Волшебный меч Курыкан

Глава 3

Посольство Серенгина

Московский царь Алексей Михайлович вовсе и не был «тишайшим». И повоевал, и побил многих. Да и в миру был твёрд и последователен в достижениях своих целей. Царю – царёво! Жестоко подавив восстание Степана Разина и раздав новые привилегии дворянам, он устремился к абсолютной монархии. Не без успеха. Воюя, между тем не забывал про экономику своего царства-государства, поощряя торговлю. Частенько прибегал к протекционизму – это при нём был принят Таможенный и Новозерновый уставы, которые серьёзно облегчили жизнь русскому негоцианту.

А про внешнюю политику и говорить нечего – был и разумен, и решителен, да и жесток, когда необходимо.

Это при нём Украина воссоединилась с Россией, и Речи Посполитой ничего не оставалось, как этот факт признать.

Это он начал движение к Балтийскому морю, успешно повоевал с Османской Портой, это при нём армия начала подвергаться реформе. А вот времени у Алексея Михайловича-то и не хватило. В 47 лет ушёл! И, разумеется, не вовремя! Царедворские смуты начались – немудрено при двух малолетних наследниках – Иване и Петре. Последний – дивное дитя, которое, став Петром I, известно, что с патриархальной Россией сотворил!

В отдалённых уголках царства почуяли, что Москва занята делами ближних княжеств да европейскими коллизиями, то тут, то там вспыхивали бунты-восстания. Этому способствовали и территориальные проблемы. В частности, с Китайской империей оставались неурегулированными пограничные вопросы. Ничего хорошего смутные времена не приносят, одни огорчения и потери.

…Шёл 1686 год. Немало лет минуло с той поры, как Ефимий, Кирьян, Михей и Хват тайно были отправлены в секретную экспедицию на остров Ольхон – самый большой на Байкале. Туда, по дипломатическим донесениям, монгольский Очарой-хан снарядил своих лазутчиков, приказав найти и доставить ему котёл Чингисхана. Острожники планы шпионов расстроили и после многих приключений вернулись в Иркутский острог.

С тех пор многое изменилось. Острог стал городом. Прежний воевода Яков Иванович Похабов отбыл на другое место службы. Вместо него поставили Леонтия Кислянского – дипломата и художника. Много чего успел новый воевода: знатно писал иконы, расписывал храмы, слыл талантливым рудознатцем, в Енисейске послужил, получил чин письменного головы…

Живописцем, кстати сказать, слыл хорошим, золочением и серебрением славился. За труды свои стал московским дворянином. А теперь вот в Иркутске – главный.

Время такое наступило, что царю сведущие люди понадобились, которые в месторождениях руды разбираются, краски, слюду, нефрит добывать умеют. Здесь Леонтий проявил себя как знаток горного дела: сумел найти слюду около Байкала и на Ангаре, голубую краску на Витиме, графит, жёлтую краску и красную – в окрестностях Селенгинска…

А ещё Леонтий открыл в Иркутске иконописную мастерскую, завёл учеников. Вот какого воеводу посадили управлять городом.

По вечерам Леонтий частенько отправлялся в иконописную мастерскую. Писал сам да приглядывал за молодыми учениками. Хотел, чтобы здесь, в Иркутске, утвердилась его школа иконописи. И то – хорошие ученики подобрались, смышлёные.

Вот и сейчас воевода собирался в иконописную. Но не случилось – влетел запыхавшийся, весь в пыли гонец от приказчика Тункинского острога Могулёва. Поглядев на гонца, Леонтий спросил:

– Гнал?

– Так, как не гнать, когда воевода приказал срочно известие передать.

– Ну, передавай!

– Велено на словах сказать. Писать было некогда, торопились очень.

– Ну, давай на словах.

– Просил воевода сказать, что прибыло в острог посольство Очирой Саин-хана, большого правителя северо-монгольской стороны. А во главе посольства – Серенгин Зорикту, человек бывалый, хитрый и знающий.

Гонец, донеся послание, как-то сразу успокоился. Он свою работу сделал. Теперь с любопытством рассматривал Леонтия, главного человека в новом рубленом городе Иркутске. Слыхал о нём, иконы пишет.

