Светлана. Белая коза Альба

V

Костя спал. Он отсыпался за обе эти бессонные ночи и за много других бессонных ночей. Спал то сидя, то лежа; просыпаясь, удивленно повторял слова соседа-сержанта: «Сколько может человек спать?!» – и сейчас же засыпал еще крепче. Окончательно проснулся Костя, когда кто-то громко сказал в коридоре:

– Через два часа Москва!

Светлана, аккуратно причесанная, с подвернутыми рукавами нового ватника, наглухо зашивала свою кофточку без пуговиц, превращая ее в джемпер. Потом стала смотреть в окно.

Костя узнавал и не узнавал подмосковные дачные места. Тут налево должна быть станция – нет станции, один фундамент, над которым колышутся седые травинки. Поредели леса. Далекие деревни стали видны теперь из окна поезда. Вплотную к большим колхозным полям жмутся маленькие кусочки земли, прямоугольные и квадратные. Женщины, одетые по-городскому, неумело копают картошку. Это индивидуальные огороды москвичей. А подальше, на холме, – скромный памятник. Много их уже встречалось и раньше. Они все одинаковые: небольшая пирамидка и красная звезда наверху.

Вот и кончились поля, уже Москва начинается.

Все высокие здания изуродованы грубыми пятнами камуфляжа, чтобы казаться издали (и сверху) чем-то менее значительным.

В городе совсем нет заборов; только по линии деревьев и кустов можно понять, где они были прежде. Сады выходят прямо на улицу. А в садах больше грядок, чем клумб, и всюду, где должна была расти просто трава, и даже там, где ничего никогда не росло, растет картошка.

Сосед-сержант, услышав, что Светлану нужно устраивать в детский дом, сказал:

– Эх, знаю я один детский дом в Москве! Товарища моего ребятишки там живут. Заведующая уж больно хороша… Какие письма отцу на фронт писала! Вот бы тебя, Светлана, туда устроить.

– А вы адрес знаете? – спросил Костя.

– Как же, знаю, конечно. Сколько раз на конвертах видел… Какой же адрес-то?.. – Он посмотрел в потолок и задумался. – Сейчас вспомню, товарищ младший лейтенант… Директора Натальей Николаевной зовут… Душа-человек!

Вечером того же дня директор детского дома Наталья Николаевна сидела у себя в кабинете с книгой в руках. Неожиданный поздний звонок. Она прислушалась. В дверь постучала дежурная няня:

– Наталья Николаевна, вас какой-то военный спрашивает… молоденький совсем… с девочкой.

Наталья Николаевна вышла в переднюю и увидела лейтенанта с подвязанной рукой и черноглазую девочку в ватнике.

Костя, козырнув, почтительно сказал:

– Разрешите обратиться, товарищ директор!

– Пожалуйста.

К ней совсем не подходило официальное слово «директор». Серебряные волосы, белый пушистый платок, накинутый на плечи. Спокойное, внимательное лицо. Она казалась бабушкой в большом и тихом доме, странно тихом, потому что ведь это был детский дом. Но дети набегались днем и теперь спят, а бабушка охраняет их сон.

– Зайдите сюда. – Движением руки она пригласила Костю зайти в кабинет. – А вы, Тоня…

В передней было несколько стульев. Няня наклонилась к Светлане:

– Садись, милок. Тебя как зовут?

Войдя в кабинет, Костя хотел прикрыть за собой дверь, но вдруг почувствовал, что дверь сопротивляется и не дает себя закрыть. Так и есть – Светлана стояла у него за спиной и даже за косяк ухватилась, всем своим видом показывая: вы не будете говорить обо мне без меня! Костя был обескуражен таким явным неповиновением. Но не только резкие – даже строгие слова сейчас, при расставании, были невозможны.

– Я вас слушаю, – сказала Наталья Николаевна с таким спокойствием, как будто не было вовсе упрямой девчонки около двери.

Но Косте Светлана мешала, не хотелось при ней говорить о ее родных… Ну как бы это поосторожнее?.. Впрочем, после первых же коротких фраз Костя почувствовал, что Наталья Николаевна уже все поняла и знает уже о Светлане, а может быть, и о нем самом гораздо больше, чем он мог бы ей рассказать.

