Уральский Монстр. Хроника разоблачения самого таинственного серийного убийцы Советского Союза. Книга I

Формально раскулаченные не считались осужденными, хотя были лишены свободы перемещения и не имели документов. Поскольку они работали на промышленных объектах, им выплачивали заработную плату, с которой удерживалось до 40% на разного рода принудительные отчисления. Произвол административного руководства в отношении ссыльнопоселенцев достиг таких пределов, что в какой-то момент встревожил даже кремлевских бонз. С 1 июня 1931 г. постановлением Совета Народных Комиссаров максимальный предел отчислений с зарплат ссыльнопоселенцев был ограничен 25%, а с 1 августа понижен до 15%. Тем не менее эти косметические меры мало влияли на чрезвычайно тяжелое положение раскулаченных.

Полная безысходность толкала их на побеги. Как было упомянуто выше, Уральский регион в период 1931—1933 гг. принял 302,2 тысячи ссыльнопоселенцев всех категорий, так вот, в то же самое время 237 тысяч человек из их числа предприняли попытки побега. Органам ОГПУ удалось отыскать 68 тысяч беглецов, остальные же по состоянию на 1 января 1934 г. находились в бегах и, по-видимому, сумели легализоваться по поддельным документам. Понятно, что эти люди, с одной стороны, энергичные и толковые, а с другой – обозленные и безденежные являлись рассадником самого серьезного криминала.

Первая половина 1930-х гг. была страшным временем. Без всяких преувеличений. Но об этом сейчас не принято вспоминать, трагедию тех лет заслонил «Большой террор», а кроме того, безумные экономические новации той поры принято оправдывать успехами индустриализации и последующей победой в Великой Отечественной войне. Впрочем, речь сейчас не о будущей чудовищной войне, а голоде начала 1930-х гг.

В условиях жесткого дефицита продуктов питания, в которых оказалась вся страна, партийное руководство обеспокоилось обеспечением лояльности низовых функционеров. Было принято решение ввести специальные закрытые распределители для номенклатурных работников районного уровня и выше. По первоначальному замыслу кремлевских мечтателей в каждом районе страны к такому распределителю должны были «прикрепляться» 20 работников партийного и советского аппарата, поэтому первоначально эти тайные магазины получили название «закрытые распределители двадцатки». Эти оазисы сытой жизни появились в стране Советов благодаря постановлению Наркомснаба СССР от 28 ноября 1931 г. под чарующим номенклатурный слух названием «О продовольственном снабжении районных руководящих работников». А уже через неделю – 5 декабря 1931 г. – последовало логическое развитие содержания этого документа. Речь идет о постановлении Совета Народных Комиссаров СССР «О продовольственном снабжении и лечебной помощи районным руководящим работникам». Последнее постановление, как явствует из названия, помимо продовольственного снабжения, рассматривало вопросы медицинской помощи и санаторно-курортного лечения номенклатурных работников низшего звена. Очень скоро число «прикрепленных» к распределителям лиц превысило заявленную цифру в 20 человек и указание на их число исчезло из названия распределителей. Они стали просто «закрытыми распределителями». Скромненько и со вкусом! Считалось, что практика получения продуктов питания и промтоваров из «закрытых распределителей» – это временная мера, которая отпадет сама собой после отмены карточной системы. Этого, разумеется, не случилось, советская номенклатура оказалась подобна паразиту, которого можно было уничтожить лишь с убийством организма-носителя. Руководящие работники не хотели жить в тех убогих условиях, на которые они обрекли весь народ, а потому подлая система получения продуктов из «закрытых распределителей» просуществовала вплоть до распада Советского Союза. Нельзя не признать, что советская партийно-государственная номенклатура в смысле барских замашек вообще демонстрировала позорную слабость и поразительную нескромность. Революционные люмпены, с садистским удовольствием расстреливавшие имперское дворянство в годы Гражданской войны и после, очень скоро усвоили нравы и повадки классовых врагов. Разница между большевиками и дореволюционными аристократами была лишь в том, что последние создавали комфорт за счет собственных средств, а первые беззастенчиво финансировали самих себя из пресловутых общественных фондов потребления. Ну, конечно, существовала еще и разница в образовании и культуре. Была эта разница, разумеется, не в пользу косноязычных трибунных демагогов, но на фоне тотального ограбления страны и народа, устроенного большевистским царством Хама, данный порок можно считать наименьшим из коммунистических грехов.