– Всё?

– Так всё.

– Тогда иди отдыхай.

– А передать что?

– Передать? Так соберёмся, обсудим, поразмышляем, чего услышишь – то и передашь.

Гонец кивнул и вышел.

Передавать действительно было пока нечего. А краткость сообщения не позволяла сделать хоть какие-то распоряжения.

Не нравился Очарой иркутскому воеводе. Будучи вассалом китайского богдыхана, норовил свою собственную политику вести. Играл! Отправлял, однако, послов своих в Москву жаловаться на селенгинских жителей, обвинял их в набегах и грабежах. Не по делу Очарой обижался, хитрил. Сам нарывался на конфликты. Всё пугал казаков, наговаривал, натравливал на них бурят, да и своих монголов в набеги отпускал, а когда тунгусский князец Гантимур с племенем на русскую сторону переселился, то и вовсе распоясался. Требовал выдать Гантимурку, людей засылал под видом купцов разузнать про гантимуровский улус. Китайские пограничники тоже хотели Гантимура вернуть.

Однажды Очарой доигрался и сам себя перехитрил. Дело было так.

Переход Гантимура в русские земли Очароя так взбесили, что он стал посылать своих людей в набеги аж до Еравнинских озёр. Тунгусы Телембинского острога стали жаловаться, что табунутские воровские людишки собираются в большие отряды – доходило до двух тысяч человек – и промышляют соболя на чужой территории! Да ладно бы зверя брали, но и самих тунгусов побивают.

Леонтий знал, что воевода Шульгин с Очароем встречался, писал ему, так, мол, и так, попридержи своих разбойников. Но тот юлил и мер не принимал. Тогда воевода Телембинского острога собрал войско в 400 служилых да охочих бойцов, которые в степи табунутов около тех самых Еравнинских озёр положили. Тогда-то Очарой зашумел, занервничал. В жалобы ударился. Но против фактов куда: что хотел – то и получил.

Другой раз Очароя свои спасли – брат Кутухта. История приключилась такая. Когда китайцы разорили Албазин, цари Иван и Пётр Алексеевичи в Китай грамоту отписали. Дескать, никому война не нужна и будет отправлен для переговоров окольничий Головин.

Пока послы с одного конца света на другой добирались, богдыхан потребовал помощи у Очароя и Кутухты. И Очарой чуть было не напал на Селенгинский, Братский и Балаганский остроги. Кутухта брата отговорил. В тот раз сладили. Но ненадолго…

Когда Фёдор Головин пришёл к китайской границе, Очарой смекнул, что русское войско прибыло невеликое, человек 200. Монголы вдвое больше народу собрали, да к тому же при пушках и огнестрельном бое.

И потребовал Очарой возврата братских, которые кочевали по обе стороны Байкала. И опять Кутухта проявил талант дипломата – стал посредником между китайцами и русскими. Не без боя, не без стычек, но до сражения не дошло. Всё миром уладили.

И вот теперь посольство!

Было от чего схватиться за голову воеводе Леонтию. В остроге людей раз-два и обчёлся. А надобно показать, что много, что ни в чём у Иркутска нет недостатка, а в людях и вовсе.

Придумал хитрость Леонтий – решил устроить очароевскому посольству встречу, как если бы в столице дело было…

В воеводской избе собрался ближний круг – дьяки и подьячные. За длинным столом кроме приказных расположились купцы гостиной сотни Ушаков, Бобровский, от приказчика Тункинского острога Могулёва человек.

Сидели и решали, как встречать посольство.

– Леонтий Константинович, дозволь спросить.

– Говори, купец, чего надумал?

Ушаков встал, оглаживая пышную бороду.

– Мира хотим или повоевать?

– От те на, воевать! Сам ведь знаешь, зачем нам воевать? Да и нет у нас такого войска, чтоб всю степь побороть.

– А крепость есть! – Ушаков впился ладонями в столешницу.

– Точно, крепость есть. Пасад есть, торг идёт, караульные на башнях дозорят, а войска нет.

