Колодцы Маннергейма

10. Олдскул

Сразу после завтрака дед Иван интересуется, чем бы Даньке хотелось заняться в эту пятницу. Тот знает, что когда взрослые так спрашивают, лучше не отвечать, что вот, было бы здорово до самого вечера рубиться на смарте в «Овощной апокалипсис», потом быстренько поужинать чем-нибудь вроде персикового компота из банки и снова, облизывая перепачканные сладким сиропом губы и пальцы, залипнуть в игру. Залипнуть до самой ночи или даже пока не пройдет целиком, сразившись в конце с самым биг-боссом – мутировавшей от всяких минеральных удобрений Тыквой, которую дядя Костян почему-то называет «Хреном-с-Горы».

Но сегодня врать не приходится. Данька рассказывает дедушке, что давно хочет сходить в «Гранд Макет России».

– Куда?

Ну как так? Ничего эти взрослые не знают. Приходится дедушке, как маленькому, объяснять, что за «Гранд Макет».

– Там даже модель тюрьмы есть, – выкладывает Данька прибереженный напоследок козырь.

Услышав про тюрьму, дед Иван хмыкает и говорит:

– Ладно, окунек. Собирайся.

Ура!.. А что ему собираться? Через три минуты он готов. Пританцовывая от нетерпения, стоит в прихожей большой дедовой квартиры, в которой всего две комнаты, как и у них с мамой, но комнаты огромные, настоящие стадионы, а одна еще и соединена с кухней. В этой кухне Данька спит на диване, прямо напротив висящего на стене большого телевизора. А еще в квартире есть длинная застекленная лоджия, которую дедушка называет «теплицей», потому что на ней расставлены горшки со всякими цветами. Из окон лоджии видны деревья парка через дорогу. Даньке нравится торчать в «теплице», сидя на одном из двух стоящих там высоких стульев и глазея на улицу.

Дедушка появляется из спальни, одетый в костюм, в котором ходит на работу в свой ресторан. Данька мельком думает, что хотел бы, когда состарится, выглядеть, как выглядит сейчас дед Иван. Есть в его резком профиле, в седине, в быстрых глазах и скупых движениях что-то благородное и одновременно суровое, опасное даже. Чем-то дед Иван похож на Бэтмена из фильма про Темного Рыцаря, только постаревшего.

На улице хмуро, с залива поддувает простудный ветерок. А мама, наверное, уже прилетела в свою Барселону, где жарко и можно спокойно купаться. При мысли о купании Данька ежится от холода.

Дедушка снова заставляет его сесть в детское кресло сзади. Пока они едут, в салоне автомобиля стоит тишина – дед Иван радио не слушает, а болтать о всякой ерунде, как дядя Костян, он не любит. Ладно, Данька может и помолчать. Будет смотреть за окно на места, где они проезжают. Вроде и ничего такого, а все равно интересно. По-другому, чем когда идешь пешком.

Один мост через неприветливую Неву, другой, третий. Вон торчит шпиль Петропавловской крепости, вон смешно скачут по волнам кораблики с туристами. Мерзнут там, наверное. А вот дедушкин автомобиль обгоняет самую настоящую карету, которой управляет дядька в сине-бело-голубой «зенитовской» футболке. Данька вдруг вспоминает, что у папы есть похожая кофта, правда, не «зенитовская», а с номером игрока французской сборной Рибери.

Они едут по набережной, сворачивают направо и останавливаются недалеко от большого здания из красного кирпича. Дед Иван говорит, что они приехали, и Данька выходит из машины на улицу, где понемногу накрапывает дождь. Дедушка берет его за руку и молча ведет к кирпичному дому. Данька не успевает подумать, что это не очень-то похоже на «Гранд Макет», как они оказываются прямо перед входом, где на стене висит табличка с надписью «Центральный Военно-Морской музей». Его что, обманули? Данька беспомощно оглядывается на дедушку, но тот уже поднимается по ступенькам к дверям. Даньке приходится поторопиться, чтобы не отстать.

– Деда, это же не «Гранд Макет», – шепотом произносит он в полупустом светлом вестибюле.

– Это лучше, окунек, – отвечает дед Иван и подходит к окошку, в котором пожилая тетенька продает им билеты.

