Встречи с нимфами
Иногда, при желании, она могла казаться весёлой и общительной. Обычно же она держалась замкнуто, отстранённо от окружающих, даже надменно, с намёком на некую таинственность и элитарность. Возможно, она таким образом намекала на свою голубую кровь, на то, что в её роду были шляхтичи… Однако из интернета он знал о существовании на Украине преподавательницы иврита Ривки Раздорской. Не связаны ли две однофамилицы родством или, по крайней мере, общими этническими корнями? В справедливости этого подозрения его укрепила одна фраза из поста Ксении в социальной сети, которая относилась уже к тому времени, когда она перебралась из родного Ордатова в Москву. Делясь своими впечатлениями от очередной поездки в отпуск за границу, она выразилась так: «Всё было очень кошерно». Он понял, что так говорили в её семье, когда хотели сказать о чём-то хорошем.
В интернете он отыскал информацию о её родителях. Выяснилось, что мать её, Варвара Павловна, родом с Украины. Вот откуда у Ксении украинские черты. А «кошерное» – это наверняка от папы. Вот почему она похожа на Иду Рубинштейн. Впрочем, эта изящная девушка вызывала в его воображении и нечто вовсе экзотическое, далёкое, невесть каким образом приходящее на ум – к примеру, юных невольниц, стройных, как серны, с золочёными браслетами на запястьях и щиколотках, что прогуливались когда-то в тенистых двориках Альгамбры, цокая каблучками, будто копытцами, по белому мрамору и цветной керамической плитке. Хотя нет: ведь на них были арабские сафьяновые туфли с подошвами без каблуков, которые могли только шелестеть при ходьбе… При всей своей странности эта идея всё-таки не казалась совершенно нелепой. Ведь прародительницей Ксении могла быть какая-нибудь Сара или Рахиль из гарема мусульманского властителя…
Ксения очаровала его с первого взгляда, несмотря на возрастную разницу в целое поколение между ними. Более того: когда он впервые увидел её, он мог бы дать ей намного меньше её двадцати четырёх лет. Тогда, четырнадцать лет назад, она была очень худа, притом ещё подчёркивала свою худобу тесным джинсовым костюмчиком, чуть ниже среднего роста, с хорошо сохранившимся летним загаром, сквозящим венчиком русых волос, остриженных коротко, «под мальчика», и большими задумчивыми глазами на маленьком полудетском личике, с которым пикантно контрастировали по-женски хорошо развитые бёдра. А вот груди её были почти незаметны. Её нельзя было назвать красавицей, но его умиляли её щёчки с ямочками, пухлые губки «сердечком», остренький носик с маленькой горбинкой и взгляд серых глаз – суровый, со сдержанным вызовом, как если бы она перенесла какую-то утрату и одержала победу в нелёгкой борьбе. Она выглядела бедной, миленькой сироткой, которую хотелось приголубить, до некоторой степени смахивая на юную Натали Портман в душещипательном фильме «Леон», но отчасти походила и на хорошенького, гордого мальчика-пажа, готового постоять за себя. Сходство с мальчиком усиливала присущая ей порывистость в движениях. К тому же в платье или юбке он её не помнил: этим обычным предметам женского гардероба она тогда решительно предпочитала джинсы.
«Воробышек!» – с внезапной нежностью подумал он при первой встрече с ней, восприняв её как милого ребёнка. А между тем она тогда была уже выпускницей журфака местного университета и в качестве дипломированного специалиста была принята на должность корреспондента в редакцию газеты «Ордатовские новости». Он в ту пору работал там в такой же должности.