– Так и я о том же, Леонтий Константинович! Нам зачем через Очароя с богдыханом ссориться? Мы послушаем, что монголы попросят, да и подумаем, как лучше ответить.

– Предлагаешь, значит, закрыть глаза на очароевские проделки? Они нас задирают, грозятся, а мы мириться? Тебе, купчина, конечно, мир подавай. Караван в пути! – Леонтий хитро посмотрел на Ушакова. Но тот, словно бы не поняв воеводской насмешки, продолжал:

– Караван в пути, а драка ничего не решит. Сейчас не решит. Пока «там», – Ушаков поднял палец кверху, – не договорятся, надо наблюдать и в свару не ввязываться, чтоб под раздачу не попасть. Силов-то у нас военных маловато будет, а торговлишка какая-никакая посильнее сабельки. Сабелькой-то не всяк машет умело, да и польза от покалеченного невелика – ни пахать, ни сеять без рук, без ног! Ну, примем Серенгина Зорикту как умеем – тихо, ласково, хлебосольно…

Леонтий усмехнулся – народу что с сабельками, что с грабельками, – мало. Толпы даже не составить для видимости.

Леонтий умел, а главное, любил слушать, вслушиваться в слова, подмечать интересные мысли. Когда сам говоришь, многое пролетает мимо незамеченным и недооценённым. Правильно молчать, когда говорят все желающие, считал Леонтий большой наукой. Да по весу слово молчащего всего ценней.

Шумели ещё долго, все, кто хотел сказать, – выговорились. Но окончательного решения воевода не принял. Решил подождать, всё взвесить. Само придёт.

– А мы подумаем, подумаем, Леонтий Константинович. Чай, не впервой тень на плетень наводить.

За столом все дружно прыснули смехом.

– Ох, и тяжёлая у купца Ушакова жизнь, проверю, однако, твои записи, купец.

– Да ради такого дела, Леонтий Константинович, счас же начнём тесто заводить да вино цедить.

За столом опять зашумели, заговорили, разголосились…

– Прав Ушаков, надо посольство принимать.

– Воевать не с руки, нема воинов!

– Как воевать – так сразу не с руки, не с ноги, не с головы! Дашь слабину – сядут на шею, не слезут потом.

Леонтий Кислянский и сам понимал, что лучшая тактика, когда ни войска, ни огневого боя не хватает, – тянуть время. Знал, что очароевские послы в Москве ждут аудиенции у царей, знал о зависимости самого Очароя от китайского императора. Но так же хорошо знал о давней идее хитрого монгола возродить империю Чингисхана. Лавры великого покорителя половины мира не давали ему покоя. С чего бы? Кто Чингисхан и кто Очарой! Слышал и то, что лазутчики Очароя рыскали везде в поисках ханских реликвий. Вот и на Ольхон забирались – искали котёл.

– Однако, встретим посла с почестями, с праздником. Пусть Серенгин Зорикту расскажет, как уважили его посольство.

…Все разошлись, и Кислянский засобирался было в мастерскую. Но в последний момент почувствовал, что хочется побыть одному. Ничего не делать, просто сидеть, глядеть на свечу и не двигаться.

Сколько лет уже в Сибири? В Иркутск, считай, третий раз его на воеводство посадили. А нонча цари Иван и Пётр указ дали – впредь в воеводах вместо прежних двух лет быть по четыре, пять, а то и более, «глядя на достоинство оных».

«Видать, достоинства у меня с лихвой, коли столько служу, – подумал Леонтий. – Эх, дьяки вы столичные, плохо Сибирь ведаете. Это ж как они размышляли в приказах, чтобы в конце концов прийти к выводу, что долгая служба поможет устранить потери казны! Дескать, воеводы часто менялись и беспошлинно, дескать, провозили к новому месту службы вино и разные товары. Ладно бы только прогонные деньги на поездки с отчётами в столицу тратить, тут никуда не деться. Но ещё каждый раз струги надобно строить, опять же – ямщикам платить за обывательские подводы…

А намедни дьяков и поддьяков возвеличили – отныне все дела и отписки государям присылать не иначе как скреплённые по листам да за подписью воеводы и со скрепою подьячих. Ясно дело, подпись поставил – в связку попал. Слово не воробей, сказал – мазал, а скрепу сделал – всё. Не отвертеться, на других не свалить.