Данька едва сдерживается, чтобы не заплакать от обиды. Не плачет, зная, как на его слезы отреагирует дедушка. Возьмет и посмотрит своим особенным взглядом. Мол, ты что, не мужик?.. А он мужик, пускай пока еще невзрослый. Моргая намокшими глазами, чтобы не капнула ни одна предательская слезинка, он понуро идет следом за дедом Иваном, и в голове почему-то крутится дурацкая песенка «Замечательный мужик меня вывез в Геленджик…»

Но дед Иван оказывается прав.

Здесь в сто раз интереснее, чем в «Гранд Макете». Во-первых, тут тоже есть миниатюрные модели кораблей – парусных фрегатов, броненосцев, эсминцев и даже авианосца, на палубе которого выстроились вертолеты (а самолеты, наверное, считается, что улетели на задание). Во-вторых, кроме моделей, здесь все настоящее: царский трон с подлокотниками в форме звериных лап, старинные пушки-«единороги», ядра, мундиры, маленькая (но всамделишная) подводная лодка на двух человек, ботик Петра Первого, носовые фигуры с кораблей и тринадцатиметровое галерное весло (стукнуть бы им по башке Стаську, когда снова начнет приставать), которым гребли сразу четыре человека. В-третьих, в музее на стенах висят картины со сражающимися кораблями, фотографии старинных моряков и даже телевизор, по которому показывают черно-белое кино про крейсер «Варяг». В-четвертых, дед Иван, словно забыв про свою неразговорчивость, водит его за руку между экспонатами и шепотом рассказывает всякие увлекательные истории – и даже не всегда про то, возле чего они сейчас стоят. Рассматривая двухместную подводную лодку, он вспоминает, как в детстве хотел такую же, но удалось построить лишь плот, на котором он, катаясь со своими друзьями (надо запомнить, как дедушка клево называет их «пацами»), чуть не утонул, поскользнувшись и упав в холодную сентябрьскую воду.

– Болел потом две недели, школу пропустил, – заканчивает он свой рассказ. – А после этого парусным спортом увлекся, даже на настоящем швертботе научился ходить.

Данька хихикает, думая о том, что деду Ивану повезло – и на плоту покатался, и в школу не надо было ходить. Красота!

Не до смеха ему становится, когда он видит витрину с названием «Осколки снарядовъ, извлеченные у раненыхъ въ бою 1-го августа 1904 года крейсеровъ «Россiя», «Громобой» и «Рюрикъ». Под стеклом лежат кусочки металла, с виду безобидные, но на деле – несшие смерть живым людям. Данька чувствует, как его спина вдруг покрывается холодными мурашками. Это вам не ролик на тиктоке, где плюют вверх, а потом ртом ловят свою же слюну.

Вот осколок, вынутый из раны комендора (так раньше на флоте называли артиллеристов, объясняет дед Иван) крейсера «Громобой» Ивана Лобзина. Угодивший в среднюю треть правого бедра комендора осколок был извлечен, а Иван Лобзин после длительного лечения выздоровел. Его коллеге, комендору крейсера «Россия» Федору Филлиппову, повезло меньше. Крупный осколок раздробил ему бедренную кость. Комендор поправился, но с «укорочением конечности на 1 ½ вершка», как написано под осколком. То есть, моряку отрезали часть ноги. Полтора вершка – сколько это, интересно, в сантиметрах? Дедушка подсказывает, что вершок равняется четырем с половиной сантиметрам. Полтора вершка тогда будут… Данька хмурит лоб, шевелит губами, пытаясь сосчитать в уме. Почти семь сантиметров! Ого! Он смотрит себе под ноги. Всю ступню, получается, отрезали!.. А старшему боцману «Громобоя» Степану Коваленко, из голени которого (Данька нагибается и для чего-то трогает себя за это самое место) врач достал осколок снаряда, похожий на рыболовный крючок первобытных людей, пришлось совсем плохо. У него случилось гнилокровие (заражение крови), отчего он взял да и умер.

Потрясенный Данька отходит от витрины.

– Деда, – задумчиво окликает он дедушку. – А с кем они дрались, крейсера?