– Вы прямо с вокзала?

– Нет, я заходил еще в наркомат, потом мы искали долго…

– Видите ли, товарищ лейтенант, жалко, что вы не оставили девочку прямо на вокзале, в детской комнате. Ее бы направили в приемник, а оттуда ей бы дали путевку… Дело в том, что мы не имеем права сами, помимо гороно, принимать ребят. В приемнике они проходят врачебный осмотр, оттуда их посылают в детские дома, в зависимости от возраста, состояния здоровья…

Костя и сам понимал, каким ребячеством было с его стороны понадеяться на случайный адрес, данный случайным дорожным спутником. Они приехали в Москву в конце рабочего дня. Костя боялся не застать начальника, к которому у него были письма. Пока он ходил по служебным делам, Светлана сидела на скамейке сквера, где среди зелени матово белел, дожидаясь темноты, аэростат воздушного заграждения.

Наконец Косте сказали, что ему нужно явиться завтра к десяти утра. Он обрадовался, что ночевать будет дома. Нужно было поскорее устроить девочку. Он видел, что Светлана устала и проголодалась. Зашли в столовую поужинать. Когда вышли из столовой, аэростат был уже высоко в темном небе. На беду, сержант дал неточный адрес: вместо переулка записали улицу. Детского дома там не оказалось, пришлось проверять в справочном бюро.

Костя нерешительно посмотрел на директора:

– Как же теперь быть?

– Вы говорите, ваша семья за городом живет? – спросила Наталья Николаевна. – Так что вам сейчас на вокзал нужно?

– Да, на вокзал.

Костя подумал, что ведь на каждом вокзале есть детская комната… и вдруг ему вспомнились слова капитана: «Костя, будь другом, устрой ее в детский дом».

– Нет, – сказал он, как бы возражая самому себе, – я хочу знать, куда она попадет. Где этот… как его… приемник?

– Довольно далеко, на двух трамваях ехать… боюсь, вы застрянете, не поспеете на поезд.

– Что же делать, переночую в Москве. Пойдем, Светлана.

Наталья Николаевна посмотрела на Костину забинтованную руку… потом встретилась глазами с девочкой.

– Светлана, сколько тебе лет?

– Тринадцать.

– Тринадцать? – удивленно переспросила Наталья Николаевна. – Я думала, гораздо меньше… Тебе хочется у нас остаться, да?

Светлана ничего не ответила.

– Поезжайте, товарищ лейтенант. Девочка останется здесь.

– Но вы же говорили…

– Ничего. Сегодня переночует у меня в кабинете. Тоня, – она повернулась к девушке, открывшей им дверь, – будьте добры, затопите ванную.

– Спасибо вам! – горячо сказал Костя.

Он дал свой адрес – домашний и номер полевой почты.

– Ну, Светлана…

И тут случилось неожиданное. Когда Костя, радуясь, что все наконец так хорошо уладилось, подошел к девочке попрощаться, Светлана метнулась к нему, прижалась лицом к его шинели и зарыдала отчаянно, в голос. Невозможно было разжать цепкое кольцо маленьких рук. Костя повернулся к Наталье Николаевне, молчаливо взывая о помощи.

Наталья Николаевна сказала серьезно, как взрослой:

– Голубчик, ведь ты же не хочешь, чтобы лейтенант опоздал на поезд? Вы зайдете еще к нам, товарищ лейтенант, правда? И писать нам будете?

Слезы прекратились так же внезапно, как и начались.

Светлана крикнула:

– Поезжайте скорее, Костя! Передайте от меня привет вашей маме!

Через полчаса, одетая в пушистый байковый халат, Светлана вышла из ванной. В передней было темно, а дверь в зал приоткрыта. Там горел свет. Светлана заглянула туда. Комната показалась ей огромной. Здесь было холодновато. Холодным блеском сиял гладкий паркетный пол. Гладкие стены холодновато-голубого оттенка. Гладкие холодные листья фикусов…

Теплая рука взяла Светланину руку. Ласковый голос сказал:

– Пойдем, тебе уже все приготовили. Сегодня ляжешь у меня на диване.

VI

«Передайте от меня привет вашей маме…»

«А может быть, не нужно было разыскивать детский дом, взять бы ее с собой, отвезти к маме?..»

