мир в Интернете.

– Они уже его создают, – ответил Егор.

– Нет, – перебил я его, – я имею в виду ни то, что ты думаешь. Скажи, эти торсионные поля, они могут жить в Интернете независимо от нас, обрести свой искусственный разум, создавать что-то независимо от нас, и действовать помимо нашей воли? Например, я своим торсионным полем создал какое-то произведение, может ли оно стать независимым от меня?

– Так оно и случается в жизни, – сказал Егор. – Автор создаёт своё произведение, которое потом живёт своей жизнью. Он как бы рождает своего ребёнка, который потом всё уже делает самостоятельно.

– Вот оно что?! – воскликнул я, вспомнив о своих драконах и ангелах, которых я разместил на своём сайте в небе над нашим городком.

– Скажи, – опять воскликнул я возбуждённо, – а могут ли они влиять потом на нашу жизнь?

– Все торсионные поля в той или иной мере влияют на нашу жизнь. Земля крутится вокруг своей оси, сменяются дни и ночи, луна вращается вокруг земли, происходят приливы и отливы. Зима сменяется летом, сон бодрствованием. Всё это влияние торсионных полей. Ты видишь на соседней парте девочку, которая тебе нравится, дома ты не можешь уснуть, думаешь о ней. Её торсионное поле действует на тебя и не отпускает ни на минуту. Любовь, любая эмоция – это и есть влияние торсионного поля.

– Любовь меня не интересует, – заявил я, подозрительно посмотрев на него. – Меня интересует, сможет ли созданный мной образ реализоваться в действительности и вмешиваться в наши дела.

– Смотря, какой образ ты создашь, – ответил Егор. – История знает случаи, когда такое дитя уничтожало своего отца.

– Но ведь можно своё творение держать всегда под контролем, – сказал я.

– Если не выпускать джина из бутылки, – ответил он. – Как только ты отпускаешь его на волю, но уже тебе не принадлежит. Оно живёт своей самостоятельной жизнью.

Я почесал затылок, и тут же поймал себя на том, что повторил жест Егора, который постоянно создаёт торсионное поле вокруг своей головы.

– Не нужно забывать, что мы ещё не взрослые, – наконец привёл я свой последний аргумент, – поэтому мы не можем знать всего.

– Ошибаешься, – опять возразил мне Егор, – как раз в нашем возрасте мы и должны узнать всё, потому что наше видение мира ещё не затуманено ошибками тех, кто идёт уже всю свою жизнь по неправильному пути. Наш взгляд ещё не затёрт заблуждениями, а наши уши не засорены всяким словесным мусором, мешающим слышать истину. Только мы можем видеть ещё истинное положение вещей. Если ты не веришь мне, то почитай Библию. Там сказано, что истину зрит ребёнок. Я боюсь, что мы уже староваты для этого, слишком многому нас учили те, кому самому стоило бы поучиться.

– Тебе хорошо говорить, – сказал я, – потому что у тебя есть бабушка, которая может тебя всему этому научить.

– Бабушка как раз не собирается меня этому учит, – возразил он.

– Это почему? – удивился я.

– Она считает, что при жизни человек не может познать истину. Как только он её познаёт, Бог его сразу же прибирает к себе. Поэтому она меня старается как можно дальше держать от истины. Она меня любит, и хочет, чтобы я пожил подольше.

– А сама-то она её знает.

– Я думаю, что она к ней приближается. Как только она получит её, так тут же и предстанет перед Господом.

«Как он быстро поумнел, – подумал я, – ещё совсем недавно был совсем желторотым юнцом, двух слов не мог связать, я сейчас так и сыплет своими теориями как академик. С чего бы это? Наверное, влияние его бабки. А может быть, он уже раскрыл какой-нибудь секрет, который в одночасье сделал его таким умным? Вот бы и мне разузнать этот секрет. Тогда не нужно было бы сидеть над домашними заданиями. Я и так знал бы всё без зубрёжки. Но, тем не менее, Егор делает какие-то домашние задания. Когда я пришёл к нему, он готовился».

Мы ещё некоторое время поговорили, и я ушёл. Вернувшись домой, я первым делом уселся за компьютером. Открыв сайт, некоторое время смотрел на драконов и ангелов, летающих в небе над моим карманным городком. На этот раз они мне показались лубочными и совсем не живыми. Я вышел на балкон, и долгое время вглядывался в небо, пытаясь обнаружить там хоть какие-то тонкие сущности, но их нигде не было видно. Некоторое время я лупил свои моргалки на прохожих, прогуливающихся по улице, вспоминая, как, глядя из Егорова окна на кухне, видел ангела, играющего с младенцем в коляске. Я попытался опять напрячь зрение, но на этот раз у меня ничего не получилось. От этого только на глазах опять выступили слёзы. «Нет, – подумал я, – там, на кухне у Егора, что-то произошло необыкновенное. Может быть, рядом с нами была его бабка и как-то повлияла на меня своими колдовскими чарами. А может быть, я возбудился, слушая речи Егора, и мне представилось, что я вижу на улице ангелов».

