Скорость тьмы
Кирби внутренне сам поразился своему параноидальному предположению. «Что-то я совсем разошелся, – внутренне остановил он сам себя. – Надо бы послушать Джеймса, иначе зачем бы я сюда приволок свой зад?».
Стенли активно пыхнул сигарой и решил брать быка за рога: все-таки его собеседником был советник-помощник президента США по секретным стратегическим разработкам Джеймс Ковальски, который всегда очень много знал.
– Дружище, – продолжил Кирби – пришло время выложить карты на стол, тем более, мы с вами сидим в одной лодке, и чтобы она не пошла ко дну вместе со всем человечеством, мне надо знать – кто, где и что сделал, чтобы случилось то, что случилось.
Ковальски медленно поднялся из кресла и, подойдя к широкому окну, посмотрел вниз на Манхэттен. Там, далеко внизу, кишел обычный для этого места муравейник. «Будто бы все идет своим чередом и внешне даже и не скажешь, какая беда свалилась на этот великий город, на страну… Да и на весь мир, пожалуй», – промелькнуло у него в голове.
– Вы питаете иллюзии, Стенли, – после долгого красноречивого молчания произнес Ковальски. – Неужели вы думаете, что мы смогли бы от вас скрыть прорыв в таком важнейшем направлении, как бессмертие? Концепция вами названного то ли ученого, то ли шарлатана Обри ди Грея, та самая известная нам с вами SENS – стратегия достижения инженерными методами пренебрежимого старения – так и не подтверждена практикой до сих пор, насколько я могу судить… Все другие мировые геронтологи то жалуются на нехватку средств, то идут мимо цели, и никто еще не достиг реального результата, который можно было бы обсуждать… И потом, ладно, не умирают старики, но почему застыли в развитии младенцы? Это какое-то… весьма, я бы сказал, неправильное бессмертие. Ублюдочное, что ли…
Джеймс Ковальски откашлялся и помахал рукой, отгоняя от себя дым. Он бросил курить лет двадцать назад и едва переносил пассивное курение.
Кибри сломал сигару и, несмотря на свою грузность, довольно ловко выскочил из кресла. Он тоже подошел к окну и задумчиво уставился вдаль. «Черт его поймет, этого Ковальски, – думал Стенли. – Какой смысл им сейчас от меня, от ЦРУ что-то скрывать? Ведь кризис, если он усилится, похоронит всех, какие уж тут тайны?»
– Хорошо, – медленно произнес он. – То есть, вы хотите сказать, что это и впрямь инопланетные штучки? Игры Бога?
– Трудно судить, я осведомлен не больше вашего, как и господин президент, – ответил Ковальски. – Впрочем, советую прокачать вопрос по другим каналам, вдруг мы с вами оба чего-то не знаем?
Мужчины расстались, условившись держать друг друга в курсе, если по интересующей их теме обнаружится что-то важное.
…Кирби так и поступил, как советовал ему собеседник. В ближайшие пару дней он изучил все доступные ему источники – а доступно ему было многое – по новейшим научным разработкам в области изучения биологии человека, биооружия, новейших исследований по антропологии.
Аналитик не прошел мимо проблем старения-омоложения клетки, теоретических работ ученых по обоснованию возможности достижения бессмертия и проч. Он встретился с рядом научных светил и курирующих их работу сотрудников спецслужб.
И… нигде не увидел и намека на то, что проблема биологического старения человека была решена хотя бы наполовину. Уже спустя неделю Стенли убедился, что опасения руководства России насчет злокозненности американского руководства были беспочвенными.
Для очистки совести Кирби даже изучил вопрос контактов с внеземными цивилизациями, прочел скрепя сердце некие особо секретные отчеты уфологической комиссии, но не нашел никаких намеков на состоявшийся контакт руководства США или иной страны с «зелеными человечками». Ни в прошлом, ни в текущее время.
В итоге всех усилий у аналитика сложилось стойкое впечатление, что проблема возникла из ниоткуда, что это в буквальном смысле «резко тормознул Господь», и невозможно рационально объяснить мотивы его поступка, как и мотивы изначального зарождения жизни именно на маленькой захолустной планете Земля из Солнечной системы, периферийной даже в собственной Галактике…
Теперь предстояло передать всего два слова – «ничего нет» – российским господам-заказчикам. Стенли подумал, что в преддверии конца света нечего заморачиваться какой-то особой конспирацией и вышел прямо на резидента ГРУ в российском посольстве в Вашингтоне.