Со временем он узнал, что приголубить её хотелось многим, причём женщинам – не в меньшей мере, чем мужчинам. Всюду, где собиралась журналистская братия из разных изданий, – на пресс-конференциях, в кулуарах областной и городской дум, в приёмных начальников, приглашавших представителей прессы на брифинги, – она оказывалась в окружении женщин-коллег, зрелых матрон, явно склонных взять её под своё «крыло». Журналисты мужского пола тоже, наверно, испытывали подобное стремление, только выражали его не столь очевидным образом…
В редакции «Ордатовских новостей» Ксения Раздорская общалась в основном с Андреем Хижняком – самым старым сотрудником, которому было уже под семьдесят. Тот ещё в советское время защитил кандидатскую диссертацию по экономике и потому считался в городе очень знающим экономистом. Это реноме льстило самолюбию старика, побуждая его к продолжению работы в качестве корреспондента, пишущего на экономические темы. Она приходила к нему в большую рабочую комнату, которую он делил с тремя другими корреспондентами, в числе которых был Каморин. Ей же самой места там не нашлось, и потому её разместили в соседней комнате, вместе с менеджерами по рекламе. Она задавала Хижняку множество вопросов по экономике в наивной надежде что-то почерпнуть на лету из его познаний, относившихся в основном к эпохе «развитого социализма», а на Каморина совсем не обращала внимания, чем серьёзно уязвляла его самолюбие. Его терзания усугублялись ещё и тем, что в корреспондентской комнате она частенько заводила телефонные разговоры со своим молодым человеком, всегда начиная их одним и тем же вопросом, с явной претензией на юмор и интимность одновременно: «Ты спишь?..» Такой демонстрацией своих раскованных отношений с парнем она, конечно, хотела показать немолодым коллегам, что уже не девочка, а вполне взрослая особа… Каморин думал, что её невидимый собеседник работает по ночам, и проникся к нему заочной неприязнью. Не потому ли, что в глубине души ревновал её к этому незнакомцу?..
Наверно, именно из-за уязвлённого самолюбия Каморин однажды решился заговорить с ней. Это случилось во время её очередного визита в корреспондентскую комнату, когда она кратко всплакнула и, ни к кому конкретно не обращаясь, сообщила о своей неудаче: ни один из начальников, которым она звонила, не согласился на интервью. При этом она с укором посмотрела на старших коллег, как бы желая дать им понять: это вы создали газете такую репутацию, что со мной, её представителем, не хотят говорить!
Каморин помнил, что подождал, прежде, чем ответить на этот завуалированный упрёк: не прозвучит ли реплика кого-то из коллег? А когда её не последовало, сказал полушутя-полусерьёзно:
– Вы наверняка получите интервью, если не будете тратить время на телефонные переговоры, а сразу явитесь в учреждение. Любой начальник будет рад общению с очаровательной девушкой!
Раздорская молча метнула в его сторону изумлённый взор. Но с тех пор она уже обращала на него внимание. Они стали даже немного общаться, причём первым всегда заговаривал он. Из её скупых ответов на его вопросы он узнал, что ещё в школе она определилась с выбором профессии, начав писать заметки в городскую детскую газету «Весёлая улица», а до прихода в «Ордатовские новости» успела поработать в многотиражке политехнического института…
Вскоре Ксения перебралась в местную редакцию общероссийской газеты «Финансист», после чего, видимо, посчитала, что вышла в «дамки» и что Каморин ей уже не ровня. Когда он случайно встретил её в фойе гордумы и попытался по старой памяти заговорить, она отвечала еле-еле, уклончиво, сквозь зубы, явно не желая более знаться с ним.
Затем он следил за её карьерой только издалека. Из интернета он спустя два года узнал, что она перепорхнула из местной редакции газеты «Финансист» в головной московский офис того же издания, а ещё через год – в пресс-службу крупного столичного банка. На этом последнем месте, спокойном и денежном, она, видимо, собралась осесть уже прочно. Попутно она вышла замуж за ордатовского доцента-историка Вязигина, которого увлекла за собой в Москву. Несомненно, это был тот самый молодой человек, телефонные разговоры с которым в корреспондентской комнате редакции «Ордатовских новостей» она всегда начинала вопросом: «Ты спишь?..» По всей видимости, в ту пору этот интересный для неё, подававший надежды юноша совмещал учёбу в аспирантуре с трудовой деятельностью в качестве ночного сторожа. В Москве она поспешила обзавестись и другими признаками принадлежности к среднему классу: приобрела автомобиль и начала выезжать на отдых за границу, выкладывая фотоотчёты о своих путешествиях в социальных сетях. Вскоре успешная молодая пара обзавелась ребёнком…
«Теперь-то она уже точно вышла в дамки!» – с печальной усмешкой думал Каморин, размышляя о достижениях пронырливой особы. Ему пришла в голову странная и даже почему-то пугающая мысль о том, что Раздорская на протяжении чуть ли не всей своей жизни неукоснительно следовала программе, каким-то таинственным образом заложенной в неё едва ли не в колыбели. Что хрупкая девушка, какой он знал её в самом начале их знакомства, и даже, наверно, она же ещё в бытность школьницей, какой он её не знал, та неведомая девчушка из прошлого, личинка будущей женщины, уже носила в своём сознании чётко определённую программу на всю предстоящую жизнь. Что ещё ребёнком она замыслила и получение журналистского образования, и замужество с молодым доцентом, и попадание в пресс-службу столичного банка. Что на протяжении многих лет, начав с заметок для «Весёлой улицы», написанных крупным детским почерком на листах из школьных тетрадей, она реализовывала этот замысел превращения из маленькой девочки-провинциалки в преуспевающую столичную даму настойчиво и неотступно, без единой ошибки, не теряя ни одного года.
