Бюро. Пий XII и евреи. Секретные досье Ватикана

Рузвельт и Пачелли регулярно переписывались. После войны их письма были опубликованы в мемуарах Майрона Тейлора5.

Их переписка свидетельствует не только об искренней взаимной симпатии, но и о том, что оба прекрасно осознавали исключительную историческую ответственность друг друга. Ясно читается огромное желание морально поддерживать друг друга и при этом работать для достижения общей цели – защиты цивилизации от варварства.

Эта дружба представляется тем более неожиданной, что один из них возглавлял католическую Церковь, а другой был протестантским лидером «свободного мира». Но именно их близость помогает понять, почему Рузвельт выбрал Тейлора на непростую должность посланника в Ватикане.

Тейлор был не только старым другом президента, но и могущественным промышленником, сначала президентом, а затем генеральным директором US Steel Corporation. Его назначение для президента было исключительно личным решением, которое встретило сильное сопротивление как в правительстве, так и в американских СМИ. На том берегу Атлантики Ватикан не любили, особенно представители мощного протестантского лобби, о чем сообщали и апостольский нунций6, и пресса фашистской Италии, например газета «Мессаджеро», которая вышла с заголовком «Американские протестанты выступают против возобновления отношений с Ватиканом»7.

Сегодня Исторический архив Государственного секретариата раскрывает новые детали, касающиеся невероятной дружбы между американским президентом и папой. Кроме того, они показывают, что внутри администрации и в США, и в Ватикане – особенно в Бюро – их совместные шаги приветствовались не всеми. В стенах Апостольского дворца их тесные отношения рассматривались как угроза для политической беспристрастности Ватикана. Некоторые боялись, что американские власти воспользуются ими для того, чтобы навязать Святому Престолу свою позицию.

Опубликованная переписка показывает, что Рузвельт лично разделял желание папы, чтобы Соединенные Штаты принимали больше беженцев, но был вынужден отступить, поскольку отдельные представители его администрации противились увеличению квот.

Вот что заявил Майрон Тейлор Национальному католическому совету по социальной помощи8 на борту судна, на котором он плыл в Рим:

«Президент Рузвельт попросил меня отправиться в Италию как его личного представителя при папе Пие XII, который согласился меня принять в этом качестве.

Мы рассмотрим все возможности, которые откроются перед представителем, с тем чтобы выполнить стремление Соединенных Штатов и лично президента к восстановлению мира на основе свободы и независимости всех народов. Не только живая заинтересованность, которую выразил Его Святейшество во всех шагах на пути к этой цели, но и его заявления от имени страдающего человечества, вне зависимости от расы или религии, позволяют нам надеяться, что координация наших усилий послужит осуществлению этих полезных задач.

Настал важный, переломный в истории мира момент, и я намерен сделать все, что в моих силах, чтобы положить конец дальнейшим страданиям».

Для только что назначенного дипломата было очевидным, о чем говорил Пий XII, выступая «с заявлениями от имени страдающего человечества, вне зависимости от расы или религии». Проще говоря, по мнению Тейлора, не могло быть сомнений в том, что папа имел в виду все народы, попавшие в беду, прежде всего евреев. Тот факт, что американское правительство «намерено» сделать все, «чтобы положить конец дальнейшим страданиям», показывает, что оно видело в сотрудничестве с Ватиканом наилучший инструмент для достижения этой цели.

Действительно, если бы у президента США или его администрации возникли малейшие подозрения в том, что Пий XII испытывает симпатии к Гитлеру или к нацистской идеологии, они бы никогда не пошли на установление дипломатических отношений с ним. Тем, кто в наши дни верит в мифы и критику в адрес Пия XII, стоит над этим задуматься. Но даже если не брать в расчет дружбу между папой и президентом, оттепель в двусторонних отношениях началась намного раньше.

