Финтифля. Рассказы
– Бедный мой сколопендрик. Бедная моя радость, – плакала Аленушка и не знала что делать. Очень уж ничтожная была у нее зарплата.
На другой день Ванечка, набравшись храбрости, уже почти сумел попасть Екатерине Петровне в морду ведром, но получилось так, что дворничиха его одолела – засунула в помойку, а ведром накрыла сверху. Долго Аленка искала братика, а когда нашла, мыла абрикосовым шампунем и утешала всякими словами.
– Понимаешь, она ничего больше не умеет. Зато ты создан, чтобы жить в райском саду.
– Пива хочу, – сказал наконец братик, – от унижения… Света хочу, воздуха, жареного гуся, юга Франции, настоящей жизни…
…к дяде Сансанычу, прикинувшись, как в оперу.
– Ванечка, – объясняла Аленушка, – настоящий. Ну не может он приспособиться к грязной действительности! Потому что он лучше всех на свете. Вот бабочка, к примеру, может заниматься торговлей? Не потому что она негодяйка, а потому что чудесна. Вот и Ванечка так. У него золотое любящее сердечко. Он чувствительный. Ему совсем чужда низменная сторона жизни! Обижать его – все равно как гнать Небесного Царя в нищенском одеянье…
– Сходите с ума, – сказал Сансаныч. – Но так, чтобы я этого не видел. И не слышал…
Аленушка вернулась домой, словно побитая. Братик выпустил очередную стрелу мимо мишени и поднял полные ожидания и надежды глаза.
– Он совсем дубовый, настоящий Тарас Бульба, – Аленушка заплакала. – Только ты можешь меня утешить.
– А я не обязан тебя утешать, – заметил разочарованный братик.
– Поцелуй меня, и я сразу утешусь, – подсказала Аленушка.
– А я не нанимался тебя целовать, – возразил Ванечка.
– Я тебе цветочки принесла, – плакала Аленушка.
– Лучше бы музыкальный центр. Или пиво.
«Когда он нашел птичий трупик, закопал под тополем и тихонько плакал весь вечер. Мухи не обидит, такой кроткий. Почему же, почему он со мной так груб?»
– Как я несчастна! – заплакала и запричитала Аленушка.
Ванечка грозно выпрямился и сделал мужественное лицо.
– А, так я тебе в тягость? Пойду на помойку как честный человек.
Братик упаковал в карман дюжину стрел и убежал. Бродил, понурый, вокруг помойки, места себе не находил, пока не встретил Екатерину Петровну. Печально спросил у нее сигаретку и пожаловался на жизнь:
– Аленка роняет чувство моего достоинства.
– Ладноть, посиди здеся, – сразу врубилась Екатерина Петровна. – Закопайся поглыбже в самую гнилость, там тепло и хорошо против дифтериты, никакой завивки не надоть.
И угостила «Беломором», и огоньку дала. Ванечка закопался в гнилость, а со скуки стал пускать стрелы в помойных кошек. «Все равно не попаду, – утешался он, – зато разовью меткость, это всегда в жизни пригодится. А жить я буду долго и счастливо».
Обыскав все мусорные баки на своей окраине, Аленка пришла на самую страшную, враждебную братику помойку, вотчину Екатерины Петровны. И нашла его!
– Ванечка, – обрадовалась она, – пойдем домой! Там футбол начинается! С вишневым вареньем!
– Ничего, я буду здесь сидеть, тетя Катя мне позволила, – обиженно отвечал братик.
– А вдруг у нее настроение переменится? Или она замуж выйдет за жириновца? Пойдем домой, задернем занавески и спать. Зачем обременять тетю Катю? Вешать на нее наши проблемы?
– Это полезно против дифтерии. Иммунитет укрепляет.
– Я тебе пива в постельку принесу. С медом. И телевизор.
– Тетя Катя идет, беги скорее отсюда! Она ведь теперь мой хороший друг. А не твой.
Аленка убежала покупать Ванечке пиво. Екатерина Петровна тем временем вся распереживалась.
– Не уважает она тебя, это точно. Обзывала выблядком затраханным. Прямо меня не стесняясь.
Тетя Катя вынула Ванечку из помойки и понесла к себе в дворницкую.
– Только не говорите плохо о моей сестричке, – болтал он ножками.
Опустела постелька братика, и кружка, и тапочки с кисточками. Грустил в углу одинокий велосипедик. Скучали шахматы, словари и свежесклеенные тетрадки. Казеиновый клей засох. Пустовал противень в духовке, в муке опять завелись червячки. Аленка глотала водку – и на ночь, и сразу после пробуждения от снов, заселенных Ванечкой.