В этой удивительной целеустремлённости Каморину почудилось что-то сродни явлениям из мира природы. Вот так же малёк лосося, только что вылупившийся из икринки, уже наделён знанием всего предстоящего ему жизненного пути: сначала из родной реки в океан, а спустя несколько лет, через многие тысячи солёных миль – назад в пресную заводь, для продолжения рода…
После долгих раздумий он решил, что Ксения с её упорством и ярко выраженной витальной силой является просто-напросто типичной нимфой – юной человеческой самкой, обуянной мощным стремлением к продолжению рода. Только реализуется оно в данном случае не преимущественно через секс, как это чаще бывает у других нимф, но прежде всего в борьбе за высокий социальный статус и материальный успех во что бы то ни стало. И в принципе в этом нет ничего удивительного. Бежняжку только несколько сильнее обычного терзает беспокойство, знакомое каждой девушке, которая мечтает о создании семьи и сознаёт, что время для неё идёт быстрее, чем для её сверстников мужского пола. И разве не эта её витальная сила, которую он сразу почувствовал, оказавшись рядом с ней, привлекла и заворожила его?
Мало-помалу у него развилась привычка к отслеживанию в интернете сообщений, имеющих отношение к этой столь интересной для него особе. В первую очередь его привлекали её страницы в социальных сетях. Хотя там, как правило, лишь немногое вознаграждало его любопытство – в основном её фотографии в различных ракурсах и одеяниях. Менее информативными казались её чаты с многочисленными «друзьями», в числе которых числились даже вождь непримиримой оппозиции Надильный и одно время, пока его не сняли, ордатовский губернатор с украинской фамилией. Впрочем, следов её переписки с этими известными особами не обнаружилось. Он подолгу рассматривал её изображения, а чаты лишь пробегал глазами, не надеясь отыскать что-то существенное в этом электронном трёпе, большей частью на маловразумительном молодёжном сленге.
Более интересным показался Каморину «живой журнал» Ксении, который удалось обнаружить благодаря многочисленным ссылкам на него в аналогичном блоге доцента Вязигина. «Журнал» она вела под ником Coccinella, что означало, как подсказал всезнающий интернет, «божья коровка» в переводе с латинского. В полном соответствии с ником этот блог оказался довольно непритязательным по содержанию, наполненным в основном «подножным кормом» – впечатлениями провинциалки, которая осваивала Москву. Но как раз повседневная, бытовая сторона её жизни была для него особенно любопытна. А в том, что Coccinella – это именно Ксения Раздорская, сомнений быть не могло: «живой журнал» открывался её фотографией, пусть нарочито смазанной, расплывчатой, но всё же позволявшей безошибочно идентифицировать автора. К тому же там была указана и дата появления на свет «божьей коровки», совпадавшая с днём рождения Ксении.
Однако на сей раз интересная информация обнаружилась, паче чаяния, в сети «Вконтакте». На её страницу там он уже давно наткнулся благодаря общему «другу» Татьяне Жгучевой, бывшей сотруднице «Ордатовских новостей». Желая отвлечься от своих тягостных дум, он сначала полюбовался уже довольно старым изображением Ксении, на котором она лучезарно улыбалась, облачённая в облегающее платье жемчужного цвета, с бордовым шифоновым палантином, повязанным вокруг шеи, а затем лениво перевёл взгляд на куцые, обычно тёмные до полной невразумительности тексты записей на «стене». И наткнулся взглядом на свежую, совершенно ясную по смыслу, даже несколько примитивную переписку с неведомой Еленой Кундрюцковой.
