
Склонив голову набок, Водянов некоторое время рассматривал Дятлова, а потом продолжил.
– Честно говоря, я вообще удивляюсь, как вы проработали столько лет в Системе… То, что вы не человек Системы, я понял ещё тогда, когда вы арестовали доллары в еврейском автобусе. Все от тех долларов тогда отказались. И сами евреи, и та девка из автобусной фирмы, которая набила этими купюрами свои трусы, так, что стала похожа на Мерилин Монро вместе с Софи Лорен. Вы помните, что вы сделали с этими деньгами?
– Сдал по описи в финчасть, – пожал плечами Дятлов. – Как учили на лекциях в университете.
– На лекциях в университете… А ведь старшие товарищи давали вам дельные советы.
Водянов укоризненно посмотрел на Дятлова и тяжело вздохнул.
– А ведь вашей биографии есть белые пятна, – скрипучим голосом сказал он. – Есть. Ночное ДТП недалеко от Южного моста… Когда вы попали в больницу. В эту же ночь на этом мосту в результате бандитской разборки погибли ваш бывший подследственный, кажется, Волков, да? И его жена. Красивая девка была… Жалко.
– Зачем вам это? – глухим голосом спросил Дятлов.
– Да так… Просто вспомнил.
Дятлов едва заметно усмехнулся. Видно нужно что-то Водянову от него. Вжик-вжик с одной стороны – «Вы, Дятлов, талантливый следователь», вжик-вжик с другой – «Вы, Дятлов, лох по жизни». Опять вжик напильничком – «Вы честный человек», и с другой стороны вжик – шляетесь вы, Дятлов, по ночам на Южном мосту, где бандитские разборки с двумя смертельными огнестрелами. Вот так вжик-вжик – и готова фигурка для игры в командные шахматы. В таких шахматах можно двигать не только свои фигуры, а и приспосабливать к своим нуждам фигуры противника. Кстати, окончательная огранка впереди, сейчас, вероятно, Водянов будет предлагать ему какие-то деньги.
– Поэтому я хочу вам кое-что предложить, – сказал Водянов вкрадчиво.
Дятлов склонил голову набок и наморщил лоб, придав таким образом своей физиономии выражение корректного внимания.
– Эта Корсакова перед смертью застраховала свою жизнь на кругленькую сумму, – сказал Водянов. – Вчера вечером у меня был представитель «Новы». Это страховая компания, одна из самых крупных в городе. Дело в том, что в договоре с Корсаковой оговорено, что страховой случай наступает только, если смерть будет естественной. То есть, ненасильственной. Это строго оговорено. Если будут представлены весомые доказательства того, что смерть была насильственной, страховой случай не наступает, и деньги не выплачиваются.
– А кому должна выплачиваться страховка? – спросил Дятлов.
– Это всё есть в договоре. Наследнику. Одному из наследников.
– Она оставила завещание?
– Да. В «Нове» осведомлены об этом, – сказал Водянов. – Вскрытие завещания состоится послезавтра в частной нотариальной конторе.
– Ну, а мы тут причём?
– В договоре оговорено, что факт наступления страхового случая должен определяться выводами следствия. Это строго оговорено. А следователь вы. Этот тип из «Новы» сказал, что их компания выделила премию, в случае, если будет доказано насильственный характер смерти Корсаковой. – Водянов выпрямился и задумчиво потёр ладонью череп. – Короче, если вы доказываете, что смерть насильственная, то две третьих ваши. Естественно, неофициально. Эту сторону я беру на себя. Хватит, чтобы фарфоровые импланты вставить. Со своей стороны помогу, чем смогу. Мы договорились?
– Я могу подумать? – спросил Дятлов.
