Незримые тени

«Мое дитя! О, мое непослушное дитя!»

Петер присел на колени и подполз к самому краю, борясь с подступающей тошнотой. Он боялся вовсе не высоты, а того, что мог увидеть там, внизу. И, заглянув за самый край, он закричал изо всех сил: «София!!! София!!!».

Словно услышав его, волны схлынули, обнажая камни, на которых сквозь пену морского прибоя он разглядел крохотное тельце, облепленное белой мокрой тканью платья.

Крик отчаяния, тоски и невыразимой муки разнесся над океаном.

Переполошились и взлетели чайки, гнездившиеся в скалах. Едва он стих, как раздался второй. Закипая в человеческом горле, он нес в себе злость, горе и боль.

Смотритель не помнил, как отполз от края обрыва. Чудовищная гримаса, исказившая его лицо, могла бы испугать любого смельчака.

Продолжая кричать, задыхаясь, словно в агонии, он что было сил пытался устоять на ногах, хотя больше всего ему хотелось разбежаться и прыгнуть вниз в эту бездну и позволить камням внизу оборвать его жестокие страдания.

Спотыкаясь, ничего не видя от льющихся слез, он добрался к подножию скалы, где лежала София. Грохот океана заглушал его вой, а горло так саднило и горело, будто в него налили расплавленный свинец.

За утесом смотритель увидел ее на мокром плоском камне, скорчившуюся, неподвижную. Петер рухнул на колени перед ней, трясущимися руками коснулся ее щеки, и вдруг… до него дошло, что на ее теле и голове нет крови.

Какое-то время он тупо смотрел на ее розовые щечки, а затем изумленно вздохнул, заметив, как на нежной тонкой шейке бьется ровный пульс. Вытаращив глаза, касался ее еще и еще, пока не осознал, что дочка жива.

Да, она была без сознания, но дышала. Была жива! Петер рассмеялся, закричал, но теперь от радости.

«Господи! Господи!» – благоговейный восторг накрыл его.

Невероятно! Упасть с такой высоты на камни и остаться живой и невредимой, без единой царапины!

Не веря своему счастью, повторяя то имя дочки, то восхваляя Бога, смотритель осторожно осмотрел ребенка, целы ли кости. Но София просто спала или была в обмороке.

Петер подхватил дочку на руки, увязая в песке, осыпал отческими поцелуями ее личико, на дрожащих ногах побежал к маяку.

Агата сидела у камина, помешивая сахар в чае, то и дело задевая края фарфоровой чашки. Иногда она бросала быстрый взгляд на часы, недоумевая, куда мог запропаститься ее милый племянник.

Было пятнадцать минут пятого, а он никогда не опаздывал к вечернему чаепитию, как и за все годы ни разу не опоздал ни к обеду, ни к ужину. Любимый им яблочный пирог, который пекли специально для Деметрия, остывал на блюде.

Служанка, за которой послала Агата, ответила, что видела мальчика в последний раз в полдень у ворот. Кажется, он отправлялся на прогулку.

«Что же могло так задержать моего крошку? – взволнованно думала женщина. – Разве что…»

Она вздохнула, и пальцы ее затряслись. С мальчиком могло случиться что-то нехорошее. Агата вскочила, расплескав чай. Ждать было выше ее сил. Она велела слугам искать Деметрия. Но им не пришлось идти слишком далеко.

Бледный, как сама смерть, ребенок появился в проеме входной двери, обвел присутствующих пустым взглядом, и рухнул, как подкошенный, к ногам обомлевшей тетки. Он ничего не видел и не слышал, а в этой навалившейся в него темноте было столько покоя, что он позволил поглотить ей себя без остатка.

Следующие три дня мальчика сотрясала жестокая лихорадка.

Его тело становилось то холодным, как лед, то горячим, как раскаленный металл. Тетка не отходила от постели больного и непрестанно молилась, не находя себе места от тревоги. Она всей душой привязалась к племяннику, полюбив, как родного сына. Иногда между мольбами к небесам она посылала проклятия своему жестокому и глупому братцу, не пожелавшего навестить больного мальчика.

