Духъ и Мечъ – Воичи Сила

Глава шестая

Перед наступлением темноты во дворе Загребского замка зажигали семь костров. Для каждого имелась корзина из металлических прутьев. Языки пламени играли бликами на каменной кладке, несли ощущение угрозы, великой жестокости. Тадеуш Загреба хорошо помнил, как в детстве он боялся смотреть на костры с балкона третьего уровня. Помнил, как убегал в глубь своей комнаты, закрывал двери на все замки, запрыгивал на кровать и укрывался с головой толстым одеялом. С возрастом просто уходил с балкона, а потом страхи ушли и ему очень нравилось смотреть на огонь и отсветы на стене.

Гулкий каменный коридор отзывался на каждый шаг пана Загребы. Он наизусть знал каждый выступ в стене с обеих сторон. Никто не имел права его сопровождать и уж тем более находиться в помещении под названием «рактаз». Там помещалась книжарня, казначейство и изолятор одновременно. Только в рактазе Тадеуш чувствовал себя в полной безопасности, не боялся подсмотра за ним своих близких и слуг. Кроме вентиляционных отверстий, выходящих на высокую стену, других соприкосновений с внешним миром не существовало. Все это придумал и соорудил отец Тадеуша. Оборудовал место для хранения золота и серебра, в шкафу разместил книги всех известных философов и богословов. Книги были тяжелы и писаны от руки и некоторые вообще являли собой единственный экземпляр. Больше других читалась «Большая книга» – громадный фолиант в деревянных обложках. Повествование начиналось с возложения королевской короны в 1253 году на Миндовга и его жену Марту. Коронацию осуществил епископ Хейденриг в присутствии магистра Тевтонского ордена Андриаса Старланда. Тут же был заключен договор с Тевтонским орденом, в котором новоиспеченный король благодарил братьев Ордена и Папу римского Иннокентия IV за коронацию и поддержку в борьбе с неверными.

Следующая глава книги посвящалась Великому князю Гедимину – основателю династии Гедиминовичей, от которой пошли династии Ольгердовичей и Ягеллонов. Гедимин построил Верхний замок в будущей столице княжества в Вильно. В 1323 году Великий князь в своей грамоте обратился к ганзейским городам Любику, Магдебургу, Бремену и Кельну, в которой приглашал купцов и ремесленников переселяться в Вильно, обещал обеспечить льготами и привилегиями.

С 1345 года на княжеском престоле находился Ольгерд. Отличился собиранием земель, подчинил Смоленское княжество, вместе с Тверским князем ходил к Москве. В итоге Москва подписала с Великим княжеством Литовским договор, по которому граница Московии проходила через город Можайск, а с другой стороны по реке Угре. Обозначение границ Московии отец Тадеуша обвел дважды, и строчки потому сильно выделялись, а слова о границах Москвы «сорок верст от центра» были подчеркнуты трижды.

В 1377 году княжеский стол занял Ягайло. Через восемь лет был подписан акт унии с Польским королевством. По условиям договора Ягайло принимал католичество и должен был жениться на польской принцессе Ядвиге. Через год в Кракове его короновали и обвенчали с Ядвигой. Ягайло стал королем Польши под именем Владислава II, сохранив статус Великого князя Литовского и Русского.

В 1392 году великим правителем Литвы и наместником короля Владислава стал Витовт.

На этом книга заканчивалась. Тадеуш знал события последующих лет, но не решался нарушить традицию, заложенную отцом, книгу можно только читать. Время от времени он исполнял волю отца, но не мог отгадать тайну строк. Возможно, сила книги состояла в ее гипнотических свойствах. Ведь после ее чтения Тадеуш сосредотачивался на той проблеме, которая его волновала.

Он перенес канделябр в три свечи на поставец, сам опустился в кресло красного дерева и закрыл глаза.