Костя шел по улице со странным, смешанным чувством – облегчения и легких угрызений совести.

Было приятно, что кончилась наконец непривычная для него роль опекуна. В то же время Костя сознавал, что он не слишком хорошо сыграл эту роль.

Огромная буква «М» над входом в метро приветливо поблескивала, отражая лунный свет. Эта буква всегда была связана со словом «Москва».

Сбежав с эскалатора, Костя не удержался – погладил на ходу мраморную колонну: «Здравствуйте, старые друзья!»

Вот и широкая вокзальная площадь, залитая лунным светом… Расписание у кассы… Повезло! Задержался бы еще минуты на три в детском доме – не поймал бы последний поезд!

В вагоне было свободно. Костя сел у окна, охваченный радостным ожиданием встречи.

Нет, правильно сделал, что отвез Светлану в детский дом. Славная девчушка, но характер у нее уж больно предприимчивый. Такая маму совсем за тучу загнала бы… Неужели ей уже тринадцать лет? По разговору и по поступкам – пожалуй, а на вид кажется, что гораздо меньше. Тринадцать лет было Наде, когда они кончали шестой класс.

Костя постарался вспомнить, какая была Надя шестиклассницей. Конечно, она казалась взрослее… может быть, просто потому, что самому Косте тогда было тринадцать с половиной? Костя посмотрел на часы. К Зиминым, конечно, сегодня уже не удастся попасть.

Хорошо ли он сделал, что не предупредил маму телеграммой? А вдруг она именно сегодня ездила в Москву и осталась ночевать у кого-нибудь из знакомых? У Кости даже защемило сердце от этой неожиданной мысли.

Нет, нет, не может быть! Почему именно сегодня! Зато насколько эффектнее явиться вот так, нежданно-негаданно!

А Надю, может быть, удастся увидеть утром. Ведь ей приходится рано вставать, чтобы поспеть в институт.

Костя вынул Надину фотографию и, разглядывая ее в полумраке, шепнул:

– Встань завтра пораньше, поедем в Москву вместе! Ладно?

Изменила прическу… косы низко уложены на затылке каким-то хитроумным образом… еще в сорок первом они свободно падали вдоль спины… Ни у кого нет таких кос!

Они у нее всегда были длинные. В четвертом классе они доходили ей до пояса. С четвертого класса, пожалуй, все и началось…

Началось с большой обиды. Классная руководительница разлучила Костю с его соседом по парте, второгодником Ленькой Немаляевым, и велела сесть рядом с Надей Зиминой. По-видимому, рассчитывала, что эта прилежная отличница будет влиять на Костю благотворно.

Оскорбительно было, что на него должна влиять девчонка. Скучно сидеть рядом с этой девчонкой и принудительно молчать все сорок пять минут без передышки. Обидно сознавать, что девчонка учится лучше тебя.

Нет, в четвертом классе, пожалуй, еще не начиналось. Началось в пятом. Надя сказала:

– С такими способностями стыдно получать тройки по истории!

А Костя и не знал, что у него «такие способности».

Тройка по истории – конечно, не большое достижение. И откуда она взялась, тройка?

Сболтнул какую-то чепуху, запутался в хронологии. Надя никогда ничего не сболтнет, никогда не запутается. Вызывают к доске – выходит уверенно, отвечает не торопясь, толково – с блеском! Способности? Нет, дело тут не в одних только способностях. Вот, оказывается, у Кости они тоже есть.

Косте захотелось не отставать, захотелось доказать Наде, что он действительно не тупица какая-нибудь.

Надя много читала – Костя тоже стал проводить вечера в библиотеке, где работала мама. Рылся в каталогах, отбирал книги весьма внушительного вида. Иногда мама говорила, улыбаясь:

– Не одолеешь, пожалуй!

Косте вдруг стало интересно учиться. Почему? Потому, что несколько раз ответил хорошо, или наоборот – хорошо ответил потому, что интересно стало учиться?

К экзаменам готовился вместе с Надей. Иногда занимались у Зиминых, но чаще у Кости. У Кости оба чувствовали себя свободнее, непринужденнее.