Поведав о своём путешествии в Грецию минувшим летом, Ксения задала вопрос, обращённый ко всем её «френдам»: «Может, кто-то подскажет, куда лучше поехать в следующий раз?» И в ответ Кундрюцкова написала: «Была в мае этого года в Доминикане. Это на острове в Карибском море, очень хорошее место для отдыха. Там не думаешь ни о чём, а просто наслаждаешься гостеприимством местных, изучаешь культуру, приветствия, танцы. Моментальный загар обеспечен. И в голову приходят мысли при виде этих пейзажей: «Так красиво, будто это картинка, а не реальность!» И всё же эта красота настоящая, которой наслаждаешься каждый миг жизни! Так что советую совершить путешествие в Доминикану!» Этот текст был густо пересыпан маленькими значками-символами: смеющимися рожицами, сердечком, поднятым вверх большим пальцем, танцующими человечками, пальмами и пляжными зонтиками… На что Ксения ответила с печальным юмором: «Карибы – это для богатых украинских журналистов, а бедным московским пиар-менеджерам нужно довольствоваться чем-то попроще».
С мгновенно вспыхнувшим интересом Каморин принялся выяснять, кто же такая Кундрюцкова, столь просто путешествующая с Украины на Карибы. Это оказалось нетрудно: её тексты имелись в электронных версиях и московских, и украинских СМИ. Нашлась даже статья о ней в украинской Википедии.
Выяснилось, что Кундрюцкова родилась в Ордатове, окончила журфак местного университета, попробовала в своём родном городе, депрессивном заповеднике старой советской партноменклатуры, издавать собственную оппозиционную газету, почти сразу потерпела закономерный крах (правоохранители изъяли все редакционные компьютеры под предлогом использования нелицензионного программного обеспечения) и после этого переехала сначала в Крым, а затем, ещё до воссоединения его с Россией, перебралась в Киев. На Украине она быстро сделала карьеру, несмотря на свою совсем не украинскую внешность: мелковатые глазки, узкое, некрасивое личико и крупный нос. Она смахивала на ежа с его характерной острой мордочкой, и это сходство усиливалось её колючим взглядом…
Все публикации Кундрюцковой были на русском языке, но оголтело проукраинскими. Она писала о том, что в ДНР прежний попрошайка, промышлявший когда-то возле торговых центров, стал весной четырнадцатого года начальником группы самообороны на одном из блокпостов и занялся досмотром проезжающих автомобилей. Что бюллетени, по которым голосовали за независимость ДНР, – «просто бумажки из принтера без всякой защиты» и что возможность проголосовать давали всем желающим, даже без документов. Что в ДНР люди, получившие доступ к оружию, бьют витрины, разворовывают автопарки, похищают украинских патриотов, избивают заложников и расстреливают украинских военных. Что Симферополь патрулируют сотни омоновцев, а на улицах города стоят бронетранспортёры. Что Сенцов – «жертва теракта». Что в составе батальона «Восток» – «профессиональные военные из России». Что добровольцев, отправившихся воевать за ДНР, свои же накрывают залпами «Градов», чтобы не платить им зарплату за несколько месяцев. Что в непризнанных республиках люди умирают от голода и их записывают как скончавшихся от сердечных приступов. Что жители посёлков вокруг Луганска «поели всех собак»…
И за такие писания Кундрюцкова получила кучу премий, украинский паспорт из рук самого Порошенко и руководящие должности в украинских СМИ!..
Каморин почувствовал, что взбешён и что ему непременно нужно выплеснуть своё возмущение. Не пытаясь обдумать своё действие, он мгновенно вывел на «стене» Ксении вслед за постом Кундрюцковой гневную реплику: «Карибы оплачены кровью жителей Донбасса!»
Эмоциональная разрядка принесла ему удовлетворение. Спустя четверть часа он уже чувствовал, что воспринимает маленькое виртуальное происшествие «with amusement», как говорят англичане. То есть как нечто забавное, доставляющее скорее приятные переживания. Его возмущение бесстыдными писаниями Кундрюцковой улеглось: в сущности, она тоже типичная нимфа, жаждущая успеха любой ценой… Главное для него заключалось в том, что он раскрылся перед Ксенией как тайный доселе посетитель её страниц в социальных сетях. То есть признался в том, что она ему не безразлична. Впрочем, скоро она узнает ещё и о том, что он завещал ей всё своё имущество. Он сделал это, потому что после смерти два года назад от инфаркта его жены Александры других дорогих людей у него на свете не было.