А на мерзлом рассвете синяя кружка выводила ей свою веселую трель. Кто-то когда-то обзывал тоскливой шарманку, теперь свершилась техническая революция, и такой же тоскливой, неуемной, приставучей сделалась обычная синяя кружка. Звонкие, совершенно потусторонние, фантастически радостные нотки. А там, в дворницкой, слышит ли Ванечка нежные мелодии? Поет ли ему какая-нибудь кружка? Откуда он добывает свой «тяжелый металл»? Может быть, из радио? Но ведь радио – дворничихино, а кружка – Ваничкина. Как же он, бедный, без своей кружки? Он так не любил тараканов.
Тосковала стиральная машина. Разве плохо она отстирывала Ваничкины футболки, трусы, наволочки и прочее? Разве мало старалась? В ее металлической памяти, как в памяти компьютера, запечатлелись все его носочки до единого, и все пятнышки, которые он пересажал на штанишки, все его пуговки, все полосочки, ниточки, волоски…
Неужели он теперь Екатерину Петровну называет своей сестричкой? Но ведь это неправда. А он понимает все на свете. Он мудрее Лао Цзы и Будды. Так что он никак не может так сильно ошибиться.
Аленка нашла банку из-под любимой Ваничкиной селедки в винном соусе. Банка печально пустовала под самым изголовьем Ваничкиной кровати. И оттого что на дне еще поблескивала усыхающая жирная лужица, выглядела трогательно. Братик, наверное, проголодался однажды ночью и поел тихонько, не будя сестричку. Ведь был хорошим мальчиком! Что бы ему теперь не прийти домой, не надеть пушистые носочки, не поесть селедочки с пивом, не заснуть тихонько с улыбкой на пухлых губах. А в мае уже можно ловить бабочек. А летом играть в футбол и купаться в речке, осенью ходить в «Вау» и в Ботанический сад с зонтом-тросточкой. Так просто, всего-то нужно остаться ее братиком Ванечкой, а не превращаться в белую горячку тети Кати.
Аленушка принялась читать банку из-под селедки как письмо от далекого братика. «Новинка! Сельдь атлантическая в винном соусе с шампиньонами». Селедка – «Новинка»? Как и Аленка? Чудесное слово вдруг получило объяснение. Чары покорежились было со скрежетом жести и консервного ножа… Но вернулись. Все равно Ванечка талантливый! Просто теперь Аленка еще глубже проникла в тайны трепетной ванечкиной души!
Он невинный, доверчивый и поэтому совсем бессилен перед злом. Он как младенец, с ним можно сделать что угодно. Тетя Катя могла его обмануть, сказать, что называть ее сестричкой – благородное дело. А он – наивный, и поверил. У него ведь необыкновенное чувство долга. А погубила его трогательная младенческая невинность.
Это несправедливо, это невозможно, но погубила! Не уберегла сестричка братика. А во дворе кошки потягиваются на солнышке как ни в чем не бывало, и кто-то торгует на углу мороженым. Словно мир еще не знает, что Екатерина Петровна посмела грязным своим рукам надругаться над Ванечкой…
Такого не бывает. Настолько разные вещи не могут сосуществовать в одном пространстве, тем более совпасть с какого-нибудь боку. Она не может разглядеть кристально-чистое, прозрачное вещество, из которого сделан Ванечка. Никогда. Она даже не знает, что эльфы бывают на свете, а если ей рассказать, ничего не поймет и не поверит. И он не понимает, отчего бывают тети Кати. Не случайно боялся, убегал, плакал – она такая большая и страшная.
Кто же позволил ей прикасаться к нему, абрикосовому? А он, не выносящий вульгарных сочетаний цветов! И тем более, низменной стороны отношений. Может быть, она его связала и положила его нежно-арахисовую голову в тазик перед тем как дотронуться? Но тогда на ужин ей следует жрать орхидеи, на завтрак – пчелиное молочко с пыльцой? И ее желудок все это примет? Невероятно. Какой дурак стал бы угощать тетю Катю марципанами? А Ванечкой, значит, можно? Не сам же бедный эльфик прыгнул ей в пасть. Он не бешеный, он потусторонний. Он презирал людскую суету. А злодейка-дворничиха подкараулила его – и в суп.
Ванечка позвонил отцу.
– Я женюсь, – сообщил он, – невеста моя женщина хорошая, трудолюбивая, ходит в церковь, любит детей. Мне нужны деньги. Кто кого родил?
