Ким

Глава вторая

Тому, чье сердце так широко,

Что все созданья обоймет,

Доступен будет глас Востока,

Камакура его найдет.

Они вошли на железнодорожную станцию, похожую на крепость, темневшую в предрассветных сумерках. Электрические огни шипели на товарном дворе, где лежали мешки с зерном, полученным с севера.

– Это творение дьяволов! – сказал лама, отступая перед гулким мраком, в котором раздавалось эхо, блеском рельсов между каменными платформами и переплетом ферм наверху. Он стоял в громадном каменном зале, казалось, замощенном мертвецами в саванах – пассажирами третьего класса, взявшими билеты с ночи и спавшими в залах. Все часы в сутках одинаковы для жителей Востока, и потому пассажирское движение урегулировано сообразно этому.

– Вот куда приходят огненные машины. За этой дырой, – Ким показал на билетную кассу, – стоит человек, который выдаст тебе бумагу, чтобы ехать в Умбаллу.

– Но ведь мы едем в Бенарес, – раздражительно ответил лама.

– Все равно. Ну, в Бенарес. Скорей, она подходит.

– Возьми кошелек.

Лама, не так хорошо привыкший к железным дорогам, как он рассказывал, вздрогнул, когда послышался шум поезда, отходившего на юг в 3 часа 25 минут пополудни. Спящие пробудились к жизни, и станция наполнилась шумом и криком, восклицаниями продавцов воды и сладостей, окриками полицейских, пронзительными криками женщин, собиравших свои корзины, своих детей и мужей.

– Это поезд – только проходящий поезд. Он не придет сюда. Подожди. – Ким, пораженный простоватостью ламы, который дал ему мешочек, наполненный рупиями, спросил билет в Умбаллу. Заспанный клерк заворчал и бросил билет до следующей станции, находившейся в шести милях от города.

– Ну, – сказал Ким, с усмешкой посмотрев на билет. – Это годилось бы для фермеров, а я житель города Лагора. Ловко было сделано, бабу. [5] А теперь давай билет в Умбаллу.

Кассир нахмурился и дал требуемый билет.

– Теперь другой, в Амритцар, – сказал Ким, который вовсе не думал тратить деньги Махбуба Али на такое неинтересное дело, как оплата поездки в Умбаллу.

– Стоит билет столько-то. Сдачи столько-то. Я знаю порядки на железной дороге. Ни один иога не нуждался так в ученике, как ты, – весело продолжал он, обращаясь к совершенно растерявшемуся ламе. – Тебя бы вытолкнули на Миан-Мире, если бы не я. Сюда! Иди! – Он возвратил деньги, удержав только по одной анне [6] с рупии за комиссию, как это делается в Азии с незапамятных времен.

Лама бросился к открытой двери вагона третьего класса.

– Не лучше ли было бы идти пешком? – нерешительно проговорил он.

Толстый ремесленник-сейк высунул свою бородатую голову.

– Чего он боится? Не бойся. Я помню, как сам, бывало, боялся железной дороги. Входи. Эта штука устроена правительством.

– Я не боюсь, – сказал лама. – Есть тут место для двоих?

– Тут нет места даже для мыши, – пронзительно закричала жена состоятельного земледельца, индуска из богатого Юлундурского округа. За ночными поездами нет такого тщательного надзора, как за утренними, когда мужчины и женщины строго распределяются по разным купе.

– О, мать моего сына, мы можем потесниться, – сказал супруг в синем тюрбане. – Возьми ребенка. Разве ты не видишь, что это Служитель Божий?

– А у меня на коленях семьдесят семь свертков! Пригласи еще его сесть мне на колени. Бесстыдник! Но все мужчины таковы! – Она оглянулась вокруг, ожидая одобрения. Девушка из Амритцара фыркнула, высунув голову из-за занавески.

– Входите! Входите! – крикнул толстый ростовщик-индус с конторской книгой под мышкой. – Хорошо быть добрым к бедным, – прибавил он с масленой улыбкой.

– Да, при семи процентах в месяц с закладной на еще не родившегося теленка, – сказал молодой солдат, ехавший на юг в отпуск.

Все рассмеялись.

– Пойдет он в Бенарес? – спросил лама.

– Конечно. Иначе зачем бы мы пришли сюда? Входи, а то останемся здесь! – крикнул Ким.