Впрочем, как ей сообщили, маленькая сестренка Деметрия сильно простудилась, когда играла на берегу океана на холодных камнях. Зная, как Петер обожает дочь, было неудивительно, что он предпочел остаться рядом с ней.

Что касается мальчика, то врачи терялись в догадках о причине его болезни. Заболевание протекало бесконтрольно, сбивать жар или поднимать температуру тела не удавалось. Организм Деметрия самостоятельно то охлаждался, то разогревался. Попытки завернуть его в несколько одеял или растереть не приносили желаемых результатов. Его тело коченело и становилось буквально ледяным.

Если бы не прерывистое дыхание, можно было бы подумать, что мальчик расстался с жизнью. Спустя какое-то время температура стремительно взлетала, отчего можно было обжечься, касаясь больного ребенка.

По всем признакам он должен был умереть, к ужасу тетки, но врачи раз за разом констатировали необъяснимую жизнестойкость и силу ребенка.

Деметрий не приходил в сознание, но иногда выкрикивал бессвязные слова. Удавалось расслышать, как он произносит имя сестры.

«Бедный мой мальчик! – тетка так и заходилась в рыданиях, гладя его по мокрым спутанным волосам. – Какой же твой отец бессердечный! Так обижать свою кровинушку!».

Причитания эти, впрочем, длились недолго. Добрая женщина понимала, что будь Петер поласковее с сыном, то она, Агата, была бы обречена встречать старость в одиночестве, в окружении слуг, среди дубовой мебели, уже тронутой жучком, и тяжелых пыльных портьер.

Да, она любила свой дом, драгоценный фарфоровый сервиз на двадцать пять персон, тяжелые серебряные четки и висевшие вдоль стен картины достойных художников. Весь дом с его богатым наследством она, не задумываясь, отдала бы в обмен на жизнь и здоровье дорогого Деметрия.

На исходе третьего дня, ближе к полуночи, дыхание мальчика стало ровным, температура тела приблизилась к обычной, а сам он открыл глаза.

Тетка стала звать врача и схватила маленькую теплую ладонь в свою руку, взволнованно спрашивая, как он себя чувствует. Деметрий неторопливо обвел взглядом спальню, помолчал еще с минуту, затем попросил воды.

Тетка немедля исполнила его просьбу. Он жадно осушил один стакан, затем второй, третий, и, наконец, напившись, довольно вздохнул. Изумленная тетка терпеливо ждала, пока ребенок напьется, погладила его по ручонке и принялась расспрашивать, что же с ним стряслось в тот злополучный день.

Деметрий молчал. Он не сводил темных глаз с ее лица, в них появилось какое-то новое выражение. Какое именно, Агата не могла понять, но этот новый взгляд смутил ее, будто это не она была старше его, а он прожил длинную, невероятную жизнь, полную тайн и приключений.

Ребенок перевел взгляд в потолок, произнес всего одну фразу «хочу спать», и ресницы его мягко коснулись щеки.

Тетка, счастливая тем, что болезнь отступила, на цыпочках вышла из комнаты, чтобы спуститься в сад, прогуляться и подышать свежим воздухом.

Что же с того, что мальчик странно смотрит? Просто малыш много перенес. Пусть отдыхает. Еще расскажет, что с ним приключилось.

Но прошла неделя, а Деметрий так и не дал вразумительного ответа на теткины расспросы.

Она услышала, что, когда он был в лесу, ему внезапно стало очень нехорошо и он еле нашел в себе силы добраться назад домой. Мальчик помнил только это. При этом лицо его было столь чистым, светлым, а голос – ласковым, что тетке ничего не оставалось, как поверить ему.

«В самом деле, зачем малышу врать, ведь он так пострадал», – думала она.

Мальчику стало намного лучше, но тетка строго-настрого велела слугам не спускать с него глаз и не разрешать выходить ему за ворота, пока не окрепнет.