Тут уж Сансаныч прибежал к племяннице, в элегантном портфеле притащил пакет молока, бублики и компьютерную игрушку, которая теперь заменяет прокурорам кубик-рубик. Но поздно. Ванечки больше нет…
Сансаныч сразу пристал с глупыми вопросами:
– Негодяй сожительствует с дворничихой?
– Как можно такое говорить, – скривилась Аленушка, – Ванечка – не негодяй.
Сансаныч не понимает, что такое был его ребенок! В его представлении мальчишка связался с первой попавшейся бабой. Сансаныч не чувствует масштаба трагедии. Ванечка всегда боялся запачкать даже кончики пальцев и жалел птичек. А над ним жестоко надругались, его не пожалели…
– А все от безделья! Говорил я тебе, его надо к станку… Я ведь переживаю. Всегда переживал, все годы, что балбес сидел у тебя на шее…
Дядины дорогие часы официально пискнули. Аленка поморщилась от отвращения.
– Ради безмятежной улыбки моего братика я бы превратилась в пыль, в прах, в лужицу…
Дядя посмотрел на нее пристально. Может быть, он теперь, наконец, догадался, что Аленка любила Ванечку запретною любовью. А может, всегда знал. Теперь безразлично.
Сансаныч посмотрел в окно.
Около помойки – лавочка. А на лавочке бабы сидят, и с ними – хорошенький Ванечка. То есть он между бабами, так ласково к ним обеим прильнул, так нежно, вовсе не похабно. Просто мальчик одинок. И что ему до того, что огромные бабы сипят над ним бранные выражения, распивая бормотуху. Они сильные, теплые и такие добрые. В одной Сансаныч узнал Любовь Ивановну Соловьеву, проходящую пока свидетельницей. Сансаныча потянуло туда. Взять мальчика за шиворот и встряхнуть. Но он понимал, что Ванечка теперь – не его ребенок, у него две родительницы по бокам, они имеют все права.
– Ничтожество, – процедил Сансаныч.
– Да, по-здешнему, по-вашему, он – ничтожество. Если судить всего лишь по поступкам, он лишен не только ума, но и души. Но души, потребной для здешней жизни – умеющей что надо, чувствующей что полагается, скоординированной, как дорогой автомобиль. Его живая душа – мятущаяся, страдающая, не имеет никакого утилитарного назначения. Поэтому она дороже всего остального мира… Ванечка – непригодная, совершенно нелепая болванка, но зато в нем столько несбывшегося! Из болванок изготовляют фигуры еще на грани бытия. Фигуры – конкретные вещи определенного функционального назначения. Вот и ты, дядя, такой. И я. К сожалению, и все люди – такие. Все, кроме Ванечки.
– Мы функциональны! Более-менее, – согласился Сансаныч. – Поэтому и не сидим в помойке.
– Ванечку окунули в помойку. Но это – поверхностная грязь.
– Разве он не сам туда залез?
– Просто не сработал инстинкт самосохранения. Но его нечистоплотность – это временное, случайное. А душа – вечна. Я люблю несбывшегося, погибшего лучезарного моего братика. И оттого что его больше нет на свете, только больнее любить.
Сансаныч со скукой смотрел в окно. Бабы дрались.
Однажды Аленка решилась навестить братика. Она пожирала глазами мед, абрикосы и жасмин, и не верила, что все это цветет на помойке.
– Как твои дела? – робко спросила она.
– Хорошо. Дифтеритой все-таки не заразился! – похвастался Ванечка и проявил вежливость. – А как твои дела?
– Хорошо. Только мне немного больно, что моего братика погубила младенческая невинность…
– Я – не младенец. Я – порядочный человек.
– А я – «новинка».
– Ты – «новинка», а я – порядочный человек. Тетя Катя меня уважает. А ты не приходи, а то мне сразу домой хочется…
– Но по праву кошек на помойке я могу видеть тебя?
– Искушать человека – большая греховность.
– Это тебя тетя Катя научила?
– Нет, я сам понимаю. Меня воспитувать не надоть, – с гордостью произнес братик.
Аленушка листала телефонный справочник. Ей попалась жирная строка: «SOS! Звоните о пропавших детях 401-99-82». Рванулась было к телефону, но уронила руки. Все равно сидящие в обыкновенных конторах не поймут, какая беда стряслась с Ванечкой. Никто на свете не мог его понять. Никогда. Сколько ни объясняй. Ребенок пропал. Во всем пустом мире осталось только одно подобие надежды – дикое, гротескное.
Аленка позвала профессора Любушку.
