Искусство русской беседы
Ради бога, не думайте обо мне ничего; не думайте тоже, что я унижаю себя тем, что так пишу вам, или что я принадлежу к таким существам, которым наслаждение себя унижать, хотя бы даже и из гордости. Нет, у меня свои утешения; но мне трудно вам разъяснить это. Мне трудно было бы даже и себе сказать это ясно, хоть я и мучаюсь этим. Но я знаю, что не могу себя унизить даже и из припадка гордости. А к самоунижению от чистоты сердца я не способна. А стало быть, я вовсе и не унижаю себя.
Почему я вас хочу соединить: для вас или для себя? Для себя, разумеется, тут все разрешения мои, я так сказала себе давно… Я слышала, что ваша сестра Аделаида сказала тогда про мой портрет, что с такою красотой можно мир перевернуть. Но я отказалась от мира; вам смешно это слышать от меня, встречая меня в кружевах и бриллиантах, с пьяницами и негодяями? Не смотрите на это, я уже почти не существую и знаю это; бог знает, что вместо меня живет во мне. Я читаю это каждый день в двух ужасных глазах, которые постоянно на меня смотрят, даже и тогда, когда их нет предо мной. Эти глаза теперь молчат (они всё молчат), но я знаю их тайну. У него дом мрачный, скучный, и в нем тайна. Я уверена, что у него в ящике спрятана бритва, обмотанная шелком, как и у того, московского убийцы; тот тоже жил с матерью в одном доме и тоже перевязал бритву шелком, чтобы перерезать одно горло. Всё время, когда я была у них в доме, мне всё казалось, что где-нибудь, под половицей, еще отцом его, может быть, спрятан мертвый и накрыт клеенкой, как и тот московский, и также обставлен кругом стклянками со ждановскою жидкостью, я даже показала бы вам угол. Он всё молчит; но ведь я знаю, что он до того меня любит, что уже не мог не возненавидеть меня. Ваша свадьба и моя свадьба – вместе: так мы с ним назначили. У меня тайн от него нет. Я бы его убила со страху… Но он меня убьет прежде… он засмеялся сейчас и говорит, что я брежу; он знает, что я к вам пишу.
Князю вдруг представилась вся фальш, которая была разыграна при первом знакомстве с Настасьей Филипповной и последующим скандалом с Рогожиным. Судя по тому, как урывками она общалась с Ганей, его матерью и сестрой, она пришла в расчете увидеть вовсе не их… но его – князя. Но, наконец увидев, разочаровалась. Видимо она расчитывала увидеть высокомерного, лицемерного господина на подобии Тоцкого, но она увидела… его. Но она поняла его силу, которая притягивала людей к нему и, отчасти, сама была увлечена его силой притяжения.
Действие второе. Аглая.
Аглая молода и по своему привлекательна, к тому же по детски непосредственна. Но она обладает взрывным характером, готовым разжешь скандал в любое мгновение. Её главный мотив – любым способом покинуть родительское гнездо, избавиться от их навязчивой опеки.
Князь долго сопротивлялся отношениям с Аглаей, но всё же влюбился в неё. А скорее в её молодость и детскую непосредственность. И когда уже он сделал ей своё предложение, она проявила свой истинный нрав, решив высказать Настасье Филипповне, которую считала любовницей князя, свою обиду.
Явление первое. Скандал между Аглаей и Настасьей Филипповной.
На сцене обеденный стол, рядом два стула, справа и слева от стола ближе к зрителям. Звонят в дверь. Настасья Филипповна сидит на левом стуле у стола, Рогожин сидит на правом стуле. Он встаёт, подходит к двери и открывает её. Входят сначала Аглая, затем князь Мышкин, Рогожин запирает дверь. Настасья Филипповна встала, подала руку Аглае, которая подошла к ней, и вернулась на свое место. Князь усаживает Аглаю на правый стул, сам стоит за столом. К нему подходит Рогожин и останавливается поодаль стола.