И неожиданно оказывается, что японцы, до того, как придумали свои аниме, суши и караоке, очень любили со всеми повоевать. В том числе, и с русскими. Надо же, а Данька и не знал…

Когда они выходят из музея, Данька с удивлением обнаруживает, что город подстраивается под его военно-морское настроение. В воздухе висит водяная пыль, которую колючий ветер швыряет прямо в лицо, шум шин по мокрому асфальту напоминает плеск набегающих на песчаный берег волн, и кажется, что где-то над ухом вот-вот заорет чайка.

Они садятся в дедушкину машину. Дед Иван заводит двигатель и, глядя на Даньку в зеркало, спрашивает:

– Понравилось?

– Очень, – честно отвечает Данька. – Спасибо, деда.

Дед Иван молча кивает. В следующий раз он открывает рот лишь минут через пятнадцать, когда по громкой связи звонит его подруга Анна Леонидовна.

– С окуньком из музея возвращаемся, – отвечает дед на ее вопрос, где они. – По дороге в одно место заскочим – и домой…

Данька перестает слушать их разговор, размышляя о жутковатых кусочках металла, оставшихся в музейной витрине. Сам он ни за что бы не отдал осколок, если бы его таким ранило. Повесил бы на шею на веревочке, чтобы все видели и завидовали…

– Окунек! – окликает его дедушка. – Аня спрашивает, что приготовить на ужин, пасту или ньокки? Что хочешь?

Данька хлопает глазами. Ему сразу представляется початый тюбик пасты «рокс» со вкусом колы. Ужинать таким?.. И что за ньокки? Какие-то крохотные зверьки?..

– Я не знаю, – говорит он. – Мне, наверное, все равно…

– Ладно, – произносит дед Иван. – Ань, а давай, ты пиццу спечешь. Не зря же почти год в Неаполе околачивалась…

Данька радуется. Пицца – это вкусно. Хотя у дедушкиной подруги все получается вкусно, даже нелюбимая им греча с печенкой, потому что Анна Леонидовна работает поваром в ресторане деда, а до этого была поваром в куче других ресторанов, даже заграничных.

Минут через десять после разговора автомобиль притормаживает на узкой незнакомой улочке, дома на которой через один прячутся в строительные леса и зеленые сетки. Дедушка оборачивается к Даньке:

– Подожди, окунек, я скоро.

Он выходит из машины и идет к магазину с закопченными окнами. Над окнами вывеска – «Старая книга». Что деду Ивану там понадобилось? Он возвращается к машине спустя несколько минут и, сев за руль, протягивает Даньке книжку. Старую, как и обещано магазинной вывеской.

– Держи.

Данька осторожно, словно та может укусить, берет в руки потрепанную книжку. Не сказать, чтобы он прямо великий любитель книг, лучше, конечно, поиграть в овощей, но все-таки кое-что не из школьной программы читать ему доводилось. Про Гарри Поттера, про Шерлока Холмса или там про Фродо… Интересно, зачем дедушка купил ему эту книгу?

Чувствуя странный запах от чуть пожелтевших страниц, Данька разглядывает обложку. Книгу написал писатель по фамилии Пѝкуль. Или Пику̀ль? А называется она «Крейсера»! Неужели про эти самые корабли? Данька с волнением открывает книгу, перелистывает и жадно втыкается взглядом в страницу. Первая же строчка, переполненная энергией, приводит его в неподдельный восторг: «Ржавое и уже перетруженное железо рельсов жестко и надсадно скрежетало под колесами сибирского экспресса». Дальше, правда, идут какие-то многочисленные разговоры, но ведь не все же люди молчуны, как дед Иван…

Данька испуганно отрывается от книги, мельком видит, что они стоят на перекрестке перед горящим красным светофором.

– Ой! – произносит он. – Забыл сказать спасибо, деда!..

И видит в зеркале усмешку каменного моаи и старый шрам.

– Все в порядке, окунек. Пожалуйста…

* * *

Солнечная конница неожиданно прорубается сквозь строй смурных туч, и все на кухне радостно преображается. Лучи солнца разбегаются по полу, резво скачут по шкафчикам, будто оставляя следы от пальцев на ручках, отражаются зайчиками от металлических поверхностей и от блестящего ножа, которым орудует Анна Леонидовна, нарезая на малюсенькие кусочки кольца консервированных ананасов.