Господи, а сколько свечей пожгли из-за другой истории! Ещё при отце наследников, царе Алексее Михайловиче, велено было, чтобы во всех приказах судьи и дьяки на службу «поранее» приезжали, а из приказов выходили попозже. А потом и разъяснили – за дела садиться с часу ночи и заниматься до восьми часов. Считай, работали в самое тёмное время, когда спать по природе человеческой надлежит… Замирить бы всех да попроситься на покой, – подумал Леонтий. – Устал… и на живопись совсем времени не остаётся».

…Посольство остановилось в местности под названием Мельничный луг за Ангарой. Сюда прибыли иркутские казаки, чтобы сопроводить дипломатов к воеводе. На берегу их ждал дощаник[2] с пушками. Их по случаю торжества начистили до блеска. Плыть недолго, но всё равно монголы с опаской взошли на судно – не по душе им, степнякам, водные путешествия.

К берегу пристали выше острога. Коней оставили слугам и отправились на переговоры.

Вдоль улицы, по которой двигалось посольство, воевода выставил, считай, всех, кто был в Иркутске. А было 336 служилых, посадских, промышленных людей. Все они под знамёнами да под барабанный бой приветствовали гостей. Для пущей толпы даже «гулящих» людей отмыли, приодели и накормили. Дали им пики и пищали, но строго наказали – стоять прямо. А ещё 60 всадников гарцевали вокруг.

Торжественная встреча началась на славу – послам такие почести и многолюдство понравились. Но толпой дело не обошлось. Уже в самом городе на площади перед посольской избой увидели монголы выставленную на показ крепостную артиллерию.

Пригласили Серенгина Зорикту на крыльцо, обитое красным и зелёным сукном. Провели в избу. А там столы под коврами, лавки под паласами. Во главе стола воевода Леонтий, рядышком – приказные и служилые люди, купцы.

Леонтий Кислянский встал, подошёл к послу и, не дожидаясь, когда он скажет протокольные приветствия, заговорил первым, взяв инициативу в свои руки:

– Здравствуй, Серенгин Зорикту! Всегда рад видеть тебя в добром здравии и хорошем настроении.

– И тебе здравствуй, воевода Леонтий Константинович, – монгол расплылся в улыбке.

– Я слышал, ваши пастбища хороши, стада тучнеют и люди в степи всем довольны. Кругом мир и спокойствие.

– Это так, это так, – согласился Серенгин. – Всё хорошо, всё хорошо. Наш Очарой-хан мудро правит и во всём полагается на волю Тенгри[3].

– Очарой-хан – мудрый монгольский правитель. Наши цари в своей грамоте отметили его справедливость и желание жить в мире с их подданными.

Серенгин, конечно же, знал об этой грамоте Петра и Ивана Алексеевича, в которой они просили Очарой-хана оказать помощь русскому полномочному послу Головину в переговорах с цинским императором.

Серенгин закивал головой. Чего в словах русских царей больше – снисходительности, доверия? А может, такой плохой толмач попался и сделал негодный перевод:

«…мы, великие государи, наше царское величество и впредь к тебе, Очарою Саин-хану, наше царского величества милостивое снисходительство имети учнем…»

Первый раз прочитав послание, Серенгин обиделся и рассердился за снисходительный тон, но потом подумал, раз хан отправил замиряться с воеводами острогов, значит, он, Серенгин, всей цепочки желаний и действий правителей не знает, значит, есть что-то такое, что делает его миссию важной для Очарой-хана.

…После речей, пожеланий добра все ушли, а Кислянский и Серенгин Зорикту продолжили переговоры с глазу на глаз. Воевода знал о хитрой игре Очарой-хана, который, будучи вассалом китайского богдыхана, пытался вести свою самостоятельную политику и отправил послов в Москву.

Слушая Зорикту, Кислянский вспоминал недавнюю встречу с посланцами Бушухту-хана калмыцкого. Эту встречу он подробно описывал воеводе Щербатову.