Рогожин (обращается ко всем). Во всем доме никого теперь, кроме нас вчетвером.
Повисла минутная напряженная тишина. Алгая смотрела на Настасью Филипповну пристально, обдумывая свои слова и собираясь с духом. Настасья Филипповна с недоумением и умилением смотрела на Аглаю в ответ как на рассерженного ребенка.
Аглая. Вы, конечно, знаете, зачем я вас приглашала?
Настасья Филипповна. Нет, ничего не знаю.
Аглая. Вы все понимаете… но вы нарочно делаете вид, будто… не понимаете.
Настасья Филипповна. Для чего же бы это?
Аглая. Вы хотите воспользоваться моим положением… что я у вас в доме.
Настасья Филипповна (возмутилась). В этом положении виноваты вы, а не я! Не вы мною приглашены, а я вами, и до сих пор не знаю зачем?
Аглая (дерзко). Удержите ваш язык; я не этим вашим оружием пришла с вами сражаться…
Настасья Филипповна. А! Стало быть, вы все-таки пришли «сражаться»? Представьте, я, однако же, думала, что вы… остроумнее…
Настасья Филипповна продолжала хладнокровно смотреть на Аглаю.
Аглая. Вы не так поняли, я с вами не пришла… ссориться, хотя я вас не люблю. Я… я пришла к вам… с человеческою речью. Призывая вас, я уже решила, о чем буду говорить, и от решения не отступлюсь, хотя бы вы и совсем меня не поняли. Тем для вас будет хуже, а не для меня. Я хотела вам ответить на то, что вы мне писали, и ответить лично, потому что мне это казалось удобнее. (мельком взглянула на реакцию Настасьи Филипповны и снова погрузилась в себя) Выслушайте же мой ответ на все ваши письма: мне стало жаль князя Льва… Николаевича в первый раз в тот самый день, когда я с ним познакомилась и когда потом узнала обо всем, что произошло на вашем вечере. Мне потому его стало жаль, что он такой простодушный человек и по простоте своей поверил, что может быть счастлив… с женщиной… такого характера. Чего я боялась за него, то и случилось: вы не могли его полюбить, измучили и… и кинули. Вы потому его не могли любить, что слишком горды… нет, тщеславны… даже и не это: вы самолюбивы до… сумасшествия… Вы … могли полюбить только один свой позор и беспрерывную мысль о том, что вы опозорены и что вас оскорбили. Не смейтесь…
Настасья Филипповна (грусно). Вы видите, что я смеюсь…
Аглая. Впрочем, мне все равно, смейтесь, как вам угодно. … ему вас жаль и … когда он припоминает о вас, то его сердце точно «пронзено навеки». Я вам должна еще сказать, что я ни одного человека не встречала в жизни, подобного ему по благородному простодушию и безграничной доверчивости… всякий, кто захочет, тот и может его обмануть, и кто бы ни обманул его, он потом всякому простит, и вот за это-то я его и полюбила… (пристально смотрит на Настасью Филлипповну, изучая ее реакцию) Я вам все сказала, и, уж конечно, вы теперь поняли, чего я от вас хочу?
Настасья Филипповна. Может быть, и поняла, но скажите сами.
Аглая встрепенулась.
Аглая (дерзко). Я хотела от вас узнать, по какому праву вы вмешиваетесь в его чувства ко мне? По какому праву вы осмелились ко мне писать письма? По какому праву вы заявляете поминутно ему и мне, что вы его любите, после того, как сами же его кинули и от него с такою обидой и… позором убежали?