Их встреча состоялась возле мемориала Линкольна прямо средь бела дня под моросящим то ли дождиком, то ли мелким снежком и была очень недолгой.
– Передайте вашему президенту мой ответ – «ничего нет», – с ходу заявил Стенли опешившему от такого поворота событий резиденту Юрию Громову.
– В смысле? Что значит «ничего нет»? – удивился тот. – И знает ли наш президент о вашем существовании?
Стенли усмехнулся.
– Отлично знает, и более того…
Он многозначительно помолчал и продолжил:
– Не сочтите меня сумасшедшим, но задание я получил лично от него во время его визита в ООН неделю назад. Мы встречались с господином Владиным, он дал мне записку…
Стенли криво усмехнулся и стал раскуривать неизменную сигару:
– И не делайте такое изумленное лицо, господин Громов. – Скрываться уже нет смысла. Разведке я обучался в русской школе, уже 25 лет как я здесь внедрен. Однако меня не беспокоили по мелочам.
Кирби машинально огляделся вокруг, но было пустынно. Он негромко продолжил:
– К моему удивлению, неделю назад я вдруг был активирован и, на мой взгляд, довольно глупо. Задание было узнать, не Америка ли устроила весь этот мировой кошмар. Так вот, я узнал: нет, не Америка. Это точно. Ни структуры Хампа, ни структуры разведки и специальных операций, ни какие-либо секретные лаборатории Пентагона или ЦРУ с АНБ и ФБР к данной катастрофе не имеют отношения. Так что успокойте паранойю ваших кремлевских мудрецов и ищите зло в иных местах. Если вообще в этом случае возможно что-либо найти…
Громов открыл рот… И закрыл.
Стенли повернулся, и, не прощаясь, зашагал по длинной аллее, чуть скользкой от легкого морозца.
Глава третья
– Слушай, Ева, тут веселый анекдот рассказали на работе. Прямо про будущее нашего сыночка, – бодро крикнул жене, которая хлопотала на кухне, Арон Барак, устроившись на диване перед тихо бурчащим телевизором. – Короче, жил-был рав. Его сыну исполнилось 13 лет. Пора определить, чем будет юноша заниматься в будущем. Когда мальчик был в школе, хитрый рав зашел в комнату сына и положил на стол Тору, доллар и поставил бутылку виски. Если сын возьмет книгу – пойдет по моим стопам, подумал рав. Если деньги – будет учиться на бизнесмена. А если виски – нужно обратить серьёзное внимание, чтобы не стал пьяницей. Довольный, рав вышел из комнаты и устроился напротив, чтобы подглядывать… Пришел сын из школы. Доллар сунул в карман, плеснул в стакан виски и раскрыл книгу. «„Прекрасно!“» – воскликнул рав, будет депутатом кнессета.
…Ева, из вежливости выслушала байку вполуха, тихо возникнув на пороге комнаты, и улыбнулась уголком рта – тоже из вежливости. Лицо ее было непроницаемо мрачным, что муж не счел нужным заметить, придя с работы в хорошем настроении.
Увлеченный каким-то выгодным проектом в фирме, он уже вторую неделю вообще не замечал ничего необычного ни в поведении супруги, ни тем более в жизни маленького сына, ведь до того Арону иметь дело с младенцами не приходилось.
– Арон… У меня к тебе важный разговор есть, как раз про сыночка нашего. – Ева подошла к мужу и села рядом на диван. – Выключи, пожалуйста, телевизор.
Почувствовав, наконец, что состояние любимой жены оставляет желать лучшего, и ей явно не до анекдотов, Арон стер улыбку с лица и нажал кнопку на пульте. В комнате воцарилась тишина, и от паузы, которую взяла Ева, покусывая бледные губы, эта тишина становилась звенящей.
– Понимаешь, дети во всем мире перестали расти. Вообще перестали…
Арон шумно выдохнул воздух и преувеличенно бодро сказал:
– Ну, наш-то Давидик еще совсем младенец, вот подрастет, тогда и…
– Он не подрастет, Арон! – Ева крикнула это так, будто копила этот крик в груди несколько лет. – Он вообще с первой секунды рождения не растет, и расти не будет!
Женщина упала лицом в колени мужа и разрыдалась.
Арон в растерянности гладил ее волосы, бормотал что-то утешающее и не знал, как реагировать на эту вспышку дикого горя. Он, по правде говоря, уже задумывался о том, как отразится происходящее в мире на его семье и на маленьком сыне.