Это дипломатическое потепление напоминает события 1914 года, когда британское правительство впервые за несколько столетий направило своего дипломатического представителя в Ватикан. Пачелли в то время был «министром иностранных дел» Святого Престола. До Второй мировой войны было предпринято по меньшей мере две попытки наладить диалог между Ватиканом и Соединенными Штатами, но каждый раз переговоры заканчивались безрезультатно. По мнению Кристины Росси, причиной тому могли быть особенности «американского менталитета, который не был расположен признавать Ватикан вследствие присущих ему сильных антикатолических предубеждений»9.

Однако и в рядах католической Церкви многие в те годы считали протестантов еретиками и полагали, что папа действует слишком решительно. Их раздражало все, в том числе и титул Тейлора, который именовался «личным специальным посланником», а не «государственным послом», как того требуют дипломатические нормы.

В Историческом архиве Государственного секретариата хранится немало оригиналов писем Рузвельта Пию XII (а также машинописных распечаток и фотокопий). Особое внимание обращает на себя одно письмо, которое Рузвельт написал присущим ему изысканным слогом через несколько часов после утверждения Тейлора в новой должности:

«Я поручаю эту особую миссию г-ну Тейлору, моему старому другу, которому я всецело доверяю. Его гуманитарная деятельность в пользу тех, кто лишился крова из-за политических столкновений, хорошо известна Вашему Святейшеству.

Я рад тому, что у нас появится канал общения, по которому мы сможем обмениваться идеями в интересах достижения согласия между народами мира.

Я прошу г-на Тейлора передать мои сердечные приветствия Вам, моему давнему доброму другу, и мои искренние надежды на то, что общие религиозные и гуманистические идеалы смогут объединиться в деле установления длительного мира на основе свободы и надежды на жизнь и целостность для всех народов, опекаемых Господом.

С уважением, Ваш друг

[Подпись] Франклин Д. Рузвельт»10.

Это письмо отличает то, что, будучи двумя мировыми лидерами, здесь они общались просто, как два человека, которые испытывают глубокое и искреннее уважение друг к другу. Письмо словно служило продолжением их личных встреч и бесед.

Если же учесть их положение, нельзя не удивиться, что оба они смогли перешагнуть через теоретические и догматические устои своих религиозных убеждений, чтобы найти почву для сближения. Для обоих Бог был источником человеческой жизни и целостности. Сегодня эта мысль не кажется такой уж уникальной, однако в 30–40-х годах ХХ века она была довольно радикальной и для протестантов, и для католиков.

Эти письма раскрывают Пия XII с неизвестной стороны и показывают, насколько глубоким было его понимание экуменизма. На мой взгляд, именно оно проложило путь для некоторых из тех масштабных изменений, касавшихся диалога между различными христианскими конфессиями, которые были одобрены в 60-х годах Вторым Ватиканским собором. Это заслуживает более детального анализа.

По прибытии в Рим Майрон Тейлор и его жена Анабель поселились на окраине Рима, на вилле эпохи Возрождения, украшенной прекрасными фресками и пропитанной ароматами большого сада. После приезда первой обязанностью для Тейлора было личное посещение государственного секретаря, кардинала Мальоне.

Кардинал хотел быть уверенным, что все встречи и беседы с новым послом будут протекать в положительном ключе. Поэтому он поручил молодому американскому священнику Джозефу П. Хёрли, смышленому и расторопному, взять на себя роль главного связующего звена для Тейлора, быть его переводчиком и посредником. Это было еще одним новшеством: Хёрли стал первым американцем, получившим официальную должность в Ватикане.

Хёрли тщательно записывал все переговоры и передвижения Тейлора. Эти скрупулезные отчеты, хранящиеся в Историческом архиве, дают полную картину повседневной работы Тейлора в Риме, в том числе и дипломатических действий. Среди стенографических записей Хёрли есть и подробный отчет о первой беседе Тейлора с кардиналом Мальоне, состоявшейся 8 марта 1940 года11. Тейлор рассказывает, что непосредственно перед его отъездом из Вашингтона президент Рузвельт вручил ему записку об антисемитском движении в Бруклине, Балтиморе и Детройте. Начало этому движению положил отец Чарльз Кофлин, человек с неоднозначной репутацией: откровенный антисемит и популярный в 1930-х годах скандальный радиоведущий. В этих городах Кофлина поддерживали многие католики, и Тейлор высказал опасение, что там поднимутся антикатолические настроения, если его не одернуть.

