Город подземных цветов

– М-м…

– Не хочешь узнать, сколько она стоит?

Лизе стало стыдно: она действительно размышляла, нельзя ли продать находку подороже. Лёша поймёт по паузе, что угадал.

– Ладно, библиотека, – согласилась Лиза. – Только сначала мне нужно позавтракать. Приходи, покажу тебе, как гуглить.

Предложи библиотеку кто-нибудь другой, она бы сразу отказалась. И заодно высказалась бы о своей ненависти ко всем госучреждениям на свете. Но Лёше она отказывать не умела и не хотела. Каждая минута наедине была золотой монетой.

Лиза не стала пока переодеваться – Лёша уже видел её в пижаме, не упадёт. Может, домашний, растрёпанный вид даже тронет его сердце. Она пошла в кухню и коснулась чайника – вода ещё тёплая. Другой посуды бабушка на плите не оставила, и в увешанном магнитиками холодильнике было пусто, не считая помятого глазированного сырка и четырёх яиц. У Лизы начало ломить руки от обиды и расстройства: в этом году мама почти не выслала денег на их с Женькой содержание, а бабушка тратилась неохотно. Копила на собственную жизнь.

Благо, в белом оклеенном виниловой плёнкой буфете хранилось много круп. Лиза отыскала открытую пачку макарон, завёрнутую в целлофановый пакет. Когда вода закипела, она не глядя всыпала в кастрюлю часть содержимого и отбросила упаковку на стол. Её брала досада, что даже у слободчанки грудами лежит золото, а она, уже четырнадцать лет как москвичка, вынуждена давиться макаронами!

«Каждый день, как последний», – подумала Лиза, вяло ворочая ложкой. Вспомнить, откуда это взялось в голове, получилось не сразу, но спустя пару помешиваний фраза всплыла целиком: «Каждый рабочий день бухгалтера должен заканчиваться так, как будто это его последний день», – она наткнулась на эту мантру в интернете, когда выбирала себе профессию. Поступая в университет, Лиза надеялась подобраться ближе к деньгам, и ей это почти удалось, но вот загвоздка – оказалось, деньги будут чужими.

Меркантильность не приносила ей удовольствия. Дорогая косметика, модная одежда не имели ценности сами по себе. Лиза лишь пользовалась ими, чтобы показать миру: «я не дешёвка», «не копия моей матери». Нельзя было допустить, чтобы мужчины «гостили» в её жизни неделю, месяц и сбегали, как от мамы, не оставив ничего или наградив нежеланным ребёнком. Тратя все деньги от подработок на то, чтобы превратить себя в идеал красоты и ухоженности, она надеялась на другое отношение.

Лиза искала человека, способного дать ей любовь, а главное – защиту. Когда-то им был Дима, первая добыча её неопытного сердца. После болезненного расставания чувства не исчезли, но потеряли точку приложения. Трогательная влюблённость переродилась в голодного зверя, мечущегося в груди.

Теперь зверь рвался к Лёше. Но Лиза не могла признаться себе: «Я влюбилась в друга». Это значило бы стать уязвимой и, вероятно, отвергнутой. Один неосторожный шаг, и она лишилась бы единственного по-настоящему близкого человека. Стоила ли возможность поцеловать его такого риска? Однажды она уже пыталась это выяснить.

Лиза уже долго мешала ложкой в кастрюле, но лишь теперь заметила странность: на поверхности воды плавали чёрные крошки. Она присмотрелась: что это? Грязь попала? Одно, два помешивания, и со дна поднялись зёрнышки с четверть спичечной головки величиной. Всё ещё недоумевая, Лиза обернулась к столу, где валялась пустая упаковка.

Скатерть облепили чёрные жучки. По ткани, свисающей со стола, пара насекомых добрались до пола. Лиза застыла, пытаясь подавить волну тошноты. Аппетит пропал, как по щелчку. Накатила беспомощность. «Дешёвая вермишель! В фунчозе такие, небось, не водятся». Если у тебя мало денег, ты всегда притягиваешь неприятности. Быть бедным небезопасно. Лиза всего лишь хотела знать, что ничего плохого с ней не случится. Разве это криминально?

Открыв кран и взяв тряпку, она опустилась на колени, чтобы отправить в слив вредителей с линолеума. «Какое унижение…» – подумала Лиза, и тут раздался птичий свист – это звонили в дверь. Она совсем забыла про Лёшу.