Настасья Филипповна. Я не заявляла ни ему, ни вам, что его люблю, (через паузу добавила) и… вы правы, я от него убежала…
Аглая (кричит в ответ). Как не заявляли «ни ему, ни мне»? А письма-то ваши? Кто вас просил нас сватать и меня уговаривать идти за него? Разве это не заявление? Зачем вы нам напрашиваетесь? Я сначала было подумала, что вы хотите, напротив, отвращение во мне к нему поселить тем, что к нам замешались, и чтоб я его бросила; и потом только догадалась, в чем дело: вам просто вообразилось, что вы высокий подвиг делаете всеми этими кривляниями… Зачем вы просто не уехали отсюда, вместо того, чтобы мне смешные письма писать? Зачем вы не выходите теперь за благородного человека, который вас так любит и сделал вам честь, предложив свою руку? … Про вас Евгений Павлыч сказал, что вы слишком много поэм прочли и «слишком много образованы для вашего положения»; что вы книжная женщина и белоручка; прибавьте ваше тщеславие, вот и все ваши причины…
Настасья Филипповна. А вы не белоручка?
Мышкин. Аглая, остановитесь! Ведь это несправедливо.
Настасья Филипповна (глядя на князя и строго, как учитель отчитывает школьника). Вот, смотрите на нее, на эту барышню! И я ее за ангела почитала! (переводит строгий взгляд на Аглаю) Вы без гувернантки ко мне пожаловали, Аглая Ивановна?.. А хотите… хотите, я вам скажу сейчас прямо, без прикрас, зачем вы ко мне пожаловали? (понижает голос) Струсили, оттого и пожаловали.
Аглая (взрывается). Вас струсила?
Настасья Филипповна (кричит). Конечно меня! … Вы хотели сами лично удостовериться: больше ли он меня, чем вас, любит, или нет, потому что вы ужасно ревнуете…
Аглая. Он мне уже сказал, что вас ненавидит…
Настасья Филипповна (перебивает Аглаю). Не может он меня ненавидеть, и не мог он так сказать! … (показывает обеими руками на князя Мышкина) ну, возмите же ваше сокровище… вот он, на вас глядит, опомниться не может, берите его себе, но под условием: ступайте сейчас же прочь! Сию же минуту!..
Не увидев должной реакции, Настасья Филипповна стала эмоционально взывать к князю.
Настасья Филипповна (фамильярно). А хочешь, я сейчас… при-ка-жу, слышишь ли? … и он тотчас же бросит тебя и останется при мне навсегда… Хочешь, хочешь? Хочешь, я прогоню Рогожина? Ты думала, что я уж и повенчалась с Рогожиным для твоего удовольствия? (переводит пристальный взгляд на князя Мышкина) … да не ты ли же, князь, меня сам уверял, что пойдешь за мною, что бы ни случилось со мной, и никогда не покинешь; что ты меня любишь, и все мне прощаешь, и меня у… ува… Да, ты и это говорил! И я, чтобы только тебя развязать, от тебя убежала, а теперь не хочу! За что она со мной как с беспутной поступила? Беспутная ли я, спроси у Рогожина, он тебе скажет! Теперь, когда она опозорила меня, да еще в твоих же глазах, и ты от меня отвернешься, а ее под ручку с собой уведешь? Да будь же ты проклят после того за то, что я в тебя одного поверила. (кричит) Уйди, Рогожин, тебя не нужно! (снова смотрит на Аглаю) Если он сейчас не пойдет ко мне, не возьмет меня и не бросит тебя, то бери же его себе, уступаю, мне его не надо.
Князь поочередно смотрит то на Аглаю, то на Настасью Филипповну с тревогой.
Мышкин. Разве это возможно! Ведь она… такая несчастная!
Она, увидев, что он находится во власти Настасьи Филипповны, поспешно уходит от туда проч.
Аглая (вспешке убегая в дверь). Ах, боже мой!
Гаснет свет над столом и загорается над диванчиком, который стоит поодаль от стола. Диванчик, свеча на стене. На диванчике лежит князь Мышкин. Он – в полной прострации. Ему вспоминаются моменты общения с Аглаей и ее отцом.
Князь стал вспоминать подробности знакомства с Аглаей, её странные отношения к Ганей, свои эмоционально насыщенные диалоги с ней, намеки её отца.