Деметрий понимал, что в данных обстоятельствах ему лучше подчиниться.

Как же София?

Все, что произошло в тот миг у обрыва, он отчетливо запомнил, и это не давало ему покоя.

Деметрий видел, как отец уснул под деревом, как сестра резвилась у обрыва, и наблюдал издалека.

Пригорок у обрыва весь порос травой и кустарником, и Деметрий мог затаиться там, чтобы следить за играющей сестрой. Ему открывался вид на океан, прибрежные камни и крутой склон. Мгновение, когда сестра, подгоняемая ветром, запуталась в собственных волосах и бежала к самому краю, врезалось в его память.

Когда девочка занесла ногу над пропастью, и он понял, что сейчас она упадет, внутри него произошло нечто пугающее. Время словно остановилось, раскололось на части от сжавшего страха: любимый человек сейчас разобьется о камни, и он навсегда потеряет ее.

Повинуясь непонятному порыву, мальчик выбросил руки вперед по направлению к падающей сестре, и все в нем отозвалось такой дикой, мучительной болью, что он прикусил язык до крови.

Будто вся масса океана накрыла его с головой, не та, красивая и зеленая, что у поверхности, а та, что таится в самих его глубинах. Черная, беспросветная, неведомая. В этот миг появился другой Деметрий: незнакомый, раздираемый на части, дрожащий от неистовой силы, что пробудилась в нем.

Сквозь пелену своих мук он видел, как летевшая навстречу гибели сестра вдруг замедлила падение, и, словно паря над волной, медленно опустилась вниз.

Деметрий не понимал, что случилось. Не мог дать никакого разумного объяснения своим действиям и тому, что увидел. Впрочем, ему было сейчас не до этого.

Тело словно объяло потоком беспощадного пламени. Невероятная боль потрясла его, как и новые ощущения, что родились в нем.

Как-то ему случилось обжечь пальцы огнем свечи, но тогда он сразу отдернул руку. Кожа сильно покраснела и болела долго, невзирая на то, что заботливая тетка смазывала ожог гусиным жиром три раза в день. Так вот этот ожог показался совершенно незначительным пустяком по сравнению с тем, что он испытал у обрыва. Мальчик хотел броситься к Софии, но в тело словно вонзилась разом сотня ножей, и, захрипев, он ничком рухнул в траву, хватая воздух ртом. Потом увидел отца, услышал его голос, полный тревоги, и понял, что тот ищет дочь.

Слишком потрясенный случившимся, ребенок едва нашел в себе силы, чтобы добраться к теткиному дому. Самое главное: София была жива.

Когда он очнулся в уютной постели, первыми были мысли о сестре. Деметрий попытался почувствовать, что сейчас происходит с Софией, но оказалось, что не может этого сделать. Мальчик слишком ослаб, и лишь по разговорам вокруг стало ясно, что девочка простудилась и теперь выздоравливает.

Большего ему и желать не хотелось. Нужно было набираться сил, чтобы снова покинуть дом.

У тетки состоялся званый вечер с праздничным ужином. Понятное дело, гости за столом вовсю сплетничали. Деметрий сидел в уголочке, неторопливо поглощая свой кусочек пирога, и слушал.

Оказывается, в прошлое воскресенье смотритель маяка пожертвовал крупную денежную сумму церкви и поклялся ничего крепче кофе не пить, призывая в свидетели Бога и людей.

– Вот уж, правда, чудо свершилось, – сказала одна кумушка другой. – Всем же известно, что Петер без бутылки рома день не начинает. Поглядим.

– Не выдержит, – подхватила другая. – Уверяю вас, еще увидим его навеселе. Муж говорит, как бы и вовсе маяк не спалил, пьяница.

– Тсс, тише, – прервала ее первая женщина. – Все-таки он приходится родным братом нашей дорогой Агате.

– Вот уж, воистину, родственников не выбирают. А как вам история с бедняжкой Деметрием? Отослал мальчика прочь, как собачонку, и живет себе дальше.