Мальоне попросил Тейлора предоставить ему информацию об антисемитской деятельности Кофлина и торжественно пообещал изучить вопрос.

Из стенографических отчетов Хёрли мы узнаём, что в ходе этой первой встречи посол Тейлор упомянул о судьбе трех сотен евреев, бежавших из Польши и застрявших в Триесте, на севере Италии. Эти беженцы хотели получить разрешение на выезд в Палестину, которая тогда была британским протекторатом. Тяжело вздохнув, Мальоне ответил, что «проблема беженцев значительно усугубилась после объявления войны». Кардинал подчеркнул, что лишь немногие страны, в том числе США, проявляли готовность принимать больше беженцев. Американский дипломат нашелся что ответить: «Я знаю, что это прежде всего проблема британского правительства, но я хотел донести ее до сведения Святого Престола»12.

Почему Тейлор поднял вопрос о беженцах, просивших разрешения у англичан, в то время как американцы отказывались увеличить собственные квоты на въезд? Несколько цинично высказывать заботу о беженцах, не предпринимая при этом конкретных действий. Ответ кардинала указывает на то, что это противоречие не ускользнуло от его внимания.

После долгого насыщенного разговора Тейлор попрощался с кардиналом Мальоне и пригласил его на ужин с участием всех послов, аккредитованных при Святом Престоле, с целью «укрепления сотрудничества». Тейлор явно не желал терять драгоценное время. Кардинал, человек всегда серьезный, с радостью принял приглашение, уточнив, что он предпочел бы прийти на обед, а не на ужин.

Слово свое Мальоне сдержал. На следующий же день, во время аудиенции у папы он поднял вопрос о радиопроповеднике Кофлине, сбившемся с пути истинного. Внутренняя стенограмма их беседы свидетельствует о том, что понтифик был в ярости и выразил «явственное желание, чтобы Кофлина призвали к порядку»13.

Пий XII охарактеризовал Кофлина как «смутьяна», чьи выступления на радио «лишь разжигают страсти определенных классов, оказавшихся в бедственном положении. За ним идут не честные люди, а лишь те, кто охоч до скандалов»14.

С первых же дней своего пребывания в Риме специальный представитель Тейлор трудился без устали, ежедневно организуя на своей вилле или в римских ресторанах завтраки и ужины, на которых собирались послы, дипломаты и другие ключевые персонажи международной политики.

Однако вскоре к дипломату, прибывшему в Рим с искренней надеждой воспрепятствовать расширению войны, пришло чувство разочарования. Он признался Мальоне, что его многочисленные встречи внушали ему глубокий пессимизм: «У меня складывается отчетливое впечатление, что на настоящий момент почти все они убеждены, что ничего невозможно предпринять для достижения мира»15.

Несмотря на то, что уже год назад, в мае 1939 года, Италия и Германия заключили военно-политический союз, получивший название «Стального пакта», специальный посланник Тейлор все еще наивно верил, что участие Италии в войне может носить ограниченный характер. Он даже спросил у Мальоне: «Если в данный конкретный момент ничего нельзя сделать, как президент Рузвельт может способствовать тому, чтобы Италия не столкнулась с опасностью вовлечения в войну на стороне Германии?»

В стенограммах Хёрли сохранилась примечательная история, произошедшая в бельгийском посольстве при Святом Престоле во время одного ужина, на котором Тейлор долго беседовал с Андре Франсуа-Понсе, послом Франции в Италии16. Дегустируя превосходное итальянское вино, Франсуа-Понсе сказал Хёрли, что «французское правительство готово обсуждать с итальянцами все проблемы, возникающие между двумя странами. Нет никаких неразрешимых вопросов, за исключением Туниса. В остальном французы готовы общаться с итальянцами в духе взаимопонимания»17.