– Смотрите! – пронзительно крикнула девушка из Амритцара. – Он никогда не бывал в вагоне. О, посмотрите на него!

– Ну, поможем, – сказал земледелец, протягивая большую смуглую руку и втаскивая ламу. – Вот как это делается, отец.

– Постой, я сяду на пол. По правилам нельзя сидеть на скамейке, – сказал лама, – к тому же мне тесно.

– Я скажу, – начал ростовщик, поджимая губы, – что нет ни одного правила благочестивой жизни, которого не нарушали бы эти поезда. Например, нам приходится сидеть рядом с представителями разных каст и со всяким народом.

– Да, и, по большей части, с самыми бесстыдными, – сказала жена, грозно смотря на девушку из Амритцара, делавшую глазки молодому сипаю.

– Я говорил, что можно было бы ехать на повозке по дороге, – сказал муж, – и сохранить немного денег.

– Да, и истратить вдвое больше того, что мы выгадали на еде. Это было переговорено десять тысяч раз.

– Да, и десятью тысячами языков, – проворчал он.

– Бог да сохранит нас, бедных женщин. Нам нельзя уже и говорить. Ого! Он из тех, которые не могут ни говорить с женщиной, ни смотреть на нее. – Лама, подчиняясь своим правилам, действительно не обращал на нее ни малейшего внимания. – А ученик его похож на него?

– Нет, матушка, – быстро ответил Ким. – В особенности если женщина красива и, главное, милосердна к голодным.

– Ответ, достойный нищего, – со смехом сказал сейк. – Сама вызвала его, сестра! – Ким протянул руки с мольбой.

– А куда ты отправляешься? – сказала женщина, протягивая ему половину пирога, вынутого из пропитанного жиром свертка.

– В Бенарес.

– Вероятно, фокусники, – высказал предположение молодой солдат. – Не покажите ли каких-нибудь фокусов для времяпровождения? Почему не отвечает этот желтолицый старик?

– Потому, – смело ответил Ким, – что он святой человек и размышляет о вещах, скрытых от тебя.

– Это, может быть, и хорошо. Мы – сейки из Лудианы, – проговорил он звучным голосом, – не утруждаем свои головы мудростями. Мы сражаемся.

– Сын моей сестры – наук (капрал) в этом полку, – спокойно сказал ремесленник-сейк. – Там есть также и отряды догров. – Солдат яростно взглянул на него (потому что догры принадлежат к другой касте, чем сейки), а банкир захихикал.

– Для меня все они равны, – сказала девушка из Амритцара.

– Этому можно поверить, – злобно прошипела жена земледельца.

– Но все, кто служат сиркару с оружием в руках, составляют как бы братство. Есть братство касты, но кроме него, – она застенчиво оглянулась вокруг, – есть братство «пультона» – полка, не правда ли?

– Мой брат служит в полку джатов, – сказал земледелец. – Догры хорошие люди.

– Твои сейки были, по крайней мере, такого мнения, – сказал солдат, угрюмо поглядывая на спокойного старика в углу. – Твои сейки думали так, когда два наших отряда, около трех месяцев тому назад, помогли им у Пирцай-Коталя.

Он рассказал историю пограничной стычки, в которой отличились отряды догров, принадлежавшие полку сейков из Лудианы.

Девушка из Амритцара улыбнулась – она поняла, что он рассказывал, надеясь получить ее одобрение.

– Увы! – проговорила жена земледельца, когда солдат закончил рассказ. – Итак, их села были сожжены, а их маленькие дети остались без крова?

– Они предали поруганию наших мертвецов. Они заплатили большую цену после того, как мы, сейки, проучили их. Что это, Амритцар?

– Да, и тут прорежут наши билеты, – сказал банкир, роясь в своем поясе.

Свет бледнел при свете зари, когда пришел кондуктор. Проверка билетов идет очень медленно на Востоке, потому что пассажиры прячут свои билеты в самые неподходящие места. Ким показал свой билет, и ему сказали, что он должен выйти на этой станции.

– Но ведь я еду в Умбаллу, – возражал он. – Я еду с этим святым человеком.

– Можешь ехать, куда тебе угодно; мне нет дела до этого. Но билет твой действителен только до Амритцара. Выходи.