– Разумеется. Только недолго. Я абсолютно уверен, что смерть Корсаковой насильственная. Кто-то, кто приехал с ней в сауну, сыпанул вместе с этим конским… э… дамским возбудителем в бокал с вином гашиша… э… кокаина и повёл дамочку париться. И не в сауну, а в русскую парную, с веничком. Проверьте, в этих оздоровительных центрах и то и то всегда есть. И не просто париться, а с элементами эротики. Потом, когда у дамочки от всего этого счастья отказало сердце, этот тип тихо смылся на её машине. Обеспечил себе где-то алиби, потом бросил машину в какой-нибудь подворотне, а утром пришёл на работу. В этот, как его… ЛТД ихний.
– * —
Через несколько минут после того, как Дятлов вернулся от Водянова, в дверь его кабинета постучали.
– Можно? – спросил вошедший мужчина.
– Вы кто? – спросил Дятлов, снимая куртку и усаживаясь в кресло.
– Я Топольский, – сообщил мужчина. – По делу Корсаковой. Вот повестка.
Дятлов посмотрел на него. Мужичок лет тридцати пяти. Короткая спортивная стрижка, смазливая физиономия. Мадам Корсакова явно нанимала его под свои нужды.
– Заходите. Присаживайтесь. Я следователь Дятлов Виктор Павлович. Вот там распишитесь, об ответственности за дачу заведомо ложных показаний. Отнеситесь к своим показаниям максимально серьёзно. Любая сознательная ложь будет означать, что вы покрываете возможного убийцу. Вам понятно то, что я только что сказал?
– Ну, конечно, – ответил Топольский. – Мы все в шоке… Ирина Петровна… Такой человек…
– Какой человек? – прищурился Дятлов.
– Хороший, – Топольский опустил глаза.
– На фирме вы работали менеджером?
– До вчерашнего дня, – расстроено вздохнул Топольский. – Водителем, экспедитором, в общем, менеджером по общим вопросам.
– А что произошло вчера?
– Меня уволили.
– Фрумкин уволил? – спросил Дятлов.
– Ага, – кивнул Топольский. – Вызвал в кабинет и сказал я, мол, в ваших услугах больше не нуждаюсь. Чуть не лопнул от удовольствия.
– Вы возили только Корсакову или Фрумкина тоже? – спросил Дятлов.
– Только Корсакову. Ну, когда она сама не садились за руль.
– Хорошо, – сказал Дятлов. – А сейчас расскажите подробно, где вы были позавчера, сразу после окончания рабочего дня. Скажем, начиная с семнадцати часов.
– После работы мы праздновали день рождения Ирины Петровны, – сказал Топольский. – Я уже говорил вашему человеку вчера. Выпили, потанцевали. Ну, я не пил, думал, ещё, может, придётся Ирину Петровну отвозить куда-нибудь.
– Мы – это кто? Кто там был?
– Я, Фрумкин, Ирина Петровна и Вика.
– Вика – это Антонюк? Секретарша?
– Ага.
– Корсакова тоже танцевала?
– Да.
– С кем?
– Да ни с кем. Это ж быстрые танцы, современные. Стоят все в кругу и дёргаются, кто во что горазд, – сказал Топольский.
– А Фрумкин? Тоже дёргался?
– Нет. Я его вообще ни разу не видел танцующим. Ага… Он никогда не танцует. Даже на своём дне рождения сидит, как на похоронах.
– Вы ничего не заметили странного, – Дятлов прищурился, – в поведении Корсаковой в тот вечер? Постарайтесь вспомнить. Она была весёлой, грустной?
– Весёлой?.. Вроде весёлая. Но как-то… – Топольский замолчал, не в силах подобрать нужное слово.
– Ненатурально? – подсказал Дятлов.
– Ненатурально?.. Да нет… Как-то вымученно. Но это видно, если только присмотреться. А странного… Как вы думаете, если за вечер ставить пять раз подряд одну и ту же песню? Подряд, понимаете? Вот кончается, и она ставит снова.
– Какую песню? – спросил Дятлов. – Вы помните какую?
– Ну, вот эту, известную, старую, – Топольский наморщил лоб, – её ещё негритянка поёт. С Долиной вместе.
– Негритянка? С Долиной? Глория Гейнор? «I will survive»?