– Кардинал отпустил Сурайскому десять дней на решение проблемы. Святого отца вовсе не интересовало, как князь исполнит его поручение, но после его отъезда из замка ровно через десять дней Оболенский должен быть мертв. Прошло десять дней и Тадеуш направил в Жилицы курьера. Посыльный вернулся ни с чем. Феофан подтвердил полное бездействие князя. Напоминание об обязательствах перед Кардиналом вызвали крайне негативную реакцию. Неужели Сурайский нашел защиту? Но тогда Феофан наверняка знал бы о том. Можно было бы послать в Жилицы небольшой отряд, но воинов, способных пройти через русские земли и не вызвать кривотолков, у Тадеуша не было. Одни обленились, другие просто не знали языка. Новгород потерял свою самостоятельность и полностью покорился Московией. И сегодня имеются две угрозы: в Новгороде живы те, кто знает про серебряную гору; Москва может тоже узнать не сегодня, завтра. Имеющиеся у него документы могли бы поправить положение. Стоит только исключить Оболенского навсегда, – Тадеуш встал, прошелся по комнате, и мысль сразу пришла в его голову, – Сурайский мешает решению проблемы. Коли не хочет исполнить волю Кардинала, сам поплатится за неисполнение.

Мысль работала дальше. После убийства Сурайского он сам лично поедет к Оболенскому и обвинит его в преступлении, призовет в Вильно на судебное разбирательство. В вынесении обвинительного приговора, Тадеуш не сомневался.

С канделябром подошел к стене, нажал рычаг и отодвинул часть стены в сторону. За дверью находилась другая дверь. Не зря тайная комната имела название рактаз, что в переводе на русский означает ключ. Из нее можно попасть в любую часть замка.

По княжеской традиции Тадеуш имел свою спальню, жена свою. Находились они рядом, но не соединялись. По необходимости либо муж приходил к жене, либо намного реже, наоборот.

Рано утром все тот же курьер повез в Жилицы две грамоты. Одну князю Сурайскому, другую, тайную, Феофану. В первой пан Загреба высказывал неудовольствие действиями князя, во-второй приказывал Феофану убить Сурайского любым способом. Отводил на это три дня, на четвертый обещал приехать лично.

Курьер из Загребского замка прибыл в Жилицы под самый вечер. Князь тотчас его принял, получил грамоту и отпустил курьера отдыхать. Велел Феофану устроить его на ночь в домике для гостей и обиходить лошадь. Сам сел за стол, открыл пенал и вынул послание. Пан Загреба выражал некоторое раздражение в связи с нарушением обещания и просил поторопиться. Досифей отложил в сторону грамоту и задумался. Не в привычке Тадеуша вести себя с подчиненными людьми сдержанно. Сплошь крутые выражения, страшные угрозы, проклятия, даже новых сроков не обозначил. В полном недоумении князь вложил грамоту назад в пенал и достал лист написать ответ. Писать было нечего. Он уже отдал себя в руки судьбы, поскольку никогда не был убийцей, не собирался вешать на себя сей крест. Он из обедневшего рода князей Полозовых влачил вместе с братом жалкое существование и не надеялся на благие изменения. Счастье подоспело в виде предложения старого пана Загребы жениться на дочери покойного князя Неревского. Тот поделил наследство на троих свои отпрысков: одного сына и двух дочерей. Досифей дал согласие и вскоре увидел свою невесту. Архелая уже давно вышла из невестинского возраста, имела рост в два с половиной аршина, грубый голос и прыгающую походку. Зато ей принадлежал терем в живописном месте Жилицы и третья часть Неревского княжества. По воле старого Загребы положенную в приданное территорию, назвали в честь единственного рядом города Сурайска, так же стали называть новоиспеченного хозяина. Никаких воспоминаний о нищем роде Полозовых быть не должно. И вот настал час, когда Досифей обязан заплатить за свою спокойную сытую жизнь, заплатить цену, убивающую его душу. Он и так уже не находил покоя от подставы под смертную казнь древодела Федора.

Глубокой ночью в поварне терема скрипнула наружная дверь. Тень метнулась по лестнице вверх на хозяйский уровень. Дверь в спальню немного скрипнула и тень прошмыгнула вовнутрь. На семейной кровати распластались два тела. Одно, очень громадное, издавало непотребные звуки, которые называют храпом, другое хилое тело дернулось и село на кровати. Тень поманила проснувшегося рукой, и они оба вышли в коридор.

– Ты чего, Митрофан, бродишь тут среди ночи?