Ким разразился потоком слез, доказывая, что лама для него и отец и мать, что он поддержка старости ламы и что лама умрет без него. Все пассажиры просили кондуктора сжалиться над Кимом – особенно красноречив был банкир, – но кондуктор выгнал Кима на платформу. Лама моргал глазами: он не понимал, в чем дело, а Ким громко кричал и плакал, стоя на платформе у окна купе.

– Я очень беден. Мой отец умер, моя мать умерла. О, милосердные люди, кто будет ухаживать за стариком, если я останусь здесь?

– Что это, что такое? – повторял лама. – Он должен ехать в Бенарес. Он должен ехать со мной. Он мой ученик. Если нужно заплатить деньги…

– Замолчи, – шепнул Ким, – что мы, раджи, чтобы бросать серебро, когда на свете столько добрых людей!

Девушка из Амритцара вышла с узлами в руках, и Ким следил за нею глазами. Он знал, что женщины ее профессии великодушны.

– Билет, билетик в Умбаллу, о победительница сердец!

Она засмеялась.

– Неужели в тебе нет жалости?

– Святой человек едет с севера?

– С севера, издалека! – крикнул Ким. – С гор.

– На севере среди сосен лежит снег, в горах тоже снег. Моя мать была из Кулу. Возьми себе билет. Попроси его благословить меня.

– Десять тысяч благословений! – громко крикнул Ким. – О, Служитель Божий, женщина оказала нам милосердие так, что я могу ехать с тобой, женщина с золотым сердцем! Я бегу за билетом.

Девушка взглянула на ламу, который машинально последовал на платформу за Кимом. Он наклонил голову, чтобы не видеть ее, и пробормотал что-то по-тибетски, когда она прошла мимо него в толпе.

– Легко достается, легко и уходит, – злобно проговорила жена земледельца.

– Она заслужит награду, – возразил лама. – Без сомнения, это монахиня.

– Таких монахинь тысяч десять в одном Амритцаре. Иди назад, старик, хватило не только на билет, но и на еду, – сказал Ким, вскакивая в вагон. – Ну, поешь, Служитель Божий! Взгляни. Наступает день.

Окрашенный в золотые, розовые, темно-желтые тона утренний туман рассеивался по гладкой земной поверхности. Весь прекрасный Пенджаб лежал в великолепии ярких лучей солнца. Лама отклонялся немного, когда мимо мелькали телеграфные столбы.

– Велика быстрота поезда, – сказал банкир с покровительственной усмешкой. – От Лагора мы проехали путь больший, чем прошли бы за два дня, и скоро приедем в Умбаллу.

– А все же далеко до Бенареса, – устало проговорил лама, разжевывая пирожки, которые дал ему Ким. Все пассажиры развязали свои узлы и принялись за утреннюю еду. Потом банкир, земледелец и солдат приготовили трубки и обволокли купе удушливым едким дымом, причем сами плевались, кашляли и наслаждались. Сейк и жена земледельца что-то жевали, лама нюхал табак и перебирал четки, а Ким, скрестив ноги, улыбался, наслаждаясь ощущением полноты желудка.

– Какие реки у вас, у Бенареса? – внезапно спросил лама, обращаясь к пассажирам вообще.

– У нас есть Ганг, – сказал банкир, когда умолкло легкое хихиканье, возбужденное этим вопросом.

– А другие?

– Какие же другие, кроме Ганга?

– Я думал о Реке, которая приносит исцеление.

– Так это и есть Ганг. Купающийся в нем очищается и отправляется к богам. Я трижды ходил паломником к Гангу.

Он с гордостью огляделся вокруг.

– Необходимо было, – сухо проговорил молодой сипай, и пассажиры расхохотались над банкиром.

– Очищается, чтобы снова вернуться к богам, – пробормотал лама. – И снова идти в водоворот жизни. – Он с неудовольствием покачал головой. – Но, может быть, тут есть ошибка. Кто же сотворил в начале Ганг?

– Боги. Какой же ты веры? – спросил пораженный банкир.

– Я следую Закону, Наивысшему Закону. Так боги сотворили Ганг? Какие же это были боги?

Пассажиры в изумлении смотрели на него. Им было непонятно, что кто-нибудь мог не знать Ганга.

– Кто… Кто же твой бог? – запинаясь, наконец проговорил ростовщик.

– Слушайте, – сказал лама, перекладывая четки в другую руку. – Слушайте, потому что теперь я говорю о нем. О, народ Индии, слушай!

