Парад Солнцу: повесть о почитателях, друзьях и любовниках Дикости
– Все. Закончил, – выдохнул Сниззи.
– Поздравляю.
– Да пошел ты! И без тебя хватает этих клоунов за столом.
– Не парься, Опи Тейлор1, скоро на свободу.
– Ладно, надо бы подзарядиться.
Он выписал себе несколько банок энергетика из инвентаризационного листа. Со словами: «Списанное – бесплатное. Бесплатное – мое», – он выпил все залпом, слегка побагровел, хотел вызвать скорую, но передумал.
Хозяин заведения с широченной улыбкой проводил гостя до парадного выхода и запросил на баре две рюмки мадеры. Жадно заглатывая фужер практически с ножкой, шеф расплескал часть на стол, чем испортил любимое занятие Сниззи. Для бармена это как плевок в лицо. От досады, агрессии и энергии глаза закатились до темечка. Сочетание таких эмоциональных дестабилизаторов способно покачнуть любого, кто покажет красную тряпку. Глядел этот затравленный бык на густую кроваво-красную лужу, стиснув зубы, но после накаляюще восторженных «эх, какой человек, какой человек!» в сторону уходящего гостя Сниззи выпалил.
– Босс, какого хрена! Чего вы с этим стариком вечно воркуете? Он же с придурью, шарики за ролики заехали. А вы только радуетесь!
Тот не ожидал такого поворота и на секунду вылупил глазницы. Но затем перевел взгляд на меня. Опрокинул рюмку и спокойным тоном усадил быка на пятую точку.
– Дурак ты, Снизвелл, и не учишься. Единственное, что ты знаешь, это язык звона стекла да наполненных бокалов. Так с ними и будешь общаться. А я же вкушаю блаженство беседы с тысячью личностями в одном теле. Понятно? На, лучше убери фужер.
Бармен сглотнул сухую слюну и, скалясь в свое собственное отражение от поверхности, принялся отшлифовывать до блеска столешницу с намерением протереть ее до дыр.
Я представил, как Сниззи уделывает своего босса на ринге одной лишь тряпкой, и слегка отодвинулся. Зашарил по карманам в поисках телефона, но нащупал лишь свернутую газетную вырезку. Нет, в другой раз, не дай бог взведу курок, что за стойкой. Но позвонить Джо было бы неплохо.
– Сниззи, у тебя есть телефон?
– Телефон? Я что, похож на абонента?
Сын вавилонской башни
Майами Геральд, 1974
Огненная неделька подошла концу в Приемной Господа. В течение последних семи дней работники нашего издания неустанно рыскали в поисках невероятных сюжетов, потели, опрашивали, документировали, записывали и редактировали полученную информацию, чтобы радовать читателей «Майами Геральд». От высоких температур и неисправной отопительной системы у двух корреспондентов случился тепловой удар, и они временно выбыли из строя. Но, к счастью, в редакцию пришло невероятное письмо, которое смогло обеспечить необходимый отдых для больных. История от некоего мистера Фахима, где он описывает свое пребывание в отдаленной жаркой интернациональной стране, что отлично подойдет нашему выпуску, учитывая предположения синоптиков. Мы премного благодарны нашему читателю и с радостью выставляем высланный рассказ в свет. Советуем не пропускать ниже описанные события, они весьма занимательны с исторической, лингвистической и туристической точек зрения. А также не забывайте про средства защиты от солнца. Следующие дни погода обещает быть знойной.
***
Я родился в небольшом бедном городке под названием Танта, что находился в дельте Нила. Моя мать работала на плантации, собирая фрукты. Благодаря своему расположению местные финиковые и цитрусовые сады давали частые и обильные урожаи. А такой товар всегда расходился на экспорт, что приносило неплохую прибыль. Но простые сборщицы надрывались за гроши. Поэтому в свои шесть лет меня отправляли на заработок вместе с матерью.
Плантациями, на которых мы проводили большую часть дней, владел один очень влиятельный британец с фамилией Галахер. Годом ранее он скупил все фруктовые поля в городке вместе с рабочими и переехал в Танту сразу же, как только Великобритания объявила о протекции Египта. Бизнесмен считал, что для развития промышленности и приумножения собственного капитала необходим личный контроль.