Эпизод первый. Воспоминание о знакомстве с семейством Епанчиных.
Стол. За столом на стульях сидят князь – слева от стола – и Лизавета Прокофьевна – справа, у стола за ним со стороны матери стоят сестры и Аглая.
Лизавета Прокофьевна. Не труните, милые, еще он, может быть, похитрее всех вас трех вместе. Увидите. Но только что ж вы, князь, про Аглаю ничего не сказали? Аглая ждет, и я жду.
Мышкин. Я ничего не могу сейчас сказать; я скажу потом.
Лизавета Прокофьевна. Почему? Кажется, заметна?
Мышкин. О да, заметна; вы чрезвычайная красавица, Аглая Ивановна. Вы так хороши, что на вас боишься смотреть.
Лизавета Прокофьевна. И только? А свойства?
Мышкин. Красоту трудно судить; я еще не приготовился. Красота – загадка.
Аделаида. Это значит, что вы Аглае загадали загадку, разгадай-ка, Аглая. А хороша она, князь, хороша?
Мышкин. Чрезвычайно! (через паузу) почти как Настасья Филипповна, хотя лицо совсем другое!..
Все переглянулись в удивлении.
Лизавета Прокофьевна. Как кто-о-о? Как Настасья Филипповна? Где вы видели Настасью Филипповну? Какая Настасья Филипповна?
Эпизод второй. Воспоминание первого разговора князя Мышкина и Аглаи.
Тот же стол. Князь и Аглая стоят у стола.
Аглая (подает записку). Прочтите это.
Князь взял записку и с недоумением посмотрел на Аглаю.
Аглая. Ведь я знаю же, что вы ее не читали и не можете быть поверенным этого человека. (приказным тоном) Читайте, я хочу, чтобы вы прочли.
Голос Гани. Сегодня решится моя судьба, вы знаете каким образом. Сегодня я должен буду дать свое слово безвозвратно. Я не имею никаких прав на ваше участие, не смею иметь никаких надежд; но когда-то вы выговорили одно слово, одно только слово, и это слово озарило всю черную ночь моей жизни и стало для меня маяком. Скажите теперь еще одно такое же слово – и спасете меня от погибели! Скажите мне только: разорви всё, и я всё порву сегодня же. О, что вам стоит сказать это! В этом слове я испрашиваю только признак вашего участия и сожаления ко мне, – и только, только! И ничего больше, ничего! Я не смею задумать какую-нибудь надежду, потому что я недостоин ее. Но после вашего слова я приму вновь мою бедность, я с радостью стану переносить отчаянное положение мое. Я встречу борьбу, я рад буду ей, я воскресну в ней с новыми силами!
Пришлите же мне это слово сострадания (только одного сострадания, клянусь вам)! Не рассердитесь на дерзость отчаянного, на утопающего, за то, что он осмелился сделать последнее усилие, чтобы спасти себя от погибели.
Г. И.
Аглая. Этот человек уверяет, что слово «разорвите всё» меня не скомпрометирует и не обяжет ничем, и сам дает мне в этом, как видите, письменную гарантию, этою самою запиской. Заметьте, как наивно поспешил он подчеркнуть некоторые словечки, и как грубо проглядывает его тайная мысль. Он, впрочем, знает, что если б он разорвал все, но сам, один, не ожидая моего слова и даже не говоря мне об этом, без всякой надежды на меня, то я бы тогда переменила мои чувства к нему и, может быть, стала бы его другом. Он это знает наверно! Но у него душа грязная: он знает и не решается; он знает и все-таки гарантии просит. Он на веру решиться не в состоянии. Он хочет, чтоб я ему, взамен ста тысяч, на себя надежду дала. Насчет же прежнего слова, про которое он говорит в записке и которое будто бы озарило его жизнь, то он нагло лжет. Я просто раз пожалела его. Но он дерзок и бесстыден: у него тотчас же мелькнула тогда мысль о возможности надежды; я это тотчас же поняла. С тех пор он стал меня улавливать; ловит и теперь. Но довольно; возьмите и отдайте ему записку назад, сейчас же, как выйдете из нашего дома, разумеется, не раньше.