Но, подчиняясь странной логике почти каждого человеческого индивида, которая всегда предательски нашептывает ему в мозг: «Это произойдет с любым, только не с тобой, ты не такой, у тебя особая судьба и уникальная жизнь» – той логике, которая заставляет миллиарды людей делать глупости, быть неосторожными и безрассудными, Арон тоже думал, что беда обойдет их стороной. Он тихо радовался обретенному бессмертию, хотя и не верил, что весь этот трагический балаган надолго.
Но бессмертие для сына, возрастом одну секунду жизни… О таком он и в страшном сне не мог себе вообразить. И чем больше Ева сейчас заходилась в рыданиях, тем со все более отчетливым ужасом в душе мужчина понимал, в какую катастрофу попала его семья… И если б только она одна. В таких случаях мужики седеют от бессилия. Бессилие – самое страшное. Можно поубивать все вокруг и порушить все вокруг, но это не изменит бессмертия первой секунды для их Давида. Точка.
Арон бережно поднял голову жены со своих колен и стал поцелуями осушать ее залитое слезами лицо.
– Ева, дорогая, любимая… Мы что-то придумаем, это же не может продолжаться вечно.
Мужчина сам не верил в то, что лепетал, утешая жену. Не верила, конечно, и она. Ева попыталась взять себя в руки.
– Нам остается только ждать и молиться. Может, это просто чей-то безумный эксперимент, власти найдут того, кто это устроил, я верю в это. Все вернется на прежний уровень… Ведь так жить невозможно…
Молодая женщина обняла и поцеловала Арона солоноватыми от слез губами в благодарность за утешение. Всхлипнув в последний раз, она встала, поправила прическу, одернула платье и пошла посмотреть на малыша в детскую, откуда уже доносились ворчливые младенческие крики.
+++
Ева Барак ненавидела своего мужа. «Ковырни счастливый брак, и ты увидишь гноящуюся рану», – любила повторять она про себя известную поговорку.
Ее ненависть была иррациональна. Любой семейный психолог, дипломированный мозгоправ любого ранга вынес бы вердикт, что не видел на свете более дружной и счастливой семьи. Само собой, точно так же считали и окружающие, и для этого молодая семья давала все основания: никто не слышал от них не то что грубого – просто неласкового слова по отношению к партнеру. Ева выполняла полностью и даже с «добавкой» все свои супружеские долги – от постельных до кухонных, упрекнуть ее было абсолютно не в чем. Более того, она же сама дала себе слово «добиться этого мужчину», вот и добилась, и теперь ей было стыдно даже перед самой собой признаться, что она ошиблась.
Со своей стороны Арон так же не вызвал бы упреков у самого придирчивого семейного критикана: он нежно любил и ласкал жену, дарил при любом поводе ей мелкие и крупные подарки, как позволяли деньги. Он развлекал ее по выходным, таская в музеи, на выставки, в кино и просто на спортивные занятия или встречи с друзьями в кафе. Арон был крепок в постельных утехах, вынослив в работе и мог по-настоящему впахивать, чтобы обеспечить семье лишний шекель. Муж Евы Барак был неглуп, читал книги, правда, все больше исторические боевики, он разбирался в искусстве на вполне достойном уровне, так что с ним было интересно рассуждать на эти темы. Немногочисленные подруги Евы повально ей завидовали и этого не скрывали – редко можно было встретить и «окольцевать» такого породистого, красивого, неглупого парня.
Но бог любви немилосерден и коварен. Он как подкарауливает людей в самом неожиданном месте встреч, чтобы предъявить им свои права на их тела и души, вселяя туда страсть, похоть, ревность, ожидания и обиды – все, что называют влюбленностью, так и уходит, внезапно, «пока весь город спит», как поется в одной старинной песенке…
В этих таинственных делах всегда «стреляет» какая-нибудь глупая мелочь: неловкая шутка, дурной запах изо рта, мелкая привычка ковырять в ухе, да хотя бы любовь к французскому сыру – что угодно может вдруг раздражить до ненависти, которая, как ложка дегтя в бочке меда, отравит навсегда всю внутреннюю жизнь. Вот и Ева наблюдала однажды утром, вскоре после медового месяца, как Арон в домашней майке весело насвистывает, довольный собой и жизнью, насвистывает… насвистывает… Ох!.. и мажет на толстый слой масла толстый слой абрикосового джема.
