Идеальная жизнь

– Ничего, если вы не будете препятствовать моим людям контролировать качество канатов.

– Действительно на самом деле больше ничего, Эмили? Это весьма благородно с вашей стороны. Я поменяю канаты и уничтожу все некачественные. Никакого другого цеха не будет.

– У меня есть, пожалуй, одна просьба – можете вы отправить своего сына ко мне в обучение, а его блюстителя качества – уволить? Что вы на это скажете?

– Это отличная идея! А то, чего он у вас не заработает, у меня тоже не получит, – смеется старый господин.

Зал исчезает. Ричард стоит рядом с Джоном, слушая окончание его истории.

После двух лет полного истощения у Вашингтона вдобавок ко всему обострилась кессонная болезнь. Казалось, все потеряно, но тут произошло что-то невероятное, все срослось – Эмили выучилась у мужа математике, строительной механике и прочим техническим премудростям и приступила к руководству строительством моста. В 1883 году они вместе завершили его. Это была действительно исключительная женщина.

– Действительно была, – скажет сам себе Ричард.

Джон смотрит на него, прислонившись к перилам, в глазах у него блестят слезы.

– Прошу прощения, истории о победе человеческой настойчивости меня всегда трогают. – Он достает платок, вытирает глаза, сморкается и небрежно спрашивает: – Как выглядит незаконченный мост из бруклинских окон?

– Джон, вы, должно быть, были там со мной! – удивленно говорит Ричард, облокачивается о перила рядом с ним и ждет, пока Джон продолжит свою речь. Он точно знает, что продолжение последует. Совершенно вымотанный, с полным желудком, очарованный вечерней прогулкой и свежими приключениями, он готов доверять своему визави без лишних слов.

Джон выпрямляется, делает несколько шагов и начинает:

– Подавленные потребительскими желаниями, мы казним себя и глушим свои особенности, страдаем от стресса и недостатка времени, которые подменяем потребительством и поверхностными отношениями. Нам необязательно много знать, чтобы при этом заработать достаточно денег. Гордость за то, «что я умею», мы заменяем на «сколько я имею». Как государству, так и крупным компаниям более удобна наша посредственность. Чем меньше мы знаем, тем более послушны, лояльны и податливы. Посредственность – это вид лености, которая позволяет нам выживать за счет потери собственных мечтаний и утраты ценностей.

Достаточно лишь скользить по поверхности, принимать общие выводы, держаться в ряду, не выделяться, ни о чем не заботиться. Посредственные люди не прощают другим исключительности, вместе с теми, кто стремятся разбогатеть быстро и без особых усилий, пытаются их растоптать и истребить. Посредственность – это разочарование, которое ведет к экстремизму… Эмили была независимой женщиной, потому что все всегда решала сама. Как трудно, должно было, быть в те времена такой женщиной.

Джон сует руку в пальто и вытаскивает две небольшие сигары. Подрезает обе и одну подает Ричарду.

– Я никогда не курил сигары, – возражает Ричард, но берет сигару.

– Это именно тот исключительный случай, когда следует попробовать. Не затягиваться, втянуть, посмаковать во рту, насладиться вкусом дыма и медленно его выпустить. – Джон закуривает, блаженно затягивается и, закрывая глаза, медленно выпускает дым. Запах табака плывет в морозном воздухе. Ричард проделывает буквально то же, что и Джон, с маленькой разницей: он раскашлялся – в легких ведро угля! Осторожно делает затяжку – второй, третий раз – и начинает привыкать. Во рту он чувствует приятный табачный вкус, голова у него немного начинает кружиться, усталость исчезает.

– Не так быстро! Хорошая сигара как слабый наркотик – чем больше ее куришь, тем более наслаждаешься. – Джон вновь вытаскивает из кармана свою маленькую серебряную фляжку. – Хотите еще? Хотя это не Wray&Nephew 1917 года, но тоже неплохой.

Ричард уже знает тайну плоской фляжки Джона, пьет с удовольствием, смакуя мягкий вкус алкоголя, несколько секунд спустя тепло разливается по желудку и по всему телу. Сегодня это весьма кстати.

