Переговорщик
– Скажи мне, сержант, почему ты не предупредил о прорыве кордона?
Ус хмуро разглядывал свои сжатые кулаки.
– Я предупредил! Да и какая это опасность, четверо больных, – попытался оправдаться он, но майор не стал слушать его объяснений.
– Лейтенант Белов! – позвал он. – Сержанта Усова задержать до выяснения. Беглецов разыскать и доставить для допроса. Давно вичи ничего серьезного не предпринимали. Пришло время. Думаю, за кольцо им нужно. Сторонников вербовать будут. Обязательно живыми! – вдруг добавил он.
«Лейтенант?!» – я вздрогнул от неожиданности и тут же забыл, что хотел вступиться за бедного Уса. Раньше бы не обратил внимания, лейтенант, так лейтенант. Но сейчас. Сейчас я был с Мартой, и мне нужен был свой угол. Чтобы соседи не могли слышать каждый мой вздох через деревянную перегородку в одну доску. Чтобы я мог отдохнуть от их непрерывной ругани по вечерам и пьяных разборок по ночам.
– А если вичи не захотят подчиниться, мне что, их силком тащить? Они ведь заразные!
Майор вытащил из кобуры револьвер и, не задумываясь, начал палить под ноги двухметрового сержанта. Ус удивленно попятился, нелепо подпрыгивая после каждого выстрела.
– Главное – задать правильный вектор. Впрочем, откуда вам знать, что такое вектор? Исполняй! – приказал он жестко.
Не люблю, когда на меня давят, будь это родной отец, командир, да хоть даже Марта. Хотя нет! Марте можно все. Она особая. За нее я глотку любому перегрызу. Да и от майора могу многое стерпеть, если… Неспокоен майор – что-то надвигается. Ох, прав был сержант – беда идет.
– Ты за меня не переживай, командир, – буркнул Ус, укладывая свое двухметровое тело на бетонный пол камеры заключения. – Отдохну, пока ты за больными охотиться будешь.
Я раздраженно мотнул головой – не люблю, когда он заразных больными называет. Охота на больных – как-то погано получается. Хотя. Не мы их, так они нас. Третьего не дано.
– Да ты не сердись! Ты меня слушай, – прошептал Ус, приподнимаясь на локте. – Впрочем, нет, ты лучше сердце свое слушай. Оно не обманет. У тебя оно есть, – сказал так и отвернулся.
Странный все-таки Ус. Иной раз, как произнесет слово, неделю в мозгах не разгребешь, мысли странные, но приятно. А иной раз от одного слова с души воротит и не один день. С виду, если не знаешь его, дурак-дураком. Но не дурак – просто добрый очень. Майор, правда, считает, что в наше время это одно и то же. Добрый, значит, дурак. Не был бы таким, давно до лейтенанта дослужился. Сейчас добро не в почете, и не найдешь, наверное, второго такого, как он.
– Вернусь – помогу! – громко заявил я.
Покидая мрачную камеру, я облегчено вздохнул.
«Хотел бы – уже помог», – буркнул в душе тонкий предательский голосок. Видел же, как он кричал, почему не сказал майору? На звание купился? Трус ты, Белов! Ну, да ладно. Не буду посыпать голову пеплом. Сколько задохликов прорвалось – четверо? Значит, на поиски пойдем впятером. Пытаясь отвлечь себя от бесполезных мыслей, я в уме прикинул, кого из моего подразделения взять с собой.
– Барсук, Доберман, Щекан, Колобок – на выход! – выкрикнул, появляясь на пороге казармы.
Бойцы отдыхали после ночного дежурства, и не сразу среагировали на мой приказ. Вначале в полумраке послышалось недовольное бормотание. Заскрипели половицы, и через несколько секунд передо мной появился Барсук. Подтянулись и остальные. Не выспавшиеся и злые.
Я вгляделся в напряженные лица:
– Дополнительный боекомплект не забудьте. Вичей ловить будем. Маски, аптечки, все как всегда.