Мышкин. А что сказать ему в ответ?
Аглая. Ничего, разумеется. Это самый лучший ответ.
Эпизод третий. Воспоминание беседы с Ганей.
Уличная скамейка. Уличный фонарь. Мышкин и Ганя стоят у скамейки бурно что-то обсуждают.
Ганя. Ответ? Ответ? Что она вам сказала? Вы передали письмо?
Князь молча подал ему его записку. Ганя остолбенел.
Ганя. Как? Моя записка! (про себя) Он и не передавал ее! О, я должен был догадаться! О, пр-р-ро-клят… Понятно, что она ничего не поняла давеча! (обращается к князю Мышкину) Да как же, как же, как же вы не передали, о, пр-р-ро-клят…
Мышкин. Извините меня, напротив, мне тотчас же удалось передать вашу записку, в ту же минуту как вы дали, и точно так, как вы просили. Она очутилась у меня опять, потому что Аглая Ивановна сейчас передала мне ее обратно.
Ганя. Когда? Когда?
Мышкин. Только что я кончил писать в альбом, и когда она пригласила меня с собой. (смотрит пристально в глаза Гане) Вы слышали? Мы вошли в столовую, она подала мне записку, велела прочесть и велела передать вам обратно.
Ганя (кричит). Про-че-е-сть! Прочесть! Вы читали?
Он встал в оцепенении, вцепившись взглядом в князя, и разинул рот.
Мышкин. Да, читал, сейчас.
Ганя. И она сама, сама вам дала прочесть? Сама?
Мышкин. Сама, и поверьте, что я бы не стал читать без ее приглашения.
Ганя с минуту молчал и вдруг воскликнул.
Ганя. Быть не может! Она не могла вам велеть прочесть. Вы лжете! Вы сами прочли!
Мышкин. Я говорю правду, и поверьте: мне очень жаль, что это производит на вас такое неприятное впечатление.
Ганя. Но, несчастный, по крайней мере она вам сказала же что-нибудь при этом? Что-нибудь ответила же?
Мышкин. Да, конечно.
Ганя. Да говорите же, говорите, о, черт!..
Ганя два раза топнул правою ногой, обутою в калошу, о тротуар.
Мышкин. Как только я прочел, она сказала мне, что вы ее ловите; что вы желали бы ее компрометировать так, чтобы получить от нее надежду, для того чтобы, опираясь на эту надежду, разорвать без убытку с другою надеждой на сто тысяч. Что если бы вы сделали это, не торгуясь с нею, разорвали бы всё сами, не прося у ней вперед гарантии, то она, может быть, и стала бы вашим другом. Вот и всё, кажется. Да, еще: когда я спросил, уже взяв записку, какой же ответ? тогда она сказала, что без ответа будет самый лучший ответ, – кажется, так; извините, если я забыл ее точное выражение, а передаю, как сам понял.
Ганя стоял в бешенстве.
Ганя (кричит). А! Так вот как! Так мои записки в окно швырять! А! Она в торги не вступает, – так я вступлю! И увидим! За мной еще много… увидим!.. В бараний рог сверну!..
Ганя стоял, пенился и грозил кулаком. Но вдруг он что-то сообразил и опомнился.
Ганя. Да каким же образом, каким же образом вы… (про себя: идиот), вы вдруг в такой доверенности, два часа после первого знакомства? Как так?
Мышкин. Этого уж я вам не сумею объяснить.
Ганя злобно взглянул на князя.
Ганя. Это уж не доверенность ли свою подарить вам позвала она вас в столовую? Ведь она вам что-то подарить собиралась?
Мышкин. Иначе я и не понимаю, как именно так.