– Сила моста – в его создателях. Они строили нечто немыслимое до сих пор, они воевали с ворами, политиками, инвесторами – со смертью, в конце концов. Джона, Вашингтона и Эмили объединяла огромной силы вера, сделавшая их бессмертными.

Джон опять закуривает и выпускает дым.

– Ричард, недостаточно жертвовать собой, идти за своей мечтой и воплощать ее всю жизнь. Это, безусловно, много, но для жизненного успеха вы должны убедить хотя бы одного человека, который будет тоже одержим этой мечтой и преодолевать себя во имя ее. Люди являются посредственностями только тогда, когда им не во что верить.

Они подходят к концу моста. Джон вынимает телефон и кому-то звонит. Это занимает всего минутку. Затем обращается к молодому человеку:

– Все идет хорошо, вечер наш завершается, есть у вас еще немного сил?

В глазах Ричарда удивление и любопытство. Он был уверен, что, достигнув окончания моста, они возьмут такси и он наконец-то выспится как следует. Действие сигары еще не прошло, и он с легкостью спрашивает:

– Опять будут приключения?

– Это зависит только от вас, – улыбается Джон и продолжает: – Через минутку мы встретимся с кем-то, кто проведет нас по покинутым местам Бруклина.

Они спускаются с моста, поворачивают налево, проходят по нескольким освещенным улицам, пока не оказываются в боковых переулках, по виду – необитаемых. Джон останавливается перед зданием, которое выглядит довольно ветхим. В конце улицы появляется высокий человек, он быстро приближается к ним.

– Привет, Джон! Столько лет, сколько зим! Я так рад тебя видеть, – говорит широкоплечий черноволосый мужчина. Огромными руками он сердечно обнимает Рока.

– Я тоже рад тебя видеть, мы же столько вместе пережили. Позволь мне представить вас друг другу – Ричард Дракин, Энтони Мо Ян.

– Добро пожаловать в Бруклин! – говорит Энтони, протягивая Ричарду крупную ладонь.

– Раньше Бруклин относился к бедным, забытым и опасным местам Нью-Йорка. Сегодня это современный район, у которого будущее еще впереди. Осталось лишь несколько полуразрушенных домов. – Энтони шарит в кармане, достает связку ключей, открывает облупленную скрипящую дверь. Ричарда обдает затхлым воздухом. Он сразу вспоминает соседа в самолете.

– Я пойду первым, хотя сюда запрещено входить, иногда можно столкнуться со странными личностями, не все из них настроены доброжелательно. – Энтони зажигает маленький фонарик и заходит внутрь, Джон с Ричардом следуют за ним. Они поднимаются по старой полуразрушенной лестнице, со стен свисают остатки вырванных проводов и труб, отстающие куски обоев. Входят в небольшое помещение на втором этаже – с низким потолком и трухлявым, деревянным, сильно истоптанным полом.

– Здесь когда-то начиналась американская жизнь большинства мигрантов со всего мира. В маленькой квартире в несколько квадратных метров жила одна, две или более семей, вначале без воды, электричества и отопления. Все, что вы видите, было проведено позже.

Энтони порой до чего-то дотрагивается, тут и там останавливается. Он обо всем рассказывает с любовью и невероятными подробностями.

– Вот здесь, смотрите: десять-пятнадцать слоев обоев. Каждая новая семья старалась хотя бы немного украсить свое жилье. Но тех, кто пытался делать это, было мало. 80 % населения начало заниматься предпринимательской деятельностью: шить, готовить, стирать, гладить, ремонтировать, продавать – короче говоря, делать все, что угодно. В течение двух лет, как правило, они достигали успеха настолько, что могли переселиться. Моя бабушка говорит, что самое лучшее для людей с большой целью – трудное начало.

– Ваша бабушка жила здесь? – с удивлением спрашивает Ричард.

– Мои предки приехали уже в тридцатых годах двадцатого века, они происходили из центральной Монголии и жили в соседнем квартале, который был недавно снесен. Бабушка меня, еще маленького ребенка, часто водила сюда и все рассказывала. Она любила это место, хотя то время было одним из самых тяжелых в ее жизни – не было работы, зимой они спали все в одной кровати, чтобы хоть немножко согреться. Чувствуете: десятки лет здесь пусто, но комната до сих пор пахнет копченым? – Энтони нежно поглаживает стену.