Недовольные физиономии, сжатые губы – не любят ребята жилую зону покидать. Впрочем, кому в наше время захочется бродить в мертвых кварталах. Вижу, злятся мои бойцы, но действуют быстро – аптечки и боекомплекты в вещмешки.
– Пойдем налегке, спальники не брать! – предупредил я и, замечая вопрос во взгляде подчиненных, пояснил: – Если они хотели просто покинуть город, они бы с окраинных кордонов прорывались. Интерес их где-то здесь, недалеко. В пределах одного пролета подземки. Да… майор приказал брать вичей живыми!
Замерли тут мои мужики. В тишине только медленно повернулись ко мне.
– Как живыми? Они же заразные! – возмутились все, перекрикивая друг друга.
– Да не гоните вы, разберемся! – бодро произнес я, всем своим видом давая понять, что все их страхи надуманные, и меня эти вопросы нисколько не волнуют.
Не думаю, что поверили, но замолчали, а потом и шушукаться перестали, вернулись к вещмешкам.
Ребятки мои проворные, быстро собрались. Через пять минут группа уже двигалась в том направлении, в котором исчезли беглецы. По крайней мере, когда я видел вичей в последний раз, они шагали именно туда. Эта дорога мне хорошо знакома, каждый день здесь хожу, знаю каждый камень, каждую колдобину.
– Черт! – я споткнулся, полетел вперед и громко рухнул в кучу мусора.
Откуда здесь этот камень? С утра не было. Это след. Хорошо. Ясно, что кто-то здесь недавно прошел. Вот только перед подчиненными неудобно, – я шумно выбрался из приютившейся на обочине дороги кучи мусора. Оглянулся. Майор все также стоял на пороге командного пункта. Провожал нашу группу внимательным взглядом. Внимательным и тревожным. Маленькое препятствие заставило меня быть более внимательным. А голова все так же раскалывалась. Похмелиться бы, хотя нет, это уже лишнее.
Преследование
Разрушенные временем, почерневшие от огня здания мрачно взирают закопченными дырками окон на крадущихся посередине пустынной улицы людей. Многоэтажные черные бетонные каркасы, нависшие над широкой потрескавшейся от времени дорогой, следят за каждым движением бойцов. Разбитые двери со скрипом покачиваются на холодном ветру. С севера тащит тяжелые мрачные тучи. Вот-вот пойдет дождь.
Впереди пустырь. Ржавые конструкции, чем-то напоминающие скамейки в казарме, жмутся к земле. Небольшой прямоугольник с редкой чахлой зеленью скрывает детские качели. Металлическая цепь покачивается туда-сюда, туда-сюда – поскрипывает в зловещей тишине.
Зашуршали капли. Дождь. Накрапывает. Неприятная, мокрая взвесь со всех сторон.
Идем дальше: вдоль разрушенных домов, мимо трансформаторной будки из красного кирпича к невысокому зданию. Жирные холодные капли заползают за шиворот, влага пропитывает ткань, проникает под одежду, студит тело. Плевать! Погода для настоящего бойца не помеха, противник в таких же условиях. Да и какой здесь противник? До тепловиков еще далеко. Угрозу представляют только бандиты-одиночки, что по развалинам шарятся. Но одиночки при свете дня на рожон не полезут, рисковать не станут. Может, плюнуть на осторожность да рвануть бегом по пересеченной местности? За пять-десять минут вичей достанем. Некуда им тут деваться, если только в остатках домов не спрятаться. Но они же вичи, а не сумасшедшие, чтобы в развалины лезть. Видимо, не одного меня беспокойные мысли достают. Смотрю, Барсук впереди затрусил, вот-вот на бег перейдет.
«Стоять!» – хотел зашипеть я, но не успел рот открыть. Барсук неожиданно споткнулся. Выматерился. Кто-то ойкнул сзади, и я мгновенно припал к земле, задерживая дыхание, поднял голову. Воздух со свистом разрезала длинная стремительная тень. Барсук взревел, вскидывая приклад к плечу. Длинная очередь гулко ударила по ушам, дробью отбарабанив по стенам пустых домов впереди, взорвалась мелкими пыльными фонтанами на рыхлом не успевшем промокнуть бетоне и утонула в тягучей грязи.
