Хроники Януса

Разоблачитель

«Ночью мне снился сон, будто я роняю монету в храме Януса. Она падает из моих рук и летит долго. Очень долго. Затем ударяется о каменный пол. Отскакивает. Прыгает. Вертится. Наконец замирает на месте. И долгое эхо от её звона разносится вокруг…

Декабрь.

Воробьи вились у пожухлого виноградника, когда я вышел из триклиния.

К моей супруге приехала погостить сестра. После завтрака Септимия взяла в руки арфу. Она хорошо играла и пела.

Два моих сына очень разные. Мецию восемь и он тяготеет к военному делу. Я направил его в военный лагерь в Умбрии к кузену. За скромную плату тот учит детей азам фехтования и выживания в суровых условиях. Квинту десять, и он склонен к изящным искусствам. Его я отдал на воспитание греку Поликарпу.

Меня зовут Луций Ветурий Капитул. Я – старший советник тайной службы префекта.

Накануне префект собрал нас и сказал следующее: «завтра праздник Сатурналий. Люди будут веселы и беззаботны. Многие из них будут особенно податливы клевете и слухам. У пунов много денег, повсюду рыщут их агенты и распространяют лживые слухи, дабы вызвать недовольство и посеять смуту. Этим они хотят сделать нас слабее, и мы должны пресечь это. На праздник в город приедет много чужеземцев. Среди них есть шпионы и подстрекатели. Ваша задача обнаружить и разоблачить их. Соблюдайте осторожность. Да хранят вас боги».

Каждый из нас неплохо дополнял друг друга. Сам я обладал неплохой интуицией. Марциан был склонен к аналитике. Атилий – человек решительный действий, Геллий – необычных решений. Каллист – отменный исполнитель, а Непот имел природную хитрость. Так, подобно многоголовой змее, тайная служба наводила страх на врагов республики.

Я надел тунику, и на талию кожаный пояс. На поясе с одной стороны у меня висела небольшая сумка, с другой – длинный пергамский нож в ножнах. Сверху я накинул плащ с капюшоном.

Сегодня был праздник. Стар и млад высыпали на улицы города. Весь этот галдящий людской поток двигался как пёстрая река. Из таверн шёл дым пряный дым, пахло гарумом и мятой. Жрецы Сатурна в голубых мантиях громко выкрикивали фразы из молитвенных гимнов. "Ио, Сатурналиа!" ревел хор в ответ.

На площади около Бычьего рынка факиры из Антиохии пускали пламя изо рта. Заклинатели из Египта ворожили взглядом змей. Акробаты выполняли пируэты, а мимы изображали сценки из жизни простолюдинов. И торговцы, торговцы, торговцы. Они отовсюду. От Персии до Геркулесовых Столбов.

Проходя мимо шумных торговых рядов, я увидел надпись:

Ахаб-Цоаф. Еда, Меняльная Лавка и Займы

Я и раньше захаживал сюда, и кое-кто знал меня. Но сегодня я не хотел быть узнанным.

Я надвинул капюшон на голову и вошёл внутрь. Стройная рабыня-нубийка принесла мне кувшин с вином, сыр, хлеб и чашку со свежими маслинами. Впереди меня был виден прилавок, сделанный из кедра, украшенный бронзовой инкрустацией. За ним я заметил дородную женщину с массивными браслетами на запястьях и глазами обильно подведёнными на восточный манер; она стояла вполоборота ко мне и перекладывала свитки, лежавшие в квадратных ячейках, аккуратно вырезанных в стене. Недалеко от неё сидела группа из пяти-шести мужчин, среди которых выделялся тучный человек с чёрными как смоль волосами и короткой бородой. Одет он был так же, как и женщина на восточный лад. Руки его украшали перстни. На низком столике был виден кувшин с вином, а также мёд, маслины и баранья лопатка. Он макал маслины в мёд и аппетитно жевал, сплевывая косточки. По обе стороны вокруг от него сидели мужчины, трое из которых были явно местными и набивались ему в параситы. «Параситами» греки называют подхалимов – и это словечко прижилось у нас.