Что-то было непростое в отношениях у Нади с матерью, у Надиной матери – с отцом. Когда муж был дома, у Александры Павловны, Надиной матери, появлялось в глазах какое-то страдальческое выражение. Иногда она даже плакала и жаловалась на мужа своим приятельницам и соседкам.

Надин отец чаще всего хмурился и молчал, но Косте казалось, что, оставшись вдвоем, Надины отец и мать обязательно будут спорить и не соглашаться друг с другом, но все-таки сделают так, как он хочет. Он казался Косте тяжелым и даже жестоким человеком, а Надина мать – несчастной женщиной.

Костина мама, по-видимому, была довольна новой дружбой сына и охотно приглашала Надю. Надя стала даже называть ее не по имени и отчеству, а тетей Зиной.

«Тетя Зина, там один малыш себе коленку ободрал… У вас есть йод?»

«Тетя Зина, воробей из гнезда выпал! Возьмете на воспитание?»

«Тетя Зина, ребята щенка несли топить… я у них отобрала… Вот! Хорошенький! Оставите у себя?»

Любопытно, что и воробью, и малышу с ободранной коленкой первую помощь должна была оказывать не Надина мама, а именно «тетя Зина». Впрочем, таких «племянников» у Костиной мамы всегда было очень много.

Все знали, что у Зинаиды Львовны найдутся и йод, и перевязочные средства, что воробью будет обеспечен правильный уход и воспитание.

Хорошенький щенок водворялся в уютном ящике в сенях (мама не любила собак в комнатах), а Костя бежал в аптеку за соской.

VII

Когда они учились уже в седьмом классе, Ленька Немаляев, увидев Надю и Костю идущими вместе в школу, крикнул им вслед:

– Девчатник!

Костя сложил свой портфель у Надиных ног и бросился вдогонку за оскорбителем. Леня был старше и сильнее Кости, но в драке обычно побеждает не тот, кто сильнее, а тот, кто уверен в своей победе над противником. Надя следила за поединком с любопытством и хладнокровием средневековой дамы, присутствующей на турнире, устроенном в ее честь.

Когда победитель вернулся наконец к ней, тяжело дыша, Надя сказала:

– Дай я тебя почищу. – Она сняла перчатку и деловито стала похлопывать Костю по спине и плечам, отряхивая снег. Потом откуда-то появилась маленькая гребенка. – Причешись.

Надя и Костя вошли в класс перед самым звонком, а Ленька даже опоздал на полминуты (его-то ведь никто не чистил!).

После уроков в классе был пионерский сбор. Это было в начале марта. Вожатый говорил о Международном женском дне.

Костя никогда не выступал на собраниях – и вдруг попросил слова.

– Ребята! – сказал он. – Хочу поднять очень принципиальный вопрос. Сегодня один мальчик назвал меня «девчатником» за то, что я дружу с девочкой и вместе с ней шел в школу. Ребята! У нас в Советском Союзе все равны, и мужчины и женщины, это фашисты считают женщину каким-то низшим, неполноценным существом. А я считаю, что имею право дружить с девочкой, а кто говорит «девчатник» – это пережиток капитализма!

Костя и сам не ожидал, что способен на такое красноречие. Девочки захлопали. Вожатый спросил:

– Кто сказал «девчатник»?

– Он здесь, – ответил Костя. – Пусть сам объяснит, что значит это слово и почему девочка не может быть моим товарищем.

Ленька молчал, багровея, а Костя сказал после выразительной паузы:

– Предлагаю этого человека не принимать в комсомол, а пока заочно исключить из пионерской организации!

– Почему «заочно», если он здесь? – спросил насмешливый голос с задней парты.

– Потому что, если он здесь и молчит, значит, он – не он, а пустое место!

Когда немного утих смех, кто-то из ребят спросил, хорошо ли, когда девочки называют друг друга «мальчишницами» за дружбу с мальчиками.

Вожатый долго и горячо говорил о дружбе. Разумеется, Леньку не исключили «заочно» из пионерской организации. К концу собрания он отдышался немного и тоже попросил слова:

– А что делать с пионером, с будущим комсомольцем, который устраивает драку на улице, по дороге в школу?

– Кто? – закричали сзади.

Костя сейчас же встал:

– Дрался я и буду драться, если при мне будут оскорблять женщину!

