Мельчает

– Что это? – недоумевал Йодо. – Попса?

– Попса, – подтверждал я, – но хорошая.

– Это как? – изумлялся он.

– А это такая попса, которая, конечно, попса попсой, но ты её за это не осуждаешь.

Нехотя Йодо менял диск и, встречая многоголосый одобрительный гул, признавал мою правоту.

Иногда мы открывали нашим игрушечным рок-бунтом городские сейшны на двести человек, которые, собственно, и составляли бóльшую часть неформальной тусовки, и мечтали о том, как, переехав в Питер, станем самыми кассовыми кобейнами современности.

Мечты сбылись ровно наоборот, выродившись в тридцатилетнего менеджера по продажам Федю Кандышева и потрёпанного Йодо, стоящего на мокрой улице с гитарой без одной струны.

– Сколько лет! – неловко щурясь, произнёс он, протягивая руку с нестрижеными все эти «сколько лет» ногтями.

– А уж вёсен-то сколько, – пожал я ледяную ладонь.

Странное и неудобное чувство замахнулось на гортань, будто предуготовляя удар. Её сковало. Словно этих до пошлости дурацких лет прошло не пятнадцать, а пятьдесят. Я смотрел, как Йодо выгребает из чехла сотни и полтинники подаяния. Словно дальний родственник, с которым не виделись с детства, и что-то непременно нужно ему сказать, но на ум не приходит ничего подходящего и соответствующего ситуации. Не уйти же прочь – чувствительного Йодо, если он ещё не покрылся коркой, похожей на мою, это может просто растоптать. Если он и сейчас – такой, каким я его помню, он непременно докрутит в своей бедной голове целую войну с отвергшим его миром. Мгновенное и единственно верное решение пришло само собой.

– Выпить хочешь? – с облегчением выдохнул я.

Йодо взглянул на меня с собачьей надеждой и благодарностью. Грудь у меня сдавило и сердце поперхнулось. Я кивнул в глубину баров на Думской.

– В кабак? – насторожился он. – А дома у тебя выпить есть?

– Нет, – почему-то растерялся я.

– Ты что, алкоголик? – прорезалась былая и всегда непонятная мне ирония.

– В смысле?

– Только у алкоголиков в доме ни капли бухла не бывает, – он явно оклемался от внезапности встречи.

– Ну, сегодня – да, ни капли нет. И, скорее всего, я действительно алкоголик.

Он улыбнулся, на сей раз как-то по-родственному. Я хлопнул его по плечу.

– Чувак, не парься, есть у меня деньги.

Когда-то, бунтуя на родительскую стипендию, он радостно врывался ко мне домой с бутылкой, раскрывал морозилку, задумчиво глядел внутрь, осторожно помещал туда принесённое, захлопывал дверцу, следом заглядывал в холодильник и сочувственно тянул: «Мда-а-а… Вечный ты голодранец. Каждый раз вот так: придёшь к нему с водкой, а у него в доме – полпельменя».

В последнюю нашу встречу Йодо, накуренный до опухших глаз, пытался что-то объяснить коменданту студенческого общежития и двум милиционерам, сереющим в дверях его комнаты. Я в секунду и без разговоров был выдворен вон, как нелегал в чужой общаге, и последнее, что услышал, заходя в лифт, был смешливый голос Йодо, безоблачно и тепло разливающийся по площадке: «Вы – какие органы? Правоохранительные? Вот и правоохраняйте! Хули про меня-то доебались?» Следующее утро он встретил в военкомате.

– Пиво? – осведомился я, когда мы разместились в то-ли-баре-то-ли-клубе на пересечении Думской и Ломоносова – самом злачном рок-перекрёстке города.

– Я бы водочки! – приободрился Йодо, учуяв родные запахи, источаемые замызганными посетителями, преимущественно сизыми.

Бережно прислонив к стене покалеченную гитару в драном чехле, он рванул к барной стойке.

– И часто ты теперь по клубам да кабакам? – справился он, вернувшись через минуту с мутным графином в одной руке и двумя полными пены кружками в другой.

– Не очень.

– А работаешь где? – Его зад замер над стулом. – А работаешь вообще?

– В продажах, – нехотя признался я.

– Правильно говорить не «в продажах», а «продажник».

Он поставил водку с пивом на стол, излучая благость и комфорт, развалился на хрустнувшем стуле и, тут же подпрыгнув, снова ускакал к бару. Вернувшись с двумя рюмками и пачкой фисташек, он наконец устроился и не налил, а выплюнул водку из графина в рюмки со словами:

– Не понимаю, зачем тебе по клубам ходить, если ты и на работе отлично деградируешь.

Размышляя над тем, что его так оживило – наша встреча или бесплатная водка, – я выплеснул огонь в пищевод.

Йодо сделал то же, зажмурился и, не открывая глаз, отхлебнул полкружки пены.

– Музыкой занимаешься? Чем вообще живёшь? – мотнул он сальными кудрями.

Я вновь ощутил себя за столом с дальним до недосягаемости родственником, который спрашивает: «Ну, как дела?», а ты вместо автоматического «Нормально» спутанно раздумываешь, о делах последних дней или лет идёт речь.

– Пока отпуском живу, – не ответил я. – Ничего интересного. Вот тебя послушать было бы занятно.

– А меня хоть каждый день слушай, – усмехнулся Йодо, – я тут частенько.

– И что же нынче, подают?

Право на это было только у меня.

– Летом, в турсезон – нормально. А сейчас… – он махнул рукой и склонился над фисташками. – Осень, хули.

– Как в армии-то?

– Нормально.

– Мать писала, на войне был, – сипло выдавил я и протянул кружку.

– Да не, в штабе отсиделся, – хмыкнул Йодо и чокнулся. – Через месяц, спасибо дедам, комиссовали. С почками.

Мне стало неловко. Запахло паузой.

– За что? – хрипнув, переборол я молчание и наполнил рюмки.

– Я, может, и мудак, но не стукач.

Тут несправедливость всего мира сгустилась на его лице в брезгливые складки.

– Подставил кто-то?

– Деды каптёрку спьяну разнесли, а крысёныш один, с моего призыва, ротному их сдал. А на меня потом дедам показал.

– А ты?

– А что я? Там же все – молодые долбоёбы, что им объяснить-то можно? Зажали в сортире и почки опустили – без объяснений.

Мы выпили.

– А ротный на них, кстати, даже не пиздел, прикинь! – весело продолжил он. – Я, говорит, понимаю, выпил ты для аппетита бутылочку-другую, но нажираться-то зачем? Ха-ха-ха! Если бы они ещё в увале, а не в самоходе были, может, и обошлось бы. А так – злые, с-суки… Как гопари после дискача. Помнишь, как нас с тобой тогда?..