3
Кундрюцкова позвонила в домофон в половине восьмого вечера, когда Раздорская и Вязигин ужинали на кухне.
– Это Елена! – сказала Раздорская мужу, поднимаясь из-за стола.
Тот озабоченно сдвинул светлые брови и со вздохом поднялся тоже. Вдвоём они направились в прихожую и минуты две молча ждали на пороге, заранее открыв входную дверь. Из лифта к ним вышла маленькая, как подросток, молодая женщина в синих джинсах и парке цвета хаки, из расстёгнутого ворота которой выглядывал чёрный кардиган, с дамской сумкой на плече и чемоданом-самокатом за спиной.
– Только что прилетела? – спросила Раздорская.
– Нет, в Домодедово я была уже в половине четвёртого, – оживлённо заговорила гостья с радостной, но всё же не вполне натуральной, неприятной улыбкой на узком лице. – Но сразу к вам не поехала, потому как знаю, что вы оба работаете до вечера. Я зашла в кафе, что в самом аэропорту, и посидела там…
– Летела через Минск? – продолжала расспрос Раздорская.
– Да, это самый короткий маршрут, за отсутствием прямых рейсов. Есть ещё через Ригу и даже Тбилиси. Если б знали, с каким тяжёлым сердцем я отправлялась! Здесь для меня небезопасно, однако есть дела в московских издательствах…
– Позвонила бы, и я тебя встретила бы…
– Добралась я без проблем, а вы со мной и так ещё намучаетесь…
– Не говори ерунды! Со старой подругой посидеть – всегда радость!
– Давайте к столу, мы как раз ужинаем, – вставил Вязигин. – Имеется балычок, а к нему коньячок…
– Ну разве что за компанию, – сразу согласилась Кундрюцкова. – Вообще-то я не голодна…
После рюмки коньяка гостья покраснела, в голосе её появились хрипловатые нотки, а её маленькие желтоватые глазки заблестели маслянисто. Взглядом мечтательным, с поволокой она смотрела то на Раздорскую, то на Вязигина, то на обстановку тесной кухни, и Вязигину казалось, что она довольна тем, что видит.
– Бедновато мы живём, наверно? – спросил он её. – Я видел в интернете фото вашей сияющей киевской кухни размером с нашу жилую комнату…
– Да, у меня в Киеве квартира получше, – спокойно согласилась она, потягивая вторую рюмку. – Но у вас тоже неплохо, уютно. А что касается условий моего существования в Украине, то их создали не для меня лично. Просто я волей-неволей оказалась своего рода символом, из моей жизни в Украине сделали витрину.
– И что же вы символизируете?
– Прогрессивное российское общественное мнение, которое сочувствует стремлению Украины в Европу. Украинцы хотят показать, что умеют быть благодарными.
– Но в Донецке вас не очень любят, – вдруг с улыбкой, как бы в шутку сказал Вязигин, почувствовав неудержимое желание уколоть гостью, слишком успешную и самоуверенную. – Я заметил, что кто-то недавно сделал такую надпись на «стене» во «Вконтакте», вслед за вашим постом о летнем отдыхе: «Карибы оплачены кровью жителей Донбасса!»
Раздорская бросила на него негодующий взгляд и затем с тревогой посмотрела на Кундрюцкову. Но та лишь засмеялась:
– Это написал не житель Донецка, а один ордатовский пенсионер, бывший журналист, которого я видела несколько раз на пресс-конференциях. И ничего нового для меня в этом нет, подобных комментариев к моим статьям в интернете я уже насмотрелась. «Ты предательница» – это твердят мне квасные патриоты снова и снова, одно и то же на разный лад. Но это же просто пошлость: так во все времена обвиняли тех, кто разоблачал неблаговидные действия своего государства!
– Однако теперь вы гражданка Украины! – снова не удержался Вязигин.
– Я вынуждена была сменить гражданство после моих публикаций о Донбассе, потому что в России мне стало уже слишком небезопасно. Но всё-таки моя борьба против гибридной войны в Донбассе полезна россиянам, которые хотят мира.