Девочки опять бешено зааплодировали. Вожатый с трудом сохранял серьезность.

– Правильно говорил, Лебедев, – сказал он Косте после собрания. – Только помни все-таки, что драка – не доказательство.

Ему-то хорошо – десятикласснику! Они совсем по-другому относятся к девочкам. Седьмого, например, собираются ехать в Москву, готовят сюрприз – утром перед каждой девочкой на парте будет стоять ветка мимозы.

Костя тоже съездил в Москву и купил две ветки, стараясь, чтобы они были одинаковой степени красоты, – для мамы и для Нади.

В Костиной дружбе с Надей было что-то рыцарское, чего ему не хватало в отношениях с ребятами.

Косте было приятно выстоять длиннющую очередь у театральной кассы, если он знал, что Наде хочется пойти на эту пьесу. Было приятно, когда Надина мать говорила:

– Костя, ты ведь до самого дома проводишь ее?

Было приятно отдать Наде свой плащ, а самому промокнуть до нитки.

Именно в том году хотелось относиться к Наде особенно внимательно и бережно.

Надин отец уехал работать на одну из далеких строек в Сибири. Оказалось, что Надя очень любит отца, больше, чем маму. Оказалось, что все у них было не так, как думал об этом Костя. Надиному отцу давно уже предлагали эту работу, очень для него интересную, но Александра Павловна не соглашалась уехать. И вот теперь он счел себя не вправе отказаться. Они не то чтобы разошлись, но он работал там, а они были здесь. Он писал и жене, и Наде, летом приехал в отпуск на целый месяц. Но это был невеселый месяц (Александра Павловна сумела сделать его таким), а Костя уже сочувствовал не ей, а Надиному отцу. Он понял, что не всякий, кто плачет и жалуется, – обижен.

Наде отец писал отдельно.

Один раз, когда Надя была нездорова, Костя зашел к ней рассказать, что задано. Надя попросила его достать тетрадку из ее письменного стола. Костя открыл ящик и вдруг увидел лежавшую сверху записку; на большом листе бумаги было написано крупными буквами: «Прошу не читать моих писем!»

В квартире они жили вдвоем – Надя и ее мать, если не считать старенькой домработницы, которая вряд ли могла интересоваться Надиной перепиской.

Костя покраснел так, как будто ему надавали пощечин, и быстро задвинул ящик. Надя тоже вспыхнула (должно быть, она забыла про записку) и деланно засмеялась, передернув плечами:

– Ты ужасный идеалист, Костя!

Костя так и не понял, почему он такой «ужасный идеалист». Было дико даже подумать, что он, при любых обстоятельствах, мог бы уготовить такой сюрприз своей маме. Впрочем, не менее дикой была мысль, что мама может рыться в его столе и читать его письма.

Летом Надя уехала к отцу и осталась там. Она писала про тайгу и что обязательно станет инженером и будет строить вот так – где ничего еще нет… «Костя, а ты?»

Надя вернулась только весной сорок первого года, когда они переходили в десятый класс, чтобы после окончания школы сразу поступить в институт.

Она очень изменилась, еще похорошела. Костя смотрел на нее и слушал ее рассказы с почтительным восхищением. Он пришел как-то утром, постучал, она сказала: «Войдите». Надя стояла перед зеркалом и причесывалась. Они говорили о поездке в Москву. Надя хладнокровно заплетала косу, он старался делать вид, что не смотрит, наконец не выдержал и сказал:

– Ох, какие у тебя волосы!

Надя вышла в спальню – отнести гребешок. Костя услышал, как мать попеняла ей:

– Что же это ты, Надюша? К тебе молодой человек пришел, а ты при нем причесываешься.

Надя преспокойно ответила:

– Да ведь это Костя!

Костя еще не успел сообразить, как можно комментировать ее слова: что это – лестное доверие или, наоборот, обидное равнодушие? Надя опять подошла к нему и вдруг стала пристально вглядываться в его лицо. Посмотрела сбоку, с ласковой бесцеремонностью заставила его повернуться к свету. Костя, холодея, подумал: неужели запачкано чем-нибудь лицо?

Он потянулся за платком и ждал, что Надя сурово скажет ему, как бывало порою в давно прошедшие времена: «Пойди умойся!» А Надя закричала с каким-то радостным испугом:

– Мама, у него… усы!