Иван Дмитриевич Кабаков. Рисунок из газеты «Магнитогорский рабочий». Художник явно польстил партийному лидеру, придав лицу толику совсем несвойственной Кабакову интеллигентности. В повседневной жизни Первый секретарь обкома, предпочитавший бриться под «ноль», своими внешностью и манерами скорее походил на недавно «откинувшегося» уголовника, нежели на руководителя крупного региона. Художник скруглил вытянутое лицо Кабакова, обозначил причёску, несколько уменьшил тяжеловесную челюсть. Склонность улучшать внешность руководителей посредством карандаша и ластика демонстрировали коммунисты всех поколений – от ленинского, до горбачёвского.

Кабаков явился замечательным представителем партийной номенклатуры, в том смысле, что он всей своей жизнью с кристальной чистотой выразил идею «Грабь награбленное». Достаточно сказать, что провозглашая «мир – хижинам, войну – дворцам», Иван Дмитриевич в годы ужасного голода 1930-х гг. с упоением занимался строительством собственного дворца на острове Репный посреди Шитовского озера в 40 км севернее Свердловска. Согласитесь, что милая трехэтажная постройка с винным погребом, крытым танцполом, банкетным залом с двумя эркерами (выходившими в лес и на озеро), баня с четырьмя печами, забор с лепными украшениями, Т-образный пирс с двумя восьмигранными беседками и лестница от пирса к дому шириною 5 метров, обложенная белым мрамором, как-то мало соответствуют тому, что в Советской России было принято называть дачей. Чтобы обслуживающий персонал не запускал глаза в интимные детали личной жизни первого секретаря обкома, дом коменданта был построен не на острове, а на берегу. Там же располагался и барак для трёх семей обслуживающего специальный объект персонала. На берегу находился и дизель-генератор, вырабатывавший электричество для объектов на острове и запитывавший их по подводному кабелю. Впрочем, на острове имелся и резервный генератор, находившийся в особом флигеле, а также дом охраны на 8 комнат и насосная станция с бойлерной, обеспечивавшая давление в местном водопроводе и системе отопления. Всё местное население из района озера было удалено. И это правильно, незачем местным нищебродам наблюдать за вечерними прогулками на ялах, слушать романсы под гитару и подсматривать из леса за танцами гостей товарища первого секретаря. Так могут созреть разного рода террористические замыслы и мозолистые руки крестьян, глядишь, потянутся сами собой к закопанным в огородах винтовкам и обрезам… К озеру была проложена отдельная дорога, въезд на которую преграждал КПП. В общем, уставшему от серых будней секретарю обкома унылого промышленного центра было где порезвиться, станцевать, поплавать на лодке с красивой женой, прогуляться по лесу с любимыми дочерьми, пострелять дичь с друзьями и товарищами по суровому партийному поприщу.

И вполне возможно, что в то самое время, когда сотрудники милиции бдительно конфисковывали растительное масло у бедолаги Леонтьева, о чем упоминалось в предыдущей главе, секретарь обкома, спускаясь по мраморной лестнице к пирсу, сосредоточенно размышлял над тем, как ещё улучшить жизнь простого советского человека в безобразном, убогом, отвратительном промышленном центре с непроизносимым названием Свердловск? В этом месте невозможно удержаться от того, чтобы не процитировать Леонида Филатова: «Утром мажу бутерброд – сразу мысль: а как народ?»

Иван Дмитриевич Кабаков.