– Отставить! – заорал я. – Своих покрошишь!
– Что это было? – спросил Щекан.
Он лежал за бетонным обломком и гладил спусковой крючок кончиком указательного пальца. Шаря по земле внимательным взглядом, привычно покусывал растрескавшиеся губы.
Я покачал головой – хрен его знает, что это такое! Я лично ничего не успел разглядеть.
Барсук поднялся с земли, молча прошел вперед и, быстро наклоняясь, вытянул из кучи битого кирпича что-то продолговатое, серое и мокрое. Это что-то безвольно висело на длинном скользком шнурке.
– Крыса, тьфу ты! Противная тварь! – сплюнул Барсук, держа мокрую тушку за тонкий голый хвост.
Мелькнуло розовое брюхо, покрытое белыми с темным основанием волосками. Крыса дернулась, выгнула ожившее тело, мгновенно вцепилась длинными, выступающими вперед зубами в стальной ствол автомата. Раздался противный хруст, от которого у меня тут же свело челюсть, а по спине поползли противные мурашки.
Барсук, не задумываясь, сжал курок. И это было последней в его жизни ошибкой. Пули метнулись по деформированному стволу и, натыкаясь на препятствие, вставшее на их пути, мгновенно разорвали прочную стальную трубку, выстрелили металлическими осколками в лицо удивленному вояке. Окровавленная физиономия жутко ощерилась. Кровавая пена громко булькнула на месте бывшего рта Барсука, освободила место щетке выбитых зубов, торчащей выщербленными осколками во все стороны. Засипел втягиваемый сквозь красную юшку воздух. Барсук выпучил глаза, поднял трясущиеся руки к лицу, сжал его мгновенно покрасневшими от крови пальцами, стараясь собрать разорванные куски плоти растопыренной пятерней.
Маленькие металлические пчелы быстры и беспощадны. Боец захрипел и медленно завалился набок. Некоторое время сердце его еще билось, выталкивая остывающую кровь, но грудь уже не вздымалась.
Жуткая тварь, закончив крошить каленый стальной ствол, медленно подняла треугольную голову. Темные бусинки глаз уставились на Колобка. Крыса уже почувствовала приближение опасности, дернула хвостом, метнулась к небольшому камню у ног мертвого бойца, но в следующее мгновенье на нее обрушился большой кусок бетонной стены.
– Попробуй это, тварь! – рявкнул Доберман и громко заскрипел зубами.
Облако пыли поднялось над мертвым Барсуком, но влага очень быстро прибила серую взвесь к земле. Пару секунд – и все: мертвое тело валяется в грязи, руки сжимают автомат. Не выпустил Барсук оружия – умер бойцом.
– Что это было? – Щекан встряхнул огненной шевелюрой.
– Рыжий, не тупи! Не видишь, крыса? – мрачный Доберман кивнул на изломанное тельце с противным длинным голым хвостом.
– А ты часто видел, – взбеленился Щекан, – чтобы крыса сталь жрала?!
Резервация
Тело Барсука решили оставить до тех пор, пока не выполним задание. Времени на похороны не было, и его затолкали в большой обломок бетонной трубы, торчащий из земли. Затем завалили отверстие ржавыми листами, присыпали землей и мусором. Утрамбовали, как могли. Постояли над холмиком неподалеку от полуразрушенной девятиэтажки в тишине – и двинулись дальше. На обратном пути, если получится, заберем. А вот всеядную тварь с бронебойными зубами решили взять с собой. Колобок недовольно сопел, кривился, но крысу в вещмешок засунул. Донесем, покажем головастикам из научного отдела. Такого экземпляра они наверняка никогда не видели. Пусть отрабатывают свой хлеб, дармоеды!
Одна минута – и дорога удлинилась в разы, бойцы оглядываются через секунду, останавливаясь, прислушиваются к каждому шороху. Косятся на мрачные развалины. Автоматы навскидку, руки напряжены. Оно и понятно – как вспомнишь Барсука, так вздрогнешь. Страшная смерть. Как по мне, так лучше неожиданно и сразу, чтобы без жалости к себе, без соплей и душевных рыданий. Бац! И все!
До леса идти без спешки – минут десять-двадцать, а мой отряд уже больше часа потратил, пробираясь по открытым местам, обходя кучи мусора и канавы, стараясь не приближаться к полуразрушенным зданиям. Началась зона отчуждения, здесь вичи когда-то проживали, пока не ушли в подземку. Кто его знает, что нас ждет? Столько разговоров вокруг мертвых брошенных высоток,– не захочешь, испугаешься.
Бодрятся мои герои, но я-то вижу – трухнули бойцы по полной программе. Да и меня впервые за последнюю пятилетку мандраж взял. Холодный пот по спине, во рту пересохло, язык к небу прилипает. И не то, чтобы страшно умереть. Нет. Страшна неизвестность. В этот район я никогда не заходил, рядом, с другой стороны дороги – да, был, но здесь – никогда. Там, справа, более-менее безопасно, местность открытая, деревьев нет, как и во всем городе, а здесь уже лес скоро и темень, как ночью. Ветер гонит свинцовые тучи, гудит где-то впереди в кронах деревьев. Громадные сгустки черной ваты тяжело ползут по фиолетовому, подсвеченному на горизонте небосклону, собираются в длинные темные полосы. Того и гляди повалит черный снег.
– А кто вообще сказал, что они в лес попрутся? – возмущенно зашипел Доберман.
Впереди показалась черная стена гигантских дубов, и это заставляло его сильно нервничать. Уж очень Доберману не хотелось к деревьям приближаться. Как и мне.
Качнулись колоссы, зашуршала листва, загудело над головой. Вдали, на пределе слышимости, вдруг раздался звонкий детский смех. Нехороший такой, жуткий, словно зовущий в темноту.
– Вопросы есть? – я всмотрелся в испуганное лицо Добермана.
Бравого вояку трясло не по- детски. Нет, он, конечно, не трус. Да и остальные мои подчиненные не робкого десятка. Если в бой – то без вопросов, но здесь лес. Да еще этот смех. Давно вы смех в наше время слышали? А в лесу? То-то же! Вы в лесу вообще никогда не были, как и мои ребята. А Тропаревская чаща, меж тем, не пара мелких елок да десяток хилых берез. Не простой лес, а резервация, зона отчуждения. Как хочешь, так и назови, только смысл от этого не изменится. Заразные в ней живут – скрипушники. Они ее еще очень и давно, лет сто и больше назад облюбовали. Сейчас уже никто и не помнит, как они выглядят, известно лишь, что скрипит у них что-то в груди, когда они говорить пытаются и когда просто дышат, тоже скрипит. Или хрипит, врать не буду, я лично с ними ни разу не сталкивался. И слава Богу!
Они, говорят, распространяют по воздуху один из опасных коронавирусов, не смертельный для молодых, убивающий стариков, и не лечится совсем. Его даже толком исследовать не успели. Или не захотели. Этому-то я очень даже верю. Как посмотрю на наших умников – тошно становится.
Как только этих самых скрипушников армейцы в подземку загнать решили, чтобы здоровых от них оградить, они все, значит, в Тропарево и рванули. Раньше бы их из лесу за день вышибли. Штурмовую бригаду по следу пустили и к концу дня – вся эта шушера в подземке. Но это раньше, а тогда уже настоящих бойцов мало осталось, да и скрипушники – не дураки. Они не с пустыми руками в лес ушли, большинство – служивые, полиционеры, так, кажется, их тогда называли. У них там целая община была. Всю улицу имени какого-то генерала занимала. Вот всем кагалом они там, в Тропаревском лесу, и окопались.
Тогда еще горючка в емкостях под городом оставалась. Техника худо-бедно работала. Подумало наше командование, подумало и решило: пусть живут, только из леса носу не высовывают. Согнали оставшуюся технику и, как могли, огородили Тропарево громадными плитами. Как уж они там жить будут и где жратву брать – их дело. Но вот что странно, скрипушники вроде как и не против оказались, согласились на наши условия без лишних вопросов. Даже договор согласились подписать, по которому ни мы к ним, ни они к нам соваться не должны. Вот что значит служивые люди, а не какая-то рвань гражданская. Даже у заразных дисциплина остается. Только, помимо дисциплины, у них еще и оружия на всех нас здоровых (и даже больше) осталось. Так и оказались они за бетонным забором. Заразные и злые на весь мир, на нас в первую очередь. Они на нас. А мы на них. Хотя, опять-таки, помимо скрипушников, толпа здоровых в Тропарево свалила.
Кого-кого, а здоровых идиотов, которые за заразной швалью куда глаза глядят тащатся, я никогда не смогу понять. Чего им на свободе не живется. Вспоминаю я все, что слышал о скрипушниках, а руки сами к вещмешку тянутся. Достал я маску, ремешки потуже затянул, проверил, чтобы нигде щелей, и только тогда вздохнул свободно. И то ладно. Теперь можно не бояться, только не пораниться бы случайно. Бойцы мои на меня глянули – и без разговоров за масками. Один Колобок остановился, глазам хлопает, рот разевает, как будто воздуха ему не хватает, а сказать ничего не может. Пропил, сволочь, маску из боекомплекта. Ну, ничего, пусть потрясется, а уж потом я ему свою, запасную, отдам. Мой мешок побольше, командирский, в нем все с запасом, на все случаи жизни, значит. И маска в запасе, и перегон для обработки ран. Но вначале пусть поволнуется, гаденыш, чтобы в следующий раз думал, когда пьянствовать будет. Я вздохнул. У самого башка раскалывается со вчерашнего.
Лес, меж тем, не таким уж и страшным оказался. Но это только вначале. Небольшие деревца вокруг развалин, метров через сто пятьдесят – проржавевшая решетка, а дальше зелень навалилась сплошной стеной, ни впереди, ни сверху ничего не видать. Хоть глаз коли.
«Тьфу ты! Накаркаешь, выколют!» – буркнул я мысленно, живо огляделся, выискивая Колобка. Смотрю, заместитель мой плетется сзади кое-как, трясется весь, руки ниже колен, бледный, как вича. Созрел, видать пора. Покопался я в сумке и тяну ему маску.
– Прибудем в казарму, вернешь!
Колобок аж крякнул от радости, маску схватил и засветился весь. Только и осталось, что засмеяться. А это уж, извиняюсь, совсем ни в какие ворота. Два раза за один день чересчур будет. С ума сойдешь. Кто ж в здравом уме ржет в лесу.
– Смирнаа! – зашипел я на него, а он хоть и вытянулся струной, но на роже солнце светит – яйца жарить можно. Протянул я руку к маске, заберу, мол. Побледнел Колобок, забегал глазами, затрясся весь.
– Вот, так-то лучше, – буркнул я, смягчившись, и в этот момент сбоку громко хрустнула ветка.
– Хррр! – раздалось прямо в ухе.
Послышался тонкий свит рассекаемого воздуха. За этим последовал странный чавкающий звук, и на месте распахнутого глаза Колобка возникло большое бурое отверстие. Он даже рот закрыть не успел, постоял уже мертвый мгновение, удерживая в вытянутой руке бесполезную маску, и осел мешком на траву.
Тело еще не коснулось земли, а бойцы мои уже исчезли в темноте. Рухнули на землю вместе с Колобком. Я за ними. Выглядываю из сухой травы и вижу, только стволы торчат. Вот что такое реакция и выучка. Подполз к Колобку, присмотрелся к дырке… и тут меня как молнией по башке. В глазнице гайка, ржавая проволока из кровавого месива торчит. Глубоко зараза погрузилась – дыра величиной с кулак. Жутко стало – это ж с какой силой надо ее запустить, чтобы она кости разбила и внутрь черепа, как в хлебный мякиш, вошла?
Жалко Колобка, мочи нет, а сопли распускать нельзя, некогда грустить, только расслабишься –
тут же вторым неподалеку ляжешь. Пращник засел где-то совсем рядом. Точно бьет, гад!
Полежал я, послушал тишину вокруг и, поднимая голову к небу, только сейчас понял – ночь уже. Как время идет, кажется, только что вышли, а уже ночь.
Луна на секунду показала яркий бок между серых туч и снова пропала. «Черта с два до утра шевельнусь, – решил я. – Окочурюсь от холода, но не шелохнусь, пока день не придет и солнце не появится». Только я о солнце подумал, как сбоку зашуршала трава, и стебли раздвинула испуганная физиономия Щекана.
– Командир, кранты нам! Пора назад валить, – зашептал он, прижимаясь ко мне боком.
Посмотрел я на него и едва шевелю губами:
– Где Доб?
– Здесь я, – донеслось из травы, и с другого боку выполз Доберман. – Что будем делать?
Я прижал палец к губам:
– Дальше идти нельзя, возвратиться сейчас тоже не сможем. Будем ждать утра, – прошептал и, видя, что он открыл рот, шикнул злобно. – Молча ждать!
Так и лежим мы втроем. Прижались друг к другу боками, то ли спасаясь тем самым от страха, то ли борясь с наступающим ночным холодом. Осень на дворе – днем тепло, а к вечеру холод, зуб на зуб не попадает. Ночью вообще – дрянь дело, того и гляди мороз ударит.
Ветер гудит над головой, гуляет в кронах деревьев, а я лежу в траве, стараюсь не шевелиться, только разглядываю мелькающий между фиолетово-черными тучами яркий диск луны. Лежу и думаю о Марте. Ждет, поди, меня, волнуется девочка. Вот закончится эта канитель с погоней, поселимся мы с ней в одном доме с офицерами, в отдельной квартире – я же теперь вроде как лейтенант, мне по чину положено. Задумался я, радужные картинки в голове разглядываю, мечтаю, как мы будем жить- поживать.
– Лейтенант, а вы хотели бы на море побывать? – неожиданно поинтересовался Щекан, прикрывая рот рукой.
– Море! Кто тебе сказал, что оно вообще есть? – зашептал Доберман с другого края.
– А куда ж оно денется? Я фото видел, бабка моя на нем, волны, солнце, тетки кругом почти голые ляжками светят – красотище. Вот бы в то время попасть. Интересно, как все тогда было? Говорят, пока кольцо наглухо не закупорили, и горючка в баках была, машины ездили, а самолеты летали. Тогда на море каждый мог побывать, любому доступно было. Ну, или почти любому. Это потом, когда весь мир от нас отказался, ни бензина, ни газа, какое тут к черту море, выжить бы.
«Расслабились, заговорили! – думаю я, а сам зубами скриплю. – Забыли Колобка! Нужно было его к нашей компании подтащить и уложить рядом – четвертым».
– Молчать! – шиплю, а сам хруст неподалеку слышу, словно ветка под ногой переломилась.
И тут же:
– Хррр!
Бродят гады где-то неподалеку, хрип слышен, кажется прямо над головой. Я сжал кулаки, прекрасно понимая, что ничего сделать сейчас не смогу. В темноте, на чужой территории, не разгуляешься.
И лезет мне в голову вопрос за вопросом. Если это скрипушники, то какого черта они нас еще не повязали? Наверняка, их здесь в сотни раз больше, чем нас. Рисковать не хотят? Правильно, мы ведь тоже не трубой деланные, и калаши наши не игрушечные – жару дадим, мало не покажется.