Из этого заявления Тейлор сделал вывод, что союзные страны «готовы пойти на серьезные уступки ради того, чтобы предотвратить участие Италии в войне на стороне Германии»18.

Этот разговор доказывает, что вплоть до апреля 1940 года союзники все еще пытались идти на уступки для того, чтобы не допустить превращения уже начавшейся войны в мировой конфликт.

В конце марта неутомимый Тейлор давал ужины повсюду в Риме и, пытаясь воплотить в жизнь свою идеалистическую стратегию, обсуждал идею, которая, судя по всему, исходила от президента Рузвельта: организовать конференцию премьер-министров Франции, Италии, Великобритании и Германии. Тейлор предполагал, что «конференция могла бы состояться на корабле близ Азорских островов, а Рузвельт присутствовал бы на ней в качестве представителя нейтральных стран. Перед созывом конференции Рузвельт обратился бы за поддержкой к Его Святейшеству, нейтральным державам и протестантским церквям»19.

Отметим, что Рузвельт хотел заручиться поддержкой основных церквей, прежде чем приступать к осуществлению своего плана. Тейлор прямо сказал, что план пока находится в зачаточном состоянии, и предлагал узнать мнение понтифика относительно его целесообразности в ходе аудиенции, назначенной на следующий день. При этом Тейлор дал понять, что сам он не очень верит в идею Рузвельта, и даже заявил: «Такую конференцию мы соберем не сегодня».

В эти сумасшедшие дни римские гостиные стали сетью, внутри которой велись международные переговоры. Несмотря на строгую непредвзятость в своей политике, Ватикан так или иначе оказывался вовлеченным в этот водоворот событий.

Хёрли, молодой американский священник, очутившийся в новом для себя мире благодаря знанию языков, пытался понять все, что он видел и слышал. В служебном отчете, который он подготовил для руководства 24 апреля 1940 года20, он сообщает детали своих личных бесед со специальным посланником Тейлором (о себе он говорит в третьем лице):

«В ходе одной из бесед с монсеньором Хёрли Тейлор высказал предположение, что Соединенные Штаты могут быть вовлечены в войну, если в ответ на расширение конфликта в Европе Япония решит попытаться изменить статус-кво на Тихом океане. Результатом подобного вмешательства стало бы присоединение США к союзникам в европейской войне. Владеющие ситуацией американские генералы полагают, что подобное вмешательство ограничится военно-морскими операциями»21.

Тейлор предугадал бомбардировку Перл-Харбора. Удивительно, ведь это позволяет предположить, что уже в марте 1940 года у американцев мог быть план, суть которого заключалась в провоцировании конфликта с Японией на море, чтобы получить предлог для вступления в войну на стороне союзников. Кроме того, тот факт, что Тейлор доверял Хёрли настолько, что откровенно разговаривал с ним вне официальных встреч, подсказывает, что их связывали дружеские отношения и что они придерживались близких взглядов.

Молодой Хёрли обладал блестящим умом, но характер у него был довольно вспыльчивый. Перед тем как стать священником, он почти попал в Вест-Пойнтскую военную академию. Неудачная попытка вступить в ряды вооруженных сил, должно быть, стала для него сильнейшим разочарованием. Однако теперь возможность быть свидетелем того, как у него на глазах вершится история, и участвовать в дипломатических переговорах на самом высоком уровне будоражила его и внушала чувство гордости. Точность его отчетов позволяет предположить, что он вел не только официальные записи, но и свой личный дневник.