Ананасы пойдут в пиццу по-гавайски, одну из трех, что готовит им то ли на поздний обед, то ли на ранний ужин Анна Леонидовна.

При первом знакомстве Данька пытается называть ее бабушкой Аней, за что тут же получает от нее нагоняй.

– Сам посмотри, какая я тебе бабушка? – спрашивает Анна Леонидовна у оробевшего Даньки.

И в самом деле, не смотря на свой возраст, на бабулю – из тех, что с перегоревшими лампочками в головах и с авоськами в руках таскаются по магазинам – Анна Леонидовна не похожа. Стройная, с короткими светлыми волосами, со смешной татуировкой бутылки шампанского и двух раскрытых устриц на правой руке, без морщин на лице и вечно во всяких нарядах, которые Данькина мама называет «стильными». Это Анна Леонидовна установила в дедушкиной квартире по-настоящему смертоносную стереосистему и время от времени слушает на ней пластинки со странной, по большей части медленной, музыкой. А еще она веселая, водит блестящую красивую машину и может разговаривать по-французски, потому что давным-давно несколько лет прожила в Париже.

– Анна Леонидовна, а ты в парижском Диснейленде была? – спрашивает ее однажды Данька.

– Нет, – отвечает та, – мы с Мишелем больше на Пигаль тусовали, у нас там свой барыга алжирский был, у которого мы траву брали…

– Что брали? – переспрашивает Данька.

– Биодобавки, – пожимает плечами Анна Леонидовна. – Как витаминки, только для взрослых. Настроение поднимают.

– А барыга – это кто?

– Забудь, пожалуйста. Все равно все было давно и вообще неправда, – смеется Анна Леонидовна.

Если неправда, недоуменно думает Данька, зачем тогда было рассказывать?

Сама Анна Леонидовна зовет его братом Данилой. Сначала Данька думал, что как монаха, и немного обижался, но дедушкина подруга сказала, что так звали одного киногероя, и показала Даньке этот фильм. Кино Данька смотрел, открыв рот. А потом еще несколько раз его посмотрел – и снова каждый раз с открытым ртом. И вторую часть тоже. Фильм называется «Брат». Теперь против «брата Данилы» Данька не возражает.

Анна Леонидовна ему нравится, тем более, что кроме французского языка она знает еще и английский и иногда помогает Даньке с домашними заданиями. Ну, как помогает? Просто берет и делает за него домашку, а потом еще угощает чем-нибудь вкусненьким.

А теперь уже он помогает Анне Леонидовне – трет на блестящей терке твердый сыр под забавным названием «партизан» и прямо руками рвет на кусочки моцареллу – тоже сыр, но белый и упругий, как жвачка «Love is…».

Любовь – это сидеть за одним столом, есть пиццу, разговаривать и смеяться. Правда, разговаривают и смеются больше он и Анна Леонидовна, а дед Иван помалкивает, время от времени ухмыляясь их разговорчикам, но все равно, сейчас они втроем – Данька, дедушка и дедушкина подруга – больше похожи на настоящую семью, чем когда ужинают вдвоем с уставшей после работы мамой. Мама вроде тоже разговаривает с ним, шутит, смеется, но Даньке видно, что у нее в это время совсем другое на уме – то ли работа, то ли еще что. А сейчас Данька прямо счастлив. Счастлив до какой-то странной боли внутри от того, что все это вдруг может кончиться. Прямо как пицца по-гавайски, которую, не в силах остановиться, Данька уминает (хомячит!) кусок за куском, а Анна Леонидовна подбадривает его:

– Давай-давай, брат Данила, аппетит без промаха летит.

После ужина Данька загружает посуду в посудомоечную машину, а потом садится на диван перед телевизором и выбирает фильм, чтобы посмотреть всем вместе. «Великий уравнитель» с Дензелом Вашингтоном – он его видел, но с удовольствием глянет еще разок. Но Анна Леонидовна не довольна Данькиным выбором. Она качает головой, достает из шкафа диск, из тех, на которые раньше записывали кино, и показывает его обложку Даньке.

– Настоящий олдскул, – непонятно произносит она и подходит к столу, чтобы приготовить себе напиток под названием «дижестив».