И вот ведь какая история: на улице холодрыга, рядом бойцы мои зубами стучат, в темноте скрипушники бродят, а в голове у меня солнце светит, волны теплые лениво на берег набегают, камушки приятно шуршат, и Марта моя босиком по воде, как по суше, идет. Улыбается. Лепота! Только кажется мне, что кто-то сверху, с неба, на меня смотрит. Не злобно так, но странно, как будто взгляд этот одновременно и сверху, и изнутри, из головы, идет.
Неприятное ощущение, словно кто-то в голове ковыряется, появилось неожиданно и не хотело исчезать. Вздохнул я – уж больно не хотелось, чтобы теплое море исчезало. И будто услышав мои пожелания, чужой взгляд потух, исчез, как его и не было. Успокоился я, разнежился, песок горячий спиной ощущаю. Лежу, значит, я на берегу и чувствую, как вода к ногам подбирается. Теплая такая, даже горячая, кипяток……
– Хрр! – захрипело над головой.
Раскаленная боль сковала ноги. Открываю глаза.
Черт! Сукин сын, заснул! Какой же ты командир, если на территории врага дрыхнуть себе позволяешь. Утро уже. А где мои бойцы? – Я испугался. Попытался дернуться, но тут же почувствовал крепкие веревочные петли на руках и ногах. Стоило мне пошевелиться, как узлы затянулись еще туже. Присмотрелся, вижу, веревки, обвивавшие запястья и лодыжки, тянутся к ближайшим деревьям. Так и лежу, распятый меж невысоких прочных стволов. И пошевелиться ведь, блин, не могу. Только и остается, что вертеть башкой из стороны в сторону. Огляделся насколько мог. Рядом никого. Ни моих ребят, ни скрипушников. Трава вокруг еще зеленая, деревья, каких возле наших казарм никогда не увидишь. Березки тонкие, поближе, почти над головой, а дальше громадные дубы.
Зло меня взяло, ощущение такое, будто птичка я безмозглая. Залетела дура в охотничьи силки. А чувствовать себя добычей я ой как не люблю, не привык. Всю жизнь охотником себя считал, а тут… Знаю, дергаться бесполезно, но и лежать без движения не могу. Туда, сюда – петли с каждым рывком все туже затягиваются. Порыпался я, подергался и успокоился. Освободиться не получается. Какого лешего силы попусту тратить? Так и так кто-нибудь прийти за мной должен. Не вялиться же они меня оставили. Уфф! Как только в голове эта мысль мелькнула, стало мне, братцы, не по себе, ну невмоготу как гадко. А вдруг они и впрямь, того… сожрут. Ведь с пропитанием у них должно быть не ахти как. Да и что взять с заразных, разве ж они люди? Сожрут, не задумываясь. Рассказывают, в метро пожиратели человечины не редкость, отчего же не допустить, что и скрипушники не прочь полакомиться здоровым врагом. Хотя, какой я им враг. Я возле их резервации пару раз в жизни бывал. А самих скрипушников и вовсе никогда не видел. Правда, если следовать букве устава, то враги мы непримиримые, пожизненные.
Лежу так, думаю. Странно как-то получилось. Не могли же мы все скопом заснуть, да так, что ни почувствовали, как нас вязать начали. Может, все же скрипушники как-то нас усыпили. Но как? Думал, думал, но так ничего и не сообразил. Газ если только пустили. Да, откуда у них сонный газ? Час лежу, как лягушка распятая, два… Голова не болит, значит ни газ. Солнце сквозь плотный строй туч протискивается, но ненадолго, тепла много не дает. Серо в воздухе, пакостно. Да и на душе ничуть не лучше.
Земля холодная. Понятно, дело к осени. К обеду, правда, раскочегарилось, так, что даже жарко стало. Только ни снять брезентовую с теплой подкладкой куртку, ни расстегнуть – не могу, вот и потею. Ну, да ладно, жарко не холодно, выживу. А вот если… Нет! сожранным быть не хочется.