– Ну, рассказывай, – с порога сказал он, читая по её лицу, – с какой трагедии начался день?

– Вот. – Лиза указала на пачку вермишели, льющуюся из крана воду, кастрюлю на огне. От всей этой картины стало смешно. Узел напряжения в голове ослаб.

Уже успокоившаяся, она вылила варево из кастрюли в унитаз, пока Лёша перекладывал пачку в мусорный пакет. Потом они вместе дочистили скатерть.

– Уф, – громко выдохнула Лиза. – Позавтракала, называется. Остались только яйца. Надеюсь, не тухлые.

– Схожу пока выкину. – Лёша взял пакет и хлопнул входной дверью.

Он долго не возвращался, хотя идти до мусорки было минуты три, и Лиза, следя за яйцами на плите, погрузилась в тревожные мысли: может, Маша права? нельзя выглядеть слабой? нельзя говорить правду, если хочешь, чтобы тебя любили? К счастью, она не успела в чём-либо увериться. Вернулся Лёша – с булочками, йогуртами и отвратительной дынной жвачкой из магазина у дома «Тёма», которую из всех живущих на земле любил только Женёк. Лиза бы об этом не вспомнила. В её чувствах к растущему как сорняк брату было больше жалости, чем сестринской любви. Она знала, каково ему, но ничем не могла помочь.

– Спасибо! Ты спас это утро. – Лиза взяла себе йогурт и ложку. – Правда, Женю чересчур балуешь, но за это прощаю.

– С Днём рыбака, кстати!

– Точно!

Во второе воскресенье июля Керчь праздновала неофициальный день города. Будут дети со светящимися вертолётиками, люди в тельняшках, танцоры, аниматоры и даже Нептун, разбрасывающий кульки с конфетами. В этом году День рыбака выпал на тринадцатое число. Обычно Лиза не следила за календарём на каникулах, но всю прошлую неделю она терзалась волнением, доходящим до болей в желудке, считая дни до Диминого приезда.

Поев, она закрылась в ванной. Быстро переоделась в джинсовые шорты и бежевый топ с открытой спиной, подкрасилась, сделала завивку прядей у лица. Ах, если бы у неё был тот золотой гребень! Но что уж говорить…

– Надо же, причесалась, – заметил Лёша, когда она вышла.

– Почаще тебя причёсываюсь. – Лиза взъерошила его светлые, цвета выгоревшей травы, волосы.

– Сравниваешь себя с парнем, дожили. – Он покачал головой. – Всё, идём.

Город накрылся одеялом горячего воздуха. Стояла неподвижная дневная жара. Бока домов на улице Будённого ослепительно сияли белым. Керчь лежала вялая, как спящая на солнце кошка.

Послышался знакомый колокольчик, и во двор въехал молоковоз. Из подъездов, как по команде, высыпали местные жители, с бидонами и банками наперевес. При виде цистерны Лизе живо вспомнился вкус домашней брынзы. «Скоро я перестану приезжать в Керчь, – подумала она с лёгкой грустью, – но услышав перезвон вдалеке, наверняка буду искать глазами грузовичок».

Мама отсылала их с Женьком из Москвы на все летние каникулы. Первые недели отдыха Лиза не могла нарадоваться морю и общению с друзьями. Она бы поселилась здесь навсегда, если бы июль мог длиться вечно. Но как за детством приходит зрелость, так приходила и середина августа: знакомые разъезжались, все занятия надоедали, отношения портились, и Керчь превращалась в настоящее болото. «И всё-таки однажды, когда я окажусь далеко отсюда, я, наверное, буду очень по ней скучать».

Они с Лёшей свернули за дальним корпусом кооперативки и пошли по привычной дороге в направлении центра. Конечно, быстрее было бы идти вдоль шоссе, по прямой. Безусловно, они могли бы сесть на троллейбус или маршрутку. Но гораздо больше удовольствия сулила сложенная из квадратных плиток дорожка, ведущая к двенадцатой школе. А за ней – тропинка, пересекающая пустырь. «Настоящая» Керчь открывалась лишь тем, кто искал свой путь среди травы.

Это был маленький, душевный город. Здесь Лиза чувствовала себя комфортнее в чужом районе, чем в собственном подъезде в Москве. Люди присматривали друг за другом. Иногда это казалось ей милым, иногда пугающим. Идёшь, бывало, по центральной улице, подходят женщины – какие-то бабушкины приятельницы, – хватают за руки, говорят, как сильно ты выросла. В супермаркете, на пляже, в кинотеатре – везде можно встретить знакомых.