Данька знает, что этот дижестив тоже вроде витаминок. Дедушкина подруга помогает им своему пищеварению, потому что из-за работы в ресторане ей приходится пробовать много еды.

Гремя бокалом и кубиками льда, Анна Леонидовна говорит:

– Не ждите меня, начинайте. Пока титры, я справлюсь.

Записанный на диске фильм называется «Гнев», и в нем снимался все тот же Дензел Вашингтон. Он играет Криси, большого как медведь и молчаливого как дед Иван телохранителя маленькой белокурой девочки по имени Пита. Девочку похищают, и решившему, что она погибла, Криси не остается ничего другого, как вершить месть. Фильм захватывающий, суровый и очень жизненный (кажется, это называется взрослым словом «драматичный»). Данька, жалея Криси в самом финале, понимает, что Анна Леонидовна оказывается права, выбирая такое кино. «Гнев» лучше «Великого уравнителя», как Военно-Морской музей лучше «Гранд Макета». И в фильме, и в музее есть что-то настоящее.

Как и в самих дедушке с Анной Леонидовной.

После фильма дед Иван спрашивает Даньку, не пора ли ему спать, потому что, хоть на улице и светло, уже поздно. «Спрашивает» – это так говорится, на самом деле дедушка не ждет от Даньки никакого ответа. На свое счастье, Данька вспоминает про подаренную книжку и постыдно выклянчивает полчасика, чтобы почитать на сон грядущий.

Позвонив папе и пожелав спокойной ночи в вотсапе маме, он устраивается на высоком стуле в «теплице», за окнами которой еще день-деньской (а на самом деле уже почти одиннадцать часов), и начинает глотать страницу за страницей, на которых кипит жизнь настоящих моряков. Данька читает, зная, что скоро им придется сойтись в смертельном бою с японскими броненосцами – и для кого-то все закончится сегодняшней витриной в музее.

А рядом молча курит в раскрытое окно Анна Леонидовна, и кубики льда в ее бокале, снова наполненном дижестивом с долькой апельсина, скребутся и тихо позвякивают, добавляя уюта этому чудесному пятничному вечеру.

11. Авиация и артиллерия

– А-а-а-ви-а-а-ци-я-а-а и артилле-е-ри-я-а-а! А-а-а-ви-а-а-ци-я-а-а и артилле-е-ри-я-а-а!.. – голос Павла из-за дверей ванной комнаты заглушает шум льющейся воды.

Аглая трогает дверную ручку, намереваясь не то подергать ее, не то постучаться, и с удивлением обнаруживает, что дверь в ванную не заперта. Она легонько толкает ее, скользит в образовавшийся проем, стараясь ступать босыми ногами как можно тише, проходит к унитазу, сдергивает с себя трусики и усаживается, предварительно опустив стульчак. Улыбается, понимая, что плещущийся в душевой кабинке с запотевшими стеклянными стенами Павел не замечает ее присутствия. Наверное, у нее получится и уйти незамеченной, но такая партизанщина не в ее духе.

Они же решили, что Аглая Ивановна – девица адская.

Продолжая сидеть на унитазе, она начинает подпевать Павлу:

– Солнцем нагретые камни наскучат, хоть я и змея. Далее в песне, конечно, положена рифма «семья»…

Про «семью» она поет в гордом одиночестве.

– Ты что здесь делаешь? – спрашивает из душевой кабинки замерший богомолом Павел. – Не видишь, что занято?

– Когда занято, двери обычно запирают, – отвечает Аглая. – И что мне делать, если я в туалет хочу? Ждать, пока вы тут, маэстро, весь свой репертуар исполните, а потом еще на «бис» выйдете?.. Не расстраивайся. Я уже видела твой зад вчера на пляже, так что не из-за чего переживать… Все-все, ухожу… Горячей воды, пожалуйста, в бойлере хоть немного оставь…

В холодильнике пусто, лишь прохлаждается на верхней полке бутылка минералки, поэтому завтракать они спускаются в бар на углу кайе Валенсиа и кайе Индепенденсиа. Еще нежаркое субботнее утро приветствует их автомобильным гудком с соседнего перекрестка. Аглая с Павлом устраиваются у дверей бара на высоких табуретах за шатким столиком для курильщиков. Пожилой бармен с выцветшими глазами подает разогретую в микроволновке тортилью. Аромат еды смешивается с запахом постиранного белья из прачечной самообслуживания на противоположном углу перекрестка.