Однажды сын мистера Галахера, Том, играл в одном из апельсиновых садов. Подражая первым самолетам, он с забавными звуками лавировал между деревьями, но вдруг сбился с курса и затерялся где-то в оранжевых джунглях. К счастью, его поиски продолжались недолго. Во время сбора мать нашла юного мистера и вернула его в целости и сохранности. Галахер-старший не успел даже узнать о пропаже, как в его кабинет привели сорванца-летчика с мокрым лицом. Заплаканным и изнуренным от жары.
Шел 1916 год. Во всех крупных североафриканских и восточноазиатских городах поднимались восстания. Родной отец ловил пули то ли в борьбе за независимость Египта, то ли бок о бок с Лоуренсом Аравийским. О его судьбе мне известно мало. Мама говорила, что он ушел из дома с бравыми людьми и правыми идеями.
Местные лидеры хотели вернуть суверенитет государству бога Ра. Но малую родину все передряги затрагивали в меньшей степени. Практически каждый здесь был безграмотен и жил под навесом. Неудивительно, что городок быстро прогнулся под колкими европейскими умами, не пытаясь что-либо изменить.
Мистер Галахер все же беспокоился за обстановку дел, и дабы склонить зарождающиеся сомнения среди подчиненных, он вознаградил мою мать за возвращение собственного отпрыска, позволив мне, самому младшему, пройти школьное обучение при местной церкви святого Петра. Мать была безмерно счастлива. Хоть там проповедовали христианство, такой подарок сулил прибыль и уважение. Окружающие не порицали ее, а искренне поддерживали, гордились и порой по-доброму завидовали моей скорой судьбе. Собственно, мама была рада мне обеспечить хоть какое-то будущее.
Так я начал свою жизнь и, прежде всего, приступил к английскому языку.
Меня определили в начальные классы, где начал учиться вместе с младшим мистером Галахером. Католическая церковь была пристанищем иностранных торговцев, военных, чиновников. Соответственно обучались здесь дети только «белой» масти. Не считая меня, ворона среди святых голубей, заведение имело высоко привилегированный характер.
Том же был рад, что я учусь вместе с ним. Мы были равны как существа, но не как люди. Он видел во мне друга, ребенка из неблагополучной семьи и раба одновременно. Сильный повод для уважения в высших кругах, пусть и среди малышей. На ближайшие годы я попал под протекцию Тома.
Язык стал нашим способом коммуникации. Английский язык. Занятия велись исключительно на нем. Пришлось начать с нуля. Сначала буквы, затем звуки, слова, фразы, предложения. Переучивали писать, как у них принято, слева направо. Изучали Библию, Книгу Бытия, историю о Ноевом Ковчеге. Тайком читали Оливера Твиста. И я не был против. Постепенно, отдаляясь от прежних устоев, я пришел в новый мир. Казалось, Дивный Новый Мир.
С каждым новым словом менялись мои знания. С каждым изменением менялся я сам. Мои мысли, личность, взгляды на добро и зло. Менялись мой облик, выражение, скулы. Менялось Лицо. Я умер как житель Танты, родился неизвестным.
Позднее признание суверенитета Египта заставило семью Галахеров вызволить своего сына на Британские острова. Я же перебрался под их крышу. Мистер Галахер скучал по отпрыску и уделял мне больше времени в качестве частичной замены родному. Мечты о жизни значительной все больше и больше отрывали меня от кровного дома. Благодаря знанию арабского и английского я стал незаменим на плантации. Конечно, я не был ровней, но как англоязычный слуга делового человека ценился особенно.
Постепенно я стал отдаляться от прошлого, а окружение Галахеров ухватилось за меня, но не стремилось к породнению. Я застрял где-то между старых разваливающихся кровных связей и новых, не принимающих в свои ряды покровителей. Мне уже не хотелось гулять со старыми друзьями, все время уделялось новой семье. Нас объединяло одно – язык. Мы часто слушали истории о великой стороне свободы под названием Америка. Нашим глазам представлялись картины строящихся высотных зданий до небес, современных Вавилонских башен. Звуки минаретов больше не возбуждали мой слух. Меня завораживали дивные сказы о радиоприемниках и никогда не утихавшем из их динамиков джазе. Краски песчаных барханов блекли по сравнению с картинами ярчайших искрящихся городов из металла и стекла.
Но ни с одной из семей я не чувствовал вкус дома, пока не был определен в порт как помощник при отправке грузов за рубеж. Только общаясь с моряками и торговыми рабочими из других стран, приходило чувство. Чувство значимости. Они простодушны и предсказуемы, как мои родственники. Осведомленные и занятные, как Галахеры. Но самое привлекательное то, что неказистые и некорректные попытки с обеих сторон донести свои мысли при помощи несовершенного английского языка размывали границы между нами. Мы играли роли тех, кем являлись на самом деле. Рыболовы из Испании, скупщики апельсинов из Италии и один портовый помощник из Египта – класс людей с общим языком, уникальным, собственным. Их много на свете, многие не ограничены символами, но для каждой группы он свой. И вот напротив стоял уже далеко не чужак, а родной брат, выросший по другую сторону моря иль океана. Жадный до жизни, впитывающий как губка все, что через него проходит. Но раз есть общий язык, значит, существует общий дом, общая родина.
Корни, пущенные в египетские земли, постепенно высыхали, держаться было не за что, но я боялся. Страх потери даже того, от чего отдалялся, останавливал сначала год, затем два, а может, и пять. Многие делились рассказами и сказками о капитане Немо, Одиссее, Лудо Гаринчо, лично знакомыми с океаном, говорящим на его диалекте. Может, он и есть новый Бог? Я долго слушал и в конце концов не выдержал: солнце мне опротивело, а жара стала невыносимой. Я почувствовал тошноту и поспешил излечиться морской качкой. В 1935 году пароход переправил мое обожженное солнцем тело на другую сторону Атлантического океана. Ужесточение эмиграционных правил заставило меня пойти на хитрость. И в США как эмигрант приехал один из духовных настоятелей Католической церкви Египта, Контар Фахим. Благо, прежние учителя написали прекрасные отзывы о моей работе для церкви, о которой договорились.
Почему я выбрал именно Америку? Ведь это страна свободы, сборище эмигрантов. Место, созданное разношерстными изгоями своих стран. А что может сплотить подобных людей? Язык. Основываясь на английском, был вылеплен новый вид коммуникации, куда абсолютно любой мог внести свой вклад. И процесс не остановить, он продолжается сегодня под командованием новых сынов лингва франка. Каждое слово, взятое от отдельного носителя, порождает новый вид оружия под кодовым названием Simple English. Оружие, поражающее не тело, а сознание.
У любой цивилизации есть общая цель – объединить людей под общими знаменами, возвышая свою Отчизну. Как и в прежние времена, эти цивилизации — огромные и незаметные. Они пытаются построить очередную Вавилонскую башню. Больше всех в этом преуспевает звездно-полосатая страна. И раз уж Бог есть во вселенной, то на сей раз он не против данной идеи. Возможно, время повернули вспять: объединение разлученных народов, строительство высоченных башен, способных потревожить владения Создателя. А раз время перелистывает страницы справа налево, то Всемирный Потоп не заставит долго ждать. Время бежит назад, и я вместе с ним.
Я вспоминаю свой первый день в школе. Как мать держала меня за руку перед тем, как ее отпустить, у входа в церковь. Знала ли она, что домой больше не вернется прежний человек? Знала ли она, что у нее украли сына? Знал ли я, что у меня украдут мою родину, мою семью, мою личность, мое лицо? Знал ли я, что буду лишен всего, что когда-то имел? Знал ли я, что получу взамен? Я подхватил неизлечимую болезнь. Болезнь, чье имя «язык».
И теперь нахожусь здесь. От жары во Флориде избавиться не удалось, но это не беда, ибо я среди близких. Один из неопределенных. Мультикультурный. Мультилингвистический. Новый виток вне вида и класса. Свободный представитель неизвестной эры, о которой всегда будут молчать. Безумный, как и прочие мечтатели. Ваше здоровье, братья! Впитаем и выпьем до дна!
2
Время безделья окончено, и я направился домой к Энджи. На одну восьмую пуэрториканка, наполовину европейка, с корнями навахо, что видно по черным как смоль волосам и гладкой коже. Пухлые губки, обрамляющие чистейшую улыбку. Слегка вздернутый носик, говорящий «нет-нет, тебе сегодня мало что светит». В общем, она хороша. Смуглая индианка модельной внешности, с которой я достаточно прожил вместе, чтобы называть ее своей женщиной. Джо ей нравился больше всех за презентабельность, да и знала она о Ки-Уэст не понаслышке, потому как родилась зажигалкой из Флориды, в отличие от меня. Действительно, что известно о Ки-Уэст? На что подписываюсь?
Город-остров, высокий чек, гей-парады и фрик-фиесты в первобытном стиле. И это все? Солидный кусок земли и прокаленного песка на самом юге страны, куда каждый год съезжаются состоятельные ленивцы и смельчаки, чтобы выплеснуть адреналин. Надеюсь, сушить морду не получится, особенно в октябре, когда проходит Фестиваль Фантазий. Еще одно безумно сомнительное и сомнительно безумное мероприятие для нудистов, фриков и джанки континента, где приключения сами найдутся, и нос лучше держать по ветру.
К счастью, мой нос был уже давно настроен, слегка подрихтован для нужной волны. Энджи часто подшучивала надо мной, когда выпускал дым через ноздри. А Клевер прекрасно ностальгировал по именам наладчиков моих волн.
Это произошло в Новом Орлеане. Из папы Алабамы к маме Луизиане рукой подать – никчемное расстояние для молодняка, кем я был, подрабатывая для независимой газеты. Удостоверение прессы всегда поможет приоткрыть дверь по тактике +1. Люди благоволили, и один коренастый тип с массивной челюстью пригласил вместе выпить. Я был не против провести ночь с городом.
Бар был полон огней и веселья. Неоновый свет не всегда бывает честен, но в его присутствии лампочки в голове накаляются, задействуют лицевые нервы и мелкую моторику. И в барах Диксиленда повсеместно встречаются такие посетители. Дерганые весельчаки с расплавленным мозгом. Этот наркотик давно скармливают населению, приносят праздник для зависимых и головную боль для педантов. Катализатор адреналина с вытекающими проблемами – неоновый драйв. Не стоит даже пробовать! Название хоть и безобидное, но это обман. Гипнотизирующие эффекты надолго просачиваются в душу, постоянно проецируются, вызывая ломку и поиски новых способов увидеть праздник перед глазами.
Мой новый знакомый был как раз из категории охотников за весельем. Правда, веселел он от женского внимания. Владел подвязанным языком, которым неплохо шерстил на разные темы, чтобы стянуть твой коктейль. Пара часов и столько же принятого на грудь сверх нормы, и наш любовник был готов к делу, а я к моральной поддержке. Уже изрядно накаченный, тот лавировал между танцующих девиц, лапая каждую в надежде найти подходящую на сегодня. Но ладонь дала осечку, и спустя несколько минут горячих танцев с, казалось бы, «той самой» его резко отдернула чужая пятерня. Мишень оказалась уже обстреляна, и между недругами завязалась беседа, а на кухне запахло жареной отбивной.
Я же спокойно делал долгие глотки, с умилением следя за происходящим. До тех пор, пока указательный палец одного из них не был направлен в мою сторону. Оба подошли ко мне.
– Ты знаешь этого парня? – спросил тот, кидая взгляд на нового знакомого.
– Да, уже знаю.
– Пойдем, выйдем с нами. Пообщаемся.
– Давай, я тоже хочу развеяться,– сразу ответил я.
Мы направились к выходу. В такого рода стычках всегда участвуют двое при наличии судей, справедливо и непредвзято оценивающих ситуацию по ходу. Я не относился ни к одному из боксеров, значит, моя участь решена: вовремя определить победителя, сидеть и наблюдать бой в первом ряду с правом досрочно его остановить.
На спуске с лестницы, приметив за спиной еще три или четыре тела, настроенных явно недружелюбно, сомнения относительно участия в мероприятии закрались в голову, проходя холодком по спине, почуяв агрессивные придыхания бизонов, что шли следом. Чистые фрики, думалось: пестрое тряпье и куча заклепок на плечевинах курток, татуировки и фетровые шляпы. И похоже, что новоиспеченный приятель меня хорошенько подставил. Но вариантов было ровно ноль – теперь придется помочь бедолаге.
Дальше все шло менее комично. Передо мной выросло тело огромной детины, по комплекции походившее на платяной шкаф. Главные заводилы стояли нос к носу, а остальные сдерживали девок, среди которых была потерпевшая, изначальный источник конфликта и последующего тет-а-тета.
Алкоголь в крови не давал чувству страха дать верх, поэтому, ухитрившись наглым образом обогнуть увесистую тушу взглядом, я следил за главным боем. А вдруг все уляжется и пронесет? Глупейший прокол.
После предупредительных «кукареку» зачинщики начали бодаться. Не успели они обменяться ударами, как боец в трусах моей команды уже валялся на газоне, скрестив руки в позе покойника. Как в схватке с медведем, он прикинулся мертвым и не издавал ни единого звука. Думаю, что парень попросту молился. Мне так казалось. И тут я понял, что впрягся за полного мудака, недостойного даже быть хорошенько отделанным. На вид были все признаки настоящего имбецила: жадность до чужой выпивки, неуважение по отношению к прекрасному полу, умственная ограниченность при выборе собственных действий и, наконец, полная недееспособность отвечать за содеянное. И если первые критерии весьма субъективны, то последний доказывает гипотезу и показывает тебя пустословом, чья работа должна заключаться в тестировании анальных свечей по критерию «вкус». Отвечать – самое мужское занятие из ныне существующих.
Но эта мысль пришла уже после того, как я сам попал под раздачу, и сымпровизированный кастет из железных колец впечатался в лицо. Нос пострадал больше всего, отдав частички мертвой кожи и целостность переносицы здешним краям. Затем последовал боковой, усадивший меня на землю. Не по своей воле отдыхая на траве, единственное, заботившее на тот момент, был оставленный блокнот с записями на стойке бара. Без них побег был бессмыслен. Но втаптывание моего тела мясистой громадной машиной в луизианские земли не сулило даже очнуться в здравой памяти.
Вдруг всех остановил боевой клич: «О, нет! Ты убил этого парня!». Я повернул голову и увидел белокурую потерпевшую. Слегка растрепанная и возбужденная, щеки румянились от страха, помада стерлась в уголках рта, что она старалась скрыть мягкими движениями кисти вдоль лица. Перепуганной, женственной и ветреной – такой мне запомнилась жертва домогательств. Шум стих, свора переправилась на другую сторону аллеи, где располагался живой молящийся труп напарника.
– Олдфилд! Ты убил его!– малышка слезливо кричала, жалея парня на земле.
– Не может быть такого, детка, – ответил парень, бросая косой взгляд на землю, – я даже не попал по нему.
– Ты убийца! Сраный мудак! Ты в своем уме?!
– Расслабься! И взгляни, Джанин, он дышит. Даже что-то бормочет. Эй, народ, поглядите на это!
В голове прояснялось, и, вытерев кровь с лица, я поднялся, чтобы приблизиться к вражеской толпе, разглядывающей «мертвеца» с уже развращающим хохотом. Они образовали круг, столпившись возле моего напарника, который продолжал мирно лежать на земле и тихим блаженным голосом проговаривать молитву:
– Ребята, не бейте меня, пожалуйста, прошу вас, ребята, не бейте меня, пожалуйста, ребята, не бейте…
И всем было смешно, за исключением меня. Обезображенный, я растолкал окруживших его с криком «ах ты ж срань очковая», чтобы отвесить смачную оплеуху ублюдку-товарищу, развернулся и направился вверх по лестнице, прямиком в главный зал за льдом.
Но потом прежние обидчики подсели ко мне поближе, чтобы угостить выпивкой.
– Слышь, ты вообще нафиг вступился за этого клоуна?– спросил тот, участник главного боя.
– Не привык бросать своих, – ответил я.
– Вы что с ним знакомы?
– Вместе служили на флоте. Он всегда был самым слабоумным из наших, – сказал я, чтобы хоть как-то оправдать этот позор.
– Серьезно? И что, дослужился он до кого? Какого звания?
– Воин, любовник, вор. Любое выбирай.
– А ты в таких типа разбираешься?
– Ну, с вами же я сижу.
Свора расплылась в улыбке, вспоминая личико блаженного «сослуживца», молящее пощаду на траве.
– А ты забавен. Но все равно, у нас так не принято. Каждый отвечает сам за свои слова.
– Черт! – не выдержал я, – Да я так и думал изначально. С чего было меня так уделывать?
– Он сам сказал, ты за него впрягаться будешь сразу же.
– Брехня это все.
– Ну прости, дружище, – он развел руками, – решили перестраховаться. Правда, Дент?
– Ага, Олди.
Я увидел лицо Дента, здоровенного амбала, краснолицего буйвола с потухшими глазами, оттирающего мою кровь с перстней.
– Как звать-то? Меня Олдфилд. Для друзей Олди.
Он протянул руку в знак полной лояльности.
– Макс.
– Ладно, Макс. Это народ. С Дентом ты уже знаком.