– Я тебе помогу, – заверила Любушка, – недавно я одну женщину, Зину, спасла. Ее мужик почище твоего – взял все деньги и спрятался на чердаке. После моего сеанса чердак провалился в лифт. Теперь тебе недолго страдать.
– А мужик? – испугалась Аленка.
– Мужик? – задумалась Любушка, – пришел на чердак, а чердака нетуть. Ну, он домой вернулся, повинился.
Любушка зажгла пять свечей, пронзила их иголками, и стала греть ножи, читая заклинания. Аленка рассеянно наблюдала.
– Я ничего не понимаю. Как он мог? Он же невинный как младенец, – допытывалась Аленка в надежде, что Любушка понимает больше Сансаныча и посвящена во все тайны тети Кати. – Наверное, не нужно было покупать ему кокосы? Может быть, обычные орехи были бы полезнее?
– Ты не думай, справедливость есть. Он уже наказан, – ухмыльнулась Любушка, – вот, я вижу в хрустальном шаре третьим глазом. Опаршивел весь, сидит голодный, чешется и хнычет. А Петровна бормотуху пьет, и поносит его, дармоеда.
– Так с Ванечкой нельзя! Он такой ранимый, – заплакала Аленушка, – что же он не убежит?
– Так он же того немножко…
– Джесси, домой! Джесси, домой! Джесси, Джесси… – причитал сосед.
Аленка замотала головой, потешно сжала губы, нос и брови в страдальческую гримаску.
– А может быть, про корову была правда? Ну, что он корову зарезал? И этим все объясняется?
Финтифля
Ольга живет так: у нее прозрачные нарисованные глаза. Спозаранку она уходит на фирму. На особой полке в кухне хранит маленькие блестящие пакетики с душистыми чаями. Комната усыпана ее визитными карточками, там под шапкой-короной – ее имя золотыми кудрявыми буквами, и должность – «косметолог-эстетист». Особенно она гордится вторым словом, совсем новеньким. Значение первого она объясняла Олегу еще давно, а про второе он так и не спросил – не успел. Да, еще у нее изящные туфли. Стопочка дамских романов в изголовье кровати. По вечерам звонят клиентки, и для них она подвешивает на язык чистый голос.
Когда-то Олег поверил, что она нездешняя, и с трепетом шагнул за ширму – в ее мир. А он оказался тем же самым. И она – из того же теста, только приторного. А сын Олега Ванек – еще трехлетний, нельзя сказать, что из него получится.
«Перемелется – мука будет», – говаривал отец Олега. Олег морщился – слышал беспечную сдобную фальшь. Или в голосе отца мелькала и, скользнув, убегала неуверенная нота, или сама народная мудрость – глупа.
В его детстве еще светились уютные оранжевые окна – моргали и сияли во двор. Вечером невидимые мурашки начинали свою беготню по голым рукам, миротворный материал стыл под коленками, Олег выходил из песочницы и шел на волшебный свет. Дома он пил чай с замечательными пухлыми пончиками, а пока жевал, крошил сахарной пудрой и причмокивал, старался не потерять и не упустить мысль о том, что теперь он находится за оранжевой ширмой – «там» стало «здесь».
Жили они в районе Петрозаводска, в городе Окологородске, областном центре, нагороженном вокруг мебельной фабрики. Отец всю жизнь протрубил в одном из цехов, при лампах дневного освещения, весь в ссадинах и занозах, а сына определил в Петрозаводск учиться на повара:
– Вилочки всякие, соуса. Всегда вкусно. А то можно и пекарем. Не работа, а удовольствие. Сдоба. Живая жизнь, а я вот – протрубил… А иногда мне как будто голос был: эх, стать бы поваром. Ну да перемелется…
За час до смерти отец попросил жаркое с черносливом. Но сын все равно бросил завещанное сдобное училище и пошел обивать мебель в одном из серых цехов мебельной фабрики. Соуса, а тем более всякие особенные вилочки и фигурные приспособления – финтифля, похожи на девчоночьих собачек. Олег не терпел финтифли. Но диваны и прочая мебель, дома и целиком города, потом Ольга и прямоугольники окон – все оказалось финтифлей.
Олег чувствовал себя шатко на обочине прочной, уверенной жизни Ольги. Он не мог жить всерьез, потому что и сама жизнь – финтифля. Он в «Новостях» видел ковер над бездной – дом раскололся, панели рассыпались, а ковер на одном из верхних этажей продолжал драпировать собой обломок стены… Дело было не в городе Окологородске, но Олег все равно догадался: уют – иллюзия, тонкая папиросная бумага с нарисованным очагом, отгораживающая от жути. Запах ландыша, присвоенный злой бабой.