Он начал на языке урду повествование о Будде, но, унесенный своими мыслями, перешел на тибетский язык и приводил длинные тексты из китайской книги о Будде. Кроткий, веротерпимый народ с благоговением смотрел на него. Вся Индия полна святых людей, проповедующих на незнакомых языках, потрясенных и сгорающих на огне своего рвения, мечтателей, болтунов и духовидцев; так было с начала, будет и до конца.

– Гм! – сказал солдат-сейк из Лудианы. – Вблизи нас стоял в Пирцай-Котале магометанский полк, и их жрец, я помню, он был капрал, когда у него случался припадок, принимался пророчествовать. Но все безумные – орудие в руках Божиих. Офицеры многое прощали этому человеку.

Лама вернулся к языку урду, припомнив, что он находится в чужой стране.

– Выслушайте рассказ о том, как наш Бог выпустил стрелу из лука, – сказал он.

Это пришлось им более по вкусу, и они с любопытством слушали, пока он говорил.

– Теперь, о люди Индии, я иду искать эту реку. Не знаете ли вы чего-нибудь, что могло бы служить мне указанием, ибо все мы, женщины и мужчины, погрязли во грехах.

– Есть только Ганг, один Ганг, который омывает грехи, – пробежал ропот среди пассажиров.

– Хотя, несомненно, у нас, в Джулундаре, есть добрые боги, – сказала жена земледельца, глядя в окно. – Посмотрите, как они благословили нашу жатву.

– Осмотреть все реки Пенджаба – сложное дело, – сказал ее муж. – Для меня достаточно реки, которая оставляет хороший ил на моей земле, и я благодарю Бумию, бога наших мест.

Он пожал узловатыми бронзовыми плечами.

– Ты думаешь, наш Господь ходил так далеко на север? – сказал лама, оборачиваясь к Киму.

– Может быть, – успокоительно ответил Ким, выплевывая на пол красный сок жвачки.

– Последний из великих, – авторитетно проговорил сейк, – был Сикандер Джулкарн (Александр Великий). Он вымостил улицы и выстроил большой водоем вблизи Умбаллы. Эта мостовая цела до сих пор и водоем также там, Я никогда не слышал о твоем боге.

– Отпусти длинные волосы и говори по-пенджабски, – шутливо проговорил молодой солдат, обращаясь к Киму и приводя северную поговорку. – Вот все, что нужно для того, чтобы стать сейком. – Однако же он не очень громко проговорил эти слова.

Лама вздохнул и погрузился в себя; он съежился и казался грязной, бесформенной массой. В минуты тишины пассажиры могли расслышать тихое, монотонное жужжание: «Ом мани падмэ ом!» [7] – и стук деревянных четок.

– Это раздражает меня, – наконец проговорил он. – Раздражают быстрота и шум. К тому же мне иногда кажется, что мы проехали реку.

– Тише, тише, успокойся, – сказал Ким. – Разве река не вблизи Бенареса? А мы еще далеко от тех мест.

– Но если наш Господь пришел с севера, то, может быть, это была одна из тех маленьких рек, что мы переезжаем?

– Я не знаю.

– Но ты был послан мне, ведь ты был послан? За мои заслуги в монастыре. Ты вышел из-за пушки и явился мне в двух видах и в двух разных одеждах.

– Тише, – шепнул Ким. – Здесь не нужно говорить о таких вещах. Я был все тот же. Подумай и вспомнишь. Мальчик, мальчик-индус у большой зеленой пушки.

– Но разве там не было и англичанина с седой бородой, святого среди изображений, который сам подтвердил мое мнение о Реке Стрелы?

– Он и мы отправились в Аджайб-Гер, в Лагоре, чтобы помолиться там богам, – объяснил Ким пассажирам, которые совершенно открыто слушали их разговор. – И сахиб в Доме Чудес говорил с ним. Как брат, это правда. Он очень святой человек из-за далеких гор. Успокойся. В свое время мы приедем в Умбаллу…

– Но моя река, река, дающая исцеление? Мы не пропустили ни единого ручейка.

– Тогда, если хочешь, пойдем пешком отыскивать реку.

– Но ведь и ты ищешь чего-то? – Лама, очень довольный, что помнит так хорошо, выпрямился и сел.

– Да, – сказал в угоду ему Ким. Мальчик был очень счастлив, что может жевать бетель и видеть новых приятных людей.