И, наблюдая это, она вдруг сильно вздрогнула: где-то в дальнем тайнике сердца ли, души ли, но поднялось у нее оттуда что-то мутное, злое, насмешливое и гадливое. Она еле сдержалась, чтобы не крикнуть, не убежать, опрокинув стул, стол вазу с цветами… Спроси ее тогда, что, зачем, почему все это было, она бы не смогла ничего внятного ответить. Это было очень странно, пугающе, нелогично, но… Но – окончательно, как поняла она это сама, когда Арон, чмокнув ее (Ева еле сдержалась, чтобы не отшатнуться), ушел из дома на работу.
Девушка стиснула зубы, убила час на самоанализ, но так ничего и не поняла и не сделала никаких выводов. Зато твердо решила: эта неожиданная «сердечная гадюка» не должна вползти в их семейную жизнь и уютно обустроиться в ней. Отныне она, Ева, будет наблюдать за собой, своими чувствами, своей реакцией как самый скрупулезный педант и надзиратель. Ни малейшей тени правды не должно проскользнуть в ее отношениях с Ароном. Она хотела сохранить их брак, не считала себя вправе отталкивать хорошего человека, которого поманила за собой в совместную жизнь до гроба. Ева Барак полностью признала именно себя виноватой в рождении этой «сердешной гадюки», взяла на себя всю боль и все тяготы по общению с ней, по отодвиганию этой змеюки на самое дальнее место в их жизни. «И чтобы, сука, не высовывалась!» – глядя себе в глаза, строго сказала эта сильная молодая женщина следующим утром в ванной комнате. Так оно и получалось пока что.
…А грядущую Хануку Ева и Арон решили не праздновать никак. Настроение было на нуле, как, впрочем, и все остальное.
– Не хочу гостей к нам, да и мы не пойдем ни к кому, ладно? – заявила она за завтраком в конце декабря мужу. – Посидим вдвоем, и спать, какие тут праздники…
В Израиле последнее время все тревожнее становились слухи о скором призвании всех резервистов, включая женщин. Ведь именно «милуимники» – резервисты представляют основную боевую мощь ЦАХАЛа, то есть, Армии обороны Израиля.
– Да, нас ведь могут вскоре призвать, потому что без милуимников армия не сможет начать крупных войсковых операций, – откликнулся Арон, рассматривая на свет прозрачную чашку с чаем. – С одной стороны, ежегодно резервисты проходят 45-дневные сборы, а нас таких 380 тысяч только для сухопутных войск, и сборы мы уже прошли недавно. Но тут ситуация не обычная, а критическая. Подозреваю, что из-за создания крупной террористической армии на юге бывшей Сирии и в других пограничных странах, нам придется как раз проводить серьезные боевые действия. Я разговаривал с одним знакомым военным спецом, он шепнул мне, что кадровые части едва сдерживают продвижение противника. Им трудно приходится из-за этого, черт бы его забрал, последнего джихада – они там как с ума окончательно все сошли…. В общем, кадровая армия ждет теперь прибытия основных частей резервистов, и тогда войска должны перейти в контрнаступление.
– Милый, я все понимаю, но что нам делать с ребенком в таком случае? – откликнулась Ева. – Мне тут звонили вчера и рассказывали о специально создаваемых детских приютах для младенцев «последней секунды», от кого родители хотят отказаться, или, например, как мы, призываются… ну… резервисты.
Она вскрикнула, потому что во время разговора неосторожно порезалась острым ножом, нарезая яблоко. Арон заботливо подул ей на палец, останавливая выступившие маленькие капельки крови, и сказал:
– Главное – не куда деть Давида, потому что это мы так или иначе решим. Главное, чтобы мы с тобой ограничились пусканием только таких вот доз крови себе, не больше. Это ведь уже не сборы, а война, которая просто так не кончится, ты же видишь, как нарастает мировой хаос. Тут чего угодно можно ждать. Нам нельзя оставлять мальчишку сиротой.
Родители, не сговариваясь, посмотрели в сторону детской спальни, где негромко издавал поскрипывающие звуки их новорожденный сын возрастом одну секунду человеческой жизни. Его тоже пора было кормить грудью, той самой, в которой – и Ева это чувствовала – заканчивалось материнское молоко.
+++
…Уже через три дня молодая израильская пара сидела за столиком своего любимого заведения под названием Kitchen Market, в котором они ужинали перед своей первой бурной ночью любви.