Калмыки пришли из мунгальской земли людно: с жёнами и детьми, юртами и всем домашним скарбом. И было их ни много ни мало 70 человек. Да ещё бухарцы, торговые люди. Подьячные насчитали 170 верблюдов!

Возглавлял калмыцкое посольство мергень[4] Косючей и мергень Баахан. На прямой вопрос, зачем пожаловали, Косючей не моргнув глазом ответил, что послал его Бушухту-хан справиться о здоровье московских царей. Леонтий непроизвольно заулыбался, вспоминая, как долго они это выясняли. Воевода знал, что монголы, упустившие Гантимура и его стойбище, побаивались, как бы и бушухтаевские люди не захотели перебраться в русские степи.

Косючей много раз во время беседы говорил: «Наш Бушухту-хан с государевыми людьми живёт в мире, вот и отправил послов к Москве и в Тобольск. Прослышал Бушухту-хан, что есть люди великих государей в дальней стороне, близко Китайского государства, и отправил он своих посланцев проведать «государеву землю и бухарцев с торгом, чтоб-де жить в мире и впредь приезжать и торговать».

…На обеде в честь посла Серенгина Зорикту, когда было много чего сказано, монгольский посол поднял чашу, чокнулся с Леонтием и спросил тихо, чтобы никто, кроме них двоих, не услышал, о маньчжурах, настроенных агрессивно и дерзко нарушавших покой на границах.

Леонтий пожал плечами, поскольку много чего знал и слышал от лазутчиков, но делиться с непредсказуемым Очарой-ханом не хотел.

– Знай, воевода, в ближайшее время они будут воевать русские остроги, – сказал Серенгин.

Несмотря на то что косвенные сведения намекали на это, слова монгола были важны – степняки к маньчжурам были ближе и знали больше.

Леонтий поблагодарил посла за важную информацию и обещал немедленно доложить о том в столицу.

…Серенгин возвратился в степь и в самых мелких подробностях пересказал всё хану о поездке и встречах.

– Мой хан, подарки воевода Кислянский не принял.

Тот вопросительно посмотрел на Серенгина:

– Как так?! Подарки были бедные? Испорченные?

– Он сказал, что жалованьем пожалован и ничем не скуден.

Хан хмыкнул, но ничего не ответил. О двойном налогообложении бурят не договорились, подарки не приняли, о маньчжурах подробно не расспрашивали, значит – сами знали.

– Зря встречались? Серенгин!

– Не зря, мой хан. Приём был торжественным и почётным. Уважение к тебе, мой хан, выказали заметное. Торговлю поддержали.

– И?

– Воздержимся от набегов и стычек. Понаблюдаем, а потом решим.

…Потом была осада Албазинской крепости, Селенгинска и Удинска, попытки прорваться к Иркутску. Потом случилось и вовсе непонятное – десятитысячный монгольский отряд осадил Тункинский острог, который защищали 43 человека. Месяц шла осада. Десять тысяч против сорока трёх!

Острог прикрывал путь на Ангару, а значит – на Иркутск. Очередной штурм шёл три дня и три ночи – отбились! Отбились! Это немыслимо, но отбились. Кислянский вместе с отрядом в 120 человек отправился на помощь тункинским казакам. Сто двадцать человек да сорок три против десяти тысяч!

Что же случилось, как смогла горстка храбрецов противостоять неприятельской туче?! Монголы – храбрые воины – осаду сняли и ушли в степи.

В исторических хрониках записано, что за подвиг казаков и Кислянского наградили отрезами кумача. А воеводе кроме того дали ещё серебряный ковш, соболей и китайские ткани…

…Очарой-хан не выдержал. Получив помощь из Китая, осадил забайкальские остроги. И тут случилась замечательная история. Составилось против монголов ополчение, в которое вступили буряты с ленских улусов, с реки Белой, Китоя, Иркута. Из Иркутска пришло 200 служилых, промышленных и гулящих людей. И обоз с боеприпасами в 80 подвод! В итоге разбили войско Очарой-хана в пух и прах.

Как в воду глядел хан. Вновь начались переговоры о совместных действиях против монгольских войск. Кислянскому поручено было вновь «всякие наши великого государя дела делать заодно».