– Господин, выслушай меня, а дальше решай сам, казнить или миловать. По приказу Феофана я пришел к гостевому дому забрать в конюшню коня курьера. Взял поводья и зашел за угол. Тут маленько замешкался.

Вервия на моих портах развязалась. Вдруг слышу Феофан спрашивает курьера: «А как убить? Тело оставить на виду или оно должно исчезнуть?». Тот отвечает: «Все в грамоте прописано». Тогда Феофан ему говорит: «В грамоте о том ничего не сказано». Курьер на него взъерепенился: «Мне, что назад ехать, спрашивать об том?». Тут я подхватился и поспешил к конюшне.

– Совпадает, – заявил князь и задумался. Потом спросил, – у тебя надежное место на примете имеется? Только не в Жилицах и не в Сурайске.

Конюх почесал в голове и пообещал все устроить.

– Тогда утром до восхода солнца подгоняй к терему мою повозку. Для всех мы едем в Сурайск на базар.

Тени разъединились и исчезли. Первым о приближении утра в Жилицах возвещает петух из глубины хозяйственных построек, потом его начинают дублировать другие и в конце концов кукареканье доходит до самого терема.

Когда князь вышел на крыльцо, повозка уже стояла. Он легко спустился по ступеням и занял свое место. Уже на выезде дорогу преградил Феофан.

– Господин, далеко ли путь держишь?

– Зачем тебе знать?

– Так ведь отвечаю за тебя, за твой живот.

Феофан вознамерился сам управлять лошадьми и хотел выгнать Митрофана.

– Ты вот что, отправь курьера пана Загребы на возврат со всеми почестями, гостинцев ему дай для господина, да самому харчей в дорогу отряди. А мне надобно на базар в Сурайск смотаться, хочу Архелае подарок купить, праздник у нее. К полудню вернусь, распоряжайся тут, сам все знаешь.

Видимо слова князя убедили Феофана в правдивости намерений, он отступил и хлопнул коня по крупу.

Сначала ехали по Сурайскому тракту, потом Митрофан свернул налево и двинули в сторону леса. Немного потрясло на ухабах и взору открылась деревенька. У дома с резной трубой повозка остановилась. Митрофан достучался до деда Галактиона и вместе с князем зашел в избу.

– Да! Дела! – сказал дед, выслушав весь сказ, и посмотрел в окно. Все одно, кто-нибудь вас видел. Хорошо хоть лопатень на вас простая, а не барская. Берите крынку меда и уезжайте. Встаньте за теми березами, отсель за ними не видать. Я скоро туда подойду.

От березовой рощи шла тропинка в лес. По ней дед Галактион провел гостей к своей пасеке. Там же стояла избушка ветхая, наклоненная в бок.

Похоже дед Галактион все уже продумал, и как только расположились среди двух кроватей и одного стола, услышали то ли предложение, то ли приказ:

– Коль скоро, князь, литовы вознамерились тебя убить, то они обязательно сотворят задуманное. Не жди и помри первым.

– Как так? – испуганно спросил Досифей.

– Сымай сапоги, порты и рубаху. Ты, Митрофан, едь на берег Бежи, да подале от деревеньки моей. Положишь у воды сапоги и одежду князя, да потопчись там, траву примни. Коня с повозкой оставь на Сурайском тракте и вертайся сюда.

– И что? – удивлению Митрофана не было предела.

– А то, что Феофан будет уверен будто я утоп в Беже, – ответил за деда князь.

– Верно, а ты, Митрофан полез спасать господина, – продолжил дед, – и конечно…

– Тоже утоп? – почти закричат Митрофан.

– Вот глупый! Не смог спасти хозяина, испугался и спрятался, убежал, бросил лошадь, повозку и скрылся.

– Коли другого выхода нет, то я согласен, – сказал конюх.

– И я тоже, – промолвил князь.