– Грасиас! – благодарит бармена Аглая.

Они принимаются за тортилью, разглядывая, как напротив них, через проезжую часть, большая негритянка с афрокосичками поочередно поднимает тяжелые, словно виевы веки, ставни на окнах пелукерии «Joshua 54 Cult Hair Designer». Двигатель одного из роллетных механизмов дребезжит в предынфарктном состоянии.

– Вкусно… – говорит Павел про тортилью и добавляет. – Не ожидал, что ты слушаешь «Текилу».

– Это не я, это бывший муж слушал. Пару раз ходила с ним за компанию на их концерты. Мне нравилось.

– А где теперь муж? – спрашивает Павел.

Аглая не успевает ничего ответить на его дурацкий вопрос, потому что какой-то малолетний шкет кидает под ноги чернокожей толстухе петарду, через секунду взрывающуюся с оглушительным грохотом. От неожиданности Аглая вздрагивает, чуть не опрокидывая столик с тарелками, а негритянка беззлобно ругается вслед с хохотом удирающему шпаненку.

Первая из множества петард, которые взорвут сегодня.

Бармен приносит кортадо для Аглаи и кафе кон лече, кофе с молоком, для Павла. Убрав со стола их тарелки, он возвращается на улицу – поглазеть, пока нет клиентов, на то, что происходит вокруг. Мимо проходит старик, выгуливающий большую лохматую собаку. В руках у него пакет, в котором отчетливо бряцают бутылки. Бармен здоровается со стариком. Косясь на двусмысленный («Kiss My Fire») принт на серой футболке Аглаи, тот останавливается и расспрашивает бармена, где тот будет отмечать Сан-Хуан. Бармен охотно рассказывает, что они с женой собираются в гости к брату жены, а затем все вместе выйдут к костру на кайе Араго̀ посмотреть на дьявольских барабанщиков. Что еще за дьявольские барабанщики, закуривая, думает Аглая.

Павел допивает свой кофе и вспоминает вслух, что ему нужно купить плавки, потому что на вчерашний гей-пляж он больше ни ногой.

– Купим, – соглашается Аглая. – Только сначала возьмем в супермаркете коки с кавой и закинем домой, чтобы кава успела охладиться.

– Кока? Кава? Ты это про что сейчас?

– Кава – каталонское игристое, стыдно не знать. Кока – традиционный праздничный пирог. Сегодня же Сан-Хуан, считай, летний Новый год, – напоминает Аглая. – Вечером всем полагается быть пьяными.

Хмыкнув, Павел спрашивает:

– А пораньше можно начать?

* * *

Начинают они через пару часов в небольшом баре в Старом городе, где пытаются спрятаться от навалившейся полуденной жары. Берут по бокалу вермута с долькой апельсина, к нему – плошку маслин. С шутками-прибаутками обмывают покупку плавок и выходят на улицу.

Палящее солнце обесцвечивает высящийся посреди площади готический собор Санта-Крус, оставляя яркие цвета лишь в витринах «Desigual» напротив. Работающие внутри кондиционеры превращают магазин в подобие прохладного тропического леса, в пестрых зарослях платьев и блузок которого сполохами расцветают алые треугольники, синие квадраты и черные клетки. С висящей на мужском манекене белой рубашки на покупателей таращится нарисованный на ткани шимпанзе. Словно загипнотизированный обезьяним взглядом, Павел трогает один из рукавов рубашки, проводит пальцами по пуговицам, будто пересчитывая их, смотрит на ценник и оборачивается к Аглае:

– Как думаешь… – начинает он, но та отрицательно мотает головой:

– Не нужно тебе такое. Подожди, пожалуйста, я сейчас померяюсь и отведу тебя в одно место, найдем тебе рубашку…

Вручив Павлу свою сумочку, она с ворохом шмоток скрывается в примерочной, где застревает минут на десять.

– Ну, как тебе? – Аглая отдергивает штору в кабинке и показывается спутнику в красно-рыжем платье с черными геометрическими узорами и вертикальной, вдоль шва, якобы сделанной от руки надписью, в которой можно разобрать слова «good», «sex» и «life».