Вернувшись в свою комнату, я упал на кровать и долго смотрел на потолок. В моём воображении ничего не возникало, а мне так хотелось, чтобы что-то произошло. Но, наверное, я был к этому ещё не готов. Ведь, как говорил Егор, нужно тренировать свои чувства, и тогда можно будет читать чужие мысли и погружаться в далёкие миры. Когда мне надоело лежать, я встал и опять сел за свой компьютер.

Драконы и ангелы летали по небу, как будто их ничего не касалось. Их можно было сравнить с золотыми рыбками в аквариуме, не проявляющих никаких эмоций, никак не влияющих на окружающую среду. Они не проявляли своего интереса ни ко мне, ни к тому, где они находились. Они даже ничем не питались. Мне это не нравилось.

Пользуясь возможностями моего компьютера, я сделал всех их полупрозрачными. Получилось чуть лучше, но всё равно, всё это было не то, чего я хотел. Я сделал их почти видимыми, пытаясь добиться такой же степени неясности, как тогда, когда я видел летающих ангелов на улице из окна кухни Егора. Но даже это состояние не оживляло их. Тогда я их превратил в лёгкие туманности, стало непонятно, облака проплывают по небу или ангелы. Я добился того, что они превратились у меня в солнечные блики, но и тогда свет не прибывал им жизни.

Несколько часов я экспериментировал на экране, и всё равно они превращались в подобие некой дешёвой игры, которыми сейчас забиты все программы. Мне было этого совсем не нужно, потому что я решил оживить этих призраков, да так, чтобы они шагнули прямо в мою реальность. Совсем отчаявшись, я заштриховал их тела, превратив в своеобразные торсионные поля. Так они перемещались по экрану, подобно торнадо и небольшим завихрениям. Я опять лёг на кровать и стал смотреть в потолок. «Интересно, – подумал я, – а как они будут разговаривать? Ведь, чтобы с ними общаться, нужно слышать их речь». Можно было, конечно, их озвучить, как это делается в играх. Но, всё равно, всё это выглядело примитивно. Здесь нужна была другая технология.

Некоторое время я лежал с открытыми глазами, вслушиваясь в тишину. Я не слышал никаких голосов. Правда, голоса доносились с улицы из открытого окна. Но это были не те голоса. Это были голоса обыкновенных прохожих. Женские голоса звучали звонко, а мужские – глухо. Было не понятно, о чём они говорят. Я не мог различить даже их речь, уже не говоря о том, чтобы научиться читать чужие мысли. Я ничего не мог…

Не знаю, сколько я так пролежал, но меня сморил сон. И снилось мне, что я проснулся и вышел на балкон. Перед моими глазами открылся прекрасный мир, и даже не один, а множество миров. Небо не было синим, как днём, ни розовым, как утром или вечером, и даже не чёрным со звёздами, как ночью. Оно было разных цветов, и всё заполнено мирами. И земля со сквером и домом, и балкон, на котором я стоял, походили на огромный космический корабль, который летел мимо этих миров. И каждую минуту открывался передо мной новый прекрасный мир. Я стоял как мореплаватель на капитанском мостике и вглядывался в глубину Вселенной, наполненной жизнью.

В каждом из этих миров я видел уголки очаровательной природы, экзотические растения и животных, водопады, ущелья и горы, огромные моря и безводные пустыни. Это походило на мечту, манящую меня из новых областей. Я видел прекрасные цветы и огромных красочных бабочек, порхавших над этими цветами. Высокие травы, подобные лесам. Глядя на это великолепие жизни, я понимал, что это запретные миры для людей, куда вряд ли мы попадём при жизни. Но мы двигались в эти миры вместе с нашим кораблём, именуемым землёй.

Я видел лица прекрасных существ, похожих на людей, но это были не люди, более совершенные существа, похожие на нас. Это были боги. Их образы сияли своей божественной красотой. Они были властителями тех далёких миров. Их лика излучали свет, благородство и такую добрую энергию, что мне захотелось быть рядом с ними. Среди них, вероятно, было очень много женщин, потому что только женское начало может обладать такой красотой.

И вдруг мне показалось, что эти миры находятся не в глубине Вселенной, а рядом со мной, здесь на нашей Голубой Планете, и этой рай совсем не похож на далёкие миры, а напоминает близкие уголки земли, которые я мимолётно видел на экране телевизора, и совсем забыл их. И лица мне показались знакомыми, как будто я их видел раньше, нет, не при жизни, а ещё до моего рождения.

И вдруг я услышал за своей спиной голос Егора. Он говорил: