Ким
– Ай, ай! – проговорил Ким с притворными слезами. – Я пришел помочь вытирать тарелки, чтобы наполнить живот.
– Вся Умбалла пришла сюда за тем же. Убирайся! Теперь несут суп. Неужели ты думаешь, что нам, служащим сахиба Крейтона, нужны чужие поварята, чтобы помогать при большом обеде?
– Это очень большой обед, – сказал Ким, глядя на блюда.
– Чего же удивляться? Почетный гость не кто иной, как Джанг-и-Лат-сахиб (главнокомандующий).
– Ого! – произнес Ким подлинным горловым звуком удивления. Он узнал то, что хотел узнать, и, когда поваренок вернулся, его уже не было.
«И вся эта тревога, – сказал он себе, думая, по обыкновению, на индостанском языке, – из-за родословной лошади! Махбубу Али следовало бы немного поучиться у меня, как надо лгать. Прежде, когда я носил послания, это всегда касалось женщин. Теперь мужчин. Это лучше. Высокий человек сказал, что они потеряют большую армию, чтобы наказать кого-то где-то, новости идут в Пинди и Пешавур. Там есть и пушки. Следовало бы мне прокрасться поближе. Это важные новости».
Он вернулся и нашел младшего брата двоюродного брата земледельца обсуждающим все подробности процесса с земледельцем, его женой и несколькими друзьями. Лама дремал. После ужина Киму подали трубку, и он чувствовал себя вполне взрослым, потягивая табак из гладкой скорлупы кокосового ореха, протянув ноги при лунном свете и вставляя время от времени в разговор свои замечания.
Хозяева были чрезвычайно вежливы с ним, потому что жена земледельца рассказала им о его видении Красного Быка и вероятном нисхождении из другого мира. К тому же лама возбуждал большое благоговейное любопытство. Позднее зашел сарсутский брамин, отличавшийся веротерпимостью, и, понятно, начал теологический разговор, чтобы произвести впечатление на хозяев. По вере, конечно, все были на его стороне, но лама был гость и представлял особый интерес своей новизной. Его кротость, доброта и внушительные цитаты на китайском языке, звучавшие как заклинания, приводили в восторг слушателей; и в этой атмосфере простоты и сочувствия лама развернулся, как лотос Бодисатвы, рассказывая о своей жизни на высоких горах Суч-Дзэна, «прежде чем я поднялся, чтобы искать просветления», как говорил он.
Потом обнаружилось, что во время своей светской жизни он был знатоком гороскопов и расположения звезд в час рождения. Брамин заставил его описать методы, которыми он пользовался. Каждый из них называл планеты именами, непонятными для другого, показывая вверх на большие звезды, сверкавшие во мраке. Дети хозяев безнаказанно теребили четки ламы, а он сам совершенно забыл о правиле, запрещающем смотреть на женщин, говоря о вечных снегах, обвалах, занесенных проходах, далеких горах, где люди находят сапфиры и бирюзу, и об удивительном пути по плоскогорью, ведущем в самый Великий Китай.
– Что ты думаешь об этом человеке? – спросил тихонько земледелец брамина.
– Святой человек, действительно, святой. Его боги – не настоящие боги, но он идет по верному пути, – ответил брамин. – А его способ составлять гороскопы, тебе это недоступно, – мудр и верен.
– Скажи мне, – лениво проговорил Ким, – найду ли я Красного Быка на зеленом поле, как было обещано мне?
– Что тебе известно о часе твоего рождения? – спросил брамин, преисполняясь важности.
– Между первым и вторым криком петуха в первую ночь мая.
– Которого года?
– Я не знаю, но в тот час, когда я закричал впервые, произошло сильное землетрясение в Сринагуре, что находится в Кашмире. – Ким знал это от присматривавшей за ним женщины, которая, в свою очередь, узнала это от Кимбалля О'Хара. Землетрясение было ощущаемо и в Индии и надолго осталось исходной точкой летосчисления в Пенджабе.
– Ай! – взволнованно проговорила какая-то женщина. Это событие еще более подчеркивало необыкновенное происхождение Кима. – Не тогда ли родилась и дочь?
– А ее мать принесла своему мужу четырех сыновей в четыре года – славных мальчиков! – крикнула жена земледельца, сидя несколько поодаль, в тени.
– Никто, обладающий знанием, не забудет, как стояли в эту ночь планеты в своих созвездиях, – сказал брамин. Он начал рисовать на песке, покрывавшем двор. – Ты имеешь право, по крайней мере, на половину созвездия Тельца. Что гласит твое пророчество?
– В один прекрасный день, – сказал Ким, восхищенный вызываемой им сенсацией, – я стану великим, благодаря Красному Быку на зеленом поле, но прежде явятся два человека, которые приготовят все.
– Да, так всегда бывает в начале видения. Глубокая тьма, которая постепенно проясняется. Вдруг входит некто с метлой и приготовляет место. Тогда начинается видение. Два человека, говоришь ты? Да, да. Солнце, выходя из созвездия Тельца, входит в созвездие Близнецов. Оттуда и два человека в твоем предсказании. Посмотрим. Дай мне ветку, малютка.
Он нахмурил брови, писал на песке какие-то таинственные знаки, стирал их, потом снова писал – к изумлению всех, кроме ламы, который, с инстинктивной чуткостью, воздерживался от вмешательства.
Через полчаса он сердито отбросил ветвь.
– Гм. Вот что говорят звезды. Через три дня придут двое людей, чтобы приготовить все, за ними последует Бык; но знамение, противное ему, – это знамение войны и вооруженных людей.
– Действительно, в вагоне, в котором мы ехали из Лагора, был солдат-сейк из лудианского полка, – радостно сказала жена земледельца.
– О! Вооруженные люди – много сотен. Какое отношение имеешь ты к войне? – сказал брамин Киму. – Твой знак – красный, гневный знак войны, который вскоре проявится в жизни.
– Никакого, никакого! – горячо сказал лама. – Мы ищем только мира и нашу реку.
Ким улыбнулся, вспомнив, что он подслушал в комнате. Решительно, он был любимцем звезд.
Брамин стер ногой грубо набросанный гороскоп.
– Более я ничего не могу увидеть. Через три дня Бык придет к тебе, мой мальчик.
– И моя река, моя река! – с мольбой проговорил лама. – Я надеялся, что его Бык приведет нас обоих к реке.
– Увы, что касается этой удивительной реки, то подобные вещи не очень-то обыкновенны, брат мой, – ответил брамин.
На следующее утро лама стал настаивать на отправлении в путь, несмотря на все уговоры остаться. Хозяева дали Киму большой узел с хорошей едой и три медных монеты на дорогу и, осыпая их благословениями, смотрели при свете утренней зари вслед уходящим на юг.
– Как жаль, что подобные люди не могут быть освобождены от Колеса Всего Сущего, – сказал лама.
– Тогда на земле остались бы только дурные люди, и кто дал бы нам мясо и приют? – проговорил Ким, весело шагая со своей ношей.
– Вон там маленькая речка. Посмотрим, – сказал лама, и он свернул с белой дороги в поле, попав в самый центр стаи бездомных собак.
Глава третья
За жизнь цепляясь, голос духа
Зовет на высшую ступень.
Сильны законы Девадатты,
Но Камакуры близок день.
Сзади них бежал сердитый фермер, размахивая бамбуковой палкой. Это был садовник, который выращивал овощи и цветы для Умбаллы. Ким отлично знал людей этого сорта.
– Этот человек, – сказал лама, не обращая внимания на собак, – невежлив к чужестранцам, невоздержан в речах и немилостив. Пусть его поведение служит предостережением тебе, мой ученик.
– Эй, бесстыдные попрошайки! – крикнул фермер. – Убирайтесь! Вон отсюда!
– Идем, – со спокойным достоинством ответил лама. – Мы уйдем с этих неблагословенных полей.
– Ах, – сказал Ким, втягивая в себя воздух, – если у тебя будет неурожай, можешь бранить только свой язык.
Фермер озабоченно затоптался на месте.
– Страна полна нищих, – начал он, как бы извиняясь.
– А по какому признаку ты узнал, что мы собираемся просить у тебя, о Мали? – резко ответил Ким, назвав его именем, самым ненавистным для каждого торговца-садовника. – Мы только хотели посмотреть реку, что вон за тем полем.
– Реку, скажите пожалуйста! – фыркнул фермер. – Из какого вы народа, что не знаете, что это проведенный канал? Он бежит прямо, как стрела, а я плачу за воду, как будто она расплавленное серебро. Там дальше есть река. Но если вам нужно воды, я могу дать вам, а также и молока.
– Нет, мы пойдем к реке, – сказал лама и пошел вперед быстрым шагом.
– Молока и еды, – запинаясь, проговорил садовник, глядя на странную высокую фигуру. – Я не хотел бы навлекать дурного на себя или на мой урожай, но в эти тяжелые дни так много нищих.
– Обрати внимание, – сказал лама Киму. – Он говорил так грубо под влиянием красной дымки гнева. Когда эта дымка перед его глазами рассеялась, он стал вежливым и добродушным. Да будут благословенны его поля. Берегись, о фермер, не суди людей слишком поспешно.
– Я встречался со святыми людьми, которые прокляли бы у тебя все, начиная от очага до коровьего хлева, – сказал Ким пристыженному фермеру. – Ну не мудр ли, не свят ли он? Я его ученик.
Он важно вздернул нос и пошел по узкой меже с видом полным достоинства.
– В нем нет гордости, – после некоторого молчания проговорил лама, – в тех, кто избирает Срединный путь, нет гордости.
– Но ты сказал, что он низкой касты и невежлив.
– Я не сказал низкой касты, потому что как может быть то, чего нет? Впоследствии он загладил свою невежливость, и я простил ему его оскорбление. К тому же он, как и мы, во власти Закона Вещей и не идет по пути освобождения. – Лама остановился у маленького ручейка среди полей и стал разглядывать истоптанный копытами берег.
– Ну, как же ты узнаешь свою реку? – сказал Ким, усаживаясь на корточках в тени высокого сахарного тростника.
– Когда я найду ее, то, наверно, будет дано указание. Я чувствую, что это не здесь. О, самая маленькая из вод, если бы ты могла сказать мне, где течет моя река! Но будь благословенна и ты, оплодотворяй землю.
– Смотри! Смотри! – Ким вскочил и оттащил его от реки. Какая-то желто-коричневая полоса выползла на берег из пурпуровых шелестящих стеблей, протянула голову к воде, напилась и легла спокойно. То была большая белая кобра с неподвижными глазами без век.
– У меня нет палки… Эх, у меня нет палки! – сказал Ким. – Но достану и переломаю об ее спину.
– Зачем? И она подвержена тому же Колесу Всего Сущего, как и мы! Жизни, подымающейся или опускающейся, очень далекой от освобождения. Большое зло должна была сделать душа, заключенная в эту оболочку.
– Я ненавижу всех змей, – сказал Ким. Никакое туземное воспитание не может ослабить ужаса белых людей при виде змеи.
– Оставь ее жить, сколько ей положено. – Свернувшаяся змея зашипела и полуоткрыла свою пасть. – Да придет скорее твое освобождение, брат мой, – спокойно продолжал лама. – Может быть, ты случайно знаешь, где находится моя река?
– Никогда не видел такого человека, как ты, – шепнул пораженный Ким. – Неужели даже змеи понимают твои слова?
– Кто знает? – Он отошел на один фут от поворачивавшей голову кобры.
– Иди! – крикнул он через плечо Киму.
– Ну уж нет, – сказал Ким, – я обойду кругом.
– Иди. Она не причинит тебе вреда.
Ким колебался одно мгновение. Лама повторил приказание, снабдив его какой-то монотонной цитатой на китайском языке, которую Ким принял за заклинание. Он послушался и прыгнул через речку. Змея действительно не подала и признака жизни.
– Никогда не видел такого человека. – Ким вытер пот со лба. – Куда же мы теперь идем?
– Это ты должен сказать. Я – старик и чужестранец, вдали от моей страны. Если бы от железной дороги у меня не наполнялась голова дьявольским шумом, я поехал бы теперь в Бенарес… Но тогда мы могли бы пропустить реку. Будем искать ее.
Там, где хорошо обработанная почва даст три и даже четыре жатвы в год, среди плантаций сахарного тростника, табаку, длинных белых растений «ноль-коль» они бродили целый день, поворачивая в ту сторону, где виднелась вода, при этом они будили деревенских собак и жителей сел, спящих в полдень. Лама отвечал на громкие вопросы с неизменной простотой. Они искали реку – реку чудесного исцеления. Не знает ли кто-нибудь такой реки? Иногда слушатели смеялись, но чаще выслушивали историю до конца и предлагали местечко в тени, молоко и еду. Женщины повсюду были добры, а дети, как на всем свете, то робки, то смелы. Вечер застал их на отдыхе под деревом в деревушке с грязными стенами и крышами. Они разговаривали со старшиной в то время, когда скот возвращался с пастбища, а женщины приготовляли ужин. Они вышли из пояса садов, поставляющих фрукты и овощи на рынок голодной Умбаллы, и находились теперь среди тянувшихся на несколько миль лугов.
Старшина был любезный старик с седой бородой, привыкший встречать чужестранцев. Он вытащил веревочную койку для ламы, поставил перед ним горячее кушанье, набил трубку и, так как вечерняя служба в сельской пагоде окончилась, послал за жрецом.
Ким рассказывал детям постарше о размерах и красоте Лагора, о путешествии по железной дороге и о жизни в городе вообще; взрослые разговаривали так же медленно, как их скот пережевывает жвачку.
– Я не могу понять этого, – сказал наконец старшина деревни. – Как понимаешь ты его слова? – Лама, закончив свой рассказ, молча перебирал четки.
– Он – Идущий, – ответил жрец. – Страна полна такими людьми. Помнишь того, кто приходил сюда в прошлом месяце, факир с черепахой?
– Да, но на стороне этого человека были разум и справедливость, потому что ему явился сам Кришна и обещал ему рай без погребального костра, если он совершит путешествие в Прайяг (Аллахабад). Этот же человек ищет неизвестного мне бога.
– Тише! Он стар, он пришел издалека и он безумный, – ответил гладко выбритый жрец. – Выслушай меня, – обратился он к ламе. – В трех косах (шести милях) отсюда к западу проходит большая дорога в Калькутту.
– Но я хотел бы идти в Бенарес, в Бенарес.
– И также в Бенарес. Она пересекает все реки по эту сторону Инда. Мой совет тебе, Служитель Божий, отдохни здесь до завтра. Потом пойди по этой дороге (он говорил про большую, главную ветвь дороги) и испытай каждую реку, через которую она проходит; потому что, насколько я понимаю, река, которую ты ищешь, обладает своим особым свойством не в каком-нибудь одном месте, но на всем своем протяжении. Тогда, если угодно будет твоим богом, будь уверен, что обретешь свободу.
– Хорошо сказано. – Этот план произвел сильное впечатление на ламу. – Мы начнем завтра, и да будешь ты благословен за то, что показал старым ногам такой близкий путь.
Фраза окончилась чем-то вроде песнопения на китайском языке. Даже на жреца она произвела впечатление, а старшина испугался злых чар, но достаточно было взглянуть на простодушное, серьезное лицо ламы, чтобы перестать сомневаться в нем.
– Видишь моего челу? – сказал лама, из вежливости опуская руку в протянутую ему тыквенную бутылку с табаком.
– Я вижу и слышу.
Старшина взглянул в сторону Кима, болтавшего с девушкой в синей одежде, которая подбрасывала в огонь ветки терновника.
– Он также Ищущий. Он ищет не Реку, а Быка. Да, Красный Бык на зеленом поле вознесет его со временем к почестям. Я думаю, он не вполне от мира сего. Он был внезапно послан мне, чтобы помочь в моих поисках, а имя его – Маленький Всеобщий Друг.
Жрец улыбнулся.
– Эй, Всеобщий Друг, – крикнул он, утопая в облаках дыма, – что ты такое?
– Ученик этого святого человека, – сказал Ким.
– Он говорит, что ты дух.
– А могут духи есть? – подмигивая, проговорил Ким. – Я голоден.
– Это не шутка! – вскрикнул лама. – Некий астролог в городе, название которого я забыл…
– Ни более ни менее как город Умбалла, в котором мы провели эту ночь, – шепнул Ким жрецу.
– А, так это Умбалла! Он составил гороскоп и объявил, что желание моего ученика исполнится через два дня. Но что он говорил про звезды, Всеобщий Друг?
Ким прочистил горло и оглядел деревенских стариков.
– Разгадка моей звезды – война, – торжественно ответил он.
Кто-то рассмеялся при виде маленького оборвыша, вызывающе выпрямившегося на кирпичном плинтусе под деревом. Туземец смиренно прилег бы при этом смехе. Кровь, кипевшая в жилах Кима, заставила его вскочить на ноги.
– Да, война, – повторил он.
– Это верное пророчество, – проговорил низкий голос. – Потому что вдоль границы, насколько я знаю, постоянно идет война.
То был старый истощенный человек, туземный офицер, служивший правительству во время индийского восстания, в только что образованном кавалерийском полку. Правительство дало ему хорошее поместье, и, хотя притязания его сыновей, также уже седобородых офицеров, разорили его, он все же оставался значительным лицом. Английские чиновники – даже депутаты – сворачивали с пути, чтобы навестить его. В таких случаях он надевал свой старый мундир и стоял прямо, как шомпол ружья.
– Но это будет большая война – война восьми тысяч! – пронзительно, сам удивляясь себе, крикнул Ким быстро собравшейся вокруг него толпе.
– Красные мундиры [8] или наши полки? – отрывисто спросил старик, как бы говоря с равным. Его тон вызвал уважение к Киму.
– Красные мундиры, – наудачу сказал Ким. – Красные мундиры и пушки.
– Но… но астролог не говорил ни слова об этом! – крикнул лама, в волнении усиленно нюхая табак.
– Но я знаю. Слово дошло до меня, ученика этого Служителя Божия. Вспыхнет война – война восьми тысяч красных мундиров. Они будут созваны из Пинди и Пешавура. Это верно.
– Мальчик слышал какие-нибудь разговоры на базаре, – сказал жрец.
– Но он все время был при мне, – сказал лама. – Как мог он узнать? Я не знал.
– Ловкий это будет шарлатан, когда умрет старик, – пробормотал жрец старшине. – Что это за новая штука?
– Знамение! Дай мне знамение! – внезапно прогремел старый воин: – Если бы была война, мои сыновья сообщили бы мне.
– Твоим сыновьям, наверно, скажут, когда все будет готово. Но от твоих сыновей до человека, в руках которого все находится, путь длинен.
Игра увлекла Кима, потому что напоминала ему о приключениях при передаче писем, когда он, ради нескольких мелких монет, представлялся, что знает больше, чем знал на самом деле. Теперь он играл из-за возбуждения и сознания своей силы. Он вздохнул и продолжал:
– Старик, ты дай знамение мне, могут ли низшие офицеры отдавать приказания насчет отправления восьми тысяч красных мундиров – с пушками?
– Нет.
Старик продолжал отвечать Киму, как равному.
– Ты знаешь того, кто отдает приказания?
– Я видел его.
– Так что можешь узнать его?
– Я знал его еще артиллерийским лейтенантом.
– Высокий человек. Высокий, черноволосый человек, который ходит вот так.
Ким сделал несколько шагов, придав своей фигуре натянутый, деревянный вид.
– Да. Но всякий мог видеть его.
Толпа прислушивалась к разговору, затаив дыхание.
– Это правда, – сказал Ким. – Но я скажу больше. Взгляни теперь. Сначала великий человек ходит вот так. Потом он думает вот так. (Ким провел указательным пальцем по лбу и потом вниз до края челюсти.) Вдруг он ломает пальцы – вот так. Вдруг берет шляпу под мышку с левой стороны. (Ким изобразил это движение, стоя прямо, словно аист.)
Старик вздохнул, от изумления он не мог выговорить ни слова. Толпа вздрогнула.
– Так… так… так!.. Но что он делает, когда собирается отдать приказание?
– Он потирает кожу на затылке – вот так. Потом опускает палец на стол и слегка втягивает воздух ноздрями. Потом он говорит: «Отправьте такой-то, такой-то полк. Вызовите такие-то пушки».
Старик с трудом поднялся и отдал честь.
– Потому что, – Ким перевел на туземное наречие решительные слова, слышанные им в Умбалле – потому что, сказал он, нам следовало сделать это давно. Это не война – это наказание.
– Довольно. Я верю. Я видел его таким в дыму сражений. Видел и слышал. Это он!
– Я не видел дыма, – голос Кима принял восторженно-певучий тон шарлатана-предсказателя, сидящего на дороге. – Я видел это во тьме. Сначала пришел один человек, чтобы объяснить дело. Потом приехали всадники. Затем явился он в круге света. Остальные следовали за ним, как я говорил. Старик, сказал я правду?
– Это он! Нет никакого сомнения – это он!
Толпа протяжно, прерывисто вздохнула, глядя то на старика, внимательно слушавшего, то на оборванца Кима, силуэт которого выделялся в пурпурных сумерках.
– Говорил я или не говорил, что он из другого мира? – с гордостью воскликнул лама. – Он – Всеобщий Друг! Он друг звезд!
– По крайней мере, это не касается нас! – крикнул кто-то из толпы. – О, молодой предсказатель, если ты владеешь этим даром… у меня есть корова, красная с пятнами… Почем знать, может быть, она сестра твоему Красному Быку…
– Меня это не касается, – сказал Ким. – Моим звездам нет дела до твоего скота.
– Но она очень большая, – вмешалась какая-то женщина. – Мой муж – буйвол; иначе он выбрал бы другие слова. Скажи мне, выздоровеет ли она?
Будь Ким обыкновенным мальчиком, он продолжал бы игру, но он не напрасно изучал тринадцать лет город Лагор и всех факиров у ворот Таксали, и он научился понимать человеческую натуру.
Жрец искоса, с некоторой горечью смотрел на него – сухая, уничтожающая улыбка играла на его губах.
– Разве в деревне нет жреца? Мне казалось, что я только что видел одного – и очень важного! – крикнул Ким.
– Да, но… – начала женщина.
– Но ты и твой муж надеялись, что твоя корова может быть излечена ради нескольких слов благодарности? – Стрела попала в цель: это была самая глупая пара в деревне. – Нехорошо отказывать храму в жертве. Дай теленка своему жрецу, и, если только твои боги не разгневались на тебя бесповоротно, корова даст тебе молока через месяц.
– Ты мастер своего дела, – одобрительно проговорил жрец. – Упражняйся ты сорок лет в хитрости, не мог бы быть ловчее. Наверно, ты обогатил этого старика?
– Немного муки, немного масла и щепотка кардамона, – ответил Ким, вскакивая при похвале, но сохраняя осторожность, – можно ли разбогатеть от этого? А он, как ты видишь, безумный. Но это помогает мне, пока я изучаю Путь.
Он знал, как факиры у Таксалийских ворот разговаривали между собой, и подражал даже интонациям голоса их распутных учеников.
– Что такое его искание – истинно ли оно или прикрывает какие-нибудь иные цели? Это может быть для него настоящим сокровищем.
– Он безумен, совершенно безумен. Вот и все.
Старик воин подошел, хромая, и спросил Кима, не воспользуется ли он его гостеприимством на эту ночь. Жрец посоветовал Киму принять это приглашение, но настаивал, что честь пригласить ламу принадлежит храму. Лама простодушно улыбнулся при этих словах. Ким смотрел то на одного, то на другого и вывел свои заключения.
– Где деньги? – шепотом спросил он старика, отозвав его в темный уголок.
– У меня за пазухой. Где же они могут быть?
– Отдай мне их. Потихоньку и поскорее.
– Но зачем? Ведь здесь не надо покупать билета.
– Твой я ученик или нет? Разве я не охраняю твои старые ноги в пути? Дай мне деньги, а на заре я возвращу их тебе. – Он просунул руку за пояс ламы и вынул кошелек.
– Пусть будет так, пусть будет так. – Старик покачал головой. – Это обширный и страшный мир. Я не знал, что в нем живет столько людей.
На следующее утро жрец был в очень дурном настроении, а лама вполне счастлив. Ким провел чрезвычайно приятный вечер со стариком, который принес свою кавалерийскую саблю и, покачивая ее на своих коленях, рассказывал про восстание и молодых капитанов, уже тридцать лет лежавших в могилах, пока Ким не заснул.
– Воздух этой страны действительно хорош, – сказал лама. – Я сплю чутко, как все старые люди, но эту ночь я проспал беспробудно до самого утра. И теперь я как будто еще не проснулся.
– Выпей глоток горячего молока, – сказал Ким, которому нередко приходилось приносить такое лекарство своим знакомым курильщикам опиума. – Пора отправляться в путь.
– В длинный путь, через который протекают все реки Индостана, – весело сказал лама. – Идем. Но чем думаешь ты вознаградить этих людей, и в особенности жреца, за их великую доброту? Правда, здесь, в этой жизни, они и идолопоклонники, но в другой жизни, может быть, получат просветление… Рупию на храм? То, что там внутри, – только камень, окрашенный в красную краску, но сердце человека, если оно доброе, мы должны признавать всегда и повсюду.
– Служитель Божий, бывал ты когда-нибудь один в пути? – Ким взглянул проницательно, словно индийские вороны, проявляющие такую усердную активность на полях.
– Конечно, дитя, от Кулу до Патанкота, от Кулу, где умер первый ученик. Когда люди бывали добры к нам, мы оставляли их богам приношения, и все в горах хорошо относились к нам.
– В Индостане иное дело, – сухо сказал Ким. – У их богов много рук, и они злобны. Оставь их в покое.
– Я провожу тебя немного по дороге, Всеобщий Друг, тебя и твоего желтолицего. – Старый воин, худой, как скелет, подъехал на тощем пони-иноходце. – Прошлый вечер разбудил источники воспоминаний в моем иссохшем сердце и был благословением для меня. Война действительно в воздухе. Я чую ее. Смотри! Я привез мою саблю.