– Ну, да, ага, – закивал Топольский, – задолбала всех. И лицо такое сделалось… У!.. Не подходи!
– И вы… что же… Пять раз подряд танцевали под эту песню?
– Да нет, я что ненормальный? Фрумкин вообще сидел на диване всё время.
– А кто же танцевал?
– Ирина Павловна с Викой.
– Что всё время? Пять раз подряд?
– Ага. Та тоже со странностями.
– Вчера вы говорили о каком-то конфликте, – сказал Дятлов, – расскажите подробнее.
– Ну… – Топольский наморщил лоб, припоминая, – примерно через час, может больше, мы решили пить чай. С тортом. Торт со свечками, ну, как на день рождения. Вика пошла ставить чайник в соседнюю комнату. А до этого туда вышла Ирина Петровна, кажется, ей позвонили. Вот. Потом вдруг оттуда раздался шум, ну, сначала как будто мебель двигали, а потом типа посуда металлическая загремела, как будто на пол упала. А потом опять мебель задвигали как бы…
– Ну, так что там было? Вы видели?
– Нет, там дверь была закрыта, я ничего не видел.
– И не открыли посмотреть?
– Нет, – Топольский посмотрел на Дятлова честными глазами. – Меньше знаешь, крепче спишь.
– А вы крепко спите?
– Да, – Топольский пожал плечами, – пока не жалуюсь.
– И что же этот Фрумкин, он тоже не заглянул?
– Почему? Зашёл. Потом сразу вышел.
– Ну, а что дальше? Я что, должен вытаскивать из вас слова? Вы можете членораздельно всё рассказать? Или вам нужно подумать? Вам предоставить такую возможность? – А? – Топольский непонимающе посмотрел на Дятлова. – Подумать? Зачем?
– Что было дальше?
– Дальше Фрумкин вышел из той комнаты и сел на диван. А потом стал раскачиваться из стороны в сторону.
– Как еврей на молитве? – прищурился Дятлов.
– Чего? Еврей?
– Не отвлекайтесь. Фрумкин что-то говорил при этом? Или молча раскачивался?
– Говорил. Бормотал так тихо.
– Что бормотал?
– Не знаю. Я не слышал.
– Вот как? Хорошо, я спрашиваю вас последний раз – что там случилось?
– Я, правда, не видел, – сказал Топольский, – хотя… а что там могло быть? Ясно что.
Топольский замолчал, рассматривая рисунок пола у себя под ногами.
– Я жду, – ледяным голосом сказал Дятлов.
– Ну, эта Вика… Она, когда ставит чайник, то всегда так наклоняется… понимаете, чайник стоит на полу, и она не приседает, а наклоняется к нему.
Топольский вздохнул.
– Ну и что? Наклоняется и что такого? – спросил Дятлов.
– Наклоняется так, на прямых ногах… Но не всегда, а только тогда, когда… Фрумкин… эта… стоит сзади. Вот. И там, видно по привычке за чайником так наклонилась. А Ирине Петровне это не понравилось. Но я ж не видел… Вы спросите у Фрумкина, он заглядывал туда.
– Хорошо, спрошу, – кивнул Дятлов, – дальше что было?
– Вика потом сразу ушла. Даже к нам не заходила. А Ирина Петровна вернулась. Взъерошенная такая вся.
– А раньше между ними были конфликты?
Топольский снова тяжело вздохнул.
– Да вы не стесняйтесь, – сказал Дятлов, – у нас тут как на приёме у врача, никто не стесняется. А кто стесняется, тот потом об этом сожалеет. И чем скорее всё рассказывают, тем лучше потом для всех. Так бывало такое раньше?
– Ну… Вообще-то да, – выдавил из себя Топольский.
– Почему же Корсакова не уволила эту Вику?
– А я знаю? Хотя… она бы с удовольствием. Давно бы уволила. Но, думаю, Фрумкин не давал.
– Понятно, – сказал Дятлов. – Значит, у Антонюк и Корсаковой были неприязненные отношения, правильно?