– Такой уж у людей характер: Центральная Европа уже более двадцати лет назад избавилась от коммунизма, однако много людей с ностальгией вспоминают времена, когда все были почти «равны», – иронически замечает Джон.

– Моя бабушка все здесь любила, потому что каждая мелочь имела свою цену: подарок был подарком, маленькому успеху все искренне радовались. Сегодня наша семья разбросана по всей Америке, мы принадлежим к состоятельному среднему слою, но мы не нужны друг другу. Мне грустно от этого. Мне нечего терять, нечего получить. Это как блюдо без вкуса и запаха, – он обращается к Джону с укоризной:

– Ты все такой же – относишься с предубеждением к людям, которые слабее тебя. Не возвышайся над ними! Они прожили тяжелое время, но вернули бы его обратно, даже ценой ограничения своих свобод и коммунистического господства.

На верхнем этаже послышался легкий шорох. Энтони прикладывает палец ко рту и выключает фонарик.

– Сядьте на кровать за дверью, сейчас они будут здесь. – Показывает пальцем на место и сам встает в угол.

Ричард садится на край какого-то подобия кровати. Ему холодно, дом насквозь промерз. Деревянная лестница скрипит, дом словно начинает оживать. Он чувствует на лице дуновение ветерка, в один момент он даже ощущает аромат женских духов. Откуда он помнит его? Конечно же, так пахла только одна женщина – мама, мамочка, осознает он, оторопев, и его одолевают воспоминания.

Родители стоят в узком коридоре. Красные занавески, которые отделяют прихожую и гостиную, висят между ними, как мулета перед быком. Мама держит в руке кухонный нож. Восьмилетний Ричард стоит между ними и кричит, требуя, чтобы они перестали.

– Я разведусь с тобой, ты негодяй! – визжит мама и плюет на отца. Короткий плевок попадает ему в лицо.

– Без меня ты бы ничего не смогла! Даже о детях не сможешь должным образом позаботиться! Да и о себе тоже. Ты только угрожаешь, и все! – Отец хватает оторванную занавеску, пытается повесить ее обратно, желая закончить этим разговор.

– Я ненавижу тебя и твою иронию! Я убью тебя! – Мама злобно хватает занавес и срывает его вместе с карнизом, тот ударяет отца по голове, вся конструкция сваливается.

Разозленный отец наступает на ткань, хватает маму за руку и шипит:

– Хватит дурить!

Он запутывается в занавеске, спотыкается, теряет равновесие, отчаянно машет руками, пытаясь удержаться на ногах, но все же падает на спину. Оба начинают хохотать. Отец не может сказать ни слова, от смеха у него перехватило дыхание. Мама бросает нож в сторону и опускается около отца на колени.

– Ты в порядке? Я больше не буду ссориться. Что мне надо сделать?

Ричард стоит над ними, колени у него трясутся от изнеможения. Он воспринял их ссору слишком серьезно.

– В следующий раз я на них наплюю! – решает он.

Однако ругаться родители не перестали – наоборот, их скандалы еще более обострились. Он привык к этим бесконечным ссорам, научился не вмешиваться. Сложная ситуация, в которой он рос, дала ему значительное преимущество перед сверстниками. Их проблемы казались ему смешными. С другой стороны, ему было необходимо защитить себя от печали, стресса, депрессии, и он придумал свой собственный альтернативный мир: тяжелые жизненные ситуации, которые вредили ему, он проигрывал в своем воображении, продолжал их развивать, и там не было никакой злобы, все проблемы решались безболезненно. Действительность стала лишь прологом, в котором он – режиссер следующего акта. Но где-то произошел срыв – реальный мир слишком сильно переплетался с вымышленным. Что, если в один прекрасный день он вдруг не сможет их отделить друг от друга?

Говорят, что человек считается взрослым, когда в состоянии решать свои проблемы, не убегает от них, закрывает их, как прочитанную книгу. Человек становится лидером, когда умеет взять на себя ответственность за проблемы общества. Всю жизнь он хочет быть лидером. Поэтому Ричард и нашел Джона!

Ричард сознательно возвращается в реальный мир холодной, затхлой комнаты. У него болит желудок, он чувствует тошноту. Иногда таким образом его организм сопротивляется неприятным ощущениям.