Феофан Гаврилович, или просто Фега, собрал курьеру котомку с едой в дорогу, пану Загребе никаких гостинцев не положил. Был уверен, что у ясновельможного и так всего в достатке. Проводил курьера и пошел в свою сторожку. Надобно обдумать способ умерщвления Досифея. Решил его отравить, пусть все выглядит так, будто приключилась внезапная болезнь. Пошел в лес искать гриб под названием ряпуха. Благо на дворе конец лета и грибов в лесу видимо-невидимо. Местность он знал плохо, посему ходил по краю леса. Ряпухи росли одиночками. Сначала попалась одна маленькая, пришлось взять то, что удалось найти, но уже на выходе увидел ряпуху большую, маленькую пришлось выбросить. В сторожке Феофан нарезал гриб маленькими кусочками и разложил на чердаке. За пару дней они точно высохнут, на третий день он их перемелет и считай дело сладилось. Князь всегда звал к столу своего верного слугу.

Пан Загреба прибудет как раз к ожидаемому концу. Довольный собой Феофан решил проведать князя и узнать какой все-таки праздник у Архелаи и чем Досифей ее одарил.

Уже в передней он услышал громкий спор. Голоса принадлежали жене князя и его брату. Постучался в дверь гостиной залы, но ему никто не ответил. Тем не менее разговор превращался в ругань. Феофан пренебрег устоявшимися порядками и открыл дверь. Жена князя и его брат стояли друг против друга и напоминали двух нахохлившихся петухов.

– Где Досифей Александрович? – спросил Феофан.

Оба повернулись к нему и уставились с непонимающим видом.

– Я непонятно спросил? Где Досифей Александрович?

– Мы думали вы вместе, – удивленно ответил брат.

– У вас нынче праздник? – Феофан задал вопрос жене князя.

– Здоров ли ты? Какой праздник? У меня ожерелье пропало, батюшкин подарок.

– Так вы знаете где князь? – Феофан пропустил слова барыни мимо внимания.

Потом, не дожидаясь ответа, бегом помчался к конюшне. Выяснить нахождение Митрофана тоже не случилось. Приказчик потерялся в своих догадках. Он и представить себе не мог, что князь прознает про каверзу. Откуда? Грамоту Загребы он сразу подверг огню. Предчувствиями князь никогда не отличался. Приготовление отравы началось после отъезда князя на базар. А ежели князь каким-то образом прознал, тогда скорее всего решил убежать из княжества, а Митрофана заставил помогать ему. Но куда можно спрятаться, ежели во всей округе князя знают. За пределами, ты человек чужой, тем более без средств.

Феофан снова побежал к конюшне, оседлал жеребца и помчался в Сурайск. Он намеревался рассказать о пропаже воеводе и был уверен, что тот сможет переворошить всю округу. Выскочив из ворот, Феофан увидел на обочине лошадь, запряженную в повозку князя. Только на этом все и завершилось. Ни рядом, ни где-то поблизости приказчик никого не увидел. Вернулся к конюшне и велел конюхам забрать коня и повозку, которую обнаружил на въезде в усадьбу.

Бутурлин увидел Фега и растерялся. Он не знал, что еще придумали в Жилицах на его счет. Кабы речь пошла о войне, то князь призвал бы его к себе. Дмитрий Михайлович сделал радостное выражение и отвесил гостю поклон. Гость предложил разговор без лишних ушей. Воевода дал команду, и изба в момент опустела.

– Князь Сурайский Досифей Александрович пропал, – начал Феофан, – поехал на базар нынче утром и не вернулся. Коня и повозку я обнаружил у ворот усадьбы.

– Может дела любовные, – первое, что предположил Бутурлин потому, как видел княгиню воочию.

– Он никогда девками не интересовался. Курьер приезжал от пана Загребы, привез грамоту.

– Значит, литова написал такое, что князь вынужден был спрятаться. Ты сам-то грамоту видел? Знаешь, что там прописано?

– Кабы в грамоте содержалась опасность, князь не ждал бы утра, а он утром был веселым, сказал, что едет на базар покупать подарок жене к празднику. Только у жены никакого праздника сегодня нет.

– Ладно, поехали на базар, поспрошаем.

– Шум пойдет, а коли найдется князь, где меня потом искать?

– Тебя не поймешь, то ты требуешь искать, то боишься, что князь отыщется. У меня имеются надежные люди на базаре, попробуем без шума.