– Ага, – сказал Топольский. – Корсакова называла её секретуткой.
– А почему же они танцевали вместе?
– Потому что со странностями… Обе.
– Ну, хорошо, – сказал Дятлов. – А куда вы пошли потом?
– Я спросил Ирину Петровну, нужен ли я ещё. Она ответила, что нет, и я на электричке уехал на дачу.
– Значит, вы ушли, Антонюк ушла, а она осталась вдвоём с Фрумкиным?
– Да, – кивнул Топольский.
– Во сколько электричка ушла с вокзала?
– В шесть вечера. С чем-то.
– Кто-то видел вас на даче?
– Конечно, да хотя бы мой сосед. Мы посидели с ним, по сто грамм навернули.
– А у вас случайно билет на электричку не сохранился?
– Может и есть, – порывшись в карманах, Топольский протянул Дятлову смятый билет. – Вот, кажется это он.
Дятлов взял билет и, внимательно изучив его, положил в папку. Немного помолчав, он спросил:
– Когда вы бывали за рулём автомобиля Корсаковой, техпаспорт находился у вас?
– Ну, да, – ответил Топольский. – Когда я заканчивал работу, я возвращал его Ирине Павловне.
– Вы тогда, когда ушли из офиса после корпоратива, отдали техпаспорт Корсаковой?
– Конечно, – сказал Топольский, – я всегда так делаю.
– При осмотре места происшествия техпаспорта среди вещей Корсаковой не было. Как вы можете это объяснить? Куда он делся?
– А я знаю? Понятия не имею, – Топольский развёл руками.
– Я вам сейчас задам ещё один вопрос, – сказал Дятлов. – В каких отношениях были Фрумкин и Корсакова? – В каких? – недоуменно переспросил Топольский. – Ну, она директор, он её зам.
– Это формальные отношения. Меня интересуют неформальные. Вы понимаете, о чём я вас спрашиваю? Кто фактически был первым номером в делах фирмы – Фрумкин или Корсакова?
Топольский некоторое время молчал, глядя перед собой.
– Я думаю, Корсакова, – наконец неохотно ответил он.
– Она фактически руководила фирмой?
– Сложно сказать. С самого своего основания фирма работала под чьей-то крышей. Ну, вы понимаете. Тогда все так работали, время такое было. Что за крыша – вот этого я точно не знаю, я ж тогда ещё там не работал. Но потом кое-кого видел, они приходили в офис. Все дела с ними решала Корсакова. Фрумкин вообще в этом не участвовал.
– Корсакова жила одна в своей квартире?
– Да.
– У Фрумкина есть жена?
– Ну, да, есть.
– Фрумкин оставался ночевать у Корсаковой? Вы когда-нибудь возили их обоих вечером к ней домой?
Топольский молча кивнул.
Глава 7
В фильмах и детективных романах оперуполномоченный обычно гоняется по крышам за преступниками, вступает с ними в рукопашное единоборство, а, когда те открывают по нему огонь, он умело уворачивается от пуль.
На самом деле такой оперативник долго не протянет, да и чтобы ввязываться в рукопашную с уголовниками, он должен перед этим, как минимум, потерять где-то свой табельный пистолет. В реальной же жизни самый эффективный инструмент в руках опера это обычный стукач или в официальной терминологии – внештатник. Каждый опытный оперативник к концу своей карьеры имеет потрёпанный блокнот, где записаны контакты его внештатников, которых он вербовал на протяжении всей своей службы. Для того чтобы попасть в такой блокнот, будущий стукач должен иметь определённые проблемы с уголовным кодексом. Не настолько большие, чтобы менты заинтересовались им всерьёз, но и не столь маленькие, чтобы расценивать свою свободу, как осознанную необходимость.