Вся компания была уже изрядно пьяна.

Первое правило парасита – лесть, и чем больше, тем лучше.

– Да благословят тебя боги за твою щедрость, хозяин! – произнес один из них, неказистый горожанин средних лет, поднимая чашу. – Когда я был в клиентах у Клавдия Ульма, он был щедр со мной. Но ты превзошёл его, Ахаб. Ты достиг всего своим трудом. Ни долгие путешествия, ни тяжбы не умалили твоей милости и терпения. Да воздаст тебе Меркурий! – провозгласил он, поднял чашу и опорожнил до дна.

Хозяин сплюнул косточки и облизал пальцы. Лицо его приняло горделивый вид.

– Да-да! – поддакнул он, польщённый. – Я много путешествовал. Где я только не бывал. Я был даже в Карфагене, и многое знаю потому, что я видел это своими глазами, в отличие… – он оглянулся по сторонам, – от всех этих лжецов.

Он сделал знак ладонью и заговорщически подмигнул, приглашая друзей наклониться к нему. Те послушно вытянули шеи. Он заговорил тихо:

– Знали бы вы какие порядки в Карфагене! Власти там не взимают мзды. Наказание за мздоимство карается смертью. Казна полна. Чужеземцы, жертвующие на храмы и армию, освобождены от подати. Поля полны пшеницы. Воды полны рыбы. Ткани нежнее пуха. Воинство хорошо обучено и солдаты получают большое жалование. И покоренные народы благоволят им…

Он сделал знак ладонью – и они распрямили спины.

Он снова взял маслину и макнул в мёд.

– А женщины, – продолжил он прожевывая, уже обычным голосом. – О, если б вы знали какие женщины у пунов, – и он причмокнул. – Их кожа нежна, словно смазана розовым маслом. Их талия как тростинка. Их перси – чаши полные мёда, их уста – сладчайший гранат, чресла – две луны, их лоно – амброзия…

– Замолкни, старый сатир, – недовольно раздалось из-за прилавка. Красная от негодования женщина развернулась и продолжила: – Клянусь Гекатой, я достаточно терпела! Тебе мало своих трёх ртов, ты ещё обрюхатил египтянку и сделал четвертого. Чтобы у тебя отсох твой…

Громкая реплика хозяйки вызвала взрыв смеха в таверне.

Я так же не мог сдержать улыбки. Греки подарили нам комедию и приучили нас к своему театру. Но здесь, в тавернах Рима, местные комедии были намного самобытнее, и оттого более нам понятнее.

– Уймись, несносная! – буркнул хозяин, скривив уголок рта. Затем развёл руки в стороны и закачал головой, словно извиняясь перед гостями: – Укоры надоедливой бабы подобны кудахтанью индюшки…

Я давно знал его. Его звали Ахаб, он был владелец заведения. Ахаб был набатеец и, как всякий набатеец, жаден и хвастлив. Я слышал всё, что он болтал о Карфагене. Разумеется, моей обязанностью было тут же его задержать. И если бы здесь сидел не я, а кто-то другой на моём месте, так бы оно и вышло…

Я хлебнул вина.

… но я так же знал, что Ахаб просто болтун, и сказал это лишь из хвастовства и желания набить себе цену, изобразив из себя человека бывалого и всезнающего перед пятью его дружками. На карфагенского шпиона он никак не тянул, учитывая сколько денег он заплатил, чтобы осесть в Риме, торговать и перевезти семью. Работа у него шла, и он исправно платил налоги. У набатейца охотно брали займы и меняли деньги, а его кухня была одной из немногих, куда хотелось возвращаться. Я, также, знал, что он делал щедрые пожертвования в городскую казну, поэтому префект вряд ли поверит в измену.

Я обернулся.