– Верно, верно, – закивала ее собеседница. – Зато он души не чает в дочке. Для нее он хороший отец.

У Деметрия тем временем не дрогнул ни один мускул. Ему было все равно, что отец забыл о его существовании. Он ждал хоть каких-нибудь новостей о сестре, но, к своему разочарованию, о ней он больше не услышал ни слова. Все, о чем говорилось, он и так знал. Ни единого намека на загадочное происшествие.

Зато о нем самом тетка постоянно заводила разговор, а кумушки ей поддакивали, радуясь его аппетиту и здоровому цвету лица. О себе ему было слушать совсем не интересно.

Попросив разрешения пойти в свою комнату, он вежливо со всеми попрощался и отправился наверх. Только перед тем как закрыть дверь, попросил служанку не заходить к нему и не мешать, так как он очень утомился.

Деметрий, дождавшись, когда за дверью стихнут шаги, решительно переоделся, свернул подушку и одеяло на кровати таким образом, чтобы издалека этот сверток можно было бы принять за спящего человека. Затем открыл окно, перебрался по карнизу и ловко спустился в сад под ярко освещенными окнами, откуда доносились громкий смех и звуки фортепиано.

Как же долго он ждал!

В доме смотрителя маяка было, напротив, очень тихо. Петер сидел в гостиной, пыхтя трубкой. Его жена, как обычно, расположилась в кресле-качалке у окна с вязанием, а Клара убирала посуду со стола.

– Кофе-то налить?

– Нет. Хотя, погоди-ка. Отнеси мне его в кабинет. Хочу посидеть там немного. София уснула?

– Спит, как ангел небесный, – кивнула экономка. На ее изрезанном морщинами лице засветилась улыбка.

– Ну, и слава Богу!

Из трубки вырвался голубоватый дымок. Пахло табаком и кожей. Смотритель любил этот запах, как и запах рома, но теперь, когда он поклялся не брать в рот ни капли, ему придется довольствоваться трубкой и хорошим кофе.

С того самого дня, как он нашел Софию на камне, целехонькую, только промокшую насквозь от морской воды, он второй раз уверовал в Господа.

Петер смотрел на пляшущие в камине языки пламени. Воспоминания так и закружились в голове.

Девочка пришла в себя, когда он нес ее на руках и сначала даже расплакалась, но потом успокоилась и рассказала отцу, как заигралась у обрыва и упала вниз, но что-то подхватило ее, а потом она уже ничего не помнила. Только сильный шум прибоя, падение и холод морской воды.

– Боже, – причитал мужчина, – спасибо тебе! Ангелы твои подхватили мою девочку, не дали старому дураку с ума сойти от горя! Уж я отблагодарю тебя, Господи! И даю зарок тебе, не пить это пойло дьявольское, отнимающее рассудок у хороших людей!

Клара так и выпучила глаза, когда смотритель заявил, что отныне ром ему омерзителен, велев отдать все запасы в ближайший трактир, чтобы пили за здоровье Софиюшки и его самого.

– Сдурел, совсем сдурел!

– Радуйся, дура! – Петер так и покраснел от злости. – Больше не стану пить этот проклятый ром. Ты же этого хотела!

Экономка покачала головой с сомнением.

– Так-то оно так. Только диковинно мне это.

– Не твоего ума дело, – огрызнулся смотритель. – Делай, что говорят. Чтоб к вечеру ни одной бутылки в доме не осталось, от греха подальше.

В городе пошли слухи.

Кто-то даже предположил, что Петер спьяну пришиб кого-то, а теперь хочет замолить вину перед Богом. Впрочем, потом стало ясно, что всему причиной маленькая София. Будто она заболела тяжело, а вылечилась только после обета, данного отцом.