Рыночный завсегдатай, мелкий пакостник по кличке Карабут после полудня всегда сидел на одном и том же месте – на крыше сторожевой будки. Увидев воеводу, он моментально оказался на земле пред ясны очами Дмитрия Михайловича. На вопросы отвечал споро и без запинки. Получалось, что на базаре даже духу князя не витало со дня запуска Федькиной круговерти.

Прощались у ворот рынка, и воевода пообещал за два следующих дня объехать кордоны, поспрошать своих порубежников. Еще обещал поговорить с постом на Северном тракте. Феофану посоветовал отыскать грамоту Загребы и поискать в ней причину исчезновения князя.

Порубежники справно несли службу и сомневаться в достоверности их ответов не приходилось. Весь день воевода провел на кордоне, к вечеру вернулся домой. У калитки его поджидал Карабут.

– Ты, Дмитрий Михайлович, не гневайся. Кабы не твои розыски, я бы и внимания не обратил. Но сегодня наша торговка рыбой Маврюта как обычно появилась на рынке со своим товаром. Гляжу, а кроме сухой, соленой и парной рыбы стоят на ее лотке сапоги. По всему видно – боярские. Один посетитель даже приценился, но видать оказалось дорого, отошел.

– Ну, дальше, дальше, – проявил нетерпение Бутурлин.

– Дальше что? Позаимствовал я один сапог втихушку. Второй она никак не продаст, а тебе может пригодится. Заметь, один сапог никак не кража.

Карабут развернул тряпицу и достал предмет интереса. Без всяких сомнений сапог принадлежал боярину.

– Молодец, – сказал воевода и одарил помощника деньгой.

Ночь не в ночь, но помчался воевода в Жилицы. Феофан сразу узнал сапог князя. Кое-как пересидели в сторожке, а рано утром поскакали на базар. Появление Маврюты пришлось немного подождать. Девка выставила рыбу, других предметов на продаже не имелось. Воевода подошел к ней и предъявил сапог.

– Где взяла? – спросил он строго.

– Тато принес с рыбалки днями.

– Где твой тато?

– Дома сети плетет.

Воевода и приказчик поскакали к дому рыбака Мавра. Сходу без всяких приветствий спросили про сапоги.

– Так иду на своем дощанике по реке, гляжу на берег, а там одежда сложена. Вышел, разобрал. Рубаха, порты, сапоги и шляпа с перьями. Покричал, покричал, никто не отозвался. Находку принес домой. Порты и рубаха простые, подумал, мне сгодятся. Из шляпы перья вынул, нечто у меня гнездо птичье на голове, а в лес ходить в самый раз. А сапоги мне ни к чему, я к таким не привык. Похоже, хлипкие и промокают.

– Место, где одежду нашел, далеко отсюда?

– Нет, пешком в миг добежим.

Трава еще оставалась примятой, видно было, что на том месте кто-то топтался.

– Будто раздумывал входить в воду или не входить, – заявил Мавр.

– Иди домой, – велел рыбаку Бутурлин, – найденное свяжи узлом и отнеси в приказную избу.

Воевода и приказчик стояли молча, но похоже думали об одном и том же. Ежели князь утоп, где тогда находился конюх?

– Ты, Феофан, найди грамоту. Уверен, ответ в том, что в ней написано.

Глава седьмая

Жизнь в Москве сильно отличалась от всего того, что окружало Федора в Сурайске. Столько всякого народа он никогда не видел за всю свою жизнь. В Москве все двигалось, люди спешили, коней подгоняли, на реке орали во все горло, жизнь сводилась к единому – «быстрее». Зато люди тут соблюдали все православные посты. Колокольным звоном обозначали службы, праздники и события. Церквей множество, и каждая имела свой голос. Как зальются перезвоном, будто перекликаются, и душу из тела вынимают. Федора для пользы дела определили по навыкам и опыту. Он работал и жил в столярной мастерской при кремлевской конюшне. Дела все те же: повозки, оси, колеса. Его начал нахваливать главный мастеровой, дважды в пример ставил.