В общем, товарищ Кабаков обустроил быт отдельно взятого себя с большевистской скромностью, точнее, сообразно собственному пониманию этой самой скромности… Верх-Исетскому металлургическому комбинату, педагогическому и металлургическому институтам, Синарскому труболитейному заводу и множеству менее значительных объектов было присвоено имя Кабакова, город Надеждинск был переименован в Кабаковск. Впоследствии, после того как Ивана Дмитриевича расстреляли, последовала волна повторных переименований. Кабаковск, например, получил имя Серов, в честь известного в ту пору летчика. В этих переименованиях есть нечто постыдное и инфернальное, что-то за гранью здравого смысла, абсурдное. Задумайтесь только на секунду: сначала большевики пафосно призывали жителей гордиться тем, что они живут в славном городе Кабаковске, а через несколько лет сделали это слово запретным. В этих изменениях политических суждений на прямо противоположные есть нечто шизофреническое, ибо нормальным людям так вести себя несвойственно. Но для большевистской власти и пропаганды тех лет подобные обезьяньи прыжки из крайности в крайность являлись нормой.

Несмотря на барство и личную нескромность, Кабаков долгое время оставался в фаворе у Сталина, который всячески подчёркивал свое к нему расположение. В январе 1934 г. Кабаков был избран в президиум XVII съезда ВКП (б), а в декабре 1935 г. вместе с председателем облисполкома Василием Головиным удостоился ордена Ленина, высшей государственной награды Советского Союза.

Нетрудно догадаться, что, глядя на первого секретаря обкома, в меру служебных возможностей и доступа к ресурсам облагораживали свой быт и чиновники рангом пониже. Тем более что после упомянутых выше постановлений Наркомснаба и Совета Народных Комиссаров для этого появились вполне законные основания. Но, как известно, аппетит приходит во время еды, поэтому разрешенные оклады и нормы потребления быстро перестали устраивать радетелей за народное благо. Для удовлетворения растущих потребностей себя самого и ближайшего окружения секретарь обкома пустился в откровенные финансовые махинации. Так, например, через Свердловскую городскую лечебную комиссию, созданную для обслуживания номенклатурных работников, был организован регулярный перевод денег якобы на лекарства и лечение особо болезных товарищей. Год от года выплаты росли, в 1934 г. расходная часть Лечкома превысила доходную в 7 (!) раз. Как закрывался кассовый разрыв? Да очень просто. Деньги переводились со счетов крупных строек и промышленных предприятий, директора которых участвовали в их последующем «распиле». Помимо выплат со счетов Лечкома, Кабаков и его присные получали деньги из специального секретного фонда, которым распоряжался упоминавшийся председатель облисполкома Василий Головин. Разумеется, распоряжался не единолично, а по согласованию со старшим товарищем Иваном Дмитриевичем (кстати, за владение этой «кубышкой» осведомленные номенклатурные товарищи называли Головина за глаза «Кошельком»). Само собой, номенклатурные работники не отказывали себе в разного рода расходах, которые можно было списать на административно-организационные нужды обкома партии. По итогам 1935 г. перерасход по этой статье партийного бюджета составил 226 тысяч рублей. Поездки в Крым и на Кавказ смело «проводились» по бухгалтерским документам как командировки, бояться было нечего, ведь Иван Дмитриевич Кабаков своих не сдавал!

Помимо разного рода приписок и бухгалтерских фокусов, кабаковские ставленники не брезговали и прямыми хищениями. Выше уже описывалось драматичное состояние дел в Уральском регионе со ссыльнопоселенцами, но Кабаков и его люди проблему не замечали в упор. Наркомфин целевыми переводами направлял деньги предприятиям на оплату труда раскулаченных, но эти средства систематически расходовались на иные нужды. ОГПУ в циркуляре №45 от 11 июня 1934 г. «О недочётах в работе со спецпереселенцами» особо отметил, что задолженность по выплате зарплат спецпереселенцам составляет 4—5 месяцев, а в отдельных случаях достигает 10 месяцев. В Свердловской области общая сумма невыплаченных спецпереселенцам денег на тот момент достигала 962 тысяч рублей – эти средства были зачислены на баланс предприятий, но по прихоти руководства оказались растрачены на что угодно, кроме зарплаты раскулаченным труженикам. Кстати, по абсолютной величине этой цифры Уральский регион оказался на втором месте в Союзе, пропустив вперед лишь Западно-Сибирский край, там обнаглевшая коммунистическая номенклатура воровала ещё больше.