Кто-то пристально смотрел на меня. Это был худой молодой человек, сидевший в дальнем углу. Я несколько мгновений изучал его, затем вновь вернулся к пище и вину.

Когда я закончил есть, подошла та же рабыня-нубийка, что накрывала на стол. Я протянул ей несколько монет.

– Здесь болше чьем нужно, господин, – посмотрев на деньги, сказала она.

– Знаю. Пару ассов оставь себе, купи сладостей. И не говори хозяину.

– Боги благословит господин, но я не могу это принимать! Если хозяин знать, он накажет меня.

Я промолчал.

– Как тебя зовут?

– Деба.

– Деба, я слышал как ты поёшь. Ещё я знаю, что ты можешь заклинать женские болезни. Люди мне сказали. Это правда?

– Люди просто верить тому, что видеть.

– Моей жене нужна служанка. Я собираюсь выкупить тебя.

– Я благодарить господин… я знай кто он! Он…

– Не выдавай меня, прошу. Я здесь по делу, а теперь ступай.

Человек, сидевший в дальнем конце таверны, продолжал сверлить мне спину глазами. Я не мог понять почему он уставился на меня. Я немного приподнял капюшон и увидел, что теперь он улыбнулся мне.

Дальше случилось следующее.

Сюда вошли двое: средних лет мужчина и женщина. Женщина держала мальчика пяти-шести лет за руку, а другого не более двух лет от роду – прижав к груди. Молодой мужчина был строен и одет просто и без изысков. Я, также, заметил, что глубокий шрам проходит по его щеке через глаз, который закатился и не видел.

Оба они подошли к Ахабу и остановились напротив него.

Набатеец вытер рот и встал.

– Сегодня вышел срок, – произнёс он. – Если ты не принёс деньги, ты должен дать мне что-то взамен равное твоему долгу, включая проценты. Ты принёс мне деньги?

– Нет.

– Тогда ты, верно, хочешь стать моим рабом?

– Нет!

Ахаб сделал притворно-оскорблённое лицо.

– Говори, что ты можешь мне предложить.

– Я могу предложить тебе мое честное слово римского гражданина. Вот здесь, при свидетелях-соотечественниках я обязуюсь возвратить долг с бόльшими процентами, если дашь мне ещё три месяца отсрочки. – По его лицу было видно, что ему нелегко даются эти слова.

Гримаса неудовольствия исказила лицо набатейца.

– Хватит! Довольно! Сегодня я получу что мне нужно.

Он отошел к стене и высунул голову в окно.

– На помощь! – закричал он, – помогите!

Посетители таверны тут же встали и подошли, образовав полукруг. Окна облепили зеваки с улицы.

Через несколько мгновений в таверну вошел офицер с двоими патрульными из городской стражи.

Ахаб указал пальцем:

– Он нарушил закон. Он взяв у меня ссуду и не вернул мне её в указанный срок.

Офицер вопросительно посмотрел на него.

– Сейчас, сейчас, – спохватился набатеец.

Зайдя за прилавок и чуть не вытолкнув оттуда жену, он судорожно стал перебирать свитки в стене, пока не нашёл нужный. Схватив его, он тут же подошёл к офицеру и услужливо развернул перед ним.

Офицер стал внимательно читать, периодически бросая вгляд то на должника, то на Ахаба. Наконец, он дошёл до конца свитка и кивнул.

– Здесь печать Авла Планциния. Сделка действительна, – ткнув пальцем, пояснил Ахаб.

– Я вижу, – сказал офицер.

– Авл Планциний – уважаемый юрист и знаток права, – раздался голос из середины толпы. Он принадлежал мужчине с холёным лицом и умащенными волосами. Он был стряпчим в конторе Планциния.

– Я знаю, – сказал офицер и перевёл взгляд на должника. – Ты признаешь долг?

– Признаю.

– Это твоя жена и дети?

– Да, центурион. Жена и дети.

На лице офицера появилось удивление.