Ему надо восстановить свой внутренний мир, источник вдохновения и интуиции. Он должен вернуться в прошлое, чтобы найти «точки предательства» в себе самом. Да, нужно найти моменты, когда он предал сам себя и поддался «массовой ничтожности». Ему нужно на свежий воздух, успокоиться, чтобы позже он смог заснуть и шаг за шагом вернуться в прошлое, чтобы правильно рассчитать будущее. Он это сможет!

Кто-то берет его за руку:

– Вы в порядке? – это Энтони.

– Да, кажется, я задремал, – говорит он виновато.

– Нет, вы не спали, а прожили то, что вам нужно было прожить, – тихо произносит Джон, потягивая свой ром, и передает фляжку Ричарду. Тот без слов делает большой глоток.

– Пора идти спать. Все, что надо было сегодня пережить, случилось. – Джон закручивает фляжку и идет к лестнице.

– Джон, Энтони, что вообще случилось? Я совсем ничего не помню, мне что-то привиделось.

Энтони хлопает его по спине.

– Случайность. Мне было грустно, я выпил, пришел сюда просто поплакать. Нахлынули воспоминания, невероятно реальные. Я начал работать с ними, и мои проблемы вдруг начали решаться сами по себе. Этот дом полон воспоминаний и странной энергии. Поэтому я и купил его.

– И такое случается с каждым, кто войдет сюда?

– Нет, лишь с тем, кто сумеет принять «иное», – тихо отвечает Джон, но кажется, что Ричард его не слышит.

Трое мужчин садятся в такси. Наступила ночь, морозное небо усеяно звездами.

Глава VI

Свободное время – мантра потребительского общества.

Половина девятого утра. На улице моросит. Ричард немного проспал и теперь спешит. Они договорились с Джоном позавтракать в девять в Zabar´s caffe на углу восемьдесят первой улицы и Бродвея. Традиционная, простая кухня, где все с настоящим вкусом: рыба, оливки, хлеб, сыр.

На сей раз он не очень удивлен, обнаружив вместо классического кафе буфет с самообслуживанием в продовольственном магазине. Часть, предназначенная для буфета, довольно небольшая. Длинный стол посередине такой узкий, что люди буквально смотрят друг другу в тарелки. Джон садится на свободный стул, Ричард – напротив.

– Здесь постоянно забито, и найти два места очень трудно. Подержите места, я пока что-нибудь куплю. Подойдет бейгель с копченым лососем? Рыба здесь действительно первоклассная. Что предпочитаете – американский кофе или чай? – Джон засыпает вопросами и, похоже, не ждет ответа.

– Что такое американский кофе? – спрашивает Ричард.

– Да такой жидкий кофе в огромной чашке. Некоторым это нравится, попробуйте.

– Хорошо, – кивает Ричард, снимая пальто. Не проходит и пяти минут, как Джон возвращается с едой. За столом очень шумно, люди своими телами образовали что-то вроде коридора, и посетитель на одном конце слышит, что говорят на другом.

– Эй! Вы откуда? – громко спрашивает через весь стол пожилой мужчина, сидящий с краю.

– Чешская Республика, Европа, – кричит Джон в ответ.

– Знаю. Чехословакия.

– Как обстоят дела с кризисом в Центральной Европе? – спрашивает дама справа.

– Ну, как бы ни обстояли, везде одинаково – люди на улицах, без работы, все экономят и боятся, – комментирует мужчина средних лет.

– Пусть они говорят, пусть нам скажут, как там в действительности все выглядит, – выкрикивает кто-то.

– В Центральной Европе особенная ситуация: с политикой прямо беда – нет сильных личностей, да и люди хотят уверенности. Постепенно наступает автократия. Заграничные инвесторы уходят, продают свои фирмы, и возникает место для создания новых местных брендов.

Со всех сторон сыплются вопросы, комментарии, возражения. Посетители общаются, как старые знакомые. Не проходит и десяти минут, как соседи доедают свой завтрак и исчезают на улице.