Лиза родилась и жила в Керчи до пяти лет, но воспоминаний об этом времени сохранилось мало – в основном о детском саде, Диме и их общих шалостях. Потому порядки родного города нередко её шокировали. Например, то, что в их подъезде лестницу мыла не уборщица, а сами жильцы, по очереди. Как могла бабушка, согнувшись, ворочать шваброй на глазах у знакомых? Для Лизы это стало бы кошмаром наяву. Неужели не проще собрать деньги и кого-нибудь нанять?

Хотя мыслила Лиза по-московски, она не чувствовала себя чужой. Летняя поездка не походила на обычные путешествия. Лиза не искала нового – она возвращалась в свой второй дом. Пока другие дети взрослели в лагере, в деревне, на даче, у неё всегда была Керчь.

Отчасти ей нравилось, что город беден. Максимум – раз в пять лет построят новый дом, перекрасят старые, переложат плитку. Панорама не меняется, как в Москве. Такому городу можно доверить своё детство. Время здесь – смола, воспоминания застывают навечно.

Примерно на середине пути до центра, когда позади остался многоэтажный корпус отеля «Меридиан», Лёша снова заговорил о монете:

– Мой отец разбирается в нумизматике. Ну и я немного.

В голове Лизы вспыхнула картинка: добрая сотня монет, лежащих на стеклянных полках серванта в Лёшиной квартире. Этот семейный клад поразил её в первый визит (всё-таки в доме священника логичнее выглядела бы коллекция икон), но на третий-четвёртый раз слился с обстановкой. Если бы Лёша не напомнил, она бы никогда не провела параллели.

– Что твой отец этим интересуется, я знала, а про себя ты никогда не говорил.

– В универе я узнал кое-какие фишки по химии и помогаю ему начищать коллекцию.

– Геодезистов этому учат?

– Так, по мелочи.

– И ты уже видел такую монету?

– Нет, эта слишком старая. Мы собираем… То есть отец собирает в основном советские, есть несколько царских. Твоя монета намного древнее. Ты не заметила, на столе лежали ещё такие?

Лиза покачала головой. Она мало что запомнила из-за испуга. На фоне роскошного гребня и прочих золотых безделушек монеты могли легко затеряться.

– Странно. Разве ты не из-за вещей там застряла?

Строгий взгляд его голубых глаз пронизывал нутро, как рентгеновские лучи. Мысль о том, что в эту секунду он думал о ней плохо, была горькой. Лиза фыркнула с видом уязвлённого достоинства, хотя понимала, что её реакция безнадёжно запоздала, и даже менее чуткий Дима не поверил бы сейчас в её искренность.

– Ладно, извини, – сдался Лёша.

– Как тебе Дима, кстати? – Встреча с бывшим потрясла Лизу не меньше истории с подвалом, и ей нужно было сравнить своё мнение с Лёшиным. Она уже ошибалась в суждениях прежде.

– Сильно изменился.

– К лучшему?

– Пока не знаю.

– А по-моему такой, как раньше. Самовлюблённый мудак.

Лёша вскинул брови.

– Женщина, ты же любила его?

Лиза вздрогнула.

– Никогда себе не прощу.

Друг мог сказать мягче: «ты же встречалась с ним», но он всегда предпочитал говорить то, что ближе к правде. Она действительно любила тогда. После разрыва она без конца плакала, а Лёша обнимал и говорил, что боль закончится.

– Лиза, люди меняются. Иначе в жизни не было бы смысла.

Они шли уже вдоль центральной набережной, по историческому центру города. Лиза посмотрела налево – на гору Митридат, над которой высоко поднялось солнце. На вершине работал музей под открытым небом. Археологи раскопали целый квартал античного города Пантикапея, и туристы могли сколько угодно лазать по каменным кладкам.

Керчь – самый древний город России. Древнее Дербента. И найти ответ на вопрос, какой народ мог отлить золотую монету и когда, может оказаться непросто. За двадцать шесть веков истории здесь правили греки, византийцы, тюрки, хазары, русы, половцы, генуэзцы, турки. С 1774 года город стал русским. По сравнению с таким богатым прошлым, переход Крымского полуострова от Украины к России – не самое драматичное событие, какое видела эта земля.

Лиза с Лёшей вышли к центральной площади: здесь была и пустая площадка с флагштоком, где в начале года подняли российский триколор, и небольшой сквер, и фонтан, и вечный огонь, и колонна с золотым грифоном – символом Керчи, и красные бордюры – визитная карточка города. От площади начиналась главная пешеходная улица, Ленина, вся тонущая в зелени. Лет десять назад все деревья вырубили наголо – сколько люди возмущались! – и представьте, высаженные на их месте платаны выросли высокими, буйными, как сорняки. Быстро протянули кроны от дома к дому. Улицу Ленина снова укрыла тень.

На солнцепёке остались стоять только белый, массивный театр имени Пушкина и гимназия имени Короленко – здание из бурого в разводах камня с угловой башней. Говорят, если зимой, в дурную погоду, присесть на его припорошённое снегом крыльцо с двумя стражами-львами по бокам и забыться на несколько минут, нос защекочет от аромата горького миндаля. Если прошлое ещё не выветрилось.

В годы войны, когда Керчь оказалась в оккупации, гимназию закрыли. Вскоре комендант города, немец, издал приказ о том, что занятия возобновятся, и потому всем ученикам надлежит явиться наутро. Многие родители, предчувствуя неладное, не пустили детей на уроки, но двести сорок пять школьников всё-таки пришли. Их повезли на прогулку за город, а когда автобусы вернулись, продрогшим детям выдали пирожки с кофе, от которого тонко пахло миндалём.

Синильная кислота быстро убила младшеньких. Тем, кто отказывался пить, комендант лично смазывал губы ваткой. Старшеклассников, на которых отрава не подействовала, на тех же автобусах отвезли в Багеров ров, уже не на экскурсию – на расстрел.

Когда родители пришли забрать детей после уроков, они застали лишь грузовики с телами.

Школьники лежали юные, от яда в их остановившейся крови скопился кислород, потому щёки были нежно-розовыми, будто у спящих. И губы их ещё пахли горьким миндалём.

Историю о детях Лиза узнала от брата. Женя с необычным для мальчика десяти лет пылом интересовался краеведением. Он часто подлавливал её, начинал трещать в уши о всяческих легендах, археологических находках, тайнах. Лиза смиренно, обречённо слушала. Со стороны она, должно быть, выглядела скучающей, хотя, по правде говоря, Женины истории её задевали. Особенно ужасы, которые во время войны вытерпели защитники Аджимушкайских каменоломен. О таком даже думать было больно.

Лизе порой казалось, что странный на самом деле не Женя с его сборниками легенд, а все остальные – живут на кладбище десятков народов и не замечают! Втаптывают в землю свидетельства их славы. Ладно, она сама – далеко не образец любознательности. Но есть же люди дотошнее и серьёзнее.

Они с Лёшей шли уже по улице Ленина в сторону центральной библиотеки.

– Помнишь, в Москве, когда мы гуляли в Тёплом Стане, – спросила Лиза, – ты сказал, что больше не хочешь приезжать сюда на лето?

Лёша пожал плечами.

– Я не фанат моря.

«А помимо моря? – подумала Лиза, пока они переходили дорогу, окаймлённую алыми бордюрами. – В Керчи мы видимся чаще, чем в Москве: плюс маленького города». Она хотела услышать от Лёши, что для него это тоже важно.

– Так ты правда мог не приехать? И пропустить классное лето?

– Такое, как прошлое? Когда Дима укатил за границу, а ты сбегала плакать за трубы у Стекольного комбината?

– Всего раз.

Несправедливо упрекать её в слабости, ведь она старалась держаться изо всех сил.

– И мне потом тебя искать.

Лиза подняла на друга глаза, ища признаки эмоций на его непроницаемом лице. Может, хватит бросаться словами? Хватит играть с её чувствами? «Скажи, о чём думаешь, – взмолилась она, – а то ведь я снова решу, что тебе небезразлична».

«Замолчал?»

Объект её наблюдения напустил на себя самый беспечный вид. «Когда-нибудь я наберусь смелости и спрошу прямо. Но сегодня мне нужна хотя бы дружба».

Они подошли к Центральной городской библиотеке имени Белинского. Песочного цвета фасад, красная табличка с часами работы, белые пластиковые двери. Библиотека занимала первый этаж добротного углового дома. Войдя, они увидели большой светлый холл, в центре которого располагалась лестница в подвал, похожая на подземный переход. Слева – пустой гардероб. Напротив главного крыльца – ещё одни двери, ведущие во двор дома. Все створки были распахнуты. Ветер проскальзывал в коридор, по бокам которого вереницей тянулись служебные кабинеты, и мчался до тупиковой комнаты, где хранился основной фонд. Там искать было нечего, потому Лиза сразу повернула в читальный зал по правую руку от входа.