Несмотря на отчаянно тяжелое положение с продовольственным снабжением населения, государственное руководство продолжало зерновой экспорт на протяжении всех 1930-х гг., и даже в пору голода 1933 г. за пределы страны было вывезено около 1,7 млн. тонн зерна. Опасаясь повторения голода на следующий год, Политбюро ЦК согласилось уменьшить зерновой экспорт в 1934 г. более чем в два раза. Наряду с хорошим урожаем это помогло стабилизировать ситуацию и даже создало иллюзию относительного благополучия. В стране стали массово открываться магазины коммерческой торговли, в которых продукты хотя и стоили в 7—10 раз дороже, чем в государственных «карточных» магазинах, зато для их приобретения продуктовые карточки были не нужны. Свою лепту в улучшение ситуации на продовольственном рынке внесли предприятия пищевой, холодильной, консервной промышленности, созданные в годы первой пятилетки. В 1933 г. в стране запустили первый завод по производству сухого льда, появилось первое советское мороженое, сухое молоко, различные рыбные и фруктовые консервы, начался массовый выпуск промышленных рефрижераторов, что позволило заметно уменьшить потери продуктов при транспортировке и хранении. Политическое руководство страны стало склоняться к мысли о необходимости скорейшей отмены карточной системы, и этот вопрос стал центральным на ноябрьском пленуме ЦК ВКП (б) 1934 г. Предполагаемая отмена карточной системы встретила неожиданное противодействие многих партийных функционеров, не желавших терять эффективный инструмент принуждения к труду и управления массами. Известно, что на пленуме развернулась полемика по этому вопросу, в которой неоднократно брал слово Сталин, однако ничего из сказанного тогда не опубликовано до сих пор. Видимо, руководящие работники в полемическом кураже допустили столько людоедских признаний, что даже спустя десятилетия их невозможно огласить без серьезного репутационного ущерба.

Тем не менее с 1 января 1935 г. карточки на хлебопродукты были официально отменены по всей территории Советского Союза, при этом отпускная цена на хлеб несколько увеличивалась и гарантировалось увеличение ассортимента. Распределение прочих продуктов: мяса, жиров и масла, сахара, а также промтоваров – сохранялось без изменения. Как это часто бывало у большевиков, даже доброе и полезное дело они сумели превратить в издевательство над народом и здравым смыслом. Открытая продажа хлеба, начавшаяся без ограничения с 1 января, сопровождалась всевозможными эксцессами – тысячными очередями, беспорядками и… нехваткой продуктов. Несмотря на то, что цены в свободной торговле стали выше той, что ранее покупатель платил при отоваривании карточек, весь хлеб сметался с прилавков в одночасье. Большинство не верило в полную отмену карточек и предпочитало покупать хлеб с запасом, для сушки сухарей. Кроме того, хлеб оставался прекрасным объектом спекуляции, хотя это и было уголовно наказуемо, поскольку существовала государственная монополия на хлебную торговлю. Тем не менее это не останавливало спекулянтов, ведь торговля хлебом сулила не только отличный барыш, но и стремительный оборот средств: купил в государственном магазине за «дешёво» – продал в коммерческом за «дорого» или отнёс на колхозный рынок и продал там еще дороже. По прибыльности спекуляция хлебом обгоняла спирто-водочную и лишь немного уступала торговле табаком и махоркой, последние все годы кризиса 1930-х гг. оставались лидерами рыночного спроса. И дело тут вовсе не в злонравных спекулянтах, а в соотношении спроса и предложения, в тех самых азах экономической науки, которые светила большевистской теории и практики так и не смогли постичь вплоть до распада Советского Союза.

Поскольку карточки с 1 января 1935 г. отменили, а хлеба если и стало больше, то ненамного, полки магазинов сами собой не наполнились. Громогласно обещанная и заранее анонсированная победа большевиков над дефицитом не состоялась! В этом надо было кого-то обвинить, поскольку советская власть собственной вины не признавала никогда и ни в чём. Ну в самом деле, не коммунисты же виноваты в бедах, передрягах и лишениях народа, коммунисты всегда желают народу добра, а потому во всём виноват кто-то другой! Сначала большевистские горланы-главари валили вину на неких абстрактных, но очень злобных спекулянтов, скупающих товары оптом при открытии магазинов. Потом виноватыми были названы недобросовестные работники торговли, которые якобы действуют в спайке со спекулянтами. Потом виноватыми были признаны крестьяне, которые сначала продают свои товары на колхозных рынках по высокой цене, а после этого скупают в государственных магазинах дешёвый хлеб. Было даже объявлено, что крестьяне скармливают купленный в городских магазинах хлеб скоту! Крестьяне при советской власти являлись де-факто самым страдающим классом, и они в очередной раз оказались виноваты в том, что кремлёвские фантазеры были неспособны ничего из задуманного осуществить нормально, без авралов, всевозможных эксцессов, без воплей о вредительстве и арестов.