«Неужто я не буду благодарен Господу моему, что не отвернулся от меня в мой темный час?» – вопрошал себя смотритель, стараясь не отвлекаться на грохот последних бутылок с ромом, которые увозили помощники трактирщика, обрадованного столь щедрым подарком. «Главное, Софиюшка моя жива и здорова. Не устану восхвалять тебя, Боже, до самой смерти».

Трубку он стал теперь гораздо чаще набивать, что и говорить.

«Конечно, – оправдывался он, – и это дело бесовское, но так я хоть в ясной памяти пребываю».

Чтобы не увлекаться сладостными воспоминаниями об ароматной янтарной жидкости в толстой бутылке, Петер нашел себе новое занятие: начал мастерить игрушки из дерева для своей милой девочки. Так он мог сидеть подолгу в кабинете или на крыльце, покуривая трубку, ловко орудуя острым ножом.

У ног его частенько сидела сама София, перебирая вырезанные из липы игрушки, а затем, утомившись этим занятием, забиралась на колени к отцу с просьбой рассказать какую-нибудь историю или почитать сказку.

И он рассказывал. О добром ангеле, которого приставили из воинства небесного к маленькой девочке, чтобы заботиться о ней и оберегать от всяких бед. И как однажды дьявол заманил ее на высокую скалу, чтобы лишить жизни невинное создание и огорчить Господа. Но ангел, который находился рядом, вовремя разгадал дьявольские планы и заслонил девочку своими белыми и мягкими крыльями от беды.

– Чудесная сказка, папочка, – София вовсю улыбалась. – Расскажи еще.

Смотритель задумчиво держал в руке лошадку, срезая с нее опилку за опилкой.

– Вот и не верь в чудеса после этого, – говорил он и качал головой. – Увидеть бы этого ангела.

– Знаешь, папочка, – девочка посмотрела на кончики своих нарядных туфелек, – а ведь ко мне приходит такой добрый ангел, весь в белом. Настоящий!

– Правда? Расскажи-ка мне. Какое у него лицо? – сказал отец, убежденный, что дочке снился сон.

София задумалась.

– Лица я не видела, оно находилось в тени. Но голос его был такой добрый, что я сразу поняла: это мой дорогой друг.

– Вот оно что, – произнес Петер. – Что же он говорил?

– Что любит меня и никогда не оставит. А когда он обнимал, мне было так спокойно, так легко, словно Божья благодать спустилась. Чудесно, да?

– Гм, и правда, чудесно, – пробормотал смотритель, озадаченный этим заявлением.

– И, знаешь, что самое удивительное, папочка?

Петер вопросительно посмотрел на Софию, подняв брови.

– Что же, моя хорошая?

– От этого ангела пахло луговыми травами и цветами, а еще чем-то очень знакомым и таким родным, что я сразу полюбила его. Такое чувство, будто я знала его всю жизнь.

Почему-то от этих слов смотрителю стало немного тревожно на душе. Он отложил игрушку, притянул девочку к себе и усадил на колени.

– И давно он к тебе приходит?

София чуть нахмурилась и принялась загибать пальчики, отсчитывая дни.

– Три…Восемь…Двенадцать… Кажется, не меньше четырех недель. А может и лет. Не могу сказать.

Девочка пожала плечами.

– Гм. А что же ты раньше не говорила?

– Это был наш маленький секрет. Ты ведь не сердишься?

– Нет, но…

Он замолчал, качая головой, пытаясь избавиться от возникшего неприятного чувства. С чего ему бояться сновидений?

– В следующий раз, когда он придет, попроси его выйти на свет и показать свое лицо. Если он посланец Господа, он тебе не откажет.

Случай на обрыве изменил ход семейной истории и перевернул жизни двух людей: отца и сына.

Первый стал спокойнее, второй – задумчивее. Отец, растревоженный, взволнованный новыми отческими чувствами, внезапно вспомнил, что у него есть и сын.

Смягчившись, он размышлял о том, что будь близнецы вместе, беда могла обойти их стороной. По рассказам Агаты, мальчик был очень воспитанный, смышленый и послушный.