– Zabar´s обладает особенной магией. В Нью-Йорке найдется немного мест, где можно сесть так близко к кому-то чужому и откровенно поговорить. Но для меня это место значит гораздо больше – оно спасло мне жизнь. – Джон вытирает руки салфеткой, осматривается вокруг и продолжает: – Похоже, пришло время рассказать кое-что о себе.

Ричард кивает головой в знак согласия и делает глоток кофе.

– Американский кофе – так себе, но если начнете рассказывать, мне определенно станет вкуснее.

– Хорошо. Но если заскучаете – остановите меня!

Мне было за сорок, я постоянно куда-то ездил и большинство времени проводил в самолете. Нью-Йорк мне нравился, и я продлил одну из командировок на целую неделю. Остановился недалеко отсюда, надеясь наконец-то несколько дней отдохнуть – никаких поездок, собраний, телефонов, рабочих совещаний. В первый же вечер купил бутылку рома, сел на балкон и закурил сигару. Но вместо приятного чувства появились тоска и тяжесть в сердце. Некий внутренний голос брюзжал:

– Смотри, до какого делового и личного стереотипа ты дошел! Куда подевалось твое стремление жить? Где затерялись твои идеалы?

Моя измученная душа выбралась из уставшего физического тела, поднялась к звездам и разделилась на три маленьких облачка.

Первое сморщенное облачко заскрипело насмешливым голосом:

– Такой представляешь ты свою красивую жизнь? А где искусство, развлечения, отдых? Только одна сплошная работа!

– Не ругайся! – прикрикнуло второе облачко, раскормленное, с двойным подбородком. – У нас все есть: красивая жена, дети, дом, деньги, здоровье. Все это мы можем потерять. Надо молчать, шагать в ногу, сохранять правильное выражение лица, и все будет хорошо.

Третьим заговорило последнее облачко. Оно выглядело несчастным, было почти прозрачным, казалось, что в любой момент может растаять.

– Зачем тебе это, если ты потеряешь все ценности? – произнесло почти неслышным голосом. – Ради карьеры и престижа ты всем пожертвуешь – своими верными друзьями, преданной женой, лишь бы самому остаться в обойме.

Какое-то время я смотрел, не веря собственным глазам, а когда наконец решился задать вопрос, они соединились в одно облако и испарились. Я почувствовал влагу на своем лице. Это были слезы сожаления – сожаления о себе самом.

Всю ночь я не спал и думал о том, что будет дальше. Камень на грудь давил еще сильнее. Я предал сам себя, свои идеалы, желания, всю энергию направил на единственную цель – успех! Превратился в изнуренного, выжатого как лимон человека, у которого не осталось никаких жизненных соков, живущего лишь работой. Моя жизнь показалась вдруг напрасной, лишней, ничтожным фарсом. Я не страдаю склонностью к самоубийству, но если бы в тот момент кто-нибудь мне предложил помочь расстаться с жизнью, я бы не сопротивлялся.

Утром я немного приободрился, ополоснулся холодной водой, оделся и вышел на свежий воздух. Утреннее солнце еще не набрало силу, я мерз и поэтому ускорил шаг. Через десять минут быстрой ходьбы я согрелся и проголодался – так сильно, что от слабости у меня задрожали колени. Я осмотрелся вокруг и увидел надпись – Zabar´s.

Внутри было тепло, хорошо пахло, как и сегодня. Я со зверским аппетитом набросился на купленную еду. Настроение стало улучшаться.

– Вы, вероятно, были чертовски голодны! Я завтракаю здесь довольно часто, но такого еще не видела. – Я перестал жевать и поднял глаза. Напротив сидела высокая брюнетка. Разглядев мое изможденное от бессонницы лицо, протянула руку и погладила по небритой щеке. Это был спонтанный, ласковый жест, от которого у меня остановилось дыханье.

– Сара, – представилась она. – Извините, если мое прикосновенье вас оскорбило – вы выглядели таким несчастным. Не смогла удержаться.

– Что вы, давно меня никто так ласково не касался. Я Джон. Простите мою ненасытность.

Неожиданно для себя самого я разговорился – как меня одолели депрессия и чувство ничтожности и пустоты, как утром почувствовал сильный голод и оказался в Zabar´s. Сара оказалась прекрасным слушателем, глаза смеялись и плакали, будто она сама проживала мои чувства. Ничего подобного со мной раньше не случалось. Только дети умеют слушать так. Тоска моя постепенно отступала. Я хотел ей сказать об этом, поблагодарить, но она прервала меня:

– Зачем вы столько работаете?