По воскресеньям разрешалось не работать и можно было ходить по городу. Федор свел дружбу с таким же, как он, молодым мастером и они часто предавались безделью. Конечно, иногда наваливалась тоска по родным: матушке и братьям, еще Федор скучал по воеводе, который относился к нему по-отечески. Но тут ничего не поделаешь, такая у него судьба. По-другому летал бы пеплом над землей, никаких надежд и никаких земных радостей.

На дворе по всему чувствовалось приближение осени. По команде старшого Федор завершил строгание заготовки и снял фартук. В поварне поел каши из общего котла, запил квасом и поплелся в свой закуток. Лелеял надежду растянуться на лежаке и забыться молодецким сном. Но отдыхать ему не пришлось. Сверх всяких ожиданий на пороге появился Максим Андреевич, московский воевода.

– Как живешь? Все ли по душе?

– Здравия вам и благодарствуйте. Работаю, на здоровье не жалуюсь, радуюсь малому, а большего не надобно.

– Поехали, нас ожидает отец Ириней, не забыл такового? Намедни весточку заслал, просит привезти тебя.

– Похоже ошибся Святой отец. Где я, а где отец Ириней?

– Он не ошибается, – буркнул воевода.

Тем же маршрутом на повозке в одну лошадь добрались до Симонова монастыря. Максим Андреевич традиции не менял и поставил в храме Рождества Богородицы свечи монахам Ослябию и Пересвету. Пришли в келью отца Иринея. Почему-то тогда, в первый раз он показался Федору предельно старым. Взору предстал подвижный жилистый старик с угловатыми движениями. Соблюли правила, предписывающие склонить голову к рукам старца. Монах повел гостей в трапезную, велел сесть на лавку, стоявшую вдоль стены. Дверь скрипнула и на пороге образовался другой монах. Отец Ириней велел ему пройти и сесть напротив гостей.

– Вот, брат Нил, пред тобой раб Божий Федор из города Сурайска.

Похоже с Максимом Андреевичем они были знакомы ранее.

– Поди по родне стосковался? – спросил монах Нил.

– Почитай каждую ночь снятся, – ответил Федор и вздохнул.

– Отец Маркиан наказал мне поспрошать про тебя на Москве. Господь милостив, видишь, как вышло. Слава Богу, живой и в здравии.

– Жизнь моя на одном волоске висела. Кабы ни случай и ни доброта московских воевод, обо мне бы только память осталась.

– Кабы знать, что найду тебя, мог бы насытится новостями. А так скажу только то, что лежало на поверхности. Князь, Досифей Александрович, сгинул. Никто не знает почему и как.

– На кого же все оставил?

– Правят его брат и княгиня. Но тело князя не нашли. Еще надеются на благо.

– Про матушку и братьев моих что-нибудь слышно?

– Знаю, живы и здоровы и матушка, и братья. Мастеровые помогают. Воевода Бутурлин взял всю ответственность за твою семью на себя. Отец Маркиан и он верят, что ты жив. И матушку твою, и братьев в такой уверенности содержат. Еще тебя хватился тот литова, что на смерть определил. Знает про побег, но не знает куда ты делся, думал домой прибьешься. Посылал человека тебя искать.

– На смерть меня определил главный католик Польши и Литвы. Все его зовут Кардинал. За что? Даже повторять не стану. Сами они дьяволу служат, коли так с людьми поступают.

– Успокоил твою душу или нет, пока не знаю, да и ты видать еще не осознал. Радостно, что довелось обещание свое исполнить. Дай Бог, тебе Федор, надежды, любви и веры.

Федор встал, поклонился в пояс, руку положил на сердце. Максим Андреевич велел выйти и ждать его снаружи. Благословил раба Божьего и сам отец Ириней.

Ждать пришлось долго. Понятно, что монах Нил прошел много земель. Видел то, что простому человеку не осилить, и у Максима Андреевича появилось к нему много вопросов.

Всю дорогу до мастерских воевода расспрашивал про Бутурлина, его интересовало буквально все. Задавал вопросы про семью, жену, детей, родственников, близких друзей, про отношения с дружиной. Казалось, Федор передал все, что знал сам и о чем судачили люди. Он с радостью отвечал на вопросы потому, как ничего худого про Дмитрия Михайловича сказать было невозможно.