Может, тогда ему показалось, что Деметрий подвержен влиянию злых сил? Скорее всего, это все алкогольный дурман так действовал на него, что он возненавидел бедного ребенка, а ведь невинное дитя вовсе того не заслуживало.

Сам же Деметрий не испытывал мук одиночества или отсутствия родительского тепла. Он был благодарен тетке за чуткость и нежность, но взамен не мог отплатить ей тем же. Все его чувства были связаны с одной Софией. Сейчас же, кроме мыслей о сестре, его взбудоражило открытие, которое он совершил в тот роковой миг.

Когда там, у обрыва он протянул к ней руки, он словно дотронулся до нее не только мысленно, но и физически. Будто его руки невероятным образом протянулись через расстояние между ними, и он готов был поклясться, что ощутил тяжесть ее падающего тела, прикосновение к ткани ее платья под ладонями. Тогда, кроме бесконечного страха и ужаса за сестру, он пережил самую мучительную и острую боль за всю свою жизнь.

Думая над этим, Деметрий пришел к выводу, что если он смог сделать это однажды, то, скорее всего, сумеет повторить свой трюк снова, пусть даже ценой ужасной боли.

Он и забыл, что когда-то, будучи пятилетним ребенком, сумел остановить бросившегося на него пьяного отца. Тогда он был слишком мал, чтобы запомнить, но сейчас стал достаточно взрослым, чтобы осознать: такая сила – бесценный дар, которым необходимо научиться владеть в совершенстве.

Деметрий принялся экспериментировать.

Стоя в саду, он подбрасывал кверху яблоки, а потом пытался движением руки остановить летящие вниз фрукты. Закон гравитации был суров: яблоки падали вниз, не слушаясь мысленных команд ребенка.

За этим странным занятием его не раз заставала тетка. Но она предположила, что мальчик хочет повторить фокус, который видел на рыночной площади, когда к ним в город заезжал бродячий цирк.

Тогда Деметрий не выказал никакого интереса к жонглерам и акробатам. Впрочем, ее обрадовало, что мальчик быстро поправился от лихорадки. Теперь она была готова позволить ему что угодно.

Вот уже который раз он получал увесистые удары по лицу от падающих яблок, но это обстоятельство не могло его остановить.

Деметрий недоумевал. Прошла неделя, но он не ощутил и намека на то, что случилось тогда. Не было той мощи, того взрыва, дикой бурлящей силы, что обожгла изнутри.

В чем же дело?

Может, нужно встать у воды под сенью деревьев? Или надеть ту самую одежду, что была на нем в тот день? Ничего не выходило. Яблоки не желали замедлять свое падение.

Неожиданные обстоятельства на какое-то время отвлекли его от проводимых опытов.

Однажды, спустившись в гостиную, он увидел там отца, державшего за руку Софию. Немного смущенно отец сказал, что это его родная сестра (будто он не знал!), что отныне они могут играть вместе и приходить друг к другу в гости, когда пожелают. Ведь, как-никак, дети являются единокровными.

Агата плакала от радости, а потом все уселись за стол обедать, только Деметрий почти не ел и не сводил глаз с сестры.

Смотритель пристально за ним наблюдал, но на этот раз не заметил ничего демонического в этом спокойном и почтительном мальчике, устыдившись дурных мыслей, из-за которых сестра с братом оказались разлучены.

«И верно, что я старый дурак, – думал он. – Детям-то лучше вместе, а не врозь».

Тетка, обожавшая племянника, несказанно обрадовалась этим внезапным переменам к лучшему. Никто не собирался разлучать ее с дорогим Деметрием. Дети могли жить и в доме у маяка, и здесь. Места хватит всем.

Ну, а Деметрий… Его маленькое сердце ликовало. Черты лица, такого красивого, но неизменно настороженного, будто он всегда ожидал некой опасности, теперь заметно смягчились.

Мечта сбылась. Сестра снова была рядом. Теперь можно не сбегать в утренних сумерках из дома, чтобы побыть с ней.

Он вновь обрел счастье.