– Наверное, из-за страха потерять работу, не успевать за молодыми, не заработать достаточно денег, чтобы оплачивать все расходы и ипотеку, – я расслабился, отвечал, не задумываясь.

– Нет, это с вами совсем не вяжется, Вы явно не потребительский тип. Не спорьте, лучше попытайтесь подумать!

На этот раз я ответил не сразу, а спустя некоторое время:

– Вы правы! Моя работа поглотила меня. – Как только я это произнес, на сердце потяжелело, мне стало жаль не себя, а своих близких: жену, детей, маму. Я ими пренебрегал до такой степени, что они не отваживались ни позвонить мне, ни написать, а только терпеливо ждали, когда я первым проявлю внимание.

– Семья отдалилась, и вы начали еще больше работать. Нет ничего хуже, когда человек приходит в пустой номер гостиницы – а повсюду одиночество.

– Вы слишком молоды, чтобы чувствовать одиночество. Я бы скорее предположил, что вы независимая, уверенная в себе девушка.

Она засмеялась и гордо произнесла:

– Хотела бы, но последние годы были очень непростыми.

– Расскажите, если не спешите. В вашем обществе я чувствую себя удивительно уютно, как с ангелом-хранителем.

– Возможно. Сегодня я никуда не спешу, за последние несколько лет – это мой счастливый день.

Мне 23 года, я училась в частной школе. Высокая и симпатичная, я была окружена вниманием, много поклонников. Однако меня не интересовали те, кто младше меня, – неуравновешенные, с комплексами, без средств. Привлекали меня мужчины около сорока, обеспеченные, уверенные в себе, которым все ясно. Но они были женаты, с ними можно было только развлекаться. Проводила время, как и большинство девушек в моем возрасте, – эгоистична, разбрасывалась деньгами. Моя мама, финансовый директор, много зарабатывала, мы с сестрой имели все, что хотели. За год до этого, ко дню рождения, я получила в подарок квартиру. Целый год мы с мамой занимались ее благоустройством.

Моя жизнь была простой и приятной. Я представляла, как до тридцати пяти лет веселюсь, потом нахожу богатого достойного человека и выхожу замуж. Скорее всего, у него уже взрослые дети от первого брака, и от меня он детей иметь не захочет.

Но произошло все не по моему плану. У фирмы, где работала мама, появились проблемы. Было решено провести реструктуризацию, ее уволили. Полгода она искала работу, везде отвечали, что им нужен кто-то менее опытный, – другими словами, «ты слишком дорогая и все равно от нас уйдешь». Мама серьезно заболела и оказалась в больнице.

Наши финансы таяли. Я ожидала, что отец, всю жизнь игравший в богему, поможет и мы опять заживем нормально. Оказалось, что он все время вводил нас в заблуждение, его операции на финансовом рынке не приносили прибыли. Моей сестре было шестнадцать лет, она училась в престижной английской школе. Каждый день нам присылали счета и фактуры. Мне не с кем было посоветоваться, мама плохо себя чувствовала, с отцом говорить не имело смысла – он лишь делал вид, что пытается исправить ситуацию, но каждый вечер возвращался домой пьяным. Я хотела убежать, но куда – за новую квартиру уже три месяца не заплачено. И у меня была сестра. Не то чтобы я ее любила, но бросить не могла, и на отца нельзя было положиться.

Наконец маме стало лучше, я могла навестить ее в больнице. Ей предстояла операция, затем шестимесячная реабилитация, только потом она могла бы вернуться на работу. К сожалению, мама, хоть и занимала пост финансового директора, все средства истратила на нас. Кроме жизненной страховки не осталось никаких сбережений.

Мне удалось расторгнуть договор о жизненной страховке и погасить почти все долги. День за днем моя жизнь менялась. «Я полная дура», – ругала я себя за то, как мы обе маму эксплуатировали, обижались, когда она не хотела нам что-нибудь покупать. Все дорогие тряпки и мебель стали мне отвратительны. В тот день я собрала всех на самый тяжелый в моей жизни семейный совет.