Вдали от все более бурной римской дипломатии американские СМИ оживленно обсуждали назначение Тейлора. Обозреватели высказывали диаметрально противоположные мнения. Тогда некоторые американские католические епископы начали кампанию по завоеванию сердец и душ. В открытом письме главному редактору газеты «Нью-Йорк Таймс» Джеймс Х. Райан, епископ Омахи, штат Небраска, восторженно оценил новые прямые дипломатические отношения между Ватиканом и Соединенными Штатами:

«Конфликт уже достиг финальной стадии и обещает стать одной из крупнейших в истории битв за человеческую свободу. Нацистская и фашистская идеологии, беспрестанно поощряющие расизм, бросают перчатку католицизму, который верит в единство человечества. Капитуляция перед этими новыми теориями означала бы для католиков отказ от основополагающего принципа веры, столь же древней, как и само христианство. Демократия и католическая Церковь объединены в противостоянии тоталитарным доктринам – этот факт был твердо установлен в выступлениях и покойного папы Пия XI и провозглашен в первой энциклике вновь избранного понтифика Пия XII в качестве базового положения его политики. Никто не знает, чьи принципы в конечном итоге возьмут верх в этой борьбе»22.

Письмо стало прямым ответом методистской церкви, заявившей незадолго до того о том, что она «решительно выступает против» установления отношений между США и Ватиканом.

В одном из эпизодов кампании «за сердца и души» Национальный католический совет по социальной помощи процитировал заявление нью-йоркского судьи Джона Ф. О’Брайена, специалиста по международному праву, который считал, что только Ватикан, придерживающийся принципа равноудаленности, может поддерживать связи со всеми сторонами.

«По мере падения одной за другой “великих протестантских стран” в Европе религия оказывается во все более опасном положении. Разве для Америки не важно поддерживать дипломатические отношения с древнейшим институтом, который обладает большим международным весом и придерживается принципа беспристрастности в своих интересах? Лига Наций мечтала возложить эту роль на Постоянную палату международного правосудия, однако данный институт значительно превосходит ее по благородности своих целей, древности, личным качествам, стабильности и доверию, которое он внушает всем странам.

Католическая Церковь последовательно утверждала, что человек обладает достоинством, личностью и неотъемлемыми наднациональными правами, которыми наделил его Господь»23.

Эта беспристрастность и наднациональность Ватикана объясняет, почему Рузвельт, пусть даже и связанный личной дружбой с Пием XII, счел оправданной политическую стратегию, направленную на восстановление отношений со Святым Престолом. Созданная после Первой мировой войны Лига Наций оказалась не у дел после того, как ее покинули Германия и Италия. Не существовало никакого другого международного органа, помимо Ватикана, который был бы способен поддерживать отношения со всеми воюющими сторонами в Европе.

Рузвельт был непоколебимо убежден в том, что присутствие Тейлора в Риме могло сыграть важную роль в предотвращении дальнейшей эскалации конфликта.

Однако судьба распорядилась иначе.

На протяжении первых трех месяцев после прибытия в Рим Тейлор трудился не покладая рук. Однако в июне 1940 года он тяжело заболел – сказались осложнения после операции на мочевом пузыре24. Растерянный Хёрли сообщил кардиналу Мальоне: «Тейлор в клинике, завтра утром его прооперируют. Надежд на то, что он выживет и справится с болезнью, мало»25.

Бюро неустанно молилось о спасении Тейлора. Американец был приветлив и дружелюбен и, хотя в профессиональном плане к нему могли быть нарекания, в личном плане его ценили все.

Тейлор выжил, но был слишком слаб для того, чтобы продолжать свою миссию.

Спустя месяц после обострения болезни Тейлор, охваченный горьким разочарованием, сидел в саду своей виллы. Вдыхая воздух, напоенный ароматом летних цветов, он писал письмо Тардини, министру иностранных дел Ватикана:

«Болезнь прервала столь приятное мне общение с Вами. Я не смогу навестить Вас в Ватикане до моего отъезда в Америку. Однако я хочу, чтобы Вы знали, как я ценю тот дух сотрудничества, который в последние месяцы проявляли Вы и Ваши соратники».

Не имея возможности лично попрощаться с Тейлором, Тардини направил ему телеграмму с выражением своей «искренней благодарности»26.