Другой персонаж уголовного процесса – следователь, в реальной жизни тоже мало похож на киношного. Герой криминального сериала – вдумчивый интеллектуал, мозг которого, подобно стальному капкану с лязгом фиксирует разрозненные с виду причинно-следственные связи. Эти связи в дальнейшем служат основанием для стройных и внутренне непротиворечивых версий. Чёткая память, способность к аналитическому мышлению и логика, конечно, важные инструменты в руках хорошего следователя. Но талантливый следователь должен обязательно обладать ещё одним свойством, которое приходит с опытом, да и то, далеко не ко всем. Это интуиция.
Почти все люди, которые проходят перед взором следователя за время его службы, ему врут. Поэтому следователь со стажем без труда умеет различать таких людей. Он их определяет по мельчайшим идеомоторным реакциям на некоторые вопросы. Почти все эти реакции, минуя сознание, фиксируются следователем на подсознательном уровне. Это мимолётные задержки в ответах, подрагивание губ, кончиков пальцев, ну, и, конечно, глаза. Кстати, вопреки распространённому мнению, мужчины тут более уязвимы, чем женщины.
Ум следователя, равно, как и его логика, в этом процессе не помощники. А вот натренированное подсознание справляется с этой задачей запросто. Это удивительно напоминает игру на музыкальном инструменте. Пианист никогда не задумывается, на какую клавишу ему нажимать, потому что скорость нажатия этих клавиш в виртуозной пьесе в сотни раз превышает возможности мозга. Зато подсознание, куда загнана последовательность нажатий клавиш, отдаёт команды непосредственно пальцам, обеспечивая нужную скорость.
Виктор Павлович Дятлов был хорошим следователем, поэтому, когда за Топольским закрылась дверь, он не сомневался, что к нему нужно присмотреться повнимательнее. Для начала к его алиби.
Вообще, если следствие сравнивать с шахматной партией, то пока в этом уголовном деле имел место дебют. В знаменитой лекции «Плодотворная дебютная идея», имевшей место в клубе «Картонажник», утверждалось, что дебют это quasi una fantasia. Но на самом деле никакой фантазии в дебюте нет. Идёт сбор первичных данных, фиксация круга причастных лиц, установление предварительных алиби и прочие рутинные процедуры.
Но вот дебют кончается и следователь задумывается над вопросом: «cui prodest» – кому выгодно? И тут чаще всего в качестве первопричины выступают деньги. Немного реже – месть, власть и ревность. Как ни странно, многие тяжкие преступления вообще не имеют причины. Кто-то кого-то по пьяному делу пырнул кухонным ножом или выстрелил из дробовика. Особо не маскируясь, просто давая выход звериной неосознанной энергии, которая заставляет акулу со вспоротым брюхом пожирать собственные внутренности. Ну, и маньяки. С этим труднее всего, потому что древнеримский принцип «куи продэст» тут не действует, а маскироваться маньяки умеют не хуже нормальных людей.
И всё же, на первом месте деньги. Даже здоровье, вопреки расхожей поговорке, можно частично купить за деньги. Не говоря уже о красоте и внешних признаках молодости. И даже обветшавшую душу можно омолодить, окружив себя с помощью денег особями противоположного пола, брызжущими неукротимыми энергиями юности.
И остаётся только одна вещь, которую нельзя купить за деньги. Это любовь женщины. «Can’t Buy Me Love» – нельзя купить любовь, как утверждал в своей песне купавшийся по горлышко в женской любви Пол Маккартни. Хотя слова, как водится, написал Леннон, которому женская любовь заливала уже и ноздри и глаза. «Can’t Buy Me Love»… В русской транскрипции – «Кинь бабе лом».
Дятлов подошёл к выходящему во двор прокуратуры окну, и распахнул створку. Такого тёплого сентября, как в этом году, не было уже давно. Внизу на скамейке сидел какой-то длинноволосый парень с ретро-магнитолой в руках и, опустив голову, слушал песню. Странный парень… Кто сейчас слушает такие магнитолы? Все в наушниках. «Бум-бум, бум-бум, бум-бум-бум…» – нейрофанк. Вот и всё, что надо мозгам. Замысловатый ритм «Take Five» Дэйва Брубека всего за каких-то полвека эволюционировал в это вырожденное «бум-бум», которое идёт по проводам, один конец которых подсоединён к мобилке, а второй воткнут прямо в мозг.