Однажды пришлось наблюдать – Ольга своими изящными нафабренными когтями случайно разорвала нежную ткань собственных колгот. Когти – неизбывны, сколько она их ни укрощай пилочкой. Это – не перемелется, муки никогда не будет. Финтифля и жуть.
Они шлепали по серой грязи – в гости. В грязной серой темноте, причем грязь и тьма составляли одно вещество, консервант, в котором томился город. С каждым шагом в сознании Олега утверждалась правота – он не вымыл ботинки, и никогда не станет. Вымоешь их, а через пять шагов они такие же. В чем смысл? Чистить, чтобы ступить в грязь – все равно что делать перед кем-то вежливую мину – улицы, мол, чисты, везде блеск и приятно. Последним новым свитером Олег оскоромился еще студентом. Но больше он не попадется. Под одеждой скрывают костяную бедность. Одежда всегда – чужая. Перья, налепленные на голую пупырчатую кожу, маскарад. Носить приличную одежду – опять же значит лгать, что тебе хорошо и приятно. У него не спрашивали, хочет ли он участвовать в этой комедии. Он решил, что дотерпит до конца, но рядиться и изображать из себя ничего не будет.
Добрели, и он сидел рядом с Ольгой – Ольгой в шелковой блузке и тяжелых серьгах. Уши резала фальшь – там она была во всех голосах, в каждой фразе, и много ее было на блюдах – в виде загогулин из моркови и кружев из петрушки.
Там говорили о новой церкви во имя Николая Угодника, отгроханной в центре города Окологородска. Хвалили мэра. Олег зевал, не прикрывая зева рукой.
Там угощали мясом. Олег сжевал кусок и принялся ковырять ногтями в зубах. Люди и жилищам своим, и самим себе пытаются придать уютный вид. Для этого усваивают повадки, отличные от звериных. Человек не станет рвать сырое мясо зубами, а будет есть его эстетизированно, украшенное зеленью, с круглой тарелки, вилкой. Тарелка и петрушка – обманывают.
Там говорили, что город Окологородск бог милует – преступность не велика, дома не рушатся, карапузы классические – поманили Ванечка и дали ему «Белочку» – почти ничего из того что показывают в «Новостях». И на фабрике зарплату исправно выдают. Опять похвалили мэра. Процветание города связывали с догадливостью мэра, с тем, что он отгрохал храм во имя Николая Угодника, который издавна считался покровителем города Окологородска.
– Вам понравился свекольный салат? – хозяйка проявила любезность по отношению к Олегу.
– Неудачный. Орехов и майонеза мало, и незачем было сыпать «Хмели-сунели», – ответил Олег.
– Наверное, в вас погиб повар, – жалко пошутила хозяйка.
На тарелке остался кусок мяса, Олег завернул этот кусок в салфетку и уложил в карман. На него глядели с недоумением. Он кратко пояснил:
– Дома съем. Или собакам отдам, – язык слегка заплетался.
Вышел из-за стола и направился домой, не выдумывая вежливый предлог, не утешая хозяйку: «Ах спасибо, у вас было приятно и хорошо».
С ним иногда по пути из гостей приключалось неумение добрести до своего дома. Он брел, застигнутый неумением. Он не помнил, где Ольга – осталась ли она в гостях, или еще где-нибудь ходит и напевает: «Мой хозяин, жестокий шарманщик, меня заставляет плясать…». Плаксивый мотивчик как будто навеки прилип к ее накрашенным губам.
Он искал свой дом – девятиэтажную панельную коробку. Только кустик около подъезда сухим прутиком мог указать его дом, неотличимый от прочих. Да особая ледяная покатость ступеньки, которая выдавала себя только ступне.
Из серой тьмы вышла хромая собака – собака с перебитой ногой – драная и паршивая собака города Окологородска.
– Вот, – сказал Олег, – проклятый город Окологородск! – добавил он. – А мы с тобой друг друга понимаем, – и отдал собаке припрятанный кусок.
Не умея дойти до дома, он бродил и клялся, что когда предстанет перед Создателем, выскажет все прямо, как прямо сказал про свекольный салат.
– Я не стану перед ним юлить: «Ах спасибо, было приятно и хорошо. Так и скажу – все финтифля и жуть. Никогда ни перед кем не заискивал…».
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
Вы ознакомились с фрагментом книги.
Для бесплатного чтения открыта только часть текста.
Приобретайте полный текст книги у нашего партнера:
Полная версия книги