По жестокой иронии истории Тейлор отбыл на той же неделе, когда Италия окончательно вступила в конфликт, – американец так настойчиво пытался этого не допустить27. Обязанности Тейлора временно взял на себя посол Соединенных Штатов в Италии Бенджамин Уэллс, которому помогал Гарольд Титтман, генеральный консул в Женеве и одновременно атташе при миссии Тейлора28. Оба сделали все, что могли, но кипучая энергия, которую продемонстрировал Тейлор за несколько недель своего мандата, просто улетучилась.

Однако дружба и личная переписка между папой и президентом США продолжилась. В письме от 1 октября 1940 года Рузвельт писал:

«Мы особенно оценили заверения в том, что Ваше Святейшество и далее будет стремиться изыскивать пути к миру, который обещает быть не только вечным, но и свободным от постоянного беспокойства и обеспечит духовный и материальный прогресс человечества. Крайне важно, чтобы эти поиски не прерывались, какими бы тяжелыми ни представлялись нынешние испытания… Весь мир нуждается в Вашем содействии на пути к миру и доброй воле»29.

А подпись он сопроводил словами «с моими наилучшими личными пожеланиями».

Однако Бюро это не успокоило, наоборот. В архиве мы находим клочок бумаги с заметкой Тардини, который со свойственным ему сарказмом отмечает: «Ничего, что г-н Тейлор – лишь личный представитель Рузвельта и что отношения между Рузвельтом и Его Святейшеством носят личный (а не официальный) характер. Но такой клочок бумаги… micragnoso [жалкий], в адрес папы… на мой взгляд, это уже слишком…»30

Гнев Тардини вызвал неформальный характер, который приобретали эти отношения, развивавшиеся в обход официальных путей и норм. Он еще мог допустить, что Тейлор был специальным посланником, но откуда такая фамильярность по отношению к папе у президента, как если бы речь шла о дружеской переписке? По мнению Тардини, это было на грани дозволенного.

С другой стороны, это, возможно, отчасти отражает давление и одиночество, с которыми сталкивались папа и президент, – посредством переписки эти люди пытались приободрить друг друга.

Обмен письмами продолжился. 3 марта 1941 года Рузвельт, незадолго до того переизбравшийся на новый срок, писал:

«Пользуясь этой возможностью… я вновь выражаю надежду на то, что благодаря дружескому сотрудничеству тех, кто повсеместно стремится к свету и миру, удастся воссоздать в мире прочную основу для долговременного согласия между людьми и нациями. Лишь тогда, когда утвердятся принципы христианства и право всех народов на то, чтобы жить, не опасаясь внешней агрессии, будет установлен мир, которого мы – Ваше Святейшество и я – так страстно желаем»31.

Читая эти письма, я всегда поражался силе духовной связи, объединявшей католического папу и протестантского президента. Их отношения зиждились на доверии, уважении и взаимопонимании. Однако именно в этот насыщенный событиями период на сцене появляется Джозеф Хёрли, который в будущем станет одним из самых ярых обличителей беспристрастной политики Пия XII.

Столкнувшись с хитросплетениями военной дипломатии, темпераментный юноша не мог понять позицию, которую занимал понтифик в определенных ситуациях. Непосредственно после войны он громко заявил об искреннем разочаровании в том, что он воспринимал как бессилие Пия XII, воздерживавшегося от четких заявлений. Его пламенная критика может рассматриваться как пролог к пьесе «Наместник» Рольфа Хоххута, получившей широкое распространение.

Ни один из членов ближнего круга Пия XII не присоединился к хору обличителей. Из основных участников событий той поры лишь Хёрли обвинил понтифика в бездействии. Этот воодушевленный молодой человек, который, прежде чем стать священником, хотел быть солдатом, дошел до того, что впоследствии опубликовал свои личные дневники и превратился в одного из главных обличителей Пия XII.

Главный упрек Хёрли заключался в том, что папа мало выступал с заявлениями против Гитлера. В своей книге «Тайная дипломатия Ватикана: Джозеф П. Хёрли и папа Пий XII» иезуит Чарльз Р. Галлахер приводит такие высказывания Хёрли: