Сила времени
Внутри всё перевернулось, и „увидел” перед собой, пропасть, у которой нет дна: „Сейчас! Именно сейчас нужно избежать этого падения! Но каким образом? Вокруг уже некуда ступить…” Головокружение усиливалось, и Макс открыл дверь своими ключами. Мать не услышала из-за шума его прихода, тем более, в это время сын должен быть в школе. Тихонько зайдя в квартиру, смотрел на свою любимую маму, всё время неадекватно реагировавшую на его какие-либо действия. Она небольшого роста, живая, подвижная, энергичная, всегда чем-то занятая, строгая и всегда требующая беспрекословного подчинения. Её короткие волосы, тонкие брови, большие глаза, округлые щёки, красивые губы и нос – весь её облик был необыкновенен и полон очарования. Максу стало жарко, и, сняв ботинки, он прошёл в комнату, взял медицинскую карту и стал одеваться. В этот момент мать его и заметила. Они оба замерли и смотрели друг на друга, как будто увидели что-то неземное. Машинка выключилась и громко фыркнув, замерла, Валентина Николаевна непроизвольно вздрогнула, но сразу же оживилась:
– О! А ты что делаешь дома?
– За карточкой зашёл, мне нужно в больницу идти.
– А почему сразу с собой не взял, чтобы в школу больше не идти?! Это что ещё за дела?! – „Она уже начинает выходить из себя подумал Максим, а если сказать про двойку, то вообще что будет…”
– На каких уроках был?!
– Литературы не было… – произнёс как-то тихо и понял, что мать уже догадалась о его двойке.
– А что было? Что спрашивали? Что получил?! Опять всё вытягивать клещами?!
Он уже успел обуться и попытался выйти, но мать преградила дорогу, а когда попытался протиснуться рядом с ней, то с силой толкнула его и стала хлестать какой-то тряпкой по лицу и куда придётся, лихорадочно крича:
– Что получил?! Сколько можно издеваться надо мною?!
Максим ничего не хотел делать и даже говорить, но время уже поджимало, и он, подставив руку под очередной удар тряпки, вырвал её из руки матери, и бросил в сторону зала, выдавив из себя через невероятное усилие:
– Двойку по химии. Всего одну! Ты довольна? Остальные получу завтра. – Резко встав с трюмо, пока ошарашенная мама ещё ничего не поняв, стояла, оторопев от всего услышанного, выскользнул в узкую щель. При этом так осторожно, чтобы не зацепить её дверью.
«Неужели я так довела его? – Подумала Валентина Николаевна, уже не видя своего сына; и в этот момент ей показалось, что нравится не самой раздражаться, а раздражать и травмировать его. Её потом саму поражало то, что сделала до такой степени, чтобы невозможно было представить, как на неё это повлияет. Какое-то необычное состояние. Сейчас, находившись в состоянии лёгкого шока, она осознавала это, а в нормальном состоянии – нет. Когда Максим вышел, и хлопнувшая дверь отрезвила её, то и не сразу вспомнила: ”Что же произошло?”»
Ноги несли сами, выйдя из подъезда, Макс ничего не видел перед собой – мысли находились далеко от него. В это время ему казалось, что всё это от него не зависит, вроде бы оно – обычное состояние, для него совсем необременительное. Однако, почему оно так действует на его сознание – не мог понять, снова наступая на вновь выпавший снег, игриво похрустывающий, свежий морозный воздух – всё-таки немного действовали на Максима. Режущий глаза солнечный свет заставлял зажмуриваться… Проходя мимо школы, слушал щебетанье воробьёв, и, посмотрев под ноги, увидел, что снега уже по-щиколотку.
Небо уже затянуто тучами, но в просветах солнечный свет дарил тепло, и Макс остановился, пытаясь успокоиться – ничего у него не выходило, а слезы пытались вырваться наружу. Он уже не хотел никуда идти, так и стоять возле школьного бассейна. Взяв в руки снега, почувствовал холод, но холодно не было, он просто знал, что должно быть холодно. Руки стали мокрыми и красными, от них пошёл пар, когда юноша вспомнил своё появление дома, то на него нахлынула новая волна эмоций и впечатлений, мешающая трезво мыслить.
Только и успел увидеть больницу, да вспомнить кабинет врача. Как дошёл до больницы – не помнил. Увидел высокое крыльцо и остановился, любуясь им. Всё оно было усыпано ровным слоем снега и казалось воздушным. Осторожно поднял ногу, и, утопив её в снежном крыльце, убедившись, что стоит твёрдо, стал медленно подниматься по ступенькам поликлиники. Взявшись за ручку двери, внезапно понял, что в больнице с ним что-то должно было, случится: что-то внутри подсказывало ему о подстерегающей опасности.
Однако, отбросив эти мысли, Максим открыл двери и вошёл в больницу, окунувшись в отталкивающую духоту и труднопереносимый лекарственный запах. Проходя по коридору между бесконечных очередей, искал кабинет своего врача. Сильно раздражали разъярённые мамы, которые были готовы разорвать друг друга только из-за того, чтобы их ребёнок вошёл на приём первым. Не замедляя своего уверенного шага, попытался занырнуть в кабинет, протискиваясь сквозь толпу бабушек и мам уже совсем в наглую. Теперь все на него обратили внимание. Грудью, загородив дверь кабинета, одна из самых бойких мам решила блеснуть своей безумной, воспитанной вежливостью:
– Молодой человек?! Куда это вы без очереди?! – Макс смотрел на неё, очень похожую на мать, и думал: „Во мне за всю жизнь, ещё не было столько ненависти! Даже голова перестала кружиться!” А заболела ещё сильнее, участилось дыхание, руки сжались в кулаки. Он смотрел на стоящую перед ним женщину и видел, как у неё менялось выражение лица, и лицо слегка вытянулось.
– Отойдите, пожалуйста… – попытался сказать как можно спокойнее, однако это ещё больше испугало женщину, и она продолжала стоять на месте.
– Молодой человек! Отойдите с прохода, людям негде пройти! – Максим смотрел на все эти нервнобольные лица, и ему становилось всё больше и больше не по себе от таких неполноценных взглядов. Было неприятно, что тебя пытались убрать такими прискорбными словами.
Дверь кабинета открылась, и полной женщине пришлось оставить свой пост. Максим, более ничего не дожидаясь, шагнул в кабинет и закрыл двери перед носом очередного пациента.
– Уже два часа, Максим, почему не подошли пораньше? Вы же понимаете, если с вами что-нибудь случится, то мне отвечать придётся. – Волнение врача было сильное, глупо было пытаться скрыть его: даже лицо раскраснелось.
– Прошу прощения… – в это время в кабинет ворвалась та самая огромная женщина и стала пытаться одарить своей тирадой:
– Что это такое?! Стою здесь с самого утра и не могу попасть на приём?! Сколько это может продолжаться?! – Врач сидел молча и улыбался. – Молодой человек, вы, почему зашли без очереди? Я же вас предупреждала…
– Женщина! Выйдите из кабинета и закройте двери! Немедленно! – Громко, но спокойно сказала Вера Петровна и так уверенно, что женщина оторопела и встала, как вкопанная. От этого у Макса всё задрожало, стало так противно находиться в больнице, тем более, что он не мог вообще переносить больниц. – Еле сдержался, чтобы не выпроводить её, а только тихо, сквозь зубы, выдавил из себя:
– Вам помочь? Или сами соизволите выйти?
– Не задерживайте своё же время, – продолжила Вера Петровна уже закрывающейся двери.
После осмотра Максим сразу же выскочил из кабинета, и снова натолкнулся на эту предводительницу горе больных пациентов, как будто бы стукнулся головой о стену – шквал их эмоций. Почувствовал ужасное давление, и его сердцебиение вновь ускорилось, шаги стали быстрее. Через толпу пациентов он как будто летел, подгоняемый оскорбительными словами и жестокими взглядами, от которых звенело в голове. Выйдя на крыльцо больницы, и вдохнув глоток свежего воздуха, действительно свежего, после больничной атмосферы почувствовал, что ноги куда-то унесло вперёд, как будто крыльцо ушло из-под них. Макс кубарем скатился с крыльца, оставшись в этом положении, и не мог долго встать. Голова вдруг сильно закружилась, начало мутить, сколько он просидел – не понятно, но когда стало холодно, попытался встать – бесполезно. Тогда, взявшись за перила крыльца, Максим подтянулся на руках, при этом, подняв себя на ноги. Стоять на ногах ему удавалось с большим трудом, и сильно болела левая нога… Вдруг Макс услышал странное шорканье на крыльце и, спустя время, взглянул в ту сторону.
Даже на миг голова перестала кружиться, когда он увидел, что дворник подмёл крыльцо: „Оно же всё покрыто толстым, ровным слоем люда! Все двенадцать ступенек обварены железными уголками! О которые и билась моя левая нога, когда я съезжал с крыльца по этим самым ступеням…” Он попробовал наступить на ногу и чуть не упал, успел, удерживаясь за перила. Только выпрямив ногу полностью и скрепя зубами, не обращая внимания на боль, Макс доковылял до ближайшего подъезда и сел на лавочку. Его бросило в пот, затем стало холодно, и снова одолела мысль: „Нужно идти домой, чего бы мне сейчас больше всего не хотелось.”
III
– Раз… два… открой… глаза! – Какие-то странные фигуры двигались перед глазами Светланы, которые она никак не могла разобрать. Чувствовалась странная лёгкость, как будто тела у неё не было; и не ощущала ни руки, ни ноги. Было хорошо и комфортно: не мучили никакие мысли, лишь только Свобода несла её на своих крыльях и показывала безграничность своих возможностей. Светлане нравилось такое невесомое ощущение лёгкости и чистоты, когда ничего не тянет вниз, не сковывает движений. Однако, в то же время она поняла, что отсутствие чувств здесь более всего присутствовало, как окружающая пустота снаружи, так и внутри – ничего не было… Вдруг почувствовала подёргивания в областях рук и ног, всего тела. Ещё через некоторое время поняла: „Я лежу, мне холодно!” Боль, непонятно откуда-то взявшаяся, томила её, и она тихонько постанывала, не в силах сделать ни одного движения. Очень хотелось пить, и не было сил открыть глаза.
– Как она себя ведёт? – Спросил вошедший в палату хирург, посмотрев на Светлану.
– Лежит, не шевелится. Дышит. Вы не переживайте, мы за ней наблюдаем, если что случится, то сразу же сообщим, – оживились больные.
– Что-то она слишком долго не приходит в себя, – сказал доктор, нащупав пульс, засекая время. – Разве ещё не приходила?
– Нет, но что-то пыталась говорить такое невнятное, хотя смысл этого бормотания нам понятен, даже переживаешь вместе с ней за что-то, а за что не знаешь. – Врач внимательно посмотрел на говорливую пациентку. Ей было шестьдесят лет, немного поседевшие волосы и пронизывающий взгляд, в то же время настолько добрый и понимающий, что оставалось только удивляться и восхищаться, способности и добродушию этого человека.
– А что с ней доктор? Что-то серьёзное, да? А-то у меня такое ощущение, как будто она чего-то лишилась, чего-то духовного, и её душа мучается и не хочет с этим жить.
Евгений Дмитриевич за годы своей практики видел разных людей, но эта, Лидия Петровна была очень интересным человеком, и очень сложным. Он даже и не пытался понять. Её взгляд всегда угнетал, и вместо того, чтобы что-то сказать ей, Евгений Дмитриевич ловил себя на мысли, что у него возникает желание спросить, и даже посоветоваться с ней в таких вопросах, что, казалось бы, она знать и не может.
Не обращая никакого внимания ни на холод, ни на мучившую жажду: Света лежала неподвижно – она превратилась вслух и ждала, когда же хоть что-то проясниться: „Что же со мной случилось? – Она уже поняла, что лежит на больничной койке, – судя по моему состоянию, я только после операции…”
Евгений Дмитриевич держа руку на лбу Светланы. Осмотрел на Лидию Петровну и не знал, что же нужно ещё спросить у неё, чтобы ответить на мучащий его вопрос…
– Вы столкнулись с единичным случаем в своей практике, молодой человек. Вижу я, что это вас сильно мучает. Но вы успокойтесь – здесь медицина бессильна, и помогут ей только аналогичные обстоятельства, искусственно созданные с помощью другого человека.
– Но как? Так ведь не бывает?! – Поняв, о чём говорит Лидия Петровна, возмутился доктор, – не может же быть, чтобы органы были уже почти не выполняющими свои функции, почти умершими, но в то же время они давали отличные результаты анализов! А на все остальные характеристики своих жизненно-важных функций – отрицательный результат! В-то же время – нормально функционировали. Это же необъяснимо?!
– Всё объяснимо, – успокаивала Лидия Петровна своим спокойным, старческим голосом, – нужно лишь найти причину заболевания, чтобы излечить больного; так ведь?
– Но в медицине нет такого объяснения, о чём я и говорю.
– Значит есть в другой области, вы не переживайте, психология и психиатрия тоже бессильны перед силой эмоций, которые крепли годами и усиливали чувствами.
Евгений Дмитриевич пытался осознать до конца, о чём ему говорит эта женщина: „Как она может так глубоко видеть невидимое? Впервые видит Свету, находящуюся в бессознательном состоянии! А по её словам получается, что и о медицине она всё знает… Это очень странно!” Дверь палаты открылась, молодая медсестра заглянула в палату с испуганным лицом и сказала:
– Евгений Дмитриевич, срочная операция, угроза жизни, седьмая операционная. А Лидию Петровну сегодня выписывают. Хирург посмотрел на Лидию Петровну, как бы давая понять: „Мы с вами ещё не договорили, но больше не увидятся. Прощайте…” Взявшись за ручку двери палаты, он услышал вслед:
– Вы не переживайте за неё – через год она будит беременна и нормально родит. Не терзайте себя, вы сделали больше, чем могли, и она должна за это вас благодарить. Успехов вам и счастья…
Одновременно с закрывающейся дверью Светлана несколько раз вздрогнула и застонала. Перед её глазами стояла авария, каждое мгновение перед столкновением с новым усилием давило, а она не могла справиться со своим бессильным состоянием. Чувствовала свою беспомощность и не знала: „О чём же сейчас думать?” Мысли перепутывались, все, что она слышала – не понимала – и это проходило для неё как обычный шум, мешающий думать. Всё случившееся начинало настолько сильно давить, а она ещё не полностью пришла в себя, совсем слабая, напрягла всю свою волю и – села на кровати, так и не открыв глаза и испугав всю палату. Просидев так несколько секунд, Света снова упала на подушку, и уже ничего не чувствовала извне.
Снова ощутила себя высоко над собой и над землей. Ощущение свободы и легкости ушло, а она, смотря на мир сверху, отчётливо видела в нём себя – мельчайшей частичкой. Такой незначительной, что стало немного не по себе оттого, что всегда решала только свои проблемы, а других не замечала. Это обстоятельство стало тяготить её, а ей подумалось: „Нужно решительно измениться! Столько лет думать о ребёнке – глупо, и совсем не видеть ничего вокруг! В итоге – лишиться возможности вообще когда-либо родить! – Света теперь не думала: как трудно будет жить. – Мечта ушла сама собой – никуда, как будто и не было её никогда! А столько лет я жила в своём мире – этой самой мечты? Как вернуться обратно? Да! Вот я и вернулась… Ведь мыльный пузырь, в котором я летала – лопнул! – Светлана больно ударилась; а когда откроет глаза, как посмотрит на мир – не знает. Снова стала стремительно падать вниз, но прежнего страха уже не было, и подумала, – Если буду жить по-другому и всё делать для людей, только тогда ко мне придёт то, что я так хочу! Дать им то, к чему они стремятся – тогда и от них возвратится благодетель…”
Открыв глаза, увидела свою палату в лунном свете из не зашторенного окна, спящих полноценным сном больных. Нисколько не удивилась тому, что всё было белым: и стены, и постельное бельё, даже она сама была одета во всё белое. Вставать не хотелось, но очень нужно было, и она медленно села на кровать, сразу же почувствовав резкую головную боль и рези в животе. Голова кружилась, но не сильно. Хотелось есть и пить, а встать было очень тяжело. Света, стиснув зубы, опустила одну ногу с кровати, и немного подождав и набравшись сил, вторую. Голова закружилась сильней, и сначала она подумала прилечь, но вместо этого, собрав все свои последние силы, резко встала на ноги. Сильно шатало и затошнило, даже не поняла, как дошла до двери. Только когда свет коридора заставил зажмуриться, она пришла в себя, почувствовала слабость в ногах, и поспешила присесть на стул, стоявший возле палаты.
– Что с вами? Как вы себя чувствуете? – Забеспокоилась подбежавшая медсестра.
– Где у вас туалет? Проводите, пожалуйста. – Поднявшись на ноги, Света сильно зашаталась, и медсестра – высокая, хорошенькая девушка в белом халате и колпаке как у повара, поддерживая пациентку, медленно повела её по коридору, тихо говоря:
– Вам нужно немного поесть и больше лежать, чтобы быстрее поправиться.
– А что у меня было? – Уже на выходе Света спросила, держась за медсестру.
– Ничего страшного: немного зашили селезёнку. Просто вы сильно ослабли, и нужно хорошенько отлежаться.
Светлана с трудом проглатывала бульон ухи, в которой плавали голые рыбные кости. Тёплый компот с кусочком серого хлеба – не согревали, и она, как ей казалось, опустошённая, чувствовала себя уверенно. Внутренние силы, исходившие из глубин сознания, поддерживали. Видела себя в другом свете; совершенно не похожем на прежнюю жизнь. Более всего поразило то обстоятельство: „До аварии меня столько мучило и не давало покоя, а теперь я освободилась от этого! Все куда-то ушло!” Даже чувства, взгляды изменились в ней, а она, задумавшись, сказала:
– Надо же, как будто заново родилась!
– Что вы имеете в виду? – Удивлённо спросила медсестра, укрывая Свету одеялом. Но Светлана уже ничего не ответила, а спросила совершенно спокойно:
– Я могу поговорить с хирургом, который меня оперировал?
– Да, его зовут Евгений Дмитриевич, заведующий отделением, завтра во время обхода он зайдёт к вам обязательно.
Когда в палате выключился свет, она ещё долго не закрывала глаза и ни о чём не думала. Ей было интересно наблюдать за окружающими, смотреть в окно на звездное ночное небо. Ловить себя на мысли, что раньше не замечала красоты этого мира, находясь где-то глубоко внутри себя. “Значит, от этого мне и было так тяжело, – подумала Света, – надо же, неужели я раньше не могла увидеть всего этого? Наверное, просто не обращала внимания”. Ощутила, что теперь ни одна мысль не управляет ей, ничего не раздражает и никаких чувств не вызывает. В недавнем прошлом они давили на неё, выводили из себя. Под этим давлением, зачастую, она не контролировала себя, совершая всякого рода нелепости – именно те неверные шаги, которые накапливались и которые привели к сложившимся обстоятельствам.
Света закрыла глаза, и подумала попробовать рассуждать, как и прежде, однако, вместо этих рассуждений она сказала себе шёпотом:
– Как глупо даже думать об этом. Старое всё ушло, теперь всё новое. Мне нужно смириться с этим и…
Дальше она не договорила, потому что сон так сладко увлёк, и не в силах противостоять ему, сразу же уснула.
IV
– Садись! Ты почему ещё стоишь?! – Врач даже с приличным усилием толкнул Максима в стоящее за ним кресло. Голова закружилась еще сильнее. Доктор ещё что-то говорил, записывал, а Макс отвечал и думал про себя: “Наверное, снимок плохой, надо же, а я ещё два дня ходил, а как оказалось, даже стоять на ногах нельзя…” Стало совсем плохо находиться в стенах больницы, когда голова завертелась – как глобус. Всё внутри стало ныть изнуряющей болью, даже сидеть стало больно; а слабость настолько одолела, что даже встать он не мог. Тогда Максим запрокинул голову назад, положив её на стену, и сидел в непонятном самому состоянии, как бы полудрёме.
Среди различных картин, которые в эти моменты представали перед ним, снова увидел свою маму. Всегда восхищала её красота: короткие волнистые волосы, высокий лоб, большие глаза с пронизывающим взглядом – серьёзное выражение лица, всегда непоколебимое и искренняя уверенность во всех своих действиях – всё заставляло восхищаться ей. Но самое главное было то, что с внешней стороны нельзя было понять: насколько она внутренне богата, и что бы она ни говорила и не делала – нельзя было определить и сразу осмыслить – что она хотела сказать или сделать. Только спустя определённое время, или какое-то событие давало понять Максу истинную сторону её поведения: „Всё, что я вижу и слышу – это лишь мои предположения! Ничем не подкреплённые мысли! А понять истинную суть остального не могу – сразу разгадать и осмыслить, да и не стоит пытаться, пока не придёт время”.