– Да уж, знакомство не из приятных. – Я прощупал распухшее лицо, попутно передавая рукопожатие от одного к другому, – Но ничего, может, еще будет второй раунд. Ты же Дент, сам любишь зуб точить.
Дент усмехнулся, дал краба и прижал по-дружески меня к себе со словами «я только за». Олди добавил.
– Вообще Джанин не совсем моя девка. Но сегодня так уж сложилось.
– Понимаю.
– Но ты все равно дерзкий парень. Мне такие нравятся. А ты что думаешь, а, Джанин?
Длинноногая блондинка в обтягивающих джинсах, она все так же поглаживала свое лицо, затем отпрыгнула от стойки и важно гарцевала в мою сторону через всех остальных. Уголки ее рта совсем потеряли тот алый оттенок губной помады, что был прежде, а глаза выражали не беспокойство, а легкое чувство вины. Еще секунда, и она стояла в полуметре от меня, застыла, растягивая паузу.
– Да, Олдфилд, настоящий рыцарь. – И приложилась губами к моим губам в знак, видимо, благодарности.
Дент сверкнул своими потухшими глазами и одобрительно хлопнул по моему плечу.
***
После этого случая я больше не видел «сослуживца». Возможно, он так и остался лежать на газоне, вымаливая прощение у всех проходящих мимо. С его же обидчиками я встречался еще много раз. Их группировка называлась «567», они частенько разрисовывали стены граффити на зданиях жилых домов и администраций, встречали званых гостей стеной дури, перекатывались между попойками в баре на скейтах, затем переквалифицировались в райдеров. И меня посвятили. После непродолжительных отношений с Олди у Джанин случился выкидыш, та больше не могла видеть физиономию несостоявшегося отца, отпустившего ее со всеми почестями восвояси. Дент отсидел два года за избиение при отягчающих обстоятельствах и больше старался не встревать в перепалки и мордобои. Но Олдфилд поговаривает, что тот до сих пор хранит пресловутые перстни в маминой шкатулке с драгоценностями на случай занятного «второго раунда».
А я же получил свою боевую рану, ангельское создание в покои и при любой возможности кладу в карман стаканы из баров, еду из магазинов, добродушие у простолюдинов. Звание оказалось переходящим.
3
О Лудо Гаринчо мало кому известно. Эта величественная, мудрая и, вероятно, бессмертная фигура не появлялась в крупном информационном поле, предпочитая распространять данные о себе только в виде легенд по собственным каналам – через любителей мордобоя и выпивки после очередного развязывающего язык бокала, что значительно уменьшало шансы выпадения правды из их уст. В газетах лишь вскользь упоминалось его имя, и то в шутку, поисковики выдавали ошибку ввода слов, а телешоу уфологов не спешили высылать приглашения. Материала не хватало, так как рестлер-клуб открывался только по четвергам, а Сниззи уже был вне зоны действия сети. Последнее, что он рассказывал в «Трех Сестрах» или пытался рассказывать, было о масках, силе, внутренней энергии и, видимо, магистрах джедаев. Потому я решил, что Лудо Гаринчо можно отыскать только с удачей в кармане и готовностью к нелепым знакомствам. Для всех остальных же он оставался обычной байкой, чудаковатым вымыслом, как существование Австралии, честных выборов и женской правды. Неудивительно, что вновь имя основателя Настоящего рестлинга послышалось от чудаковатого неудачника в полицейском участке, куда нас вместе скрутили. Ах, я только начал скучать на вечеринке местного фотопортала с Энджи.
К вечеру в арендованной квартире для праздника с шикарным балконом уже гремело. При входе нас никто не встречал, двери были открыты для всех, кто имел верный адрес. Энджи исчезла в дальних комнатах. Я направился к фуршетному столу, лавируя между скопищами сплетников и снобов. Стоя спиной, можно легко затеряться среди толпы. Я полжизни старался избегать подобных полуофициальных, полумодных и сверхтворческих сборищ, но со временем принял, что заявляться без приглашения чертовски весело, а походить за своего не составляет больших проблем, надо лишь встать под определенным углом и принять окрас помещения. В метре от меня красовалась низкорослая фигура в отлакированных ботинках, выбирала из трех видов спаржи. Я наблюдал за ним около десяти минут, и за все время он так и не мог остановить выбор на одном из блюд. Я подошел с двумя бутылками темного и светлого, предложил глотнуть вместо разглядывания пиал с едой, спрашивая, когда же приедет группа для выступления.