– Это бык – Красный Бык, который должен прийти, чтобы помочь тебе и увезти – но куда? Я забыл. Красный Бык на зеленом поле, не правда ли?

– Никуда он меня не отвезет, – сказал Ким. – Я просто рассказал тебе сказку.

– Что такое? – жена земледельца наклонилась, звякая браслетами. – Что вы оба, бредите, что ли? Красный Бык на зеленом поле, который унесет тебя на небо – или куда? Что это было – видение? Или кто-нибудь напророчил это тебе? У нас, в нашем селении, за городом Жландар, есть красный бык, и он больше всего любил пастись на самом зеленом нашем лугу.

– Дай женщине старый рассказ, а птице, вьющей гнездо, – лист и нитку, и они сделают удивительные вещи, – сказал сейк.

– Все святые люди видят сновидения, а их ученики, следуя за святыми людьми, приобретают эту силу.

– Красный Бык на зеленом поле, не так ли? – повторил лама. – Может быть, прежней жизнью ты заслужил награду, и Бык придет, чтобы вознаградить тебя.

– Нет, нет, это просто россказни, вероятно, ради шутки. Но я поищу Быка вблизи Умбаллы, а ты можешь поискать твою реку и отдохнуть от шума поезда.

– Может быть, Бык знает, может быть, он послан указать путь обоим нам, – сказал лама, полный надежды, как ребенок. Потом он обратился к пассажирам и сказал, указывая на Кима:

– Вот он послан мне только вчера. Я думаю, что он не от мира сего.

– Встречала я множество нищих и святых людей, но никогда еще не видела такого иоги и такого ученика, – сказала женщина.

Ее муж дотронулся до лба пальцем и улыбнулся. Но когда лама захотел есть, они заботливо отдали ему все самое лучшее.

Наконец, усталые, сонные, запыленные, они добрались до городской станции Умбаллы.

– Мы живем здесь, пока идет наш процесс, – сказала жена земледельца Киму. – Мы разместились у младшего брата двоюродного брата моего мужа. Там на дворе найдется место для твоего иоги и для тебя. Не даст ли он мне своего благословения?

– О, Служитель Божий! Женщина с золотым сердцем дает нам ночлег. Приветлива здешняя южная страна. Посмотри, как многие помогли нам с самого начала дня.

Лама опустил голову в знак благословения.

– Наполнять дом младшего брата моего двоюродного брата бродягами! – начал муж, вскидывая на плечо свою толстую бамбуковую палку.

– Младший брат твоего двоюродного брата должен двоюродному брату моего отца еще со времени свадебного пира его дочери, – резко ответила жена. – Пусть они отнесут наш прокорм на этот счет. Я не сомневаюсь, что иога будет просить милостыню.

– Я прошу за него, – сказал Ким, который только и думал о том, как бы устроить ламу на ночь, а самому отыскать англичанина Махбуба Али и передать ему родословную белого жеребца. – Ну, – сказал он, когда лама бросил якорь во внутреннем дворе приличного индусского дома, стоявшего недалеко от мест расквартирования войск. – Я уйду на некоторое время, чтобы… чтобы купить провизии на базаре. Не выходи отсюда, покуда я не приду.

– Ты вернешься? Обязательно вернешься? – Старик схватил мальчика за руку. – И вернешься в этом же виде? Что, теперь уже слишком поздно искать реку?

– Слишком поздно и слишком темно. Успокойся. Подумай, как далеко ты ушел по дороге. Ведь теперь ты уже за сто косов от Лагора.

– Да, и отдалился от моего монастыря. Увы! Это великий и страшный мир!

Ким тихо прокрался со двора; невзрачный с виду, он нес между тем свою собственную судьбу и судьбу десятков тысяч людей в бумаге, повешенной на его шее. Указания Махбуба не оставляли никакого сомнения насчет дома, где жил англичанин, а грум, привезший догкарт из клуба, еще более убедил Кима в правильности его направления. Осталось только установить подлинность самого англичанина. Ким проскользнул в садовую калитку и спрятался в высокой траве вблизи веранды. Дом горел огнями, слуги двигались вокруг столов, уставленных цветами, хрусталем и серебром. На веранду, напевая песенку, вышел англичанин, одетый в черный с белым костюм. Было слишком темно, чтобы разглядеть его лицо. Ким, умудренный опытом, обратился к старинному средству.