– Откуда ты знаешь, что я центурион?

– Я видел тебя на учениях в Умбрии.

– Солдат?

– Бывший.

– Где воевал?

– 12-й легион «Леопард», Иллирия.

– Ты знал Валерия Марцелла?

– Это был мой командир.

Офицер восхищённо посмотрел на него.

– Как вы выбрались, солдат?

– Теперь я уже не солдат. Варвары окружили нас со стороны ущелья. Сигнальные маяки не сработали из-за дождя. Я получил стрелу в бедро. Со мной был опцион Лабений, он был тяжело ранен, и я выносил его с поля боя. Затем я увидел штандарт легиона и тоже взял, чтобы враг не мог надругаться. Когда мы подходили к лагерю проконсула, нас настигли иллирийцы. Я отбивался, но был ранен и потерял глаз. Нас увидела кавалерия и спасла. Опцион Лабений остался жив, штандарт был сохранён. За это меня наградили дубовым венком и произвели в деканы.

– Да этот парень просто герой, – послышался восхищённый возглас из толпы. Это сказал человек с обветренным лицом в старом засаленном алом платке, обвязанном несколько раз вокруг шеи. Такие носили ветераны. – Слава римской армии!

– Слава римской армии! – раздались возгласы из толпы…

Набатеец почувствовал, что ситуация разворачивается не в его пользу.

– Я требую, чтобы римский закон был соблюдён, – обратился он к офицеру.

– И он будет соблюден, – заверил офицер. Он повернулся к бывшему солдату. – Хочешь ли ты что-то сказать?

Вместо него заговорила его жена, молодая женщина с веснушчатым лицом и пронзительно голубыми глазами.

– Когда мой муж проливал кровь за республику, – воскликнула она, и её громкий голос заставил заплакать ребёнка на её руках. Она тут же стала укачивать его и продолжила: – такие как этот обирали жён и вдов, нас таких десятки в Риме!

По толпе прошел недовольный ропот.

– Они горазды на это! – поддакнул голос.

– Клянусь Юпитером, она права! – раздался другой голос.

– Сегодня священный день Сатурналий. Боги в этот день велят нам прощать долги, – важно изрёк человек в чёрной мантии с белой каймой. Это был остиарий, привратник храма Януса.

– Как же! Они всякий раз клянутся нашими богами, но служат своим! – раздался саркастический голос, вызвавший смешки.

Ропот усилился.

– Они спелись с властью…

– В Тартар всех варваров и продажных сенаторов…

Оба стражника демонстративно положили руки на рукоятки мечей.

– Порядок! – скомандовал офицер…

Меня послали выискивать агентов Карфагена, которые лживыми слухами подталкивали людей к смуте. Но зачем нужна ложь, когда для смуты столько много реальных причин.

– Твоё имя? – спросил офицер.

– Марк Деций.

– Что ты можешь сказать, Марк Деций?

– Лучше бы Марс лишил меня жизни на поле брани, чем мне сейчас испытывать такой позор.

Он низко опустил голову. Затем устало посмотрел в глаза центуриону своим единственным глазом:

– Мне тридцать два, но я многое повидал. Я знаю что такое смерть, чтобы ценить жизнь. Если бы не мои ранения, я бы вернулся в строй. Но я не могу. Рана на моей ноге не заживает. Я не могу крепко держать меч, – и он вытянул правую руку на который не было безымянного пальца. – Я учился на каменщика, но теперь я получаю лишь плату подмастерья…

– Довольно! – вмешался Ахаб и повернулся к офицеру: – разве не видно, что он специально притащил её и свой выводок, чтобы разжалобить меня?

– Разжалобить тебя? – у жены Марка Деция сверкнули глаза. – Ты дал мне слово. Ты клялся богами, что простишь долг! – Она достала из складок в одежде медальон на цепи сирийской чеканки. – На, забирай, подавись, нацепи это на свой живот! – и она швырнула его на пол.