А потом наступил мир…

Глава 4

Задание воеводы

Прошёл год после секретого задания на острове Ольхон на Байкале, где монгольские лазутчики искали котёл Чингисхана. Да что там прошёл – пролетел, промчал, проскочил. Когда день-деньской в постоянных трудах и заботах, дни и ночи мелькают. Иркутским воеводам на лаврах почивать не приходилось – дел невпроворот. Даром, что ли, Иркутский острог ставили на века? Да и не острог уже – рубленый город! Событий уйма, чередом валят проблемы большие и малые. То из Енисейска нарочный, то «немирные» из-за холмов выскочат, пасад пугают. Тогда служилые на башни забираются, к обламу[5] быстренько пристраиваются, огненный бой настраивают. А те, немирные, на конях погарцуют, сабельками помашут, что-то своё прокричат, да и назад за холмы и лес ускачут, а острожным что ночь, что день глаз не сомкнуть.

Опять же – стройка нескончаемая. Уже вроде и башни стоят, и амбары, арсенал и стены высятся, однако воевода – выдумщик! То одно, то другое ему подавай. Нонче решил кочи[6] строить, а как же – Ангара рядом, Байкал под боком! У воды жить, а до моря на телеге трястить – неправильно.

К Яндашу, князцу мирных бурят, заехать надо: когда ясак[7] взять, когда по дружбе поговорить, поесть-попить.

Да кабы только это. Пасад растёт. Народ разный, за порядком следить время пришло. Караул никто не отменял. По хозяйству присмотреть тоже! Поле-огородец в порядке держать надо. Кто кормить будет?!

Летит времечко быстро!

После байкальских приключений Ефимий, Михей, Хват и Кирьян старались держаться вместе. Конечно, когда получалось. Домики справили, только хозяек пока не привели. Но об том не печалились – вся жизнь впереди, найдутся девушки-красавицы.

В конце дня после всех работ, бывало, шли к реке, разжигали костерок, болтали обо всём, вспоминали свои приключения, без злобы мыли кости строгому десятнику да землемеру Кузьмичу, который приехал из Енисейска, чтобы навести порядок в быстро растущем посаде.

– Где-то сейчас наши монгольские Джоги и Хоро, – лениво протянул Михей, помешивая в котелке иван-чай.

– Неужто соскучился? Так пулей, волосы назад сгоняй к немирным, они всё тебе расскажут, – гыкнул Хват.

– Злой ты, Хватушка, ой-ей злой. Кто за тебя такого девку отдаст.

– А кто-нить найдётся. Вот скоро печку поставлю, а где тепло – там и жёнка добрая и детки весёлые.

– Хорошо!

– Чего хорошо, Кирюша? – Михей подсел к нему поближе. – Чего хорошего? Сон, что ли, поймал вещий, делись. Мы тут все товарищи.

Кирьян крепко обнял Михея.

– Всё-то тебе, добрый человек, знать надо. А нету никаких тайн и снов нема – сплю как убитый. Только подушку увижу – и всё, проваливаюсь. Просто, Михей, хо-ро-шо-о! Каждый день при деле, воевода не серчает, дружки мои, слава богу, живы-здоровы. Вот, к примеру, Михей умничает без умолку, Хватушка силён, а Ефимий уму-разуму учит. Так чего ж ещё надо! Хо-ро-шо-о!

Поняв, что из Кирьяна ничего не «вытащить», Михей махнул рукой и замолчал, потеряв интерес к беседе «ни о чём».

– Михей, в котелке забулькало, поди, готов чаёк-то. Давайте уже почаёвничаем, да пора на полати. Завтра опять день-деньской работный.

– Счас, счас, Ефимушко, счас, голубчик, почаёвничаем. Куда спешить, раздольно как, ночь тёплая, братцы, тихая, светлая. Лето! Хо-ро-шо-о!

Только Михей стал снимать котелок с огня, послышались шаги. Этого гостя острожники, кажется, с закрытыми глазами разпознали бы. Вскочили, поправили одёжку. Замерли от удивления, глядя на воеводу. К добру ли сам пожаловал? Мог бы и призвать…