Кто-то взял его за руку, и, сделав невероятное усилие, он оторвал голову от стены, всё-таки удержал её ровно. Затем, с тем же трудом пересилив свою внутреннюю боль, открыл глаза. Однако, спустя некоторое время он понял, что перед ним стоит его папа, Вениамин Леонидович, и удивлённо смотрит на него. Голова казалась очень тяжёлой, и Максим снова опустил её на стену, закрыв глаза. Он услышал, как папа разговаривал с врачом, даже не разговаривал, покрикивал на него. Потом снова взял Максима за руку и сказал:
– Посиди сынок, я сейчас приду, только не вставай, хорошо!? – Вместо ответа Макс пробормотал что-то невнятное, продолжая сидеть в той же позе, думая теперь о своём папе. Ему нравилось общаться с ним более, чем с кем-либо. Максиму чувствовалась невидимая связь с этим прекрасным человеком: высокого роста, тёмно-русым волосом, ясными и очень умными, всё понимающими глазами. Сын восхищался своим папой, и его восхищению не было предела! Папа был для него всем, и он постоянно чувствовал необходимость в общении с ним. Даже когда общались, или просто молча находились рядом друг с другом, Максим знал, что они – одно целое! И долго друг без друга – это неправильно и плохо. Каждый раз, когда папы рядом не было, а Максиму он был необходим, то внутренне всегда чувствовал его присутствие, и будто он говорил сыну: как правильно поступать и что лучше сделать. Всегда Макс старался находить время пообщаться со своим родителем, чем-то помочь, поучиться у него или просто побыть рядом. Также Максим считал, что сила его Небесного Отца и его сила – объединятся в нужное время, и чтобы он не делал – чувствовал: „Мне кто-то помогает! Даже делает за меня! Конечно же, Небесный Отец…”
Максим подняли на ноги, и повели, удерживая под руки. Ему было всё равно – куда, потому что он слышал справа голос папы:
– Неужели так всё серьёзно?! – В голосе чувствовалось волнение. Это бывало очень редко, а иногда казалось, его ничто не может вывести из себя; и это настораживало Максима.
– Перелом, к счастью, закрытый, ему повезло! Но когда я узнал, что он уже второй день ходит, и даже сюда сам пришёл – меня это сильно возмутило и удивило.
– Что именно? – Спросил Вениамин Леонидович, странно, но то же хотел спросить и Максим, но не мог.
– Если бы он сегодня не пришёл сюда, то кость бы треснула, и порвались сухожилия. Он уже никогда у вас, не смог ходить полноценно. В лучшем случае хромал, а в худшем – вообще бы не наступал на ногу.
Когда Максима усадили на стул и приложили к голове холодное, мокрое полотенце, только тогда снизился жар в его голове – он открыл глаза и увидел свою ногу, с которой уже сняли ботинок и подняли выше колена штанину. Она была непонятно-тёмного цвета и, казалось, опухла, но ещё не очень сильно.
– Вот так больно или нет? – Спросил доктор, надавив указательным пальцем на левую лодыжку. Больной ничего не ответил, потому что его два раза как бы подкинуло вверх на стуле – от нестерпимой боли, а из глаз побежали ручьями слёзы. Макс невольно и резко согнул ногу, и она оказалась под стулом. Задев ею ещё и об пол, больной согнулся и чуть не упал со стула, но его удержал папа. Глаза больше не открывал, и все силы уходили на борьбу с невыносимой болью в ноге и во всём теле. Врач долго пытался вытащить ногу из-под стула, а потом ещё дольше накладывал гипс.
– Пусть ни в коем случае не наступает на ногу, а недели две вообще лежит! Встаёт только в туалет и покушать. Каждый день нужно проветривать тщательно комнату.
– Хорошо-хорошо, я буду за ним следить.
– Мне интересно: почему он так ослаб?
– Он ведь только после операции, ещё не окреп, тем более, что около двух дней ходил с переломом – не удивительно.
– Ногу не сильно сжимает? – Спросил доктор больного.
Увидев гипс на своей левой ноге в форме сапога, Максим вообще не чувствовал никакого сжатия, ему казалось, что нога просто забинтована.
– Нет, всё нормально, – и попробовав поднять ногу, добавил, – нога только сильно тяжёлая.
– Ничего, справишься, – ответил, улыбаясь, доктор, – только больше лежи. Вениамину Леонидовичу я уже сказал, он тебе объяснит.
– До свидания, – попрощался Макс.
Когда они с папой сели в машину, ещё долго молчали, с грустью наблюдая в окошко за торопливыми прохожими, падающими листьями, порывами ветра, раскачивающими деревья. Максим чувствовал, что папа расстроился и не знает, как заговорить с ним. Только спустя ещё немного времени, когда стало темнеть на улице, отец завёл машину и спросил:
– Как же ты это так, сынок?
– На крыльце больницы поскользнулся – снегом же с утра завалило.