В таверне воцарилась тишина.

Жена Ахаба, стоя за прилавком, разинула рот и следующую секунду побагровела от ярости;

– Будь ты проклят, будь ты проклят! – истошно завопила она, потрясая кулаками, и в следующую секунду разразилась рыданиями.

Набатеец быстро поднял медальон и спрятал за спиной.

– Эта мегера соблазнила меня, – пробормотал он и ткнул пальцем на жену Марка Деция. – Я требую исполнения закона… я требую справедливости! – возопил он, пятясь к стене.

Марк Деций повернулся к жене.

– Софрония, как ты могла…

– Прости! Прости меня. – У его жены задрожали губы. – Я спасала тебя. Я люблю тебя, Марк.

Тут бог войны испустил одну из своих невидимых стрел ярости в сердце бывшего легионера. Ибо Марк Деций схватил нож со стола. Зрачок его левого глаза бешено расширился будто перед битвой с иллирийцами. А гнев был так силен, что лезвие ножа, казалось, полыхало, хотя в нём отражались лишь лучи пробившегося в окно солнца. Он подскочил к Ахабу так быстро, что никто не мог сообразить – и приставил острие к шее перепуганного набатейца.

– А теперь скажи, варвар, – спросил он, задыхаясь – что ты чувствуешь? Сколько стоит твоя жизнь, назови цену и проценты. Я твой кредитор.

Привратник храма Януса встал, опершись на посох.

– Убив его, ты совершишь большее преступление, – громко предостерёг он. – Твоя душа не найдет покоя. Харон не возьмёт монету из твоих рук…

– Тогда возьмёт из его, – крикнул Марк Деций. – Я отрежу пальцы с перстнями у этого борова и брошу ему в лодку.

– Довольно, солдат! – рявкнул офицер.

– Марк, остановись, остановись ради детей! – взмолилась Софрония.

Он отдышался. Опустил руку. Выронил нож. Затем бессильно упал на колени. Два солдата тут же ринулись нему и, схватив его с обеих сторон, подняли, крепко удерживая за руки. Марк Деций не сопротивлялся.

– Я знаю его, – вдруг прорезал тишину голос.

Все обернулись.

Это была старая женщина. Кто-то знал её как торговку сукном.

– Я знаю его, – повторила она. – Они жили в квартале Каменщиков, улицей ниже от меня. Месяц назад там был пожар, загорелась маслобойня. Было сухо, поднялся сильный ветер и пламя перешло на дома. Сгорело полквартала, их дом тоже. Теперь они живут где придётся. О, тогда много людей погорело… Там была обитель для детей-сирот при храме Весты. Много их сгорело, да хранит Веста их невинные души. Бедные малышки! А сколько было обожженных огнём. Дети кричали и страдали. Он, он помог многим, – она направила указательный палец на Марка Деция. – Он принес кувшин с деньгами, всё что он скопил, и разбил его. Я сама видела это. Он потратил все деньги на лекарей, мази и снадобья…

В таверне воцарилась гробовая тишина.

– Это правда, солдат? – спросил офицер подавленным голосом.

Марк Деций не отвечал, низко опустив голову.

Офицер вздохнул и сказал громко:

– Марк Деций из квартала Каменщиков, именем сената и народа Рима ты арестован за невозвращение долга Ахабу, сыну Хатеша в девятьсот сестерциев, и ты обвиняешься в попытке лишить жизни римского гражданина. Ты будешь заключён в тюрьму, предан суду и понесёшь наказание…

Когда он говорил это, один легионер смотрел в потолок. Другой отвернулся, чтобы не показать слёз. И, казалось, не было ни одного в таверне, кого бы это зрелище не растрогало. Исключение составлял лишь набатеец, у которого лицо расплывалось в злорадной улыбке.

Я сказал, что греки подарили нам комедию. Они же подарили и трагедию. Как насчёт натуральной римской трагедии, которая разворачивается прямо у меня на глазах? Так уж было угодно чтобы я тут стал deus ex machina.