А песня внизу странная…
Дятлов прислушался. Красивая, грустная на пределе и одновременно вроде бы чуждая, совсем чужая его слуху. Какие-нибудь англосаксы, вроде Deep Purple или Рика Вэйкмана, куда ближе.
Осинь, тэпла як вэсна,Доси лынэ з нашого викнаНам дае надию…Да, осень бывает тёплой, как весна. Вот как сейчас эта осень за окном его кабинета. Нам дае надию…
…Та осень была большая мастерица дарить надежду. Расщедрилась тогда на полную катушку. У Марины в сумочке лежал алмаз, который старый Ботвинник оценил в шестьсот тысяч долларов. Эта надежда была такой большой, что её хватило бы с лихвой до конца жизни. Но вышло так, что жизни этой у Саши и Марины осталось совсем мало.
«But the dream was too much for you to hold»Волковой как-то сказал, что когда он поднимет в воздух свою собственную «Сессну» над тропическим лесом, то включит именно эту песню – «Over and over». Это была его мечта. Его с Мариной мечта.
«But the dream was too much for you to hold»
«Но мечта была слишком большой, чтобы ты могла удержать её» – так пел Фрэнк Синатра из колонок одинокого кафе в том прозрачном осеннем лесопарке за сутки до смерти Саши и Марины.
Вместо встречи на берегу оазиса Порто Алешандри, когда необыкновенной красоты женщина с девочкой на руках высматривала в небе «Сессну» своего мужа, та осень подарила им совсем другое. Расплывающееся чёрное пятно на свитере Марины и её искажённое мукой лицо, на котором вдруг на мгновение мелькнула улыбка. Наверное, он никогда уже не сможет забыть этого…1
Осінь тпла, як весна,Просить так немовЗ останніх сил вона:Не вбивайте мрію!..Дятлов закрыл окно, чтобы не слышать этой царапающей душу песни.
Как говорил Воробьянинов – «этот май-баловник…» А у него сентябрь-баловник… Опять предлагает ему деньги.
Глава 8
Корсакова шла размашистым шагом по чёрной степи, сосредоточенно глядя прямо перед собой. Мужчины и женщины, которые сошли с ней на перроне конечной станции, шли точно так же, молча, как будто влекомые какой-то скрытой целью. С тех пор, как они покинули перрон, эти люди понемногу разбрелись по сторонам, и сейчас Корсакова видела только их неясные, теряющиеся в клубящемся сером свете силуэты.
Почему она не осталась там? В той комнате, где на столике у изголовья её кровати стояла стеклянная вазочка, в которой отражалось утреннее солнце? Где они делали с мамой зарядку под песенку о людях Флинта?
Корсакова попыталась оглянуться.
Но странно… Ноги продолжали размеренно отмерять шаги, и её голова даже не повернулась. Она попыталась обернуться ещё раз. Не то, чтобы ей что-то мешало – тело просто не слушалось. Как будто это было уже не её тело, а бездушный механизм, упрямо вышагивающий к какой-то, только ему известной цели…
Она приблизилась к костру. Это был обычный с виду костёр, горящий среди ночной степи. Корсакова присела, протянув руки к огню, но не почувствовала жара. Она поднесла ладони ближе, так, что языки пламени уже стали лизать её руки, но тоже ничего не ощутила.
Вдруг в этот момент она увидела призрачный силуэт, внезапно появившийся из темноты. Это была высокая худощавая женщина, удивительно похожая на её мать. Женщина присела к костру и стала молча смотреть на огонь.
Почему она ушла оттуда?.. Может быть, эта странная женщина знает ответ на этот вопрос?
«Зачем я ушла оттуда? Я опять ошиблась?» – спросила Корсакова женщину.
«Ошиблась? – женщина искоса посмотрела на неё, – нет. Конечно, нет. Здесь никто не ошибается».