Это был маленький уютный ресторанчик на втором этаже небольшого крытого рынка на набережной в тель-авивском порту. Ева сочла тогда – возможно, от чрезмерно романтического настроения – что здесь всё невероятно вкусно: и закуски, и основное блюдо, и уникальные десерты.
Вот и на этот раз Арон, не считая денег, заказал лучшие блюда из морепродуктов. Для начала. Молодые родители намеревались погулять сегодня по-настоящему, ведь повод был, да еще какой.
С одной стороны, грустный. Им пришли ожидаемые повестки в Армию Израиля. Явиться на призывной пункт надо было через два дня, и ясно было, что ребенка придется оставить на попечение специально созданной для детей «последней секунды» патронажной Детской Палаты.
Но, с другой стороны, оба понимали, что им выпал редкий шанс показать свои умения и навыки в самой что ни на есть критической ситуации для их страны. Им надо спасать Израиль.
– Напали, гады, как тогда, – помнишь, мы изучали по истории про 6 октября 1973 года, – когда египетские и сирийские войска вполне нагло пересекли линию прекращения огня и начали продвижение вглубь нашей территории.
Ева отложила вилку, которой она ловко орудовала в тарелке.
– Да помню я почти всё, про «войну Судного дня», – кивнув, проговорила она, – тогда ведь две страны пошли на нас открыто, зато другие, как та же Иордания, помогали войсками, или деньгами, как Ливия, Саудовская Аравия, Кувейт… Почти весь арабский мир здешний на нас ополчился… но получил по шапке. Самое ужасное, что ровно то же самое происходит и сегодня, практически в тех же местах. Взять хотя бы Голанские высоты…
Арон вздохнул и посмотрел на ночное море. Давида они на этот прощальный вечер оставили с его родителями, и молодому отцу была невыносима сама мысль о том, что их несчастный сын остается на ближайшее время в чужих руках государственных служб.
– Думаю, нас туда и отправят, там полчища исламских фанатиков-экстремистов будто с цепи сорвались, и пока что мы их остановить не можем…
Ева Барак помрачнела лицом. Она представила, как их сначала разлучат с сыном, потом с мужем разведут по разным частям, а там…
– Послушай, Арон, нам надо держаться вместе. Боюсь я, что на этот раз война не будет шестидневной, террористы настроены зверски, у них, видите ли «Последний Великий Джихад» – это они нас обвиняют в ужасах, что творятся с миром, с людьми. Но причем тут Израиль, Европа, да и США? Это абсолютно никем не понятый еще и не объясненный катаклизм. Зато они тут как тут: воспользовались ситуацией и давай себе гадить, где только можно…
Девушка бросила волку на скатерть с такой силой, что та кувыркнулась и чуть не упала на пол.
– Ненавижу!
Арон с изумлением наблюдал, как красивое лицо любимой жены искажается какой-то страшной гримасой. «До чего нас доводят, – пронеслось у него в голове. – Даже моя милая, добрая Ева готова сейчас чуть ли не зубами рвать этих вооруженных фанатиков, лишь бы они оставили нас в покое».
– Милая, не волнуйся так сильно. Мы их снова поставим на место, у нас огромное преимущество в вооружении, в выучке Армии, опыте… Они подавятся своей злобой, вот увидишь…
Женщина взяла себя в руки и грустно улыбнулась, оценив беспокойство мужа об ее взвинченном состоянии. Сделав глоток красного вина из бокала, Ева произнесла:
– Мне очень не нравится, что Давида придется отдавать этим… ну, социальным службам. А если вдруг мы погибнем? Ведь такое может быть?
Арон сильно покусал губы и сказал:
– На войне все возможно, и это тоже…
– Ну вот, и с кем тогда будет наш ребеночек, с тетками из непонятно каких мест, каких человеческих качеств? Надо требовать, чтобы в случае нашей гибели Давида отдали твоим родителям, все-таки с бабушкой и дедом он вырастет… – Тут Ева даже поперхнулась, мигом вспомнив, что насчет «вырастет» существуют пока что сильные сомнения. Но она продолжила: – … вырастет нормальным человеком, воспитанным в семейном тепле и любви, а не на казенных простынках…
Молодая женщина мгновенно представила себе серые стены, жесткие простыни, грубую мебель, ворчливых не выспавшихся теток с маленькой зарплатой. «Нет, я этого не вынесу, – подумала она. – Надо что-то делать!»