Ибо настало время действовать.

Я снял плащ и бросил его на скамью. Стоявшие, увидев знак советника тайной службы на моей груди, почтительно расступились.

Я решительно прошёл вперед и встал между стражами и набатейцем.

– Советник! – вытянулся центурион.

– Я благодарен за исполнение закона, – обратился я офицеру.

– На службе республике! – отчеканил тот.

Я повернулся к толпе.

– Сограждане, дело это не такое простое как кажется. В нём есть тайна. Римский закон несомненно должен быть соблюдён. Однако, здесь есть обстоятельства связанные с государственной тайной, в которую посвящены лишь двое – я и почтенный Ахаб, детали которых мы, будучи связанные клятвой, не можем раскрыть. Посему… – я посмотрел на ошалевшего от удивления набатейца, – я прошу почтенного Ахаба удалиться со мной, чтобы обсудить кое-что, прежде чем я продолжу…

Набатеец бросил изумлённый взгляд и, неуверенно кивнув, последовал вслед за мной в коридор…

Как только он за собой закрыл дверь, я крепко прижал его к стене.

– Ты знаешь, кто я?

– Знаю, достойный Луций.

– И ты знаешь, что Карфаген наш злейший враг.

– Знаю, достойный Луций.

Обхватив его толстую шею, я с силой притянул её к себе и зашептал ему в ухо:

– Я слышал всё, что ты говорил. Я сделаю так, что пять свидетелей под присягой подтвердят твои слова. Ты попадешь в тюрьму Врата Цербера на Виминале. Ты знаешь что это за тюрьма? Отцы там отказываются от детей. Самые верные жёны наговаривают на мужей, лишь бы избежать пыток. У меня есть двое близнецов-галлов. Эскулап отнял у них разум, и они предают жертв самым несносным пыткам, получая наслаждение от их стонов…

Я почувствовал смрадный запах пота из его подмышек. Остатки хмеля мигом прошли, и он трясся мелкой дрожью.

Я разжал руки.

– Благородный Луций, моя жизнь в твоих руках! – забормотал он. – Достойному Луцию следует знать, что Ахаб никогда не был другом Карфагена. Это говорил не Ахаб. Это говорило вино. Aхаб может расстаться с частью денег ради того, чтобы остаться другом Рима … и другом славного Луция.

– Ты дашь мне денег, затем сделаешь донос о моём мздоимстве. Ты мастер на это.

– О, нет, нет, благородный Луций! – чуть не завопил он.

– Мне не нужны твои деньги. Но ты должен сократить долг солдату. Он – герой, а ты не достоин завязать шнурок на его сандалии. Ты сократишь ему долг вдвое. И ты продлишь ему ссуду. Продлишь на полгода.

– Вдвое и на полгода! Благородный Луций, я копил деньги чтобы нанять корабль.

– Ты упрям, Ахаб. Я передумал. На год.

Ахаб поник.

– У твоего должника нет выбора, – сказал я. – Но он есть у тебя. Ты можешь отказаться от моего предложения, взыскать долг и сделать его рабом, а потом похвастать об этом своим дружкам. Но подумай, будет ли всё это интересно дознавателям из Врат Цербера?

– О-о нет, нет, только не это. Я согласен, я согласен, о справедливейший Луций! – запричитал он.

Мы возвратились.

Когда мы возвращались в моей голове не было ни единой мысли по поводу того, что я должен теперь сказать людям ждущим от меня объяснений, и я целиком полагался на озарение и помощь Меркурия искусного в хитрости и красноречии, для придания правдоподобия истории, которую я собрался выдумать. При всём том, мне предстояло увязать это с действительно правдой и действительным разоблачением, которое я готовился сделать…

Когда же мы вернулись, у набатейца было столь прискорбное выражение лица и потухший взгляд, что остальные не могли этого не заметить.