Ганя. Да за что же, черт возьми! Что вы там такое сделали? Чем понравились? (чуть успокоившись) Послушайте… послушайте, не можете ли вы хоть как-нибудь припомнить и сообразить в порядке, о чем вы именно там говорили, все слова, с самого начала? Не заметили ли вы чего, не упомните ли?
Мышкин. О, очень могу, с самого начала, когда я вошел и познакомился, мы стали говорить о Швейцарии.
Ганя. Ну, к черту Швейцарию!
Мышкин. Потом о смертной казни…
Ганя. О смертной казни?
Мышкин. Да; по одному поводу… потом я им рассказывал о том, как прожил там три года, и одну историю с одною бедною поселянкой…
Ганя. Ну, к черту бедную поселянку! Дальше!
Мышкин. Потом, как Шнейдер высказал мне свое мнение о моем характере и понудил меня…
Ганя. Провалиться Шнейдеру и наплевать на его мнения! Дальше!
Мышкин. Дальше, по одному поводу, я стал говорить о лицах, то есть о выражениях лиц, и сказал, что Аглая Ивановна почти так же хороша, как Настасья Филипповна. Вот тут-то я и проговорился про портрет…
Ганя. Но вы не пересказали, вы ведь не пересказали того, что слышали давеча в кабинете? Нет? Нет?
Мышкин. Повторяю же вам, что нет.
Ганя. Да откуда же, черт… Ба! Не показала ли Аглая записку старухе?
Мышкин. В этом я могу вас вполне гарантировать, что не показала. Я все время тут был; да и времени она не имела.
Ганя. Да, может быть, вы сами не заметили чего-нибудь… О! идиот пр-ро-клятый! и рассказать ничего не умеет!
Мышкин (понизив голос). Я должен вам заметить, Гаврила Ардалионович, что я прежде действительно был так нездоров, что и в самом деле был почти идиот; но теперь я давно уже выздоровел, и потому мне несколько неприятно, когда меня называют идиотом в глаза. Хоть вас и можно извинить, взяв во внимание ваши неудачи, но вы в досаде вашей даже раза два меня выбранили. Мне это очень не хочется, особенно так, вдруг, как вы, с первого раза; и так как мы теперь стоим на перекрестке, то не лучше ли нам разойтись: вы пойдете направо к себе, а я налево. У меня есть двадцать пять рублей, и я наверно найду какой-нибудь отель-гарни.
Ганя ужасно смутился и даже покраснел от стыда.
Ганя (взмолился). Извините, князь, ради бога, извините! Вы видите, в какой я беде! Вы еще почти ничего не знаете, но если бы вы знали все, то наверно бы хоть немного извинили меня; хотя, разумеется, я неизвиним…
Мышкин. О, мне и не нужно таких больших извинений. Я ведь понимаю, что вам очень неприятно, и потому-то вы и бранитесь.
Эпизод четвертый. Воспоминание о разговоре с Ганей до знакомства с Аглаей, ее матерью и сестрами.
Ганя. (пронзительно смотря на князя Мышкина) Так вам нравится такая женщина, князь?
Так Ганя смотрел на князя Мышкина, точно будто бы у него было какое чрезвычайное намерение.
Мышкин. Удивительное лицо! И я уверен, что судьба ее не из обыкновенных. – Лицо веселое, а она ведь ужасно страдала, а? Об этом глаза говорят, вот эти две косточки, две точки под глазами в начале щек. Это гордое лицо, ужасно гордое, и вот не знаю, добра ли она? Ах, кабы добра! Всё было бы спасено!
Ганя. (не спуская своего воспаленного взгляда) А женились бы вы на такой женщине?
Мышкин. (удрученно) Я не могу жениться ни на ком, я нездоров.
Свет над сценой полностью гаснет, лишь одинокий луч света выхватывает князя Мышкина, сидящего за столом, держащего себя за голову.