Во многих регионах – в том числе и на Урале – в первом квартале 1935 г. начался стихийный процесс возврата к карточной системе и появились всевозможные ограничения на свободную продажу продуктов питания. Например, не продавали более 2 буханок хлеба в одни руки, не позволяли отовариваться крестьянам или лицам без паспортов и т. п. Казалось, карточки вот-вот возвратятся, однако не тут-то было! Отказ от снабжения по карточкам был политической установкой, призванной продемонстрировать успехи социалистического строительства, поэтому возврата к ним быть не могло ни при каких условиях. Напротив, дабы сделать процесс более наглядным, было объявлено об отмене с 1 октября 1935 г. карточек на мясо, рыбные продукты, сахар и картофель. А с 1 января 1936 г. отменялось распространение по карточкам непродовольственных товаров.

17 ноября, выступая на Первом всесоюзном совещании стахановцев, Сталин произнес свою известную фразу: «Жить стало лучше, жить стало веселее!», – которая была призвана символизировать бесповоротное начало новой жизни советских людей, полной созидательного труда, разного рода удовольствий и, разумеется, сытой. Фраза эта, попав в песни, на плакаты, в газеты и кинофильмы, моментально стала своего рода жупелом, тем идеологическим штампом, который никем не мог быть поставлен под сомнение. Сталин дал своего рода добро на роскошь и развлечения, которое очень тонко уловила номенклатура. Собственно, никто тогда в нищей стране, кроме номенклатурных работников, не мог позволить себе роскоши и веселья.

В 1936 г. в крупнейших городах Советского Союза появились галантерейные и парфюмерные магазины, первые таксопарки с вызовом машин по телефону. Чиновники и служащие моментально сменили военные шинели и френчи на коверкотовые пальто и шевиотовые костюмы, а их жены и любовницы оделись в меха и обули лаковые туфли. Пришла эпоха «красных балов», во время которых работники советских ведомств и учреждений стали открыто щеголять ювелирными украшениями. Слушатели военных академий разучивали танго, а студенты элитных вузов упражнялись в фокстроте. Подобное было совершенно невозможно ещё два-три года тому назад, за лаковую обувь и фокстрот можно было лишиться партийного или комсомольского билета, ибо сие расценивалось как очевидный признак «мелкобуржуазного перерождения», но… теперь всё стало иначе. Партия разрешила демонстрировать радость жизни – вот и демонстрируйте!

Разумеется, радоваться жизни мог лишь тот, чьё финансовое положение делало это возможным. Для рядовых советских граждан дефицит продуктов питания и промышленных товаров не исчез ни в 1935, ни в 1936, ни в последующие годы. Просто это явление перешло в разряд запретных. О нём не писали в газетах, не говорили по радио, о дефиците и очередях не упоминали в кинофильмах тех лет. Тотальный дефицит стал зоной умолчания – простые люди о нём знали, они в нём жили, они от него страдали, но признавать существование этого явления было категорически недопустимо, ибо такое признание грозило обвинением в антисоветской пропаганде.