Её голос тоже был странно похож на голос матери.
«Почему?» – спросила Корсакова.
«Потому что ошибиться можно только тогда, когда есть выбор».
«Здесь нет выбора?»
«Нет. Это там, – женщина махнула рукой, – там был выбор и поэтому были ошибки. Но вместе с ошибками была возможность и что-то исправить. Заплатить за ошибки и исправить. Таковы правила».
«Разве я не платила? Или эта плата показалась недостаточной?»
«Этого я не знаю».
«А здесь? Разве я не могла остаться здесь, с мамой, и… и прожить жизнь сначала? Ведь теперь я знаю, как её прожить! Я многое поняла… Очень многое! Счастливо прожить! Совсем не так, как её прожила я! Совсем не так!»
«Счастливо? – усмехнулась женщина, – ты теперь знаешь, что это такое?»
«Да! Ведь там тоже были счастливые дни. Просто я их не замечала»
«Обычное дело, – женщина пожала плечами. – Ты хотела большего. Сказка о рыбаке и рыбке. Хотя, причём там рыбак? Или рыбка? Это сказка о женщине. Пересказ третьей главы Книги Бытия. Лукавый нашёптывает: „Жди, это пока ещё не счастье. Хе, хе… Жди. Оно будет. Потом. Когда-нибудь потом. Не сейчас. Хе, хе…“ Люди любят верить ему и не замечают своего счастья. Юности, здоровья, свободы… И только когда теряют эти три вещи, понимают – а ведь это и было счастье. Самое настоящее! А лукавый довольно сучит копытцами».
«Так что… уже ничего нельзя изменить?»
«Изменить? – женщина вздохнула. – Конечно, нет. Здесь уже нельзя»
«И нет даже надежды?»
«Нет. Уже нет. Это только там… Когда уже ничего не оставалось была надежда. Но зато и ошибиться тут уже тоже нельзя. Многим это понравилось бы. Без надежды, но и без ошибок».
«Ты сказала „там“… Это где?»
«Там, откуда приехал твой поезд».
«Ты… Ты была со мной в поезде?»
«Конечно – тихо ответила женщина, продолжая смотреть на холодные языки пламени, – И не только в поезде».
«Кто ты?»
«А ты не догадываешься?»
«Ты… – голос Корсаковой задрожал, и её горло сдавил спазм. – Ты… моя мама?»
Женщина медленно покачала головой.
«Нет».
«А кто?»
«Я твой ангел-хранитель».
«Так ты… Ты была со мной всю жизнь?»
«Почти. С тех пор, как твоя мать принесла тебя в храм, и над тобой были произнесены слова: „Крещается раба Божия Арина во имя Отца и Сына и Святаго Духа, аминь“. С тех пор я с тобой рядом».
«Так почему… Почему же ты не помогла мне тогда, ну… тогда, когда я была в сауне?»
Женщина не ответила, молча глядя на призрачные языки пламени костра, освещавшие её лицо.
«Почему ты молчишь?»
«Подожди ещё немного. Контрольная написана, звонок прозвенел. Проверяются тетради, и совсем скоро ты узнаешь свою оценку».
«Ты ангел, – тихо сказала Корсакова, – значит… есть Бог?»
Взгляд женщины стал вдруг пронзительным, как будто внутри её глаз загорелось жгучее пламя.
«Тебе для этого нужно было обязательно увидеть ангела? – спросила она. – Мира вокруг тебя было мало? Мир, кипящий энергией – откуда эта энергия взялась? Людской разум, который сделал этот мир лживым, несправедливым, жестоким, катящимся к своему концу – откуда он, этот разум взялся? Лукавый вам нашептал: „Всё взялось из ничего“. И вы подхватили: „Из ничего, из ничего!“ А, чтобы закрепить свою веру, лукавый сделал из математики „игру в бисер“, и научил этой игре наиболее талантливых людей, которым потом раздал нобелевские премии. И люди от этого поверили ему ещё сильнее»