– А наши патриоты считают, что интересам России отвечает поддержка ополчения Донбасса.
– Какие же в этом интересы россиян? Донбасс – это не Россия, а Украина.
– Но в Донбассе живут русские люди…
– Так вы говорите о русских национальных интересах? Ха-ха! Разве вы не знаете, что само это словосочетание – «русские национальные интересы» – абсолютное табу в России начиная с 1918 года? С тех пор, как был расстрелян вождь русских националистов Михаил Меньшиков. Я напомнила о нём, объясняя мою собственную позицию, в предисловии к моей книге «За последней чертой», которую теперь хочу предложить московским издательствам. Вот, послушайте, сейчас зачитаю…
Кундрюцкова поднялась из-за стола, вышла из кухни и через минуту вернулась с книгой в бумажной обложке, на которой Вязигину бросилось в глаза изображение поверженной, иссечённой осколками и заваленной глыбами фигуры человека. Где-то он уже видел этот снимок каменного воина на Саур-Могиле – месте ожесточенных боёв под Донецком во время Великой Отечественной войны и в 2014-2015 годах… Перелистав несколько страниц и отыскав нужное место, Кундрюцкова начала читать:
– Меня упрекают в непатриотичности. Но разве истинный патриотизм означает лишь слепую любовь к Родине? Нет, ему присуща любовь требовательная, взыскующая, доходящая порой до сурового порицания, а в чём-то даже и до отрицания. Это видно на примере человека, репутацию которого как русского патриота или, если угодно, русского националиста ещё никто не ставил под сомнение. Речь идёт о Михаиле Меньшикове, который организовал в 1908 году Всероссийский национальный союз. Репутация этого человека подтверждена его мученической смертью. В сентябре 1918 года на берегу Валдайского озера чекисты Давидсон, Якобсон, Гильфонт и Губа расстреляли Меньшикова на глазах его шестерых малолетних детей именно как русского националиста.
Кундрюцкова прервала чтение, внимательно посмотрела на слушателей и продолжила с вызовом:
– Незадолго до своей гибели, в начале 1918 года, ещё до заключения Брестского мира, когда представлялась весьма вероятной немецкая оккупация всей европейской части России, Меньшиков в своём дневнике сделал поразительный для любого националиста и любого патриота вывод: «Верю в то, что потеря независимости даёт нам необходимое освобождение от самих себя. Ибо не было и нет более подлых у нас врагов, как мы же сами. Вяжите нас – мы бешеные! Земля, это точно, велика и обильна, но порядка нет, а потому придите бить нас кнутом по морде! Даже этой простой операции, как показал опыт, мы не умеем делать сами». И далее: «Мы умно поступаем, бросая самодельщину деревенскую в инвентаре, в утвари, одежде. Умно поступаем, подчиняясь и чужой власти – если она лучше нашей».
Сделав короткую паузу, Кундрюцкова заключила с пафосом:
– Я вступила на своё журналистское поприще с намерением служить родной стране словом честным и смелым, но скоро убедилась в том, что власть этого не хочет. Меня вынудили прекратить издание собственной оппозиционной газеты. Перед лицом явного произвола мне пришлось последовать завету Михаила Меньшикова и сменить стан, перейти к тем, кто более привержен идеалам справедливости и законности, чтобы из-за рубежа нести для всего мира правду, как требует от меня мой профессиональный долг.
– Значит, вы находите справедливым то, что украинцы в Донбассе обстреливают жилые кварталы из тяжёлой артиллерии? – уже откровенно возмутился Вязигин. – Что русским на Украине нельзя пользоваться родным языком? И это ваш долг велит вам писать, что в посёлках вокруг Луганска съели собак?
– Конечно, я не могла видеть всего, что происходило в Донбассе, потому писала и с чужих слов, – спокойно возразила Кундрюцкова. – Вы должны понимать, что мне было очень трудно. Я же брала интервью у полевых командиров сепаратистов, которые запросто могли меня расстрелять, когда бы узнали, что и для каких изданий я пишу. А узнать они могли очень просто, достаточно было погуглить в поисках информации обо мне. Но их бдительность усыплял мой российский паспорт с ордатовской пропиской…