Коммунисты, разумеется, в меру своего невеликого ума боролись с дефицитом. Например, было запрещено вешать в витринах магазинов объявления об отсутствии товара в продаже – продавцы должны были стоять за пустыми прилавками и устно сообщать посетителям, что товаров нет и не будет. Другим замечательным большевистским ноу-хау явилось штрафование за создание очереди. Поскольку многотысячные очереди у дверей магазинов в крупных городах невозможно было скрыть от иностранных дипломатов, было решено рассеивать народ угрозой штрафов. Штраф составлял 100 рублей – очень большая сумма для второй половины 1930-х гг. Мера оказалась эффективна – центральные улицы Москвы, Ленинграда, Киева, Новосибирска и других крупных городов, в которых располагались иностранные дипмиссии, удалось очистить от несчастных обывателей, готовых в любую погоду ночевать под открытым небом в надежде попасть в магазин в момент открытия. Разумеется, покупатели никуда не исчезли, просто им пришлось мигрировать на окраины. Еще одной выдающейся по изобретательности большевистской мерой борьбы с дефицитом явилось преследование «недобросовестных» работников советской торговли. Созданная весной 1937 г. в составе Рабоче-Крестьянской милиции служба по борьбе с хищениями социалистической собственности (БХСС) деятельно боролась с нарушениями правил торговли. Работы на этом поприще был непочатый край, и борьбу эту можно было вести бесконечно, поскольку злоупотребления в торговле генерировались не злобными врагами советской власти, а неизлечимыми пороками этой самой власти – хроническим дефицитом самых необходимых вещей и продуктов, недостатками планирования и игнорированием тысячелетних законов рынка. Тем не менее бесконечная суета сотрудников БХСС до известной степени отвлекала внимание народных масс, приветствовавших любые репрессии против ненавистных «работников прилавка». Первые крупные разоблачения дельцов совторговли имели место еще в довоенное время, например, в 1940 г. в одной только Москве были расстреляны 8 директоров крупных магазинов. Большое количество директоров и рядовых продавцов отправлялось на нары. В силу понятных причин об этом не было принято писать в газетах и сообщать по радио, но информация о судах над работниками торговли умышленно распространялась максимально широко, в том числе через агентуру НКВД, дабы создавать нужное власти настроение в обществе. Дескать, процесс идет, порядка становится все больше, еще чуть-чуть и станет совсем хорошо… хотя хорошо работать советская торговля так и не стала вплоть до бесславного конца СССР.

Законы экономики обмануть нельзя, и никакими запретами и штрафами дефицит в Советском Союзе изжить оказалось невозможно. Хотя Сталин запретил возврат к карточной системе распределения, ему пришлось смириться с тем, что она всё равно возродилась явочным, так сказать, порядком. Как из известной русской пословицы: ты её в дверь, она – в окно. В 1938 г. вновь начались перебои с поставками широкой номенклатуры товаров массового спроса. Причиной тому явились серьёзные просчеты при планировании третьей пятилетки, совершенно ненормальный перекос в финансировании тяжелой индустрии, создание стратегических запасов, обездвиживших колоссальные материальные и финансовые ресурсы, скачок и без того больших расходов на военные нужды. Страна, едва вздохнувшая после безумной экономической политики первой половины 1930-х гг., вползла в новый рукотворный сталинский кризис.

Поскольку советские сельское хозяйство и торговля показали свою полную неспособность обеспечить население продуктами питания, власть мудро разрешила народу заняться самоспасением. На предприятиях стали создаваться ОРСы – отделы рабочего снабжения, многопрофильные подсобные хозяйства, снабжавшие столовые необходимыми продуктами сельского хозяйства. Во всех более-менее крупных учреждениях и на заводах появились ведомственные магазины, в которых могли отовариваться работники. Разумеется, торговля в них не была свободной, а осуществлялась по специальным талонам, которые распространялись, как правило, через профсоюзную организацию. Поскольку талонов было гораздо меньше, чем нуждающихся, существовала очередь на их получение. Талоны явились суррогатным заменителем карточек. На внутреннее распределение по талонам перешли практически все заводы и учреждения страны, даже академики Академии Наук СССР для покупки мебели или обуви записывались в очередь на соответствующие талоны и ждали по несколько месяцев. Ещё одной паллиативной мерой борьбы с дефицитом явилась раздача горожанам земли под огороды. Мало кто знает, что массовое «огородническое движение» началось в Советском Союзе ещё в довоенные годы, в начале третьей пятилетки. К 1940 г. землю под индивидуальные огороды получили более 1 млн. жителей крупных городов. В условиях тотального дефицита самых необходимых продуктов питания несколько мешков картошки и бочонок квашеной капусты реально могли помочь рядовой советской семье пережить очередную голодную зиму.