А потом Надя перестала без стеснения причесываться в Костином присутствии.

Иногда утром, услышав его шаги на террасе, она кричала в окно:

– Погоди минуточку, там посиди!

И Костя сидел на ступеньках, смущенный и счастливый, сознавая, что это ради его прихода задергивается занавеска в окне Надиной комнаты, торопливо передвигаются стулья, мечется по полу щетка, открывается и закрывается дверца шкафа.

Это был июнь 1941 года… Они сдавали экзамены. В десятом классе будут учиться вместе, вместе окончат школу, через год вместе поступят в институт.

Когда начались бомбежки, Надин отец стал присылать телеграмму за телеграммой, звал к себе Надю и ее мать.

Они решили ехать обе. Александра Павловна убеждала Костину мать ехать вместе с ними:

– Говорят, ученья не будет, в школе – госпиталь, у Кости пропадает год… А кроме десятилетки, там есть техникум… не знаю какой… но ведь это не важно! Из техникума в армию не берут, вы же сами понимаете, Зинаида Львовна: его год на очереди!

Мама слушала ее, молчаливая, бледная и грустная. А Костя резко сказал:

– Именно поэтому не поеду никуда и ни в какой техникум не поступлю!

Накануне отъезда Зиминых они сидели у Нади в саду, вдвоем, в беседке.

– Дай мне что-нибудь на память, Надя, – сказал Костя.

Она спросила:

– Что?

– Все равно что, ну вот хоть этот листик красный сорви.

Надя встала, чтобы сорвать листик, ее коса скользнула на круглый деревянный стол и обвилась вокруг Костиной руки тяжелой шелковистой цепью.

Когда Надя опять села на скамью, Костя придержал шелковистую цепь свободной рукой. Надя улыбнулась шаловливо и обвила другой косой его руку, лежавшую сверху. Потом сама спрятала кружевной лист рябины в карман на его груди. Тогда Костя не удержался и поцеловал Надю.

Как раз в эту минуту в беседку заглянула Александра Павловна. Надя гордо выпрямилась, освобождая свои волосы и Костины руки. И сказала матери:

– Это мой жених!

Учебники, приготовленные для десятого класса, так и остались лежать на полке.

Зимой Костя работал в маминой библиотеке. Библиотека обслуживала раненых. Потом его послали на лесозаготовки, а весной призвали в армию.

Надя писала часто. Самое длинное письмо Костя получил, когда лежал в госпитале, после ранения в ногу. Надя писала: «Имей в виду, Костя, каким бы ты ни вернулся – возвращайся ко мне».

Надя тогда уже училась в Москве, в институте, перешла на третий курс.

В госпиталь Косте написала даже Александра Павловна. Она подробно расспрашивала, как нога, демобилизуют ли теперь Костю или он опять уедет на фронт… По-видимому, опасалась, что «жених» вернется к ее дочери инвалидом.

Кстати, слово «жених» между ними не употреблялось никогда, да и поцеловались они только один-единственный раз. Ведь нельзя же считать поцелуем, когда Надя чмокнула его на вокзале в Москве, как чмокала подряд всех провожавших ее десятиклассников!

Надя уезжала в сентябре… Ровно три года прошло!

VIII

От станции до Костиного дома было пятнадцать минут нормальной ходьбы. Когда Костя провожал Надю, ему случалось растягивать до двадцати пяти. Если Костя шел в одиночестве и торопился, он поспевал к поезду за шесть-семь минут. В этот вечер Костя, сам того не сознавая, побил все свои прежние рекорды.

Перейдя мостик, задержался на секунду: не свернуть ли налево, не пройти ли сначала мимо Надиных окон? Правда, затемнение, но все-таки, если подойти совсем близко, должно быть, можно увидеть, не горит ли свет…

После короткого колебания Костя все-таки налево не свернул, а побежал дальше, к дому.

Дом, освещенный луной, казался грустным, покинутым, необитаемым. Резко выделялись на белой стене черные, сморщенные головки георгинов, прибитых морозом. Прошуршали под ногами осенние листья и обрывки сухой картофельной ботвы. И здесь картошка доходила до самой террасы…