Они прошли сквозь золотисто-зелёные советские шторы к деревянному столу, за которым сидела моложавая женщина с короткими светлыми волосами. Лиза содрогнулась, увидев её тёмно-бордовую блузку в клетку. Казалось, одежду выбирал человек на тридцать лет старше. Завидев посетителей, библиотекарша оторвалась от заполнения документов, её крупные золотые серьги-подвески затрещали, когда она поднялась со своего места.

– Вам помочь?

– Да, мы… – Лёша сунул было два пальца в карман, к монете, но, видимо, передумал, – ищем информацию о древних чеканных монетах, которые находили в Керчи.

Женщина секунд на десять задумалась, потом встала и вышла из-за стойки.

– Я уже знаю, что вам посоветовать.

Библиотекарша машинально придвинула к столу стоящий криво стул и засеменила в сторону другого кабинета. Она выглядела взволнованной: шла неловко, будто на ходулях, её юбка перекрутилась.

Лиза проводила её глазами: в дальней половине читального зала, у второй двери, рядами стояли общественные компьютеры. За столами было на удивление людно, некоторые посетители отвлеклись от дел и украдкой поглядывали на них с Лёшей. Спустя минуту-другую библиотекарша вернулась с тонкой брошюрой.

– Думаю, здесь вы найдёте всё, что нужно. Но я поищу ещё.

Поблагодарив за помощь и записав буклет на абонемент, они устроились за столом рядом с выходом. Читать, в общем-то, было немного: тридцать страниц, авторы Туровский и Ступко, «Монеты античных городов Крыма».

Нетерпеливо листая предисловие, Лёша остановился на шестой странице, где в центре, под пятым номером, находилась иллюстрация – монета почти как у них, но серебряная. Правда, здесь цветок ютился лишь на четверти реверса, а рядом были отчеканены буквы: ПАN.

«Пантикапей!» – догадалась Лиза. Античный город на горе Митридат, чья история началась в конце VII века до н. э. с греческих переселенцев, приплывших из Милета.

– Получается, монета в самом деле греческая, – сказала она. – Голова похожа один в один. А тут вот свастика.

Она указала на крест в центре круга, к длинным жерновам которого крепились буквы П, A, N и схематично изображённый цветок.

– Неудивительно, это древний символ. Когда-то означал жизнь, удачу, плодородие. Но даже добрые силы можно обратить во зло. – Лёша вернулся к брошюре. – Смотри, вот написано: «Пантикапейские монеты проходят обычную для чеканки многих греческих городов эволюцию от односторонних монет к монетам с полноценным двусторонним изображением». – Он ненадолго задумался. – То есть мы знаем, что она старая, но не старше той даты, когда здешние монеты стали двусторонними. Можно примерно прикинуть.

Они ещё полистали брошюру, рассматривая более поздние образцы, пока не наткнулись на перечень иллюстраций. Под номером пять значилось: «Пантикапей. Серебро. Конец VI в. до н.э. Женская голова вправо – в квадрате надпись ПАN и звезда. 13 мм». «Не звезда, – мысленно поправила Лиза. – Нарцисс». Ей интуитивно казалось, что между монетой и цветами в подвале есть связь.

Библиотекарша тем временем вернулась и принялась ворошить какие-то бумаги на углу стойки. Лиза и Лёша склонили друг к другу головы и шёпотом обменялись парой фраз:

– Ты это заметила?

– Что?

– Все монеты с картинок деформированы.

– Ещё бы, им двадцать пять веков.

– Но не наша.

Лёша незаметно достал находку из кармана, чтобы осмотреть её под столом. И действительно, она казалась совсем новой.

– Хорошо сохранилась? – Лиза повела плечами и подумала: – «В том и плюс золота: люди мрут, а оно вечно».

Лёша спрятал находку обратно в карман.

– Если бы она долго пролежала в земле, часть надписей бы стёрлась. А монета в идеальном состоянии. – Лёша выглядел таким оживлённым, что ей захотелось его поцеловать. Но не сейчас, ещё не сейчас.

– Ладно, – кивнула Лиза и продолжила шёпотом: – допустим, монета не с раскопок. Откуда-то ещё. Но зачем та девушка дала мне золото? Ещё и древнее? – По мнению Лизы, поступок глупее сложно было придумать.