– Покровитель бедных!

Англичанин обернулся в ту сторону, откуда послышался голос.

– Махбуб Али говорил…

– А! Что говорит Махбуб Али? – Он не сделал попытки отыскать говорящего, и Ким понял, что он знает, в чем дело.

– Родословная белого жеребца вполне установлена.

– Какое доказательство? – Англичанин ударил хлыстиком по розовому кусту на дороге.

– Махбуб Али дал мне это доказательство. – Ким бросил вверх пакет со сложенной бумагой, и он упал на дорожку рядом с англичанином, который наступил на него ногой при виде вышедшего из-за угла садовника. Когда слуга прошел, англичанин поднял пакет, бросил рупию – Ким слышал, как она звякнула о землю – и, не оборачиваясь, вошел в дом. Ким быстро поднял монету; но, несмотря на свое воспитание, он был достаточно ирландцем, чтобы не считать деньги самой ничтожной вещью в игре. Ему хотелось видеть действие переданного им известия; поэтому, вместо того чтобы выбраться из сада, он плотно прижался к траве и, как червь, пополз к веранде.

Он увидел – индийские бунгало открыты со всех сторон, – как англичанин вернулся в маленькую комнату в углу веранды, служившую чем-то вроде конторы, с разбросанными бумагами и телеграммами, и принялся за чтение послания Махбуба Али. Его лицо, на которое падал свет керосиновой лампы, изменилось и потемнело, и Ким, привыкший, как всякий нищий, следить за выражением лиц людей, приметил это.

– Уилли! Милый Уилли! – крикнул женский голос. – Тебе пора быть в гостиной. Они будут здесь через минуту.

Англичанин продолжал внимательно читать.

– Уилли! – через пять минут повторил тот же голос. – Он приехал. Я слышу топот лошадей на дороге.

Англичанин выбежал с непокрытой головой, как раз в ту минуту, когда ландо, сопровождаемое четырьмя туземцами-кавалеристами, остановилось перед верандой и высокий, черноволосый человек, прямой, как стрела, вышел из него, сопровождаемый молодым, весело смеявшимся офицером.

Ким лежал на животе, почти касаясь высоких колес. Англичанин и смуглый незнакомец обменялись двумя фразами.

– Конечно, сэр, – быстро ответил молодой офицер. – Все может подождать, когда дело идет о лошади.

– Мы опоздаем не более как на двадцать минут, – сказал англичанин Кима. – Вы можете принять, занять их и вообще сделать все, что следует.

– Скажите одному из солдат, чтобы подождал, – сказал высокий человек, и оба прошли в комнату. Ландо уехало. Ким увидел, как обе головы склонились над посланием Махбуба Али, и услышал голоса: один – тихий и почтительный, другой – резкий и решительный.

– Это вопрос не недель даже. Это вопрос дней, почти часов, – говорил старший из собеседников. – Я уже давно ожидал этого, но, – он ударил по записке Махбуба Али, – вот и подтверждение. Гроган обедает здесь сегодня.

– Да, сэр, и Мэклин тоже.

– Очень хорошо. Я сам переговорю с ними. Дело будет, конечно, передано в Совет, но в этом случае можно приступить немедленно к действию на вполне законном основании. Предупредите бригады в Пинди и Пешавуре. Это дезорганизует все летние занятия, но мы не можем поступить иначе. Все происходит оттого, что не сразу раздавили их. Восьми тысяч должно хватить.

– Как насчет артиллерии, сэр?

– Я должен посоветоваться с Мэклином.

– Так значит – война?

– Нет. Наказание. Когда человек связан поступком своего предшественника…

– Но, может быть, С.25 лжет.

– Он подтверждает сведения другого. В сущности, они выдали свою игру полгода тому назад. Но Дивиниш уверил, что есть шанс на мир. Конечно, они воспользовались этим временем, чтобы пополнить свои силы. Отошлите немедленно эти телеграммы – по новому шифру, не старому – мою и Уартона. Я думаю, нам не следует дольше задерживать дам. Остальное мы можем решить за сигарами. Я так и думаю. Это наказание, а не война.

Когда кавалеристы уехали, Ким добрался ползком до задней части дома, где, судя по своим лагорским воспоминаниям, надеялся получить пищу и сведения. Кухня была наполнена взволнованными поварятами, которые выгнали его.