– Дорогая моя девочка, давай не будем разводить панические настроения, сейчас всем и везде тяжело, у нас вся страна под серьезным ударом, придется каждому, каждой семье чем-то жертвовать. Давай мы сначала явимся по повестке, решим с тем, чтобы воевать рядом, в одной части, заслужим уважение командования, а потом будем просить насчет сына. Это должно быть правильно и по-честному в военное время. А просто бежать скандалить, как на базарной площади…
Ева, подняв брови, выслушала излишне горячий монолог супруга, подавила в себе желание тут же возмутиться его бесхребетностью и… и поняла, что он прав.
– Ну… пожалуй, надо так и сделать. Несколько дней в этом… заведении нашему Давиду не навредят, конечно, а там мы отличимся, и нам должны будут пойти навстречу.
Успокоившись, Ева допила вино, и муж начал наливать ей еще.
«Напьемся сегодня до потери пульса, – думал Арон, в обычное время не любивший спиртное за тяжелую голову по утрам и мерзкий привкус во рту. – Может быть, что вообще последний раз в жизни гуляем, чего уж тут комплексами мучиться!»
И он звонко чокнулся бокалами с женой.
…В этот вечер Ева, машинально слушая нетрезвые разглагольствования супруга, приняла одно очень важное решение – возможно, самое страшное и необычное в своей жизни, такое, на какое способна далеко не каждая женщина с ребенком. Поговорив с Ароном и довольно ясно представив себе перспективу их семьи, их страны на ближайшее время, девушка поняла, что у нее есть буквально пара дней, чтобы попробовать спасти их ребенка от печальной участи. Вариантов у малыша Давида было немного: либо остаться никому не нужным и не интересным сиротой, либо быть с родителями, но в нынешнем плачевном состоянии зародыша…
Глядя на задумчивые ночные волны моря, Ева внезапно вспомнила недавний, перед ее родами, разговор по телефону со своим научным руководителем Эхудом Шепиро, который тогда еще заставил ее разволноваться. Разговор шел о перспективах работы их исследовательского центра, и Ева хотела узнать у ученого, оставят ли за ней место после того, как она выйдет из послеродового отпуска, и на какой стадии сейчас находятся исследования. Девушка тогда еще записала себе памятку в смартфон:
«Эхуд говорит, что они за эти пару месяцев, пока я не хожу в лабораторию из-за беременности, вышли на новый этап „игры в богов“. Наш многоцелевой нанобиокомпьютер еще больше модернизировали, и теперь он не просто применяет молекулы ДНК для построения наночастиц с заданными свойствами, но и наоборот: эти наночастицы, в свою очередь, как биороботы, научились выстраивать нужные параметры ДНК. Строить живую человеческую материю. Фактически, заменять природные биологические молекулы. В том числе – и это самое важное – заменять больные клетки и молекулы на здоровые. Я считаю, если не ошибаюсь, что это грандиозный этап в построении искусственного человека. Прорыв в синтетической биологии, в изменении уже существующей структуры строения человека в нужном нам направлении. Эхуд сказал, что им для эксперимента нужны люди, которых практически безболезненно за несколько дней можно „технически изменить“. Нужны, причем, лучше всего не взрослые, с их болячками, а чистые, совсем крошечные, младенцы с их особыми биологическими свойствами, чтобы попробовать. Но, спрашивается, где их взять? Кто ж их положит на алтарь Науки?»
Перечитав эту свою запись, Ева даже похолодела где-то глубоко внутри себя. «А что если это тот самый шанс, чудом и вовремя подоспевший? Что если наша ДНК-наномашина поможет запустить рост, старение, деление клеток, молекул протеина хотя бы в младенческих организмах? Она „отремонтирует“ замершие клетки, немного для начала, но они „запустятся“, и как по цепной ядерной реакции обновят весь организм! Тогда наш Давид, а потом и тысячи других младенцев, родившихся в это проклятое мгновение, будут спасены? Но это ведь страшный риск! Вдруг что-то пойдет не так, и мой… наш Давид просто погибнет в неудачном эксперименте? С другой стороны, это сейчас единственный в мире шанс для него. Иначе всё так и останется. Вряд ли тот, кто остановил биологические часы человека, просто пошутил и вроде как притормозил, чтобы нас всех напугать. Скорее всего, это всерьез и надолго. Терять уже нечего, надо рисковать».