– Как подсказку? – предположил Лёша.

Оба не заметили, как к их столу подошла библиотекарша с подборкой газет в руках. Типографская краска местами размокла и смазалась под её влажными от жары пальцами.

– Я уверена, что это тоже будет вам интересно, – сказала она и, оставив стопку на столе, удалилась.

Прежде чем закончить мысль, Лёша проследил, чтобы женщина отошла подальше:

– Может, монета на что-то указывает, например, на место или дату.

– Пантикапей, шестой век?

– Возможно. Хотя есть и более простые объяснения. Скажем, девушка из слободки нашла клад, ищет подельников, чтобы его сбыть, а мы почему-то ей приглянулись.

– Даже если так, не пойму, зачем раскидывать золото направо-налево, – заупрямилась Лиза.

В душе она не верила простым объяснениям. Не существует удобрений, с которыми нарциссы бы цвели в полной темноте. Никакой другой подвал не ведёт к подземной реке. И девушка из слободки – кто угодно, только не обычный человек.

Взволнованные расследованием, они разложили газеты на столе и стали просматривать их по диагонали. В каждом номере «Боспора» печаталось по одной исторической заметке: знай только открывай на нужной странице. Наконец, попалась интересная: о монетах Золотой кладовой Керченского историко-культурного заповедника и о том, как местный благотворительный фонд, «Дар Деметры», помогал выкупать их у частников.

– Вот и продала бы клад этому «Дару Деметры». – Лиза ткнула пальцем в статью.

Лёша, погрузившийся в чтение, не ответил.

– Глянь сюда, – сказал он спустя пару минут, пододвигая к ней лист.

Весь разворот, не считая рекламной секции внизу, занимала легенда о двенадцати братьях и их сестре:

На площади Ленина, под седой горой, вросший в землю, стоит храм Иоанна Предтечи. История его началась двенадцать веков назад, в те времена, когда христиане и язычники жили бок о бок. Не было между ними мира: каждый славил свою веру, соседи сычом смотрели друг на друга.

В зажиточном доме благочестивая вдова растила детей в страхе и трепете перед единым богом. Какой бы путник ни заглядывал в город, дивился он стати её двенадцати сыновей, но мало кому доводилось повстречать их сестру – девушку кроткую, смирную, всегда одетую в белое. Хотя братья собрали богатое приданое из золотых украшений и монет, красавица женихов сторонилась. Поговаривали, что живёт она, не поднимая глаз, и небо лишь в раю увидит.

Как пришёл матери срок преставиться, все тринадцать отпрысков явились к постели умирающей. На последнем издыхании набожная взмолилась, чтобы взялись юноши за долото и подняли крест над заливом. Уж тогда посмирнели бы язычники, видя величие божье.

Как отлетела душа несчастной, принялись сыновья за дело, а юная сестра заменила им мать. Чуть свет отправлялись все двенадцать рыть землю, возводить крепкие стены, и не могли они думать ни о чём другом, кроме того, чтобы исполнить обет.

В тяжкий день, когда ливень едва не размыл свежую кладку, сестра нашла для них слова утешения. Радовались братья, видя, как чиста её душа. Изо дня в день, из ночи в ночь готовила она еду, носила обед, управлялась с хозяйством. Бывало так, что братья, выбившиеся из сил, не могли проглотить ни куска. Тогда она омывала их усталые лица, промокала пересохшие губы.

Однажды в зной пошла она к колодцу за водой, но так занемогла, что осела на сухую землю. Мимо шёл юноша-язычник, горделивый и прекрасный, как сам Аполлон, он поднял девушку, словно травинку, и отнёс её в тень. Бедняжка хотела было противиться, но жар мужчины отогрел её лучше пламени солнца, от терпкого запаха закружилась голова, и впервые взглянула она вверх, но увидела не небо – шрам на подбородке и тёмные, дьявольские глаза.

– Прошу, оставь, – взмолилась девушка, и язычник опустил её на выжженную траву.

Многобожник ушёл, а она до вечера металась в полузабытьи. Спутались её мысли: не было в них ни светлого храма, ни заветов матери. Языки пламени лизали тело там, где коснулся его незнакомец.

О, если бы язычник сжалился над несчастной! На следующее утро, чуть братья ушли, явился он в сад, и снова потемнело у девушки в глазах.

Как не жить соколу с горлинкой, не венчаться язычнику с праведной. Втайне виделись они, у ручья за смоковницей.