Голос Гани. А Рогожин женился бы? Как вы думаете?
Голос Мышкина. Да что же, жениться, я думаю, и завтра же можно; женился бы, а чрез неделю, пожалуй, и зарезал бы ее.
Голос его в голове еще несколько раз повторил «и зарезал бы ее».
Эпизод пятый. Воспоминание разговора с генералом Епанчиным.
Князь Мышкин стоит у парковой скамейки. К нему подходит генерал Епанчин и приветствует его. Князь приветствует генерала в ответ.
Генерал. А, Лев Николаевич, ты… Куда теперь? Пойдем-ка, я тебе словцо скажу.
Тут Мышкин задумался. Генерал начинает что-то объяснять князю Мышкину. Тут раздается громкая мелодия, которая заглушает речь генерала.
Голос Мышкина. Записка написана наскоро и сложена кое-как, всего вернее, пред самым выходом Аглаи на террасу.
Голос Аглаи. Завтра в семь часов утра я буду на зеленой скамейке, в парке, и буду вас ждать. Я решилась говорить с вами об одном чрезвычайном деле, которое касается прямо до вас.
Вдруг князь поднимает голову и смущается, потому что отвлекся от разговора и не понимает, что ему говорит генерал.
Генерал. Странные вы всё какие-то люди стали, со всех сторон. Говорю тебе, что я совсем не понимаю идей и тревог Лизаветы Прокофьевны. Она в истерике и плачет, и говорит, что нас осрамили и опозорили. Кто? Как? С кем? Когда и почему? Я, признаюсь, виноват, в этом я сознаюсь, много виноват, но домогательства этой… беспокойной женщины, и дурно ведущей себя вдобавок, могут быть ограничены наконец полицией, и я даже сегодня намерен кое с кем видеться и предупредить. Все можно устроить тихо, кротко, ласково даже, по знакомству и отнюдь без скандала. Согласен тоже, что будущность чревата событиями и что много неразъясненного; тут есть и интрига; но если здесь ничего не знают, там ничего объяснить не умеют; если я не слыхал, ты не слыхал, пятый тоже ничего не слыхал, то кто же, наконец, и слышал, спрошу тебя? Чем же это объяснить, по-твоему, кроме того, что наполовину дело – мираж, не существует, вроде того, как, например, свет луны… или другие приведения.
Мышкин (задумчиво). Она… помешанная.
Генерал. В одно слово, если ты про эту. Меня тоже такая же идея посещала отчасти, и я засыпал спокойно. Но теперь я вижу, что тут думают правильнее, и не верю помешательству. Женщина вздорная, положим, но при этом даже тонкая, не только не безумная. Сегодняшняя выходка насчет Капитона Алексеича это слишком доказывает. С ее стороны дело мошенническое, то есть по крайней мере иезуитское, для особых целей.
Мышкин (растерянно). Какого Капитона Алексеича?
Генерал (возмущается). Ах, боже мой, Лев Николаич, ты ничего не слушаешь. Я с того и начал, что заговорил с тобой про Капитона Алексеича; поражен так, что даже и теперь руки-ноги дрожат. Для того и в городе промедлил сегодня. Капитон Алексеич Радомский, дядя Евгения Павлыча…
Мышкин. Ну!
Генерал. За-стре-лился, утром, на рассвете, в семь часов. Старичок, почтенный, семидесяти лет, эпикуреец, – и точь-в-точь как она говорила, – казенная сумма, знатная сумма!
Мышкин. Откуда же она…
Генерал. Узнала-то? Ха-ха! Да ведь кругом нее уже целый штаб образовался, только что появилась. Знаешь, какие лица теперь ее посещают и ищут этой «чести знакомства». … Но какое же тонкое замечание ее насчет мундира-то, как мне пересказали, то есть насчет того, что Евгений Павлыч заблаговременно успел выйти в отставку! Эдакий адский